Вскрывая душевные раны

Небеса знают, что нам никогда не нужно стыдиться своих слез, потому что они — дождь на ослепляющую земную пыль, покрывающую наши жестокие сердца. Чарльз Диккенс

      — Кучики-сама, рады приветствовать Вас в Вашем доме, — Фуджи прогнулась в пояснице на девяносто градусов перед вновь возвратившемся в родное поместье господином. Вслед за ней поклонились и четверо служанок, вышедших на встречу к нему вместе со своей начальницей. — Надеюсь, Ваш отдых и лечение прошли как можно благополучнее для Вас и Вашего здоровья.       — И моё здоровье, и моё расположение духа были лучше, чем у многих моих сверстников, пока мне не пришли известия из столицы, — бывших глава клана Кучики хмуро и устало обвёл глазами девушек, скопившихся перед ним. Чо синхронно со своими подчинёнными выпрямилась.       — Мне знакомы Ваши чувства, Кучики-сама. Судьба это или нет, но былого уж не воротишь и не исправишь.       — Отведите мою гостью в лучшие гостевые покои, — Гинрей кивнул в сторону женщины, пришедшей в поместье с ним.       — Добро пожаловать, достопочтимая госпожа, в поместье клана Кучики, — Фуджи развернулась к ней и снова поклонилась вместе со слугами. — Лилу и Мидори расположат Вас в Ваших покоях и будут рады служить Вам всё то время, что Вы прогостите у нас.       Названные служанки ещё раз поклонились гостье, Лилу по праву старшей среди своих сослуживец предложила пройти за ней. Трое девушек удалились в сторону гостевого крыла главного здания в поместье.       Гинрей проводил их взглядом, после чего вновь вернул своё внимание Фуджи.       — Где мой внук?       Чо немного помолчала, пытаясь подобрать нужные слова. Она понимала, в каком состоянии оставила Бьякую в бывших покоях Нацуми, и считала, что поступит как предательница, если скажет, где он и как он его деду. Управляющая уже было открыла рот, чтобы не нагло соврать, но феерически выкрутиться, чтобы обе стороны остались довольны, как вдруг где-то рядом послышался громкий стук. Так обычно в истерике она сама захлопывала сёдзи своей комнаты, чтобы показать, как она зла. Спустя несколько мгновений из сюмпо прямо перед собравшимися у главного здания поместья вышел сам Бьякуя. Мужчина удивлённо смотрел на заявившегося среди ночи деда, из-за которого, собственно, он и затормозил здесь.       — Гинрей-сан? — вместо приличного приветствия спросил он, хмурясь. — Мы ждали Вас не раньше вечера завтрашнего дня.       — Я получил письмо от Генрюсая-доно, — ровно, не реагируя на холодный и враждебный тон Бьякуи, произнёс бывший глава клана Кучики. — В нём говорилось, что мой внук нуждается в помощи и поддержке. И я вижу, что мой старый друг ничего не приукрашивал в своём послании.       Он придирчиво окинул взглядом временно отстранённого от своей должности капитана шестого отряда. Действительно, Бьякуя предстал перед дедом не в лучшем своём свете. Бледный и осунувшийся. В глазах лопнули несколько капилляров, под ними припухли и потемнели мешки от недосыпа. Взлохмаченные тёмные волосы растрепались ещё больше из-за той скорости, на которую он перешёл, чтобы буквально сбежать из поместья, минуя пост охраны на его выходе. Да и одежды были не только неприличны для встречи такого гостя, но и сбиты и измяты. Тонкая ситага обнажала теперь не только руки, а ещё и крепкую жилистую грудь; пояс, удерживающий хакама, ослаб.       Под изучающим и иронизирующим взглядом родственника, Бьякуя сильнее сжал кулаки и стиснул зубы. Его снова начало всё раздражать.       — Оставьте нас, — обратился Гинрей к прислуге. Девушки поклонились на прощание господам и молниеносно удалились, как и охрана, стоявшая всё это время за спиной Кучики-старшего. Когда вокруг стало пусто, он твёрдым и прямым взглядом пронзил внука.       Бьякуя держал свою ледяную маску, сквозившую неприязнью к своему обожаемому и глубокоуважаемому родственнику. Гинреем же завладел азарт, постыдный для людей его почтенного возраста. Всю жизнь он видел в глазах внука одно лишь восхищение и уважение. Никогда ещё юный отрок не шёл ему наперекор. Он готов был поставить многое на то, что если бы лично не дал добро на его брак с Хисаной, то Бьякуя бы не связал себя с этой женщиной. Но он не стал неволить его, особенно тогда, когда тот спустя многие годы немного встрепенулся и ожил после разлуки с невестой и потери родителей.       Однако сейчас во взгляде внука было то настоящее пламя непокорности и уверенности в себе и своих решениях. По мнению Гинрея, именно таким и должен быть глава клана Кучики.       — Со мной всё хорошо, — Бьякуя выпрямился и застыл, как натянутая струна. Гинрей в ответ в подозрении прищурил глаза.       — Я вижу, — Кучики-старший удержал себя от усталого вздоха. Он лишь прикрыл глаза, помолчав несколько секунд. — Куда ты так спешил, мой возлюбленный внук, в такой поздний час? Тебе запрещено выходить из стен поместья.       — Туда, куда считаю нужным спешить.       Гинрей про себя удовлетворённо кивнул. Как он и подозревал, Бьякуя даже не собирался терпеть его домашний арест, не тот он был человек.       Немного пораздумав, Кучики-старший решил надавить на него и его чувства, чтобы убедиться в серьёзности намерений своего отпрыска. Мимолётный ли это порыв, несвойственный натуре Бьякуи, или решение истинного мужчины, который готов за то, что любит, по головам пройтись? Он должен выяснить это, как его любящий дед и единственный близкий родственник.       — Ты готов замарать честь клана, капитана и свою собственную ради какой-то девки? — без зазрения совести, но и без задней мысли окрестил нелестным в заданном контексте словом Нацуми Гинрей. — Она же бросила тебя. Растоптала твои чувства, ни во что их не поставила. Ты думаешь, что ей есть дело до тебя?       — Да. Готов, — упрямо, словно ребёнок, заявил мужчина. — Ты не понимаешь. После её ухода я есть не могу, спать не могу. Она мне везде мерещится, по ночам снится, а я чёртовых двадцать лет не видел снов!       — Она уже мертва, в любом случае, — надеясь на неверность собственных слов, озвучил худшие свои предположения Гинрей.       — Мы не можем этого знать наверняка.       Бьякуя сдерживал себя из последних сил. Ему уже хотелось кричать от безысходности и из-за того, что его эмоциональный, но тщательно взвешенный чувственный порыв смогли пресечь. Он был уверен, что никто его не остановит на пути к Сенкаймону, что он сегодня же уйдёт из Общества душ, отыщет Урахару Киске, вправит ему мозги и заставит открыть проход в Уэко-Мундо. Он ждал даже преграды в лице Генрюсая, но никак не деда. Это был удар под дых, ему понадобились все его оставшиеся силы, чтобы снести его. Действительно, Бьякуя никогда не мог противиться воли деда. Но не сейчас, не сегодня.       Отныне и навеки — никогда-либо ещё.       — А если она мертва? — умело, как могут только истинные Кучики, деланно холодно говорил Гинрей. И тут последние силы Бьякуи иссякли, нервы сдали и словесный поток бесконтрольно полился не изо рта, а из самого его сердца.       — Да мне плевать! Я люблю её, всегда любил, чёрт возьми! С её смертью ничего не изменится! Нельзя разлюбить человека, даже если он умер! А она была лучше всех, кого я знаю, лучше всех, кто продолжает жить. В тысячу раз лучше! Да!.. — Бьякуя осёкся, осознавая, что он не только повышает голос на деда, но и делает это необоснованно. Поэтому он снова взял себя в руки и дальше уже почти спокойно продолжал говорить:       — Да она жизнь отдала за всех нас: за свой отряд и за меня — идиота. Букашки лишней никогда не давила, только и делала, что помогала всем, кому не лень. И когда ей нужна была поддержка, я не понял. Когда то единственное, из-за чего она держалась за жизнь, уже утрачивало свои силы, я лишь быстрее это уничтожил. Я всегда думал только о себе — о своей гордости и своём долге — и никогда о тех, кто страдал из-за моего эгоизма. Она же думала только о других, всегда, каждую минуту своей жизни, даже в своих кошмарных снах. Даже тогда, когда Нацу устала о них печься, и задумалась о своём сердце, она не смогла долго уделять внимание себе и своей израненной душе.       — Поздно же ты спохватился… — Гинрей с сожалением смотрел на разбитого и измотанного внука. После своей речи он выглядел ещё более изнеможённым, особенно с этим выражением скорби и ужасной душевной боли на лице.       Бьякуя опустил голову, снова напрягаясь и сжимая кулаки. Его глаза больно щипало, а он так давно испытывал это чувства, что успел позабыть его. Горькое чувство боли в груди перед слезами безысходности. Последний раз он проливал их на могиле своей матери. Даже когда Хисана умерла, он сдержал себя и свои чувства.       «Она ворвалась в нашу жизнь так неожиданно… я боюсь, что вдруг однажды, она так же неожиданно и испарится… Я не хочу этого, но, кажется, только тогда ты поймёшь, какой ты идиот. Но будет уже поздно»       От воспоминаний слов Рангику стало только хуже. В конце концов одна единственная слеза скатилась по его щеке одновременно с тем, как он поднял свои глаза на деда. В них были отражены все его чувства вперемешку с не озвученным криком о помощи. Боль души всё усиливалась, что отражалось в мелкой дрожи, пробравшей его тела.       — Я думал, — почти шёпотом говорил он, еле находя в себе силы двигать языком и выдавливать из себя членораздельные звуки, — что у меня есть завтра, послезавтра, послепослезавтра. Вся жизнь…       — С чего ты это взял? — обречённо покачал головой Кучики-старший. — Неужели жизнь не научила тебя, что ценить надо каждый день, каждый момент? Скажи мне только одно, возлюбленный внук: почему ты всё это понял только тогда, когда потерял её?       — Я… я не знаю, — голос Бьякуи дрогнул. Резким движением руки он быстро стёр очередную одинокую слезу с щеки, словно стараясь скрыть следы своей слабости. — Наверное, это небеса обрушили на меня заслуженную кару: за непомерную глупость и отвратительный эгоизм.       — О, не сваливай свои грехи на небеса, Бьякуя, — Гинрей покачал головой, подойдя к внуку степенным шагом почти в плотную. — И не иллюстрируй этой «небесной карой» свою порочность. Попрекай ими себя в меру, ведь никто не безгрешен. Но это не значит, что нам дозволено творить всё, что захочется. Заплати же за свои грехи сполна, — Кучики положил руку на плечо внука и сжал его в поддержке; Бьякуя отвернул голову в сторону, чтобы спрятать под мраком ночи свои молчаливые слёзы, — очисти свою душу и освободи в ней место для животворящей и всепреодолевающей светлой любви. Лишь она исцелит ваши израненные души: твою и юной Нацуми.       Бьякуя судорожно выдохнул, подавляя подкатывающие к горлу рыдания, далеко не мужественные. Гинрей положил руку на его мокрую щёку и повернул его лицо к себе, тепло глядя в его поддёрнутые пеленой слёз глаза.       — Наберись сил. Они понадобятся тебе не только, чтобы спасти её, но и чтобы вымолить у неё прощение.       Накрыв затылок внука, Гинрей притянул к себе голову величайшего главы клана Кучики, который сейчас больше походил на маленького мальчика с ранимой душой, обнимая его. Старец чувствовал, что и сам согрешил, когда позволил своему наследнику попытаться уничтожить своё человеческое начало. В ошибках его отрока есть и его вина. Но он поможет своему внуку, своей плоти и крови. Ведь они семья. А в семье принято помогать друг другу. Даже в такой сильной, как семья Кучики.