Не бывает безвыходных ситуаций. Бывают ситуации, выход из которых тебя не устраивает Наруто
Я открыла глаза. Вокруг была одна лишь темнота, я ничего не чувствовала и не видела. Это и есть смерть? А как же перерождение? Или в ад на худой конец, но синигами не может попасть в ад после смерти. Я обречена вечность быть в одной темноте? Что-то мне это не нравится. Я готова была начать истерить, как мои заторможенные сейчас органы чувств всё-таки дали о себе знать — плечо взорвалось такой резкой болью, что я вскрикнула. В этот же момент сбоку послышались какие-то звуки. После этого темноту прорезал неяркий свет, исходящий оттуда же, откуда и копошение, и тогда, когда я отрыла веки, я смогла наконец увидеть их — ярко-бирюзовые, наполненные беспокойством и тревогой глаза, заглядывающие прямо мне в душу. — Ичи… -тян? — мой голос был совсем тих от сухости в горле и боли, что мешала мне нормально даже думать, не то что говорить. Бывший капитан третьего отряда исчез на какое-то время из моего поля зрения, из-за чего я вновь закрыла глаза. Спустя всего пару секунд мою голову за затылок приподняла широкая и тёплая ладонь моего лучшего друга, после чего я губами почувствовала холодное стекло перед моим лицом. — Пей. Аккуратно, — Гин приподнял мою голову ещё выше. Я благодарно посмотрела на него, опустошая половину стакана. В Уэко-Мундо вода была какая-то особенная на вкус, как минеральная вода в Мире живых. Так сказать, один из малюсенького списка плюсов жизни здесь. Вода мне как будто придала недюжинное количество сил. Я уже могла нормально сидеть, да и боль не так сильно беспокоила меня. Я с интересом обнаружила, что укус был аккуратно обработан и залеплен марлевой заплатой, через которую не просачивалась кровь. Значит, рана уже закрылась. — Я нашёл тебя в коридоре истекающей кровью, — заговорил Гин, когда я уже здраво мыслила и моя сонливость почти прошла. — Думал, что ты… — он осёкся. Наверняка он думал, что я умерла или же умираю. Я ведь тоже так думала. — …а на тебя ведь не действует кайдо. Хорошо, что со мной был Гранц, иначе не знаю, чем это всё могло закончиться. О Король душ, мне так стыдно, что я заставила его перенервничать. Он и так был очень бледным в последнее время, особенно после того, как их троица дезертировала из Готея. И судя по его мешкам под глазами он очень мало спит и в целом выглядит изнеможённым. Сейчас он был особенно бледным, а во взгляде то и дело вспыхивало пламя страха. И несмотря на то, что всё обошлось, Ичи-тян всё равно не сводит с меня глаз. А его почти неуловимые глазом, но всё равно дёрганные движения говорили о том, что он в любой момент кинется ко мне, если я своим видом хотя бы намекну на то, что мне плохо. У него какой-то стыдливый вид. Наверняка он винит во всём случившемся себя, как и всегда. Мне хотелось поддержать его, поэтому я накрыла его ладонь с длиннющими пальцами своей маленькой ладошкой и слегка сжала. — Всё в порядке, Ичи-тян, — я попыталась улыбнуться как можно добрее и теплее, но его аура упрёка самого себя и некого скептицизма к моему «очарованию» была непробиваемая. — Спасибо тебе огромное. Гин тяжело выдохнул, отведя взгляд в сторону. Но, кажется, совсем немного, но я сгладила эту ужасно глупую ситуации. — Это был этот ублюдок Джагерджак, ведь так? — вдруг спросил он. Точнее это не звучало, как вопрос, скорее это была констатация факта. Гин перевёл на меня изучающий взгляд, словно ожидая моего ответа, но я не знала, что ему сказать на это. Раз он и сам обо всё догадался, чего лишний раз масла-то в огонь подливать. Гриммджоу был действительно безумен. Опустошённостью своей души он мог потягаться с самим Улькиоррой. Я не знаю, из-за чего он стал пустым, но у таких сильных людей если и есть привязанности к чему-либо, то их можно уничтожить только через них. Арранкарам Айзена очень много лет, наверняка они и сами забыли о своей земной жизни, своих человеческих чувствах и узах. Их можно было только пожалеть, но никак не ненавидеть. Правда, я бы предпочла пока не пересекаться с этой пантерой. Надеюсь, у него хоть капля совести осталась, и он не явится передо мной до следующего своего дня дежурства. Хотя я больше склоняюсь к выводу, что он больше никогда не явится. Кажется, моё молчание и эти рассуждения «про себя» о многом сказали Ичимару. Он сжал кулаки и через стиснутые зубы зло выдавил: — Безумец. Давно надо было его устранить. Устранить? Вот так-то просто? Взять и устранить? Я ни в коем случае не сомневаюсь в силах Гина, дело ведь в другом. Все эти синигами вокруг меня, все арранкары и обычные пустые. Для всех них убийство ничего не значит. Как будто они входят в их личный Топ-10 дел, которые обязательно надо выполнить за день, и стоят где-то на между с «почистить зубы» и «моргнуть». Меня почему-то это очень разозлило. — Нет, — слишком резко произнесла я, кажется, ошарашив своим заявлением Гина. Он удивлённо посмотрел на меня, словно пытаясь понять, не сделал ли чего Гриммджоу и с моим рассудком. — Что, прости? — подозрительным тоном переспросил он, но мою уверенность в себе и своей позиции не пошатнул ни его взгляд, ни эта манера речи. — Нет. Не надо, — ещё увереннее повторила я, прямо глядя в его нереально бирюзовые глаза. Они у него очень красивые, и зачем он вечно держит глаза закрытыми перед остальными? — Я знала, что не способна ни на что, но Гриммджоу дал мне понять, насколько я ничтожна. Сейчас меня может убить любая загноившаяся царапина, но раньше, раньше ведь я была капитаном третьего отряда, гордой Урахарой Нацуми, которая даже Кучики не боялась высказывать в лицо всё, что она о нём думает. — Да уж… вот это смелость… — аура скепсиса Гина выдавила стыдливость и чувство вины. Я запульнула него маленькой декоративной подушечкой и поморщилась от резкой боли в плече. — Жало выплюнь, — я состроила такую же мину, как у Ичимару, и вновь перешла к своей пламенной речи: — Раньше я была той, на которую равнялось более, чем несколько сотен душ, даже Катакуру подчинила, — на этих словах Гин ухмыльнулся своей лисьей улыбкой. Вспоминает, наверное, этого «фрукта» и гордится мной. — И сейчас я забыла об этом, обо всём, что я пережила за свою жизнь. Я столько потеряла и столько перетерпела, чтобы сдаться только от того, что жалкая кошка решила распустить когти и язык? Я снова вспомнила весь тот яд, который выплюнул на меня Гриммджоу после той дурацкой пощёчины. Я не жалела о том, что треснула его, но от этого его безумного взгляда, последующего после этого моего действия, меня кинуло в дрожь и сейчас. — Нет. Не бывать этому! — больше самой себе, чем Гину, сказала я. Мои кулаки сами сжались и острые ногти-домики пились в ладонь чуть ли не до крови. — Я докажу и ему, и себе, что я ещё чего-то стою. Пусть пытается меня сломать, но в конце из нас двоих именно я буду упиваться своим триумфом над ним. Я хочу видеть, как в его глазах помимо ненависти и безумия будет восхищение мной. Я усмирю эту пантеру! — последних слов я сама от себя не ожидала. Мой язык работал быстрее мозга, но идея, бессознательно выданная мной, мне чрезвычайно понравилась. Я прямо загорелась ей и уже продумывала план в голове. — Похоже моя помощь тебе не нужна, — Гин прищурил глаза. Я хотела его снова побить, но решила передумать и похвалить. — Ты что! — я бы на месте подскочила, но вовремя вспомнила про своё ранение. — Без твоей поддержки я не справлюсь. Ты лучшее, что есть в этом безликом мире, Ичи-тян. Во всех мирах! — Ну-ну. Лесть никогда никому не помогала. — Замолчи и обними меня, а то я боюсь, что рана вскроется, если я накинусь на тебя. Гин усмехнулся, но мой практически приказ выполнил. Моё сердце болезненно сжалось от счастья и радости, когда я почувствовала обволакивающее меня тепло, которое исходило от него. Я не знаю, чтобы делала без Гина. Он мой лучший друг, который всегда меня понимал и поддерживал, выручал и спасал, и от смерти в том числе. Он даже оставил любимую всем сердцем женщину, чтобы помочь подруге. Я бесконечно виновата и перед ним, и перед Рангику. Бесконечно и навечно. А этот дурак винит себя в моей глупости и в выходки этого идиота голубоволосого. — Какая ты у меня калечная, — хмыкнул Гин, выдохнув горячий воздух мне в макушку, после чего улёгся на неё своей такой тёплой щекой. Такой мягкий и удобный. Так бы и заснула в его руках. Кажется, я и заснула.***
— И оно тебе надо? — Айзен кинул на меня почти подозревающий взгляд, мастерски скрывающий его удивление. На его вопрос я уверенно кивнула, стараясь быть максимально твёрдой и решительной. — Я против любого насилия, ты же знаешь, — я судорожно выдохнула, морщась от ужасной режущей боли в сердце. Даже через больничную одежду было видно это тусклое голубое сияние, которым светилась паутина шрамов напротив этого органа. — И мне не нужно, чтобы его устраняли. — Не нужно? — Соскэ скептически поднял брови. Какой же он противный. И как я его в прошлой жизни-то терпела? Кучики мне напоминает. Так, стой, Эрика! Не вспоминай его! Тебе и так хреново, ещё немного и ты просто задохнёшься от разрывающей сердце боли. Чёртова «панацея»… — Он что, какое-то важное звено в твоих коварных планах? — хмыкнул гроза всех миров, занимающий этот высокопоставленный пост последние два месяца. — Я тебя умоляю, какие планы? — я повернула голову и откашлялась. В рту в который раз появился металлический привкус крови: я сглотнула её, чтобы не выплёвывать. — Планы прожить хотя бы до конца месяца у меня. И те расплывчатые. — Госпожа Урахара, ну я же просил! — послышался грозный голос Гранца из динамиков с боку. Я вернула голову на место, тем самым я смогла увидеть немного блёклое изображение хмурого учёного, появившегося на изнанке толстого стекла медицинской капсулы. — Не двигайтесь, пока не закончится обследование! — Прости, Гранц-кун, — я немного смутилась из-за своего промаха. Полчаса назад мне резко стало плохо до того состояния, что я просто обессиленно упала прямо посреди покоев Айзена. Мы в который раз разговаривали о моей прошлой жизни, и он «просвещал» меня во многих вопросах. И, кажется, он был готов к этому моему томбэ* прямо на пол, так как нажатием всего одной кнопки он связался с Гранцем. Тот в кратчайшие сроки подготовил всё оборудование в своей лаборатории. Мы оторвали его от какого-то важного эксперимента, но он старался не показывать своего раздражения. И тут меня попросили просто спокойно полежать (для моего же блага), чтобы капсула провела полное сканирование моего организма, а я и этого не могу сделать. — Ты проживёшь много дольше, — я не могла видеть лица Соскэ, так как теперь смотрела только перед собой (в потолок медблока через стеклянную крышку, ведь изображение с Гранцем уже исчезло), но тон его голоса был очень серьёзным. Соскэ пытался успокоить меня, и, возможно, меня. — В общем… — я прокашлялась, но теперь стоически держала голову в зафиксированном ранее положении. Светящийся сканирующий меня бегунок в третий раз пробежался по стеклянной крышке капсулы. — Не трогай дурака, пожалуйста. — Только ради тебя. Раньше я бы ядовито рассмеялась на эти слова, не поверив в них и на грамм. Сейчас у меня просто не было сил хоть как-то на них реагировать, поэтому я их просто приняла. Сказал и сказал. Главное, чтобы не соврал и не тронул Джагерджака. — И пусть он дальше будет моим компаньоном, — нагло пользуясь такой возможностью и размытием сознания на фоне боли, попросила, а скорее приказала я. — Тогда в его смену с вами будет ещё кто-нибудь, — всё-таки удивив меня в это время, ответил он. Бегунок перестал мелькать перед глазами спустя несколько минут. Затем мне разрешили двигаться. Я вновь повернула голову вправо туда, где перед монитором капсулы, в которой я лежала, стоял Айзен. Сложив руки на груди, он наблюдал за крутящимся знаком загрузки посреди экрана. В этот момент дверь в стене слева открылась, и из своего кабинета к нам вышел Заельапорро, который держал в руке свой какой-то крутой планшет. Сквозь его прозрачный с двух сторон корпус я смогла увидеть картинку с изображением моего тела. Где-то в районе живота там тоже был значок буферизации. — Сокорро, почему так долго? — раздражённо произнёс он, видя, что и на экране капсулы нет никакой информации. В ответ ему раздался механический женский голос компьютера: — Извините, Гранц-сама. Тут же раздался какой-то писк, после чего одновременно на экранах перед Соскэ и Заельаппоро отобразились результаты сканирования. — Состояние близко к критическому. «Панацея» полностью подавила ингибитор. Отказ сердца произойдёт примерно через 396 часов, — безжалостным голосом огласила приговор «Сокорро». Ну хоть до конца месяца протяну… Как бы мне хотелось увидеть всех их в последний раз… я почувствовала, как из внешнего уголка моего правого глаза стекла слеза к уху. — Так, не разводите сопли, не конец света, — Гранц хмуро окинул меня взглядом, пока быстро свайпал снизу-вверх по планшету, что-то ища. Уже скоро он остановился и нажал на одну из строк. На экране появилось разрешение на введение какого-то препарата. — Сокорро, готовь образец 221 стандарта «b» для интракардиальной инъекции. — Слушаюсь, Гранц-сама. Капсула тут же практически бесшумно пришла в действие. По пневмопочте сюда поступила склянка с какой-то сиреневой жидкостью, которую тут же механизм начал заправлять в шприц с длиннющей тонкой иглой. У меня голова закружилась от этого зрелища, я зажмурила глаза и отвернулась в другую сторону. Отчего-то слёз потекло больше: от неугасающей боли, тошнотворной картины ближайшего будущего и неумолимо приближающейся кончины. — Это ингибитор? — спросил Айзен. — Нет, — ровно ответил Гранц. Я развернула голову к ним обратно, старательно не замечая, как готовится препарат для укола в сердце. Моё бедненькое сердечко. — Этот препарат не остановит аннигиляцию клеток, но он сведёт боль на ноль и предотвратит бесконтрольное обескровливание тела. Но надо будет вводить его каждые четыре дня до разделения. — Гранц-сама, всё готово, — раздался голос Сокорро. — Пожалуйста, подтвердите введение. На экране Заельапорро появилась стрелка, указывающая вниз на круглую кнопку в его корпусе. Учёный приложил туда палец, после чего красный экран стал розовым, и вместо стрелки там появился улыбающийся смайлик. — Отпечаток пальца подтверждаю, — произнесла Сокорро. — Введение начнётся через шестьдесят секунд. Пятьдесят восемь, пятьдесят семь... — Божечки, — я судорожно выдохнула и закрыла глаза. Чтоб у вас в аду была жаркая вечеринка, изобретатели уколов! — Нам срочно нужна та женщина, — слышала я голос Гранца, еле перекрывающий обратный отсчёт Сокорро перед инъекцией, звучащий для меня громче любого истошного предсмертного крика. — И сроку у нас две недели — максимум. Потом будет поздно.