***
Рогозина злится. Элементарное преступление сотрудники расследовали слишком, по её мнению, долго, за что сейчас гневные комментарии получают все. Тихонов сидит, как на иголках, поглядывая на телефон. В какой-то момент он не выдерживает и перебивает начальницу. — Галина Николаевна, можно выйти? — нервно выкрикивает он. — Поплакать? — поднимает бровь Рогозина и невозмутимо продолжает вести летучку. Лисицын всё ещё не может успокоиться после «потери» вазы, прожигает глазами Юлю, а она пытается за раздражительностью скрыть рвущуюся наружу улыбку. Выяснение отношений впереди, но Соколова уверена, что битву за вазу она выиграла. Всё равно она уже купила новую, а разбить эту входило в её планы. — И последнее, — Рогозина обводит глазами уже изрядно замученных подчиненных. — Нас опять направили на курсы повышения квалификации. — Сейчас раздражение в её голосе достигает своего апогея. — Отказаться не смогла, поэтому Лисицын и Соколова, ваш самолёт вылетает сегодня вечером, прошу немедленно ехать домой, собрать вещи и выдвигаться в аэропорт. Ну всё. Ярость Лисицына вырывается наружу, сметая всё и вся на своём пути. — Галина Николаевна! Почему я? Не думал, что мне нужна переподготовка! Что за… — он хочет сказать бред, но натыкается на злой взгляд Рогозиной и быстро исправляется, — недоразумение. Я и без курсов хороший работник. — Опоздать на работу вместе с Соколовой, вместо того, чтобы слушать меня, целый час прожигать её глазами, это называется профессионализмом? Полковник кидает осуждающий взгляд и в сторону Юли, отчего та вмиг краснеет. — Это решено. Вспомнишь, что такое дисциплина, полезно будет. А ты, Юля, впервые поедешь в качестве майора, так что тоже на пользу пойдёт. Вопросы есть? — и не давая времени ответить, добавляет, — тогда всё, расходимся. В машине Лисицын всё ещё злится, а Юля, отвернувшись к окну, молчит, не желая провоцировать его сильнее. Игривое настроение улетучилось ещё в кабинете. В обычное время она бы прыгала до потолка от возможности побыть с Костей вместе на курсах; она помнит прошлую поездку, когда ещё была капитаном. Но сейчас от майора веет ураганом эмоций, будить вулкан ей не хочется, потому она и молчит. В квартире первым делом Юля сгребает осколки, но Костя становится ещё мрачнее. Скрестив руки на груди, стоит и наблюдает за движениями Юли. — Если ты ждёшь извинений, не будет их, — отрезает она, устав от испепеляющего взгляда. — Из-за тебя всё, Юля. — Холод в голосе на секунду её пугает. — Собиралась долго — из-за тебя опоздали, теперь эта ваза. Одни проблемы, Соколова. Опасный момент, и Юля тоже начинает заводиться. Отшвырнув веник в сторону, она выпрямляется, с вызовом заглядывая в глаза Кости. — Что ты сейчас сказал? — Молчание. Она делает шаг ближе, а глаза уже извергают молнии. — Тебе, что, какая-то дурацкая ваза важнее меня? — Она не дурацкая, — машинально отвечает Костя. — Ага, значит по второму пункту замечаний нет? Прекрасно! — Великолепно! Оба сверлят друг друга взглядом так, как всегда делают при ссорах. Соколова первая чувствует, как к глазам подкатывает предательская влага, но мужественно прожигает глазами мужчину напротив. А Костя уже жалеет о сказанном, но признавать не хочет. Решение, пусть и неправильное, приходит в его голову и он, не думая, озвучивает его. — Майор Соколова, может, вы теперь и на самолёт опоздать хотите? На этот раз с Рогозиной будете объясняться вы. Юля вспыхивает. Они действительно могут опоздать, потому она не продолжает выяснение отношений, а быстро спешит в комнату собрать вещи.***
Пять часов молчания — определенный рекорд майоров Лисицына и Соколовой. Дорога до аэропорта, регистрация, контроль, ожидание. Оба сначала делают вид, что друг друга не знают, хоть и идут рядом, затем осматривают глазами смеющихся и довольных людей, спешащих кто куда, и переходят к тому, что исподлобья смотрят друг на друга. Костя понимает, что, возможно, перегнул палку, но Юля… Хоть бы сделала вид, что ей жалко эту вазу, в конце концов это подарок мамы, а для Лисицына это важно. А она отворачивается, всем своим видом демонстрируя, что прощение просить должен Костя. Вот в таком гордом молчании парочка и заходит в самолёт. Также, в тишине, взлетают. Юля затыкает уши наушниками, а Костя пытается задремать, что ему удаётся. Правда, спустя время его будят стюардессы тем, что пробегают мимо, задевая руку Кости, неловко свесившуюся в проход. Лисицын, как опытный оперативник, замечает бледность стюардесс, подрагивающие руки, отсутствие нескольких пассажиров. Что-то происходит, и он это понимает. — Соколова, — он толкает её в бок, но Юля спит или делает вид, что спит. — Юлька, — шипит он, вытаскивая наушник. — Лисицын, — она бьёт его по руке, шокированная наглостью. — Да я тебя… Костя не даёт ей договорить, приложив палец к губам, а сам глазами указывает на напуганных, находящихся на грани истерик девушек, затем на пустые места, а затем многозначительно смотрит на Юлю. Та мгновенно всё понимает. — Я поговорю, — одними губами шепчет она, чтобы не потревожить третьего пассажира у окна — старушку, что мирно спит. — Может, я? — с сомнением спрашивает Костя, боясь подвергать её риску. — Как-нибудь справлюсь, — язвительно отзывается Юля. — А ты на себе в зеркало посмотри. Ещё сильнее напугаешь. С этими словами она выбирается в проход и идёт к стюардессе. К удивлению Кости та быстро уводит Соколову куда-то за шторку. Лисицын нервничает, ожидая возвращения Юли, и испытывает огромное облегчение, увидев её, но… Она идёт такая же бледная, отчего ладошки Кости вмиг леденеют. — Что? — выдыхает он, заглядывая в испуганные глазки Юли. — Кость, тут такое дело… — её голосок срывается: несвойственно поведение Юли. — Ну, в общем… — опять мнётся. — Пилотов больше нет. Она утыкается в его плечо, без слёз, но подрагивающая, а Костя видит, как по щеке молоденькой стюардессы стекает одинокая слезинка.