Дорогой напарник!
Доброе утро! Видимо, у нас ничья. Это был классный опыт, спасибо, что придумал это всё и организовал. Возможно, это и правда однажды нам пригодится!
Какаши уже ушёл, я тоже пойду. Выпей достаточно воды!
До встречи! Сакура.
П.С. я не знаю, какую защиту ты обычно ставишь на дверь, поэтому на всякий случай повешу на вход печать земляной стены. Не забудь её снять!
Сакура по возможности тихо и аккуратно закрыла дверь. На удивление она не не испытывала тех похмельных страданий, про которые обычно вздыхали-шутили взрослые, и, расходившись немного, даже готова была к новому энергичному дню. Видимо Гай прав, и весна юности всё-таки отличная штука, ха! ——— Однажды у них появилось название. Прошло уже несколько недель с тех пор, как была сформирована команда Кушины. После очередной тренировки они все лежали на полигоне, на рыжей глинистой истоптанной земле — потные, тяжело дышащие. Ирука повернулся на живот, осматриваясь: сухая пыль покрывала сокомандников и, прилипнув к их мокрой коже, образовывала тонкий слой терракотовых разводов. Медно-красные волосы Кушины, выбившиеся из косы и разметавшиеся вокруг неё, смотрелись очень гармонично в сочетании с этим. — Капитан Кушина, а как правильно называется цвет ваших волос? — Э? Чего это ты? — Просто задумался. Ведь это не совсем красный? — Не знаю. Кажется, для них нет названия. В академии меня называли Кровавой Хабанеро, как перец. Но я посмотрела потом на эти перцы, и цвет нисколько не похож! Вот ведь мелкие засранцы, да ещё и слепые, пффф! — Да, насколько помню, тот слишком насыщенный и дикий. У тебя волосы не такого откровенно красного цвета. Если уж говорить про перец, то это скорее… паприка? — Паприка? — Гай тоже переворачивается и смотрит на волосы Кушины, — А знаете, капитан Кушина, я соглашусь с нашим зоркооким товарищем, сходство весьма близкое! — Ну-у-у… Если вы так говорите, то хорошо. А к чему вы это всё, задумали что-то, а? — Можно сказать и так! — лицо Ируки улыбчивое, открытое, — За нашей командой ведь ещё не закреплено название? И я посмотрел… ну, ты наш капитан, и твои волосы такие яркие и заметные, они как будто говорят сами за себя… поэтому может… «Паприка»? Не самое часто используемое слово — а нам, вроде, подходит. — Мудрый напарник, это так метко, так точно! Сакура косится на них, всё ещё лёжа на спине: — Тебе только говорящие имена и подавай, Гай. — Ох, ох! Твои волосы тоже очень необычные, дорогая Сакура! И значит, ну, красный и розовый, и тогда это получается, ну… Как? — Гай вдруг начал разрываться между двумя равнозначными объектами своего восторга и будто даже почувствовал себя неуверенно. — Меня и так зовут Сакура, ничего красноречивей уже не придумаешь. Успокойся, — она лениво улыбается, — тем более при чём тут я. И ведь капитан на самом деле яркая! — Да ладно вам, ребята, ну чего, вы и сами… — кажется, Кушина впервые на их памяти заробела и не знала, как реагировать. — Капитан, вам нравится «Паприка»? — Ну, вроде неплохо, хех! — лёгкий румянец поднялся к её щёкам. — Ребята, а как вам? — Ты уже знаешь моё мнение, моё горячее одобрение! — Хм-м-м… вроде звучит неплохо. Но как нас будут тогда звать? Папричата что ли...? — с опасением и подозрением Сакура обдумывает варианты возможных прозвищ, которыми их наверняка нагрядят джонины. Она уже слышала про них достаточно историй и примерно понимала беспощадность их чувства юмора. Судя по всему, чёрный юмор — это естественная защитная реакция психики на столкновение с опасностью, прикладывающейся к статусу джонина. Кушина, очевидно всё ещё неловко чувствовала себя от смущения и постаралась вернуться к обычной себе, перейдя на привычную экспрессию: — Нас будут звать Крутые Перцы! Кровавая Хабанеро и её команда Паприка! Ха-ха-ха! Так-то! — в запале она садится и выбрасывает руку вверх, целясь в небеса. — О-о-о, как всё великолепно совпадает! Ирука, ты невероятно находчив! Капитан, вы наша муза, наше вдохновение! Какое красноречивое название и одновременно какое по-настоящему красное — прошу простить мой маленький каламбур. Хабанеро и Паприка — огненная команда! — Гай, конечно, сразу вскочил, вместе с выкриками демонстрировал выпады ногами в воздух и в конце фразы замер рядом с Кушиной в эффектной боевой стойке. — Ха-ха-ха, ну что ж, неплохо, — Сакура приподнимается на локтях, смотрит на полную энтузиазма красно-зелёную скульптурную композицию из фигур Кушины и Гая. — Значит решено! Предлагаю это отпраздновать в Ичираку. И попросим нам положить побольше перца, — Ирука улыбается, поднимаясь на ноги. — Какая идеальная визитная карточка, это гениально! — А там точно кладут паприку? — Да куда они денутся! А? Ну посмотри на нас! — И то правда. Они неспешно выдвигаются в сторону города. Огненный вечер, и кровавый закат, и светящиеся медью волосы Кушины, и все они, покрытые рыжей пылью. Паприка. ———- Кушину вызвали на миссию в качестве подмоги. Внезапно без неё там оказалось никак, и тут уже никакого сокола с запиской, только АНБУ у двери их с Минато квартиры и 15 минут на сборы. После брифа она предупредила ребят, передав им печатью: “У меня срочное задание, вы пока остаётесь сами по себе. Я примерно на неделю. Третий сказал, что даст вам миссию, не провалитесь там без меня, а!” “Так точно!” “Хорошо.” “Мы постараемся.” Они вроде совсем сработались, да и чунины давно уже представляют, как ведутся миссии, не маленькие. Им доверяют С, на грани с В-рангом миссию. Обезвредить, задержать, доставить в отдел дознания — нукенин среднего звена, отбившийся от своей группировки. Возможно хочет выйти из игры или перейти к другому лагерю? В любом случае сейчас он один и уязвим, нужно использовать шанс достать его и вытянуть информацию. День пути, в ночь они на месте. Туда-сюда, 2-3 дня от силы. ——— Они вернулась с миссии глубокой ночью. Бюро заданий принимает отчёты круглосуточно. Коридоры пустые, кабинет дежурного и секретаря: команды обычно отчитываются об итогах миссии, секретарь стенографирует все детали, дежурный удостоверяются, что все члены команды сверяются с записанным текстом и подписываются под ним. Если будут вопросы — днём их ещё раз позовут. Они вышли из здания. Ночь тёмная, тихая. Все молча обменялись тяжёлыми, хмурыми взглядами. — Сакура, мы можем как-то всё-таки..? — Нет. Спасибо. Не надо. Я хочу… мне надо прогуляться. Идите. — Встретимся завтра, ладно? — Да. Наверное. Ирука и Гай с тревогой и жалостью смотрят на неё. На прощание Гай осторожно гладит её по плечу, Ирука аккуратно сжимает её ладонь. Она автоматически принимает их прикосновения, практически не замечая, отворачивается и идёт в сторону дома. Её снова начала разбивать дрожь. Сакура на полпути поняла, что не может идти как обычно домой. И вообще не может больше ничего делать “как обычно”. Она села на бордюр и попыталась успокоиться. Ничего не вышло. В голове шум, в груди что-то скребётся, рвётся. Воспоминания недавних событий снова возникли в сознании, ей перестало хватать дыхания, она судорожно вдыхала и забывала выдыхать. Она обхватила колени руками. Бордовые полоски крови под ногтями, не до конца вымытая кровь из сетки линий и складок на коже пальцев. Сакура уткнулась лбом в колени и стала медленно раскачиваться вперёд и назад, не в силах сидеть спокойно. Внутри всё стучало, кипело и выло. Хорошо что ребята ушли, совсем не было сил уже держаться при них, и так смотрят с жалостью. Что с этим сочувствием делать, не намажет же она его себе на душу, как это вообще должно помочь. А показывать это всё им и ещё больше тревожить… казалось сейчас невозможным, невыносимым и хотелось только скорее забыть, дистанцироваться. Но конечно вот так просто успокоиться у неё не получилось. Всё стало… неправильно. Тот человек не казался страшным преступником, и не выглядел опасным, просто пытался отстоять свою свободу. Слишком рьяно оборонялся, и всё пошло не по плану, пришлось перестать сдерживаться — миссию выполнить надо, дать ему сейчас сбежать недопустимо. Однако он начал уставать и пропустил её выпад, чего она совсем не ждала — он должен был уклониться, как и до этого, и отскочить назад, к стене, где она бы его нагнала, прижала и вырубила ударом по солнечному сплетению. Но он по-дурацки замешкался. Почему? Не успел увернуться, а Сакура не успела затормозить, рука, держащая кунай, уперлась в его глотку, а острие ножа вошло глубоко в шею. Руки в момент затопило кровью, быстрой, ярко-ярко, невыносимо ярко-красной, липкой, тёплой. А он какое-то время ещё хрипел, оседая на пол. Гай, только что пробивший корпус водяного клона, весь забрызганный водой, оглянулся на звук, и его лицо, обычно полное энтузиазма, замерло. Он посмотрел на неё с испугом. На неё. Сзади Ирука, одну за другой обезвреживавший печати выброса отравленного газа, сорвал последнюю и охнул. Это ведь была простая миссия, они должны были только его задержать. Привезти в Коноху. Получить гонорар и после вместе зайти пообедать в столовую административного корпуса. Они любили брать там сметанный мусс с шоколадной крошкой. Его тело обмякло и соскользнуло с ножа. Её рука какое-то время ещё оставалась в воздухе. Сакура медленно посмотрела вниз и осела рядом, бездумно попыталась пальцами закрыть дыру в шее, дотронулась до разрыва и смотрела, смотрела, смотрела, пока Ирука аккуратно не прикоснулся к ней, пока не обхватил её сильнее и не потянул в сторону, не вывел вон из комнаты. Воздуха не хватало. Раскачивание, попытки себя укачать не помогали. Они вытерли кровь с её рук, они спросили, где у неё запасная одежда, они распаковали свиток и заставили её переодеться. Она механически подчинялась, кивала, остекленевши глядя в землю. Они обняли её и держали крепко. Она сильно сжимала их руки, и кивала на их слова успокоения. Всю дорогу назад ребята пытались мягко говорить с ней, а она смутно соглашалась, что да, это не её вина, да, она понимает, она знает, да, спасибо. Нет, она в норме. Нет, не надо, не провожайте потом. Круглосуточный магазин был в двух кварталах. Как она оказалась тут? Не важно. Она стояла на кассе с бутылкой минералки. Мутно посмотрела на витрину с рядами этикеток за спиной кассирши. Она не знала всех этих названий, и почему их вообще так много. Можно вот эти, с верблюдом, да, синяя упаковка. И зажигалку. Спасибо. Холодный воздух ночи снаружи. Хорошо, что холодный. Так и надо. Мелко дрожащие руки разрывают плёнку, открывают картонную пачку. Внутри туго набиты сигареты, и как их вытаскивают вообще? Щёлкает зажигалкой, непривычно шершавый кремень, острое колёсико. Пусть царапает. Тепло от маленького огонька. Горячий дым внутри, судорожный вдох. Закашлялась. Так, ещё несколько раз. Глубже. Закружилась голова. Вот так, теперь легче. Да. Дым вылетает красиво. Ещё затяжка. Подташнивало и даже простую воду, которую она купила, пить было сложно. Нужно идти, стоять тут нельзя, невыносимо. И везде невыносимо. Слабые ноги повели знакомой дорогой. Лес пах влагой. Её не прекращало колотить. Было холодно, ноги пропитались росой и физический дискомфорт приносил облегчение, немного отвлекая от болящей пустоты внутри. Она вышла на причал у пруда, не заметив того. Через 2 секунды рядом возникла тень, и ещё одна, и ещё. Несколько сзади, две на поверхности воды перед ней. Разного размера. Оскалились, уши прижаты, низкий рык, от которого обычно становится страшно мгновенно, первобытно, даже если знаешь, что тебя не должны тронуть. Сакура смотрела на них пустыми глазами. — Эй, отбой ребята, свои, — прохрипела самая маленькая фигура, — Сакура? Она обернулась и застывшее за последний час выражение её лица не поменялось: всё так же сведены вместе мучительно брови, скривлён рот: — Привет, Пак. А я тут… пришла. Он смотрит на её напряжённую, перекошенную фигуру и уверенно, быстро, хрипло командует: — Заходи в дом. Уруши, поставь чайник. Шиба, достань тот настой от Минато. Теперь она на кухне, сидит на стуле, подтянув ноги к себе, прижимаясь бедром к деревянному ребру стола. На кухне маленький светильник, жёлтый свет падает на стол, а углы комнаты остаются тёмными. Чай, который ей дали, пахнет сладкими травами и немного жжёт горло — алкоголь, как теперь знает она. Осторожно, горячо, идёт пар. Пить аккуратно. Совершать глотательные движения странно, ведь горло свело судорогой. Спустя полкружки уже легче, колючая проволока, сдавливающая нутро, становится мягче. Она смотрит в кружку, смотрит, как несколько прозрачно-желтоватых лепестков липового цвета плавают на поверхности. Конвульсивно сглатывает. Прерывисто выдыхает: — Пак, а вот скажи… вот если голуби были домашние, если за ними всё время ухаживали, они смогут потом жить на свободе, сами по себе? — Хм… — пёс не удивляется странности и внезапности вопроса после такого долгого молчания. Он дал ей время, не торопил, ждал. — Скорее да, чем нет. В птицах сильны инстинкты и они смогут позаботиться о себе. Голуби никогда не пропадут. — …ага, хорошо. Это хорошо. А то... Я боялась… Как они будут, если им больше не будут приносить еду. Если о них не будут больше заботиться. Вдруг они тоже… вдруг они тоже умрут. Пак молчит. И продолжает ждать. Пусть она говорит столько, сколько ей комфортно. Пусть говорит то, что уже не может не сказать. Пусть позволит этому прорваться. — … потому что знаешь. Если бы ещё голуби умерли. Они же совсем ни в чём не виноваты. Хотя бы они уж… должны жить, — слова, начинавшиеся тихим отсутствующим голосом, начинают дрожать. Успокоительное расслабляет её судорожно сжатую душу и она внезапно, быстро тонет в рыданиях, подтягивает к себе сильнее колени и прячет в них лицо. — Хэй, хэй, ну, дорогая, — Пак запрыгивает на стол и прислоняет голову к её плечу, — это ничего. Ничего, поплачь, поплачь, это поможет. — Кому это поможет! — она всхлипывает, голос задушен, — ему не поможет, я его убила, я, я убила, он совсем, совсем ведь теперь мёртвый..! А не живой! Он не должен был умирать даже! Его бы просто допросили и всё… У него и голуби эти… как они теперь без него… А он, он заботился ведь о них.. как же.. — Ну что ты, что ты. Что ты. Это ничего. Голуби справятся. Не волнуйся. Это жизнь. Это нормально, — Паккун продолжает бормотать разное, что-то про спокойствие, что-то про разные стороны жизни, что-то про сложные решения. Тут главное говорить, немного отвлекать, пока всё не выплачется. Паккун спокойно принимает слёзы Сакуры, ни о чём дополнительно не распрашивая, и она целиком отдаётся горьким чувствам внутри неё, позволяет им изливаться, вынося прочь напряжение, досаду, ужас, вину, страх. Под всхлипывания в проёме двери показывается тёмная громада другого пса, тяжёлой поступью приближается к Сакуре, обнюхивает её лицо. Садится рядом и прислоняется к ней своим огромным боком. А другой пёс, гораздо меньше, тонкий, шустрый, забегает следом, садится напротив, наклоняет голову, смотрит печально и будто совершенно понимающе. Шевелит носом, принюхиваясь будто, смотрит на Паккуна. Сакура поднимает голову, удивляется немного, смотрит растерянно. Паккун кивает: — Сакура, Булл, познакомьтесь. А, и это Шиба. — Привет, — от удивления затихают даже рыдания, мокрые щёки блестят от слёз, и сейчас вытирать их кажется абсолютно неважным. Взгляд немного расплывается и она только вытирает нос тыльной стороной ладони, потому что неудобно дышать, — Простите, что-то я тут совсем расклеилась. — Это ничего, — рокочет Булл и шумно, как кит, вздыхает. Шиба обнюхивает её ногу, касаясь мокрым носом. Она протягивает к нему открытую ладонь, знакомясь, он обнюхивает её и пару раз лижет. Её рот постепенно теряет напряженную стянутость, и губы перестают дрожать. — Всё хорошо, дорогая. Давай-ка, допей свой чай. — Спасибо, Пак, — она берёт кружку, прислоняется спиной к стене, и находит силы говорить, — вот так, оказывается. Тебя тренируют, учат, живёшь всю жизнь, думая, что готова. А потом случается… это. Вот так, просто, случайно. И оказывается, что ты совсем ничего не знала. И совсем ни на что не годна. — Всё не совсем так. Нельзя приготовиться к такому, первый раз это всегда шок, у всех. Это значит, что ты настоящий живой человек, что ты нормальная. И каждый проходит через это. Никто не рассказывает о том, как это тяжело, потому что бесполезно рассказывать. Всё равно придётся это пережить. Это… просто опыт. Опыт каждого шиноби. И теперь ты навсегда ниндзя. Даже если больше ни разу не пойдёшь на миссию. — Хах. Вот так ловушка, — шутит Сакура нервно, постепенно отходя от истерики. — Да. Извини, что не предупредил тебя раньше. — … спасибо, Пак. Она вытирает слёзы, промокнув лицо кухонной одноразовой салфеткой. Дыхание медленно выравнивается, и конвульсивно сжимающееся нутро постепенно расслабляется, её отпускает. За окном светлеет. Рассвет вытесняет прошлый день. Теперь он становится днём. Теперь он — настоящее. И можно жить дальше. В нём, в новом дне. Наверное. По лестнице кто-то спускается. Босые ноги по деревянным ступеням. Зевая, Какаши хмуро входит на кухню. — Что вы тут устроили спозаранку, — он недовольно смотрит на них: Пак на столе, Сакура с красным носом, у её ног устроился Шиба, положив голову на лапы, Булл грузный и невозмутимый рядом. «Смотрите-ка, какое собрание. Вот так так,» — думает про себя Какаши, явно недовольный. Сакура непонимающе уставилась на него. Маска, смурной, ага, тот, с которым они с Гаем тогда... Ой. — Босс, это Сакура, моя гостья. Помнишь, я рассказывал. — Ага. Только мы уже знакомы, — он проходит к холодильнику, наливает себе молока. — О. Привет. Извини за вторжение. Я не знала, что вы… что ты… — она смотрит круглыми глазами на Паккуна, на Какаши, но больше на Паккуна, — Ой. — Так ты уже знаешь Какаши? Ого! Как удобно, — Пак удивлён и немного насторожен: «Когда успели?» — Да, очень удобно. Приходить в полчетвёртого в чужой дом и рыдать на кухне, — Какаши отпивает молока, смотрит в окно. — Прости, я правда не хотела, я и не думала потревожить… — Босс, у Сакуры тяжёлая ситуация, ей нужна поддерж…— вступается Паккун. — Слышал я эту ситуацию. Ничего нового, — показательно безинтонационно проговаривает Какаши, всё так же не смотрит в их сторону. Светлые брови Паккуна опускаются ниже, его маленькая мордочка повёрнута к Какаши с осуждением, неодобрением. Булл ведёт носом и снова шумно вздыхает. Шиба поднимает голову с лап и резко поворачивается тоже: — Знаешь, можно и повежливее..! Булл рокочет: — Правда, Босс, не нужно так. Чувство неловкости в Сакуре быстро сменяется возмущением от неожиданного выпада в её сторону, Сакура мгновенно чувствует свою уязвимость и свою уязвленность — по её открытой душе проезжаются холодом и бесчувствием. Но терпеть и молча страдать она не собирается, мгновенно закипает, переходя в атаку — её лучший вид защиты. — Ох, ОГО! Ой, ну извини, что мои переживания так не новы. В следующий раз я постараюсь почувствовать что-нибудь более интересное! — В следующий раз постарайся быть настоящей куноичи, — он бормочет, всё так же опершись о столешницу, глядя в окно. АХ ВОТ КАК. — Пха! Что ж! А ты в следующий раз постарайся не быть таким мудилой! — она вскакивает, напряженно ставит кружку на стол, — Знаешь, Гай говорил, что вы не друзья, и теперь понятно, почему. Нормально с людьми не можешь разговаривать? Только собаки настолько святые, чтобы с тобой водиться! — внутри бушует ядовитое желание растоптать обидчика и сделать ему больно так, чтобы ух, чтобы очень ему больно стало. Пусть знает, как нападать, пусть ещё попробует! Она чувствует, что не хочет больше находиться здесь, в такой вот атмосфере, и только на выходе из кухни она разворачивается: — Пак, прости, но этот твой босс оказывается козёл! Большое спасибо вам за помощь, Булл, Шиба, извините за это всё! Я ухожу. — Эй, хорошая, изви.. — Паккун начинает ей вслед. Но она уже пропустила чакру через ступни и быстро выбежала из дома, нырнула в лес. Шиба, вместе с ней вскочивший на ноги, подбегает к окну и лапами встаёт на поклонник, глядя ей вслед. — … мда-а-а-а… — Пак медленно оборачивается к Какаши, хмуро, тяжело смотрит из-под нависших бровей, — Ну и что это было? ——— ДА КАКОГО ЧЁРТА ЭТОТ ГАД СЕБЕ ПОЗВОЛЯЕТ! Чего вообще? Довольно с неё и того, что она пережила, не хватало ещё, чтоб какой-то выскочка тут вылезал! Пха! Да, не очень красиво приходить в чужой дом среди ночи, но меня пригласили, и я вела себя корректно. В отличие от некоторых! Да что у него с самомнением? Придурок! Сакура мчится через лес, пышет раздражением и гневом. И не замечает, что недавние тяжёлые мысли её больше совсем не беспокоят, что она снова вдруг чувствует себя живой. Злой и живой. ——— Псы шипели на него. Это было неправильно. Его псы не должны шипеть, они должны урчать, сопеть, рычать хотя бы. А шипеть совсем не нужно! И между тем, вот они. — Ты всё так и оставишь? — басит Булл. — Вообще-то это я её пригласил, и всё было хорошо, пока ты не пришёл и не испортил всё. — Босс, не умеешь ладить с людьми — ладно, но нам мешать нехорошо. — Ой, ну не устраивайте уж трагедию, — Какаши отмахивается и хмурится, ставит молоко обратно в холодильник. — Трагедия — это твой уровень эмпатии…— Булл бормочет и сползает на пол. — Знаешь, мы любим тебя, Какаши, но это было неприемлемо, — Пак осуждающе вздыхает. — Вы меня тут разбудили своими завываниями, между прочим. А я просто сказал всё, как есть. Вы хотите, чтобы я врал? — Какаши огрызается, не понимая, почему на него все так взъелись. — Между враньём и бестактностью есть ещё кое-что. То, что ты, видимо, упускаешь. Деликатность. — Это для неё же полезно. Пусть закаляется, иначе долго так не протянет, — он сердито моет стакан. — Поэтому ты решил сразу её добить? Хорошенькая забота! А что, если она не закалится, а только зачерствеет внутри, закроется от всех ранящих чувств, а потом и вовсе потеряет всё человеческое. Хочешь, чтобы она так же смотрела на всех, как ты когда-то? — Да при чём здесь я, у меня совсем друго... — Те, кто тебя вытащил из этого, вовсе ведь не обязаны были. Она просто сделали это, — Паккун смотрит в глаза Какаши прямо, спокойно, не обвиняюще, а просто констатируя факты. От этого становится не по себе, стыд вдруг подступает и ершистость Какаши сглаживается. — Да, но.. — И тебе, в свою очередь, хотя бы в благодарность к Минато и Кушине, стоило бы следовать по тому же пути. Ни к чему добавлять отчаянья, тем более во время переживаний. Зачем бы? — Да я и не собирался, я просто.. — Взъелся за то, что она ещё способна так глубоко сопереживать врагам? — Пак наклоняет голову на бок, смотрит пронзительно. Острый взгляд собаки невыносим. Смотрит прямо в душу. Ну как так. — Нет… может да, — Какаши повержено вздыхает и хмурит брови, — И что? Это было слишком, да? — Да, самую малость. — И что теперь ты хочешь, чтобы я сделал? — Я не хочу чтобы ты делал что-то, что я тебе скажу. Только ты сам можешь решить, что делать. — Предлагаешь объясниться? — Было бы неплохо, да. Если она захочет с тобой говорить, конечно. Ох… ты ведь на самом деле не имел всё это ввиду, я знаю. Просто… эта ядовитость и тебя самого отравит. Не надо. — Хорошо. Ок. Спасибо, — Какаши смиряется, расслабляется и позволяет чужой заботе влиться в него, впускает её в сердце. — Иди поспи пока, утро вечера мудренее. Завтра разберешься. — Пак, Пак, я тоже хочу пойти к ней! — Шиба высунул язык и оживлённо громко задышал. — Ха-ха, смотрю быстро ты поддался..! — Паккун довольно хрюкает. — А сам-то! — Справедливо. Какаши оставляет псов ворчать о своём, а сам поднимается обратно к себе. Он во что-то внезапно ввязался, что-то происходит, но он пока не понимает, что. ——— Он сидит на полу в зале, вокруг разбросано разное оружие, он методично затачивает кунаи. Внутри крутятся мысли. Девчонка эта странная, бесноватая, и ни на что не годная, судя по всему. Теперь вот ещё на кухне у него разрыдалась! Расклеилась так из-за одной смерти, а дальше она как будет? Это ведь только начало, всё время спасать котов с деревьев не получится, если претендуешь на то, чтобы быть настоящим шиноби. Нежным и трепетным не место на поле боя, сами под ударят подставятся и товарищей подведут. Умрут бесполезной благородной смертью, а их напарникам потом живи с этой пустотой внутри. Беспомощные. Глупые. Зачем только лезут. И я всё правильно сделал, она ведь должна понимать, что никто с ней возиться не будет. Ну, слишком грубо, может. Я извинюсь, конечно. За резкость. Наверное, Минато бы так не поступил. Возможно он был прав, когда отговаривал от вступления в АНБУ. Но я-то справляюсь… А вот ей точно туда нельзя. Он собирает оружие в походную сумку и закрепляет её на поясе своих штанов-карго. Так, прикрепить маску к футболке. — Эй, Шиба, ты вроде хотел пойти? — Ага-ага, я готов! — Пёс вылетает из коридора, уже надев надев свою синюю жилетку. Людям спокойнее, когда они думают, что собака такая цивилизованная, приглаженная, как будто под управлением человека. Они же не знают, что на самом деле нет. — Погодите меня, — Булл медленно встаёт с пола, в перевалку подходит к Какаши. — О, и ты? — Давненько не выходил в город. Развеюсь. — Передавай привет Жвачке, — напутствует Пак, поднимая голову со своей высокой лежанки. Булл раскрывает пасть, улыбаясь, собирая в складки огромные висящие щёки: — Ага. — Шиба, возьмёшь след? — Босс, ты же и сам можешь. — Я-то могу. А ты, раз уж увязался со мной — сделаешь, — Какаши выразительно кивает в сторону города. — И давно наш малец такой заносчивый…? — бурчит вполголоса Шиба. — Это называется переходный возраст. Пак рассказывал, что у щенков людей так бывает, — хрипло басит Булл, тяжелыми быстрыми прыжками бежит вровень с Шибой. — Я слышу вас и я уже не щенок, остряки. — Все щенки так говорят… Какаши фыркает. Семья это порой такая головная боль.