(не)безвозвратно

      Акааши принюхался. Прохладный сумрачный ветер принес из деревни смрадную вонь горького дыма и живой плоти.       Этой ночью вновь жгли ведьминские костры.       В окутывающей тишине осеннего леса отчетливо раздался плавный шорох крыльев, вырывая Акааши из легкого оцепенения — с охоты домой наконец-то вернулся Фуко.       — Ну и какие сегодня вести ты мне принес? — тихо спросил Акааши, едва птица примостилась у него на плече. Ласково касаясь светло-коричневого оперения, он провел кончиками пальцев по мягкой шейке сыча, отчего тот довольно ухнул.       — И я рад тебя видеть, Фуко, — Акааши коротко улыбнулся, а после серьезно продолжил: — Скольких сегодня?       Фуко снова ухнул, а его глаза сверкнули в темноте желтым отблеском.       — Боже, она ведь совсем ребенок, — произнес Акааши и вздрогнул, будто вокруг резко похолодало и пробрало до самых костей. — Дикари.       Подняв с земли ведро с принесенной из ручья водой, Акааши зашагал к хижине.

*

      Когда в дверь громко застучали, Акааши с заполошно бьющимся от подобной неожиданности сердцем подскочил на кровати. Оставленная на столе керосиновая лампа давно остыла, но за пределами хижины по-прежнему гнездилась густая темень.       Стук повторился с новой силой, заставив дремавшего на своем насесте Фуко волноваться.       — Иду! — крикнул Акааши, на ощупь влезая в рукава домашней накидки.       Отворив чуть отсыревший засов, Акааши распахнул дверь и впустил в дом сырой ночной воздух.       На пороге стоял присланный за ним из деревни охотник.              — Я привел ведьмака, как и договаривались, — сказал охотник, бросив крепко связанного по рукам Акааши прямо под ноги деревенского старосты.       Несмотря на давно уже поздний час, на прицерковной площади собралась добрая половина жителей, каждый из которых пришел собственными глазами засвидетельствовать смерть очередного ведьминского отродья, накликавшего на деревню неизлечимый мор.       — Отличная работа, мистер Бокуто, — поблагодарил староста Клейтон, подойдя ближе к затихшему и скрючившемуся на холодной земле Акааши. Тот лежал на боку, поджав худые колени к животу. Босой, каким и встретил нежданного в своем доме гостя, и отчаявшийся на пороге маячившего над ним суда, имевшего лишь один путь. — Этот чужак что-нибудь сказал вам?       — Да, господин староста, но, увы, ничего полезного, — ответил охотник, сложив на груди крепкие руки. — Лишь просил пощадить его, уверяя, что он не виновен в смерти ни единого жителя деревни. Якобы дети и взрослые умирали от какой-то доселе невиданной хвори, и ни о каком колдовстве и речи быть не могло.       — Хм, еще ни одна ведьма сразу не призналась в своей вине, но на кострах эти исчадия ада голосят на все лады, стоит лишь праведному огню подобраться к их порочным телам.       Будто в ответ на слова старосты, Акааши зашевелился, замычав нечто неясное из-за плотного кляпа у себя во рту. Жители боялись не только быть отравленными ядовитыми зельями, которые обвиняемые единогласно провозглашали не более чем целебными снадобьями и отварами, но и серьезно опасались любого слова, извергнутого из уст осужденной ведьмы с единственной целью проклясть благочестивых селян. Некоторым еще до казни сразу отрезали под корень языки, кому-то выкалывали даже глаза, стоило хоть единому человеку даже невзначай указать на особо недобрый взгляд в свою сторону.       В смутные времена, окутавшие деревню мороком, вина смертельным перстом указывала на любого, кто вызывал подозрения, и мало кто готов был вступиться за обвиненного в колдовстве, будь то женщина или мужчина, сосед или даже близкий друг.       Акааши Кейджи был чужаком из далекой восточной страны, и его абсолютно не похожая на местную речь страшила и без того перепуганный люд, слышавший в чужеродном и чудно́м наречии лишь низвергаемые на деревню недуги, бедствия и проклятия. Каждый, кто хоть раз обращался к тихому лекарю-травнику, жившему со своим крохой-сычем в лесу возле деревни, хорошо знал, что Акааши, хоть и редко общался с кем-либо без реальной на то необходимости, прекрасно изъяснялся на местном языке, прожив здесь почти с десяток лет, только вот слыть пособником ведьмака — означало пойти против воли старосты и всего поселения, а то и вовсе поплатиться собственной жизнью.       — Привяжите его к столбу и начинайте разжигать костер, — продолжая свою речь, приказал Клейтон.       Двое рослых мужчин, уже выжидавших в нетерпении по обе стороны от него, выступили вперед и бесцеремонно подняли почти не сопротивлявшегося Акааши на ноги.       — Постойте, господин староста, — остановил охотник, призывая Клейтона к вниманию.       — Что такое, мистер Бокуто? — нахмурился староста.       — Позвольте внести предложение относительно метода казни.       Бокуто шагнул к старосте, наклонился едва ли не к самому уху и заговорил чуть тише:       — Когда я вел сюда ведьмака, тот что-то шептал себе под нос, и я не сразу разобрал, так как то был давно устаревший диалект, на котором когда-то общались мои предки, но кое-что я все же смог понять — это был заговор. Стоит вам придать ведьмака огню, как тот обрушится ответным пламенем на ни в чем неповинных жителей деревни в качестве мести за его смерть.       — И что же ты предлагаешь? — спросил староста, на чьем лице в отталкивающей гримасе смешались злоба, отвращение и испуг.       — Нужно его повесить. Я все организую, если позволите.       Староста насупился, с презрением смотря на Акааши, а затем жестом поманил к себе пастора деревенской церкви. Их перешептывания не долетали до слуха охотника, но вскоре те и без того озвучили принятое ими решение.       — Ладно, мы повесим ведьмака. Пусть его проклятая душа и не очистится святым пламенем от содеянного зла, но мы все же избавим нашу деревню от насылаемых им бед. Мистер Бокуто, закончите работу.       Кивнув, Бокуто выхватил Акааши из рук конвоиров и затолкал в сторону виселицы, где прилюдно казнили приговоренных за любые, отличные от колдовства, деяния.       Акааши покорно взошел на эшафот и рухнул на колени, будто разом истратив все силы.       — А ну поднимайся! — Бокуто, сгребая его за шкирку, дернул Акааши вверх.       Возбужденная толпа, окружив деревянный помост, с замиранием наблюдала за подготовкой к казне — впервые с начала охоты ведьму отдали на повешение, а не бросили в костер. Но когда охотник наконец накинул на шею Акааши толстую петлю, народ наперебой загудел. Кто-то вздыхал, едва сдерживая слезы, другие же выкрикивали гадости, желая ведьмаку мучительной смерти и побыстрее возвращаться в ад.       Нахлобучив на голову Акааши холщовый мешок, Бокуто подошел к спусковому механизму, без единого колебания дернул рычаг, и худое тело Акааши, коротко вздрогнув, закачалось над раззинутой под ним пустотой.              — Избавься от тела, раз уж оно не превратилось в пепел, — с пренебрежением бросил староста, уходя с площади, когда приговор был исполнен.       — Не беспокойтесь, я обо всем позабочусь, — заверил в ответ Бокуто.       Когда зеваки разбрелись обратно по своим домам, Бокуто высвободил из петли Акааши, с легкостью поднял тело на руки и, спустясь вместе с ним с эшафота, зашагал обратно в сторону леса, откуда не так давно вывел Акааши прямиком на смерть. Едва между стволов деревьев замаячил дом, навстречу Бокуто вылетел взбудораженный Фуко, продолжая кружить над его головой, пока охотник со своей ношей не вступил на порог.       — Я вернул его, как и обещал, — произнес Бокуто, обращаясь к птице, наблюдавшей за ним с насеста под крышей. Даже не обладая даром Акааши, он, кажется, понимал каждую интонацию в голосе Фуко.       Сыч смотрел на неподвижное тело хозяина на постели и то и дело что-то тревожно ухал.       — Да подожди ты, он скоро очнется, как только действие выпитого им отвара ослабнет, — Бокуто приложил ладонь к теплеющему лбу Акааши, а затем накрыл одеялом и ушел на кухню, чтобы разогреть воду.              — Котаро? — удивился Акааши, столкнувшись на пороге с нежданным гостем, принесшим с собой запах сырого леса, костра и неминуемой беды.       — Я должен привести тебя на площадь для казни. Ты обвиняешься в колдовстве и приговорен к смерти, — произнес без предисловий Бокуто.       Акааши жестом пригласил его войти, затворил дверь, а после, развернувшись к гостю лицом, смиренно протянул руки.       — Ну так веди.       — Сначала необходимо подготовиться. У меня есть план, Кейджи. Я не позволю им убить тебя, — произнес Бокуто, сгребая в своих крепких руках хрупкую фигуру Акааши. — Ты можешь все еще не верить в искренность моих чувств, но ты обязан понимать, что я не желаю тебе зла, — шептал он. Акааши едва ли шелохнулся в его тесных объятиях, прислушиваясь к частым ударам сердца в широкой груди у себя под ухом. — Ты ведь знаешь, я исполнял приказы старосты не из ненависти к тем, кого мне приходилось преследовать, я оберегал мою семью. Я здесь такой же чужак, как и ты, Кейджи, и если бы я ослушался и не повиновался, то Клейтон угрожал забрать моих сестер. Но отдать им на растерзание еще и тебя просто выше моих сил.       — И что ты предлагаешь? — тихо озвучил вопрос Акааши, чувствуя, как тело Котаро пробивает мелкая дрожбь.       — Я знаю старый трюк*, но ты должен мне помочь.       Выпустив Акааши из своей медвежьей хватки, Бокуто отвел его к креслу, усадил, а затем наскоро озвучил то, что скрывалось в его уме.       — У меня есть снадобье, я использую его в очень редких случаях, потому как неправильная дозировка способна убить, подобно яду. Однако с его помощью вполне возможно обмануть старосту, если он решит удостовериться, что я правда мертв, — поделился Акааши, выслушав план Бокуто.       — Ты уверен, что оно не навредит? — взволнованно уточнил Котаро, опустившись перед Акааши. Одной своей грубоватой, чуть шершавой от работы ладонью он с легкостью накрывал почти обе ладони Акааши, кажется, насквозь пропахшие душистой мятой и горечью лесных трав.       — Всему, что я умею, научила меня моя покойная бабушка, а мастерству этой женщины доверяли даже самые предвзятые из людей, — с мягкой улыбкой на тонких губах ответил Акааши. — Сколько у нас в запасе времени?       — Мало, — признался Бокуто. — Чем быстрее я приведу тебя в деревню, тем меньше шансов, что нас в чем-то заподозрят.       — Тогда стоит поторопиться.               По чуть-чуть отпивая из щербатой чашки пахучий чай, над которым полупрозрачными змейками клубился пар, Акааши ласково смотрел на заснувшего в старом громоздком кресле Бокуто, так и не дождавшегося, когда он очнется от действия медицинского снадобья. Фуко, вернувшись на свое любимое место возле изголовья кровати и спрятав голову в пышном оперении на грудке, кажется, окончательно успокоился и тоже задремал, убедившись, что хозяин и правда не пострадал.       Вероятно, потревоженный смутными образами, Бокуто нервно дернулся во сне, и Акааши с грустью подумал, что уже на рассвете им придется расстаться, когда он навсегда покинет свой дом, получив дарованный ему Котаро шанс на жизнь. Положив кружку на стол, Акааши аккуратно набросил на Бокуто плед и, на секунду замявшись, целомудренно поцеловал его в слегка приоткрытые губы. Вопреки неминуемо близящейся с каждым предрассветным часом разлуке, Кейджи свято верил, что вскоре они с Бокуто встретятся вновь, чтобы теперь уже вместе начать новую жизнь где-то далеко от этих прогнивших и погрязших в слепом безумии мест.