***
Сентябрь прошёл в ожидании. Хозяин, пусть и без большой радости, по заверениям риелтора, сбавил сумму. Сделка состоялась спустя неделю, а дальше началась бумажная волокита. Наконец, в начале октября они получили на руки документы и ключи от своей собственной квартиры. Чёрт с ним, что она ипотечная, зато теперь не придётся ютиться в съёмной студии втроём. Да и у сына появится собственная комната. Взрослый парень — пять лет — давно уже пора. Эрик и правда был вне себя от радости. Носился по дому, распахивая все двери. Похоже, не мог поверить, что всё это теперь принадлежит им. Эурон поставил на барную стойку коробку с посудой и поймал сына на очередном крутом вираже. — Ну, как тебе, разбойник? Нравится новый дом? Эрик глотал слова от избытка чувств и боднул его головой в бок. — Да! Да! Я хочу сам расставить вещи в своей комнате! — воскликнул он и запрокинул голову, ожидая одобрения. Эурон улыбнулся и растрепал его светлые волосы. — Если мама позволит, — присел перед ним на корточки и схватил за бока. — Она здесь всё хочет устроить по-своему, — понизил тон, глядя в синие глаза сына. Эрик надул губы, но тут же дурашливо склонил голову набок и коснулся его плеча ладошкой. — А мы ей не скажем. Эурон рассмеялся и чмокнул сына в щёку. — Ну, как знаешь. Серсея появилась тут же, оставила у входа какие-то плотные пакеты и устало смахнула волосы со лба. — Это что тут такое? Заговор против меня? — лицо её было серьёзным, а глаза смеялись. Эрик в силу возраста шутки понимал ещё плохо, и потому сразу насупился. Эурон ему подмигнул. — Всё в порядке, приятель, давай-ка лучше поможем маме. Она устала. И Серсея улыбнулась по-настоящему, прижала к себе сына, пощекотала, и тот залился довольным смехом. — Я шучу, милый. У меня два самых лучших в мире защитника, разве кто-то может меня обидеть? — Чудовище под кроватью? — задумчиво протянул Эрик. — Но папа его прогонит, — тут же добавил он. Около года назад Эрик и правда начал бояться какого-то монстра, который, якобы, живёт под кроватью. Это просто этап взросления. Все дети когда-то выдумывали ужасы, обитающие в ночной тишине. Эурон купил ночник, поставил под кроватью большого пластмассового носорога, который должен был защищать от «монстра», и Эрик справился со своим страхом. Воображаемых чудовищ легко прогнать — они подчиняются законам сказки.***
Тем вечером Эурон находился в доме один. Серсея забрала сына после школы и отправилась по магазинам: хотела купить какие-то мелочи для новой квартиры. Она любила всё украшать. Картинки, цветы и элементы декора. У неё это выходило славно. Серьёзный ремонт не требовался, но кое-что они хотели поменять «под себя». Эрик просил обои с «Тачками» — он обожал этот мультик. Мебель заказали ещё на прошлой неделе. Кое-что уже привезли, даже установили, но всё равно дел оставалась масса. Сегодня Эурон решил разобрать вещи прежних хозяев на мансарде. Всего пара коробок, которые они не удосужились выбросить. Владельцем был какой-то старик, а жили здесь квартиранты — молодая пара. В первой коробке обнаружились старые ёлочные игрушки: некоторые были расколоты, с других облезла вся краска. А во второй лежали исписанные тетради с какими-то скучными бухгалтерскими отчётами. Листы уже пожелтели, а картонные обложки оказались смяты или оторваны. Похоже, всё это хотели отнести на свалку, но так и позабыли. Пролистав пару тетрадей, Эурон собирался закрыть коробку и вынести уже на помойку, однако под кипой старых журналов заметил твёрдый кожаный футляр. И то оказалось настоящее сокровище — фотоаппарат! Очень старый, таких давно уже не делают. Тяжёлый металлический корпус, рычажок для ручной перемотки кадров и объектив, заключённый в серебристый цилиндр. Сбоку на корпусе выгравирована модель «Leica М3». С тех пор, как он закончил колледж, уже шестнадцать лет прошло, но кое-что из «истории фотографии» осталось в памяти. «Камера Лейтца» — первый массовый малоформатный фотоаппарат, поступивший в продажу в тысяча девятьсот двадцать пятом году. «Leica М3», очевидно, выпущена куда позднее. Возможно, для неё даже можно найти плёнку. Загоревшись этой идеей, Эурон совсем позабыл о том, что планировал сделать. Коробки подождут. Он и бардака-то теперь вовсе не замечал. Спустился вниз и поскорее включил ноутбук, чтобы узнать, что за сокровище попалось в руки. О своей находке он рассказывал взахлёб, и Серсея снисходительно усмехнулась. Иногда она говорила, что он ведёт себя, как ребёнок. Наверное, Эрик с таким же восторгом болтал о своих мультяшных героях. Ну, и что? Разве это плохо, когда у человека душа поёт? Серсея отвечала: «Кто-то должен быть взрослым и твёрдо стоять на земле, а не витать в облаках». Как бы там ни было, а за эти восемь лет им прекрасно удавалось найти баланс, хотя и ссорились они звонко. Плёнку Эурон купил на следующий же день. Выбрал пару штук на двенадцать кадров: хотелось побыстрее увидеть результат. Сначала щёлкал пейзажи, затем обстановку нового дома, а однажды взял «Лейку» на работу. Парочка свадеб ещё оставалась в графике, и одна пара как раз запросила ретро-снимки. У них и наряды были соответствующие. Жених в белом костюме, в цилиндре и с тростью. Невеста — в длинном кружевном платье мягкого сливочного оттенка. Они даже арендовали карету, запряжённую двумя белыми лошадьми. В усыпанный пёстрой листвой Сент-Джеймс парк прибыл старинный экипаж, будто бы сошедший со страниц учебника истории. На первой фотографии жених подавал руку невесте, выходящей из кареты. На второй они предстали на фоне бьющего холодными брызгами в небо фонтана. На третьей устроились под сводом круглой кованой беседки. Фотки получились — загляденье. Эурон продублировал их в цвете на «Nikon». Последняя свадьба оставила приятные впечатления. Жених с невестой воспитанные и вежливые, а гости довольно спокойные и адекватные. В выходной Эурон взял «Лейку», чтобы запечатлеть прогулку по городу. Эрик просился в цирк. У Серсеи были дела в рекламном агентстве — её собственном, кстати говоря. И они отправились вдвоём. У входа мим давал бесплатное представление, завлекая посетителей. Эрик от души хохотал, и Эурон сделал снимок на память. В завершении мим снял шляпу и поклонился, именно этот момент он и поймал в объектив, а после кинул ему пару монет, как и другие зрители. Когда они возвращались домой после представления, Эрик возился с ярким светящимся шариком, купленным в цирке. Серсея каждый раз выговаривала, что он зря тратит деньги на это барахло, но Эурон не мог отказать сыну. Правда ни одну из этих «цирковых игрушек» Эрик так и не донёс до дома. Каждая ломалась где-то по дороге. — Подожди-ка, приятель, — Эурон поставил сына на парапет набережной и велел поднять этот светящийся мяч повыше. — Замри на секунду и не моргай. — Ну-у-у, можно ведь перефоткать! — нетерпеливо воскликнул Эрик. — Нет, на этом фотоаппарате нельзя. Я покажу тебе после, когда напечатаю снимки, — пообещал Эурон. Эрик тут же послушно замер и улыбнулся. Щёлкнул затвор, а минуту спустя яркий шарик уже рассыпался на части в пытливых руках сына. Вероятно, на снимке он будет ещё цел. Эрик сразу надулся, скривил губы — вот-вот зарыдает. Эурон поспешно убрал фотоаппарат и подхватил сына на руки. — Это ерунда — всего лишь паршивая бракованная игрушка, — спокойным тоном сказал он. — Мы тебе купим что-нибудь другое. — Не-е-ет! Я хочу такой же! — всё-таки завопил Эрик. Он даже и не плакал, но старательно делал вид, что ужасно огорчён. — Так не годится, приятель, ну же, на нас уже люди смотрят, — попытался пристыдить сына Эурон. Эрик, однако, завопил ещё громче. Эурон вздохнул и погладил сына по спине. — Ладно, малыш, ты просто устал и хочешь спать, — догадался он. Прошли они буквально пару ярдов, и в вечерних сумерках замигал уличный лоток с безделушками и разными светящимися игрушками. Эурон, не торгуясь, купил у парнишки-индуса большой, сверкающий лампочками трактор за три фунта. Эрик оказался в восторге и тут же затих на руках. Когда они вернулись к машине, сын тихо сопел, прижимая к груди своё приобретение.***
В понедельник Серсея отвела Эрика в школу и отправилась на работу. Эурон же обрабатывал фотографии на компьютере, прихлёбывая кофе. А когда время перевалило за полдень, потянулся в компьютерном кресле и решил немного передохнуть, вышел покурить на крышу. То, что он обнаружил наверху, выбило из колеи. Мёртвые птицы — десяток — не меньше, будто целая стая разбилась о какой-то невидимый щит и рухнула вниз. Затушив окурок, Эурон приблизился и склонился над птичьими тушками. Они не выглядели больными, и каких-то внешних повреждений тоже не наблюдалось. Серсее он не стал рассказывать об этом досадном происшествии. Смёл в мусорный мешок мёртвую стаю и выбросил на помойку. Это, конечно, испортило настроение, но мало ли что могло произойти. На работе он совсем закрутился и позабыл об утреннем инциденте, и только когда были готовы снимки, заметил кое-что странное. «Какая-то чертовщина! Такого просто не может быть!» — Эурон рассеянно перебирал фотографии, а после разложил их на столе одну за одной. Пейзажи вышли отлично и свадьба, да и всё остальное тоже. Вот только на каждом снимке маячили какие-то смазанные тени. Они застыли в небе вместе с попавшей в кадр птичьей стаей. Клубились дымом за спинами жениха и невесты, нависли над мимом, и тянулись чёрными щупальцами к его сыну. Наверное, это какой-то брак плёнки. Нужно поскорее отснять другую и проверить. Домой он вернулся в каком-то странном смятении. Смутная тревога взметнулась в душе и не давала покоя. Эрик уже спал, Серсея читала книгу, устроившись на диване в гостиной, и мягко улыбнулась, когда он вошёл. — Как дела на новой работе? — спросила, потянувшись к нему. Эурон поцеловал жену и постарался вытряхнуть из головы все эти дурацкие мысли. Ерунда — просто брак плёнки. — Всё хорошо. А у тебя? — бодрым тоном ответил он. — Всё в порядке, — Серсея отложила книгу и прильнула головой к его плечу. — Ты чем-то расстроена? — Эурон всё же заметил, что улыбка её вышла грустной. Серсея лишь отмахнулась, а после поднялась и начала накрывать на стол. — Это не стоит внимания. — И всё же? — Все цветы завяли. Странно, здесь солнечная сторона, и я точно их поливала, — огорчённо поджав губы, пояснила она и отвернулась к барной стойке, расставила кружки и тарелки. Эурон вспомнил одну из фотографий, которую сделал на прошлой неделе. Несколько расписных глиняных горшков на подоконнике: азалия с маленькими бело-красными цветками, орхидея с овальными тёмно-розовыми лепестками и камелия с пышными кремово-жёлтыми цветами. Пусть снимки были чёрно-белыми, но в памяти остались все цвета. Серсея умела ухаживать за растениями, говорила, что они приносят уют в дом. Сейчас же в горшках застыли сухие стебли с облетевшими сморщенными листками. — Может, воздух сухой? — предположила жена. Причину они, конечно, так и не выяснили. Но то, что разом погибли все цветы, всё же вызвало недоумение. После ужина отправились в спальню. Теперь, когда у Эрика появилась своя комната, у них оставалось больше времени для себя. И, уж конечно, они не собирались тратить его на разговоры. В объятьях друг друга совершенно позабыли о каких-то глупых мелочах, испортивших настроение. Ночь была волшебной, а утром вчерашние хлопоты показались сущими пустяками.***
Фотографии со свадьбы были готовы, но Эурон никак не мог дозвониться до молодожёнов. В конце концов, раза с пятого взяла трубку мать невесты. Голос у неё был глухой и печальный, а едва он завёл речь о снимках, она и вовсе разрыдалась. — Простите… Я не понимаю, в чём дело. Мы договорились, что я отдам снимки на этой неделе. Мать невесты всхлипнула и кое-как взяла себя в руки. — Рослин и Робб… погибли. Два дня назад разбились на машине. — О… мне очень жаль. Соболезную, — растерянно обронил Эурон. Такого он, конечно, не ожидал. И вряд ли родителям сейчас есть дело до свадебных фоток. — Мне жаль, — повторил ещё раз и поспешил распрощаться. Чёрт возьми! Это совершенно обескуражило. Неделю назад, на съёмке в парке, жених и невеста не могли оторвать друг от друга счастливых взглядов. И ведь совсем молодые — было им около двадцати. Фотографии вышли хорошие, и Эурон запихнул их в ящик стола. Может после родители захотят забрать на память. День прошёл как в тумане, пусть на работе и удалось отвлечься, но какая-то мрачная тень ожиданием беды маячила за спиной. Иногда её незримое присутствие казалось таким отчётливым, что он невольно оборачивался. И, конечно же, никого не видел. Лишь холодок скользил мурашками вдоль позвоночника, и чьи-то тонкие пальцы леденили кожу сквозь тонкую ткань рубашки. Чушь — всего лишь игра воображения. Трагедия так и не выходила из головы, и вечером Эурон завернул в паб — не хотелось тащить домой груз чужого горя. Вернулся поздно. Тихо прошёл в спальню и поцеловал спящую жену в лоб. А когда лёг, долго прислушивался к её размеренному дыханию — никак не мог уснуть. Серсея беспокойно заворочалась в постели и что-то пробормотала, не просыпаясь. Тонкая лямка золотистой шёлковой ночной рубашки съехала вниз, и Эурон осторожно коснулся нежной кожи, поцеловал оголённое плечо. Лёгкий гранатовый аромат охватил его. Какой-то новый крем или гель для душа, очевидно. — Спи, любимая, всё хорошо. Серсея улыбнулась во сне и прижалась к его о груди. Облако золотых волос разметались по подушке, и Эурон ласково провёл ладонью по её голове. Вскоре он тоже провалился в какой-то смутный, тревожный сон. А поутру никак не мог собрать эти призрачные осколки. Вновь пересматривая снимки, сделанные на «Лейку», вспомнил: будто тени кружили над ним, тянули свои чёрные щупальца к лицу, рукам, а он так и не мог пошевелится — стоял заворожённый. А после они толкнули в бездну, и он падал, падал, падал, а дна так и не увидал. Через три дня снова наступили выходные. Они сняли домик у озера, готовили на природе, гуляли и играли в футбол с Эриком. А уложив сына спать, долго сидели у зажжённого камина, наслаждаясь тихим уютным счастьем. Читали одну на двоих книгу. И звёздной ночью сгорали в объятьях друг друга под любопытным оком луны.***
Ноябрь подкрался на мягких лапах, будто большой дикий зверь. Дышал в спину холодными ветрами и подвывал в подворотнях, скоблился в двери подъездов когтистыми лапами, желая укрыться от ледяного дождя. Небо нахмурилось и отяжелело. В тот вечер тоже шёл дождь. Серсея с Эриком отправились в гости к её брату. Эурон обрабатывал снимки за монитором, слушал краем уха новостной канал. Это был чертовски странный вечер. Казалось, что в пустой квартире мрачные тени дышат в углах, скользят от стены к стене и смотрят в затылок десятком тёмных глаз. Он включил все лампы, чтобы не оставить убежища для теней, и прибавил звук на телевизоре. Голос диктора разорвал вязкую тишину. «Трагедия на площади Пикадилли произошла сегодня утром. Всеми известный и любимый артист нашего цирка мистер Илин Пейн, знакомый многим по своим пантомимам, во время представления потерял сознание. Прохожие и зрители вызвали скорую помощь, и артиста незамедлительно доставили в больницу, где он и скончался несколько часов спустя, не приходя в себя». Дальше шла подборка фотографий с артистом, и Эурон потрясённо замер, не веря своим глазам. Это ведь тот самый мим, которого они видели, когда ходили с Эриком в цирк. Знакомый холодок вновь скользнул по груди и провалился камнем в желудок. Эурон дёрнул ящик и высыпал на стол ворох снимков. Обрывки новостей доносились до слуха, но он уже не обращал на них внимания. «На шестьдесят седьмом году жизни…», «Острый инфаркт миокарда». Твою же мать, на всех фотографиях маячили эти чёрные тени! И все, кого они коснулись, погибли! Нет, это просто трагичное стечение обстоятельств, не могут ведь снимки предсказывать будущее!.. Это просто какой-то бред. Эурон взволнованно отбросил фотографии и вскочил из-за стола. Быстрым шагом прошёлся по комнате, взъерошив руками волосы. Это просто совпадение — вот и всё. Брак плёнки, не более того. Он накинул куртку, влез в старые кроссовки и поднялся на крышу. Холодный ветер приятно освежал, выдувал из головы все эти дурацкие мысли и уносил дымные кольца от тлеющей в темноте сигареты. Эурон глубоко затянулся и поглядел под ноги. Мёртвые птицы, которых он нашёл в прошлом месяце, тоже были на снимках. И к ним тянулись эти тёмные тени. Нет, это просто нелепо! Спустившись в квартиру, он взял в руки последнюю фотографию, ту, на которой Эрик держал в руках светящийся мячик из цирка. За спиной сына клубились дымчато-серые тени.***
Это случилось в среду, двенадцатого ноября. С самого утра не покидало тревожное предчувствие, но Эурон списал это всё на разболтанные нервы. Он делал снимки для журнала, когда раздался звонок. — Минуту, — он кивнул журналисту и пожилой леди, у которой брали сегодня интервью, и отошёл в сторону. — Слушаю, любовь моя, — отозвался в трубку. Серсея молчала, и тишина на том конце была напряжённо-звонкой, а голос жены, пробившийся сквозь неё, надломился и упал, будто прибой, разбившийся о высокие скалы. Она произнесла лишь одно слово, одно имя: — Эрик… — Что случилось? — ожидание беды сковало льдом грудь и выбило последние капли воздуха из лёгких. Он замер, и в отражении оконного стекла увидал своё бледное отражение. — Наш сын мёртв, — деревянно произнесла Серсея и отключилась. Фотоаппарат выпал из рук, и пластмассовый корпус разлетелся на части вместе с бордово-красными осколками его сердца. Эурон мчался, не глядя на светофоры, хотя и было уже поздно. Просто не мог поверить. Не хотел оставлять Серсею одну. Врач в больнице сказал: «Вы ещё можете родить другого ребёнка». А Эурон поглядел на бледное лицо жены, на её стеклянный взгляд и опущенные руки, и хотел набить ему морду. Жаль, что остановили. Уже в машине, захлебнувшись в рыданиях, Серсея произнесла: «Я не хочу потерять ещё и тебя. Мы — всё, что осталось у нас». Они много пили после и не смотрели в глаза друг другу. Разве он мог винить её? Следующие дни слились в один сплошной чёрно-белый негатив. Они бродили по дому, будто тени, едва касаясь друг друга. Вместе, но каждый сам по себе. В тот чёрный день Серсея осталась дома, работала за компьютером, а Эрик играл на подоконнике. Облокотился на стекло, крепкое прежде, и оно треснуло, выпало вместе с рамой. Осыпавшись брызгами, полетело вниз. Сын не удержался: опора растаяла под его ладонями. Пятый этаж… Всё произошло у Серсеи на глазах. Когда она сбежала вниз, сын ещё дышал. Он умер по пути в больницу. Похороны Эурон толком не помнил. Кажется, он был пьян с самого утра. Серсея держалась каменно-строго, словно высеченная из гранита статуя. На людях не проронила ни одной слезинки. Все краски покинули её лицо, и сердце тоже разбилось на части. Она отгородилась от всех ледяной стеной, и от него в том числе. Эрик не выглядел живым, лицо его было белее, чем подушка под головой. Черты заострились, как у восковой куклы. Эурон отвернулся, казалось, что это вовсе не его сын. И тут же поймал безумный взгляд жены. — Это не он, — прошептала она одними губами. Кажется, они оба немного рехнулись. Эурон сжал её в объятьях и увёл подальше от гроба. Когда всё было кончено, и брошена последняя горсть земли, они вновь разошлись в стороны. И больше уже не видели друг друга — смотрели сквозь. Скорбь окутала дом тяжёлым душным облаком. Остался лишь чёрный и серый цвет, будто на тех старых снимках. Эурон растворился в воспоминаниях, перебирал кадры прошлой счастливой жизни: из отпуска, с моря, с тех выходных у озера. Серсея… он не знал, о чём она думает. Бокал вина стал её привычным спутником, и только ему она могла поведать свои печали. Рыдала в спальне каждую ночь, и Эурон каждый раз хотел подойти, утешить. Вот только не находил слов. Они теперь ночевали в разных комнатах, и каждый хотел отгородиться от другого. Сил быть вместе уже не осталось. Наступила зима, хотя в их дом она явилась давно. Дождь сменился колким снегом, а по вечерам город сверкал праздничными огнями. На Трафальгарской площади среди фонтанов установили большую ель. Призывно мелькали витрины, а из пабов доносилась праздничная музыка. Лондон готовился к Рождеству. Их сын уже месяц спал в холодной земле, и никому не было дела до их горя. Серсея навещала могилу каждый день, быть может, разговаривала с Эриком. А когда возвращалась, от неё пахло морозом и вином. С ним она больше и вовсе не говорила. Оба старались не замечать друг друга. «Это не твоя вина», — он должен был это сказать, да не сумел. Над их домом нависла тёмная ночь, обняла холодными рваными крыльями и выпила все краски дня до последней капли. Рассвет не настанет.***
Эурон так и не смог навестить могилу сына. Предпочитал пересматривать фото, на которых Эрик был жив. А то — последнее — и вовсе хотел уничтожить. Взгляд снова и снова приковывали эти потусторонние тени. И однажды сквозь алкогольный туман пробилась догадка — мрачной усмешкой скользнула на небритом лице. Что, если «Лейка» не предсказывала будущее? Что, если она его создавала? Тогда он сам отдал этому жадному и злобному духу жизнь своего сына. Накануне Сочельника он снова вышел на крышу. Снег сыпал колкими искрами, а морозный воздух подталкивал в спину. Будто даже что-то шептал на ухо. Эурон поглядел вниз и тряхнул головой. Вспомнил то странное, дикое чувство, когда тени прятались по углам. Он готов был поверить в мистику, готов был сделать всё, что угодно, чтобы вернуть Эрика. Серсея сидела в спальне, стеклянным взглядом уставившись перед собой. На полу стояла бутылка вина, полупустая и, верно, уже не первая за сегодня. — Я знаю, как всё исправить, — шепнул Эурон, захватив её лицо в ладони. Сначала она не поняла, а после горькая усмешка расколола лицо. — Это под силу разве что Господу Богу, но уж точно не нам. Эурон хотел объяснить, встряхнуть её, но столкнувшись с печальным, равнодушным взглядом, отступил. Серсея не поверит, но он должен верить — иначе ничего не выйдет. «Лейка» словно ждала его, скучала, казалась неестественно тёплой, как живой щенок. А тяжёлый металлический корпус буквально подрагивал в ладонях. Существо (существа?), что обитало внутри, снова было голодно. Он — тот, кто его кормит, насыщает свежими душами. Эурон, подавив нервный смешок, взвесил в руках фотоаппарат. Он нужен этому… созданию. И, вероятно, душу прошлого хозяина оно уже выпило до дна. Подтверждение этим догадкам нашлись на дне той старой коробки. Руки не доходили разобрать, а после и вовсе было не до того. Бухгалтерские книги принадлежали Эйрису Таргариену, а сама квартира — Эймону — его дяде. Это Эурон помнил из договора купли-продажи. Визитка завалялась в кармане с того осеннего дня, когда они пришли сюда впервые. «Визерис Таргариен — ваш специалист по сделкам с недвижимостью». Риелтора не было на тех старых фото, только его брат. Сходство бросалось в глаза. Мать, брат, младшая сестра Визериса и невеста его брата — все они погибли. И снимки подтверждали это один за другим. А также дневники покойного Эйриса, который закончил свои дни в психиатрической лечебнице. Утверждал, что всю его семью погубил фотоаппарат. Все они умерли один за другим, лишь Визерису удалось спастись — в то лето он был в лагере и отцовского увлечения фотосъёмкой не застал. Если бы только Эурон разобрал эти проклятые коробки сразу! Но… вряд ли бы он поверил бреду сумасшедшего. Теперь же он и сам ходил по краю, однако запретил себе думать о том, что ничего не выйдет. Тени клубились по углам и назойливо звали на крышу. Эурон откупорил новую бутылку бурбона и хлебнул из горла. Он должен верить, чтобы спасти сына.***
Сквозь неплотно задёрнутые шторы пробивался яркий солнечный луч. Эурон проснулся от голосов. В гостиной звенел детский смех. Некоторое время он просто ловил обрывки диалога, не веря в то, что чудо возможно. А после поднялся и толкнул дверь. — Папа! — Эрик тут же кинулся навстречу, и Эурон подхватил сына на руки, крепко прижал к себе. — Как дела, дружище? Эрик улыбался, и в его синих глазах переливались солнечные искры. — Лучше всех! — воскликнул он звонко. — Мама сказала, что мы пойдём в цирк в субботу. Правда? Эурон бросил вопросительный взгляд на жену. Серсея в накинутом поверх ночной рубашки коротком домашнем халате жарила блинчики на плите. — Только вы — вдвоём. У меня полно работы, — пояснила она. — Ничего, зато воскресенье проведём вместе, — улыбнулась Серсея. Эрик нетерпеливо заёрзал на руках, и Эурон отпустил его на пол. — Я хочу мультики! — тут же заголосил он. — Подожди немного, после завтрака будут, — терпеливо сказала Серсея и переключила на новости, когда сын уселся за стол. «На площади Пикадилли вновь даёт представление наш любимый мим — знаменитый артист цирка мистер Илин Пейн», — вещала диктор. Серсея приблизилась и мягко коснулась его небритой щеки. — Последняя свадьба сегодня? Эурон растерянно бросил взгляд на часы. Половина восьмого. Сквозь приоткрытое окно ветер занёс жёлтый листочек клёна. — Да... Да, последняя, — всё ещё пытаясь сообразить, какой же сейчас день, подтвердил он. Серсея оглянулась и, убедившись, что сын не слышит, добавила шёпотом: — Сегодня ночью зеркало разбилось, будто бы взорвалось изнутри. Какая-то чертовщина. Я всё утро убирала осколки. — Ерунда, наверно, оно треснуло при переезде, — улыбнулся Эурон и погладил жену по плечу. — Купим новое. Серсея подарила ему лёгкий поцелуй. — Конечно. Я не верю в приметы. Это всё просто сказки. — Всего лишь сказки, — согласился Эурон. Как только жена и сын ушли, он ринулся наверх, чтобы проверить коробки, оставшиеся от старых хозяев. Но их не было — исчезли вместе с проклятой «Лейкой». Приснились ли ему эти два месяца или всё произошло на самом деле? Неважно. Главное, что даже страшные сказки — всего лишь сказки, которые развеются вместе с первыми лучами солнца.