hush, love

—Тише. Сыншик смеётся: Сыну говорит так, будто они делают это впервые. Сыну говорит так, будто он никогда не касался Сыншика настолько близко, так, будто он никогда не целовал его за ушком. И если бы Сыншику не нужно было оставаться тихим, то, может быть, он засмеялся бы громче. Сыну смеётся, отстраняясь, и обхватывает пальцами подбородок Сыншика. Светясь улыбкой, он спрашивает: — Разве я не сказал быть тише? — Нас никто не услышит, — шепчет Сыншик, вплетая свои пальцы в волосы Сыну. — Никто не слышал до этого. — Он тянется за поцелуем и чувствует, как аргументы Сыну таят на его губах. — Это не значит, что мы не должны быть осторожны, — шипит Сыну в его рот. Но у него нет времени сказать что-то ещё, и его губы вновь накрывают губы Сыншика, а пальцы давят на его бёдра. — Ты не из тех, кто хочет потерять работу. Сыншик вздыхает и отклоняет свою шею назад, когда Сыну начинает целовать его пульс: — Ты не знаешь этого, — тихо говорит он между прерывистыми вздохами. — Отец может выслать меня. Он сказал, что сделает это. — Почему? — Сыну бормочет в его кожу. Сыншик может видеть тусклое золотистое свечение, отражающееся на руках Сыну. Он может видеть его вены до самых локтей, где они исчезают под рукавами. Это напоминает о том, что на них всё ещё слишком много одежды. — Он считает, что так я смогу получить высшее образование, — Сыншик продолжает и ведёт руками вниз по широкой спине Сыну. — Но я сказал, что не хочу уезжать за границу ради учёбы. — Сыну внезапно снова выпрямляется и улыбается уголками губ перед тем, как задать вопрос. — И почему же? Это не из-за меня, не так ли? Усмехнувшись, Сыншик снова приближается к нему, чтобы поцеловать. Ему не нравится отвечать на вопросы Сыну. И он не думает, что существуют моменты, когда Сыну предпочёл бы услышать ответы на свои вопросы, а не ощущать прикосновения. Его рот сейчас горячий, и он его раскрывает, когда они двигаются навстречу друг другу. — Учёба не интересует меня, — бормочет Сыншик в чужие губы. Сначала его большой палец поглаживает висок Сыну. Потом вся ладонь скользит вниз через линию его челюсти к ключицам, расстёгивая верхнюю пуговицу рубашки. — Более того, посмотри, чем я занимаюсь во время учебы. Или, я полагаю, посмотри, что ты со мной делаешь во время учебы. — Он беззвучно смеётся, смотря на то, как пуговицы на рубашке Сыну медленно расстёгивается под давлением его пальцев. Он целует его в открытую грудь, кожа мягкая и поблёскивает. — Это не учёба. — Может быть, тогда мне следует уйти? — Сыну посмеивается, он внимательно рассматривает лицо Сыншика. — Примерно так же ты можешь закончить часть заданий. — С его губ срывается вздох, когда Сыншик снимает рубашку с его плеч и кладёт руки на его грудь. — Тебе, для начала, нужно ходить в школу настолько часто, насколько возможно. И Сыншик касается губами подбородка Сыну, избавляя его штаны от ремня. Он знает, почему Сыну говорит это. Он знает, что Сыну не может ходить в школу. Даже если бы хотел. Он никогда не был образован и вероятно никогда не будет. Но Сыншик всегда понимал, особенно в такие моменты, образование - не его приоритет, когда дело доходит до их взаимоотношений. Он снова чувствует руку Сыну на своих бёдрах, давление спадает, когда тот расстёгивает подтяжки на его штанах. Воздух тяжёлый, и можно слышать биение сердца Сыну, когда тот избавляется и от чужого ремня. Сыншик прислоняется спиной к книжному шкафу, потому что горячие руки Сыну проникают ему под штаны, жадно хватая и сминая его так, что становится сложно вообще вспомнить, что он делает. Сыншик скулит, когда Сыну касается губами его шеи, и ведёт руками вверх, распахивая рубашку так, чтобы губы Сыну могли опуститься ниже. Он хочет быть помеченным. Сыну знает, что ему нравятся красные метки под своим воротником, метки в тех местах, которые не может увидеть никто, кроме Сыну. И Сыну тоже считает, что есть в этом что-то заманчивое, в том, как Сыншик хорошо держится при посетителях, когда под несколькими слоями одежды остались напоминания о том, где Сыну целовал его сильнее всего. — Ты знаешь, — Сыншик сдерживает стон, его рука отчаянно сжимает книжный шкаф над головой, когда Сыну обхватывает губами его сосок. — Я не собираюсь никуда уезжать. Не собираюсь, если тебя со мной не будет. — Он чувствует улыбку Сыну и его бормотание на своей коже. — Ты ведёшь себя нелепо. — Нет, не нелепо, — шепчет он. Хочется сказать больше, но Сыну обрывает его на полуслове, хватая за бёдра и поднимая вверх, неровная деревянная поверхность книжного шкафа впивается ему в спину, из-за чего юноша хнычет. Сыну выглядит довольным, когда меняет свои руки так, что держит Сыншика одной. Того всё ещё восхищает, насколько Сыну силён и твёрд. Восхитительно, насколько его руки большие и насколько его пальцы длинные, когда проникают в рот Сыншика. Он стонет вокруг них, его язык покрывает их слюной, и представляется то, что вот-вот произойдёт. — Серьёзно, — спрашивает Сыну, смотря на него. Он проводит языком по его ушной раковине и выдыхает, наслаждаясь дрожью по телу Сыншика, когда продолжает. — Что ты собираешься делать с оборванцем, находящимся рядом с тобой, до конца своей жизни? Сыншик не говорит ничего, смотря, как тянется слюна, когда Сыну убирает свои пальцы. Сыншик ощущает приближающееся тепло Сыну и его руку, влажно скользящую по груди и вокруг талии, и с его губ слетает вздох, наполненный эйфорией. Он прогибается в спине и пытается сдерживать звуки, умоляющие покинуть его рот, и чувствует, как пальцы Сыну входят в него. Кожа на груди Сыну безумно горячая, а то, как он дышит на ухо, посылает электрические заряды прямо вниз по позвоночнику. Шея болит из-за того, что упирается в книжный шкаф, и он задумывается о том, сколько раз он ощущал это. Он слишком хорошо знает все книжные полки так, как его отцу бы точно не понравилось. Он знает, как они ощущаются грудью или как упираются в его спину. Он знает, как они выглядят, когда он стоит с согнутым коленом, знает, как они выглядят снизу, когда он стоит на коленях и хватает ртом воздух, он знает, как они выглядят сверху вниз, когда его растягивают прямо на его рабочем столе. Он задумается о том, в скольких ракурсах он видел эту комнату. И именно тогда он задумывается о том, что они видятся слишком часто в этой комнате, и когда-нибудь они будут не здесь. Вместе. Они смогут делать всё, что захотят и когда захотят. Сыншик перестаёт терзать свою нижнюю губу и произносит на выдохе: — Я многое могу делать с оборванцем, находящимся рядом со мной. Более того, — он улыбается и упирается лбом в лоб Сыну, — кто будет обращаться со мной лучше, чем мой оборванец? Пальцы Сыну двигаются ровно так, как надо, и внезапно грудь Сыншика сжимается так, что он издаёт настоящий стон, застающий его врасплох. — Чшш, — Сыну затыкает его, проводя кончиком носа по скуле, чтобы успокоить его. — Что я говорил о том, что нужно быть тише? — Но Сыншик может слышать это в его голосе. Он знает, что Сыну думает, что никто, кроме него, не сможет обращаться с Сыншиком так, как он. И Сыну будет обращаться так с ним всегда, если сможет. Нос Сыну скользит по его щеке, пока губы не нависают над уголком губ Сыншика. Сыну оставляет там мягкий поцелуй, и Сыншик шепчет перед тем, как вновь слиться в поцелуе: — Нас никто не услышит. И этого никогда не будет. До тех пор, пока они остаются тихими.