Бабочка

Забыться. Затаиться. Исчезнуть. Потеряться в существовании. Вот только как, если все вокруг напоминает Ставрогину о том, что он все еще дышит, живет и существует? Каждая его мысль напоминает ему о содеянном. И если раньше он справлялся со своими злодеяниями почти легко, с улыбкой на губах, то после того, как Верховенский неловко ушел из его дома, Ставрогин разбил себе костяшки на руках в приступе гнева на самого себя. За что он так с ним? За что он такой отвратительный? За чувства, которые хотел в себе растоптать? Случай с Верховенским стал последней каплей в чаше мерзкой черной гнили, которая давно уже поселилась у Ставрогина в душе. Он сорвался и уехал, не сказав никому ни слова, надеясь, что найдет себе место, где его все оставят в покое и где ничего не будет напоминать ему о том, кто он есть на самом деле. Сколько раз Ставрогин пытался начать свою жизнь с начала, с чистого листа? Не сосчитать теперь. Но каждый раз он поддавался своим демонам. Бесы брали верх – и вот так появлялись его поступки. Шатов. Кириллов. Маленькая милая девочка Матреша. А теперь и Верховенский. И самое страшное – ведь нет, нет никакого оправдания этим поступкам! Ставрогину просто ведь было скучно. Призраки прошлого не отпускали его ни на день, ни на минуту. Ставрогин не спал ночами подряд, все ворочаясь и почти вслух умоляя оставить его. Молитв он не знал. Святые слова навсегда исчезли из его памяти. Ему казалось, что из каждого угла комнаты на него смотрят те, кому он причинил столько боли, а во главе всех – Верховенский, который стоит у изголовья кровати, протягивает к нему свои руки, а затем хватает Николая за горло и душит, душит, не переставая. А потом Ставрогин просыпается весь в холодном поту, и кошмар продолжается, но уже наяву. Поездка справиться не помогла. Как в бреду, он вернулся обратно, сам не свой. На причитания матушки о том, что он похудел, осунулся, похудел еще сильнее, Ставрогину хотелось лишь утомленно закрыть глаза. Кого вообще должен волновать его внешний вид, если внутри у него все сгнило до такой степени, что ему самому чудится эта вонь под носом? А изнутри его никто не видит. Никто не знает, кто он на самом деле. Только он сам знает, и знает так хорошо, что даже ему становится мерзко от самого себя. Себя он ненавидит. В один день он даже в церковь сходить решил, покаяться, будто бы надеясь, что это поможет ему избавиться от тяжести на душе и жить дальше. Однако с первых же минут в церкви все пошло не так. Внутреннее убранство давило на Николая своей чистой красотой и нетронутым великолепием. Запах ладана душил, хор голосов смешивался с нашептываниями в собственной голове. Николай зажмурился, так и не дойдя до распятия, шепча про себя: – Уйдите, замолчите, хватит, прошу вас! Смотрели на него недоуменно. И Николай чувствовал на себе все эти взгляды, но худшим был Его взгляд. Оттуда, с иконостаса. Он смотрел укоризненно. Не прощая. Его никто уже не простит. Ставрогин почти бегом бросился обратно в дом, будучи словно вне себя. Из дома – сразу же в пристройку, куда никто никогда не заходит, где его не будут искать. Он метался, бессвязно шепча себе что-то под нос. Черные волосы разметались, в глазах стоял лихорадочный блеск. А потом он остановился, заметив что-то. Улыбнулся почти спокойно. Вот оно – его прощение. Веревка была сухой, но крепкой. Узел завязался быстро, сам собою. Николай даже не оцарапал пальцы. И крюк висел, дружелюбно приглашая Николая к себе. Веревка удобно легла в ямку крюка, и петля повисла, словно дразня самого Николая. Не колеблясь, он вдел голову в петлю. Осталось сделать лишь шаг. Никто не заслужил всего того, что сделал Николай. Никто, а в особенности Верховенский. Что с него взять? Он ведь боготворил Николая, понятия не имея, кем он являлся на самом деле. Ни разу он его не обидел, ни разу не оскорбил. Всегда тянулся к нему сам, искренне и надеясь на ответ. А Ставрогин и воспользовался этим. Не сберег глупую бабочку. Не смог себя остановить, когда ему был дан шанс на искупление. Снова поддался, а потому сейчас он должен сделать этот шаг. Ставрогин закрыл глаза. По щеке покатилась холодная слеза. Ему не страшно – ему стыдно перед собой, что нет в нем сил прийти к Верховенскому и сказать всего три слова. – Молю, простите меня. Слова повисли в воздухе, и Ставрогин сделал последний шаг. Петля затянулась. Он с хрипом втянул воздух. Дернулся. Повис. Это его трагедия. Его вечная гибель, которая подошла к концу.