Пирогеево

      Луку разбудил чарующий аромат горячей выпечки. Он принюхался. С кухни отчетливо тянуло корицей, гремела посуда, скрипели дверцы шкафчиков, шумно лилась вода из крана. По лицу тут же расползлась довольная улыбка, рот наполнился слюной, а в животе недвусмысленно заурчало.       Окна были распахнуты, и голубые прозрачные занавеси колыхались от весеннего ветра, изредка взлетая под самый потолок, и впускали внутрь пахнувшую апрельским садом прохладу.       Он немного понежился в мягкой постели, потянулся, сладко зевнул, с удовольствием припомнив, что и сегодня идти никуда не надо. Какие-то нахальные птицы за окном устроили утренний концерт, распевая так заливисто-задорно, что он вдруг рассмеялся от переполнявшего его счастья. Потом закутался в плед, слегка поёжившись от холода, влез голыми ногами в пушистые тапки и побрёл на кухню.        У плиты на подносе стояла большая тарелка с оладьями. В небольшом соуснике желтело растопленное масло. Умопомрачительные ароматы здесь были сильнее: вся кухня пропиталась сладким запахом сдобы, мёдом и яблоками. Казалось, сам воздух можно было, словно торт, резать ножом на маленькие кусочки, и отправлять прямиком в рот, запивая его горячим чаем из большущей чашки, и громко, почти неприлично, по-деревенски, прихлебывая.       Иван, стоя к нему спиной, пританцовывал у стола, что-то негромко мурлыкал, при этом умудряясь очень соблазнительно покачивать бёдрами. Из всей одежды на нём были только белые трусы и голубой фартук с рюшечками.       Форма для выпечки уже была щедро смазана сливочным маслом. Горка натёртых зеленых яблок возвышалась в тарелке. А Иван вилкой взбивал молоко с белком и сахаром.       — Вот чёрт! — Лука мысленно хлопнул себя по лбу, снова обругав за забывчивость. Впрочем, это повторялось несколько выходных подряд, пока они вынужденно сидели в четырех стенах на карантине.       В очередной раз клятвенно пообещав себе, что вот уж сегодня-то он обязательно закажет в каком-нибудь интернет-магазине этот грёбаный миксер, Лука тихо кашлянул, привлекая внимание. Но Иван не обернулся.       Лука присмотрелся: ну, конечно же, за плотную резинку трусов был всунут телефон, от которого вверх тонкими ниточками тянулись наушники.       Он поднял глаза к потолку, качнул головой, как бы говоря: «Кто бы сомневался?!» и прислонился к косяку, безбожно пялясь на ладную, обтянутую хлопком задницу возню Ивана.       На выдвижной полке кухонного шкафчика вдруг с фырканьем зашипела кофемашина. Видимо заметив это, Иван отложил миску в сторону, на ходу подцепил мизинцем белоснежную взбитую пенку, поднёс ко рту, и, обхватив губами кончик пальца, медленно принялся его посасывать, наблюдая за льющимся в стакан ароматным напитком. Правая щека его была измазана мукой.       Луч солнца из открытого настежь окна упал на лицо Ивана, и Луке опять захотелось прижать его к себе и… просто стоять, зарывшись пальцами в отросшие волосы, не отпуская до скончания жизни.       Однако, вспомнив, как они стояли в обнимку и целовались до умопомрачения на этой самой кухне в первый день карантина, он фыркнул. В тот раз они сожгли печенье: имбирные человечки укоризненно поглядывали на них со сгоревшего противня, а во всем доме неделю стоял запах жжёного сахара.       Второй жертвой стала повитица. Они все сделали правильно: размололи в кофемолке мак, взбили до крепкой пены яйца, аккуратно, тонкой струйкой, влили в неё горячую молочную смесь, на медленном огне довели до загустения, замесили тесто, сумели дождаться, пока оно поднялось, и даже, общими усилиями, свернули его в рулет…       А потом Лука потянулся сцеловать смахнуть маковые зёрнышки с губ Ивана… Когда они спустя несколько часов добрались до кухни, ставить в духовку было нечего: тесто безнадёжно испортилось.       — Тебя нельзя пускать на кухню… — беззлобно ворчал тогда Иван, отправляя в рот сразу половину бутерброда с колбасой. И Лука безропотно кивал головой, соглашаясь с его словами.       Всё ещё посасывая палец, Иван внезапно обернулся, и Лука, встретившись с ним глазами, замер, не зная, шагнуть ли вперед или, пока не поздно, сбежать прочь.       Пытаясь подавить вздох, рвущийся изнутри, он сосчитал до десяти, и снова до десяти, сделал шаг вперед, а потом ещё один, перехватил руку Ивана, переплёл пальцы, притянул к себе, с лёгким удивлением подумав, что кажется, у него сработал условный рефлекс, выработавшийся за время карантина: кухня — секс. Тело Ивана было таким отзывчивым…

***

      — В конце концов, я успел испечь оладьи… — махнув рукой, хрипло сказал Иван, стряхивая с постели остатки тёртых яблок, которыми Лука позавтракал с его члена.       — А я, кстати, отлично могу нутеллу на них намазывать… — саднившими губами пробормотал в ответ Лука.