***
...Бармен медленно опустил последнюю стопку в бокал шампанского. Ядовито-зеленый абсент, лишь чуть-чуть подсвеченный каплей бордового гренадина, как и прочие, стоящие в ряд на стойке, не погас, оказавшись в шампанском. Бошко завороженно наблюдал, как абсент превращает шампанское в пылающую жидкость насыщенно-фиолетового цвета. Бармен задул огонь, аккуратно перемешал получившийся коктейль. — За нас! — Нико поднял свой бокал, и восемь глоток откликнулись общим: “За нас!” Абсент на удивление мягко — может, сказывалось то, что до абсента они уже выпили вина? — упал в желудок. В баре грохотала музыка, но даже ей не удалось заглушить этот вопль. Второй, маленький зал бара, полностью отдали под их гулянку. Конечно, сидели они там мало, больше танцевали и пили в общем зальчике, но в вип-зальчике было тише, да и никто посторонний туда не совался. — Надо было позвать Славена с собой, — Бошко сел рядом с Робертом. Нико все торчал у барной стойки, и через открытую дверь Бошко видел, что он о чем-то спорит с барменом. — Ага, и получить пиздюлей на пятом слове, — хмыкнул Роберт. — Славену надо блюсти репутацию, он же теперь серьезный человек. Они переглянулись, и Роберт не выдержал первым, заржал, откинув голову, хлопая ладонями по коленям. Как так получилось, что они собрались в зальчике все вместе, Бошко не помнил. В голове приятно шумело, и кроме этого шума в ней не было ничего. — Давайте творить безумства! — предложение Чарли прозвучало в короткой паузе между песнями. — Прекрасный план, всячески поддерживаю, — Нико сцепил руки в замок, опер о них подбородок. — Какие именно? Чарли задумался. Бошко почти видел, как со скрипом в голове Ведрана ворочаются мысли. — О! Давайте играть в бутылочку. — Я последний раз такой херней занимался на сборах лет в пятнадцать, — усмехнулся Младен Петрич. И после паузы спросил: — А правила кто-нибудь помнит? Правила не помнил никто. Распив бутылку виски, пришли к консенсусу: один крутит бутылку, на кого покажет горлышко, должен или откровенно и с подробностями ответить на любой вопрос, или поцеловать того, кто спрашивал, а потом — крутить бутылку сам. Через пару круток — всем пересаживаться, чтобы не попадались одни и те же пары. — А пить-то когда? — поинтересовался Модрич, когда правила общими усилиями утвердили. — А пить все время в процессе! — весело откликнулся Срна. Оказалось, что бутылка — крайне увлекательное зрелище. За тем, как она крутилась на столе, постепенно замедляя вращение, все следили в молчаливом напряжении. — Итак, — хищно усмехнулся Роберт, посмотрев, что горлышко указывает на тарелку с пражским сыром, которую утащил к себе Нико, — скажи мне, брат мой, кого ты видишь своим преемником на посту капитана сборной? Нико закатил глаза, подцепил кусочек сыра: — Ну во-первых, я никуда не собираюсь уходить в обозримом будущем. А во-вторых, — он медленно обвел сокомандников взглядом, — конечно же, Дарио. Срна, не вставая, изобразил поклон. Роберт только наклонил голову к плечу — менее изящное отражение старшего брата. Нико мягко улыбнулся, раскрутил бутылку. — “Три-три-четыре” или “Три-четыре-три”? — спросил он у Олича. — Смотря кто в строю, — не раздумывая, откликнулся Ивица. — И против кого играть. Когда у нас вся защита была на ногах и не в лазарете вообще? Бутылку он закрутил сильно, так, что она чуть не сбила тарелку с ветчиной. — Если не Месич, то кто? — поинтересовался Ивица. — Стипе Месич, президент нашей прекрасной страны, дебилы, — уточнил он, увидев непонимающие взгляды. — Это провокация, — хихикая, ответил Кранчар. — Наглая, беспринципная и беспардонная провокация. Одним слитным движением он встал из-за стола, подошел к Ивице. Почему-то лучше всего Бошко запомнился не крепкий поцелуй на добрый десяток секунд, а веселая насмешка в глазах Кранчара. — Все еще осуждаешь, что я ушел в Хайдук? — тихо спросил тот у Модрича, когда бутылка в очередной раз остановилась. Бошко на миг стало холодно, как будто подул ледяной ветер. В сборной эта тема была запретной, никому не хотелось ни осуждать, ни одобрять Кранчара. Во всяком случае, вслух. — Вызываешь на откровенность? — Лука напрягся, сцепил пальцы. — Ну, с одним сокомандником я уже целовался, — наигранно рассмеялся Кранчар. Лука молчал. Думал. — Нет. Не осуждаю. У каждого в жизни достаточно разной сотворенной хуйни. Новая крутка началась в полной тишине. — А скажи мне, Маг, — ехидства в голосе Луки хватило бы на четверых. Кто бы мог подумать, что их мелкий Модрич способен на такой яд. — Есть ли то, что ты считаешь в сексе недопустимым? Младен не задумался ни на секунду: — Некрофилия, секс без согласия, незащищенный секс. — И все? Младен пожал плечами: — И все. Жизнь слишком коротка, чтобы придумывать себе какие-то искусственные ограничения. И за это стоит выпить! — громогласно добавил он, раскручивая бутылку заново. — И раз уж Лука решил спрашивать о сокровенном… — Эй! Это не я решил, а Кранчар! — вскинулся Модрич. — Если уж Лука и Нико решили говорить о сокровенном, — поправился Младен, подкручивая сильнее почти остановившуюся бутылку, — то постановляю: все следующие вопросы должны быть о сексе! Они расхохотались — все вместе, в девять глоток.***
— Потом была “Огненная колесница”, — Бошко открывает глаза, отрываясь от воспоминаний. Он не помнит все вопросы, которые звучали в том душном вип-зале, пропахшем тестостероном и специями, да если бы и помнил, Славену ни за что бы не рассказал; как не расскажет никогда и никому о вкусе губ Чарли, о мягкости губ Мага, о сухих узких губах Ивицы. Как никогда никому — и тем более себе не позволит напомнить, как старательно Нико и Роберт Ковачи, пересаживаясь после круток на новые места, старались оказаться рядом друг с другом, и крутить бутылку так, чтобы она показала на кого-то на противоположном конце стола. Славен у окна курит; дым улетает в окно и растворяется в небе. — “Огненная колесница”? Самбука с водкой после абсента с шампанским? — уточняет Славен. — Что-то я совсем не удивлен, что то, что вы помните про вчерашнюю ночь, и что пишут журналисты, радикально расходится. — Ну, зато хотя бы в коктейлях мы были патриотичны… Пламенны, — вполголоса бурчит Бошко. Он уже знает: то, что они заказывали не только хорватскую музыку во время загула, у многих вызывает отдельную ярость. Хотя — и это он отлично знает! — многие из тех, кто сейчас пинает их за “непатриотизм”, и сами не дураки послушать боснийских или сербских исполнителей.***
...Бошко вывалился в общий зал, покрутил головой, пытаясь понять, куда кто делся. Дарио на середине зала лихо крутил какую-то девицу в пародии на рок-н-ролл. Девица хохотала — до слез, Бошко даже смог разглядеть потеки туши у нее под глазами. Кранчар и Модрич неподалеку от Дарио изображали пляски пьяных папуасов (“Может, надо было наливать Луке поменьше?” — вскользь подумал Бошко, но быстро откинул эту мысль: в конце концов, Лука — взрослый мальчик, может сам следить, чтобы не нажраться слишком быстро. Да и следить уже было явно поздно). Ивица и Ведран что-то глубокомысленно втирали бармену — тот механически кивал головой, практически не вслушиваясь в слова. Бошко неожиданно понял, что не видит Ковачей, ни одного. Дарио в центре зала подхватил девицу на руки, подкинул к потолку, чудом поймал. Резкий взвизг девчонки врезался Бошко в уши, в мозг. Мир неожиданно поплыл в глазах, Бошко понял, что ему не хватает воздуха: жарко, душно, запах пота и спиртовые пары впитывались под кожу, затуманивали мозг. Захотелось срочно вдохнуть ночного воздуха, продрать им легкие. Шагнув за дверь, он глубоко вдохнул ночную прохладу. И замер, наткнувшись взглядом на двоих: бесстыдный глубокий поцелуй, пальцы на затылке, цепляющиеся за короткие темные волосы, словно вплавляющиеся в череп; сжатый в кулаке рукав пиджака, тела, вжимающиеся друг в друга, как будто пытающиеся стать единым целым. Почувствовав его взгляд, Нико открыл глаза, и Бошко пошатнулся, увидев в этих глазах — безумие и любовь, сменяющиеся яростью от присутствия неожиданного свидетеля. Нико мягко разорвал поцелуй, сделал шаг вперед, загораживая собой Роберта, будто скрывая брата от чужого взгляда. — Если вы тихо уйдете, никто и не заметит, — внезапно охрипшим голосом сказал Бошко то единственное, что пришло ему в голову. Роберт мягко выступил из-за спины Нико, положил руку брату на плечо. — Это хорошая идея, — услышал Бошко тихий шепот. — Это хорошая идея, — хрипло повторил он за Робертом. — И… команда всегда прикроет своего капитана. Он отвернулся, взялся за ручку двери, не решаясь продолжать смотреть на Ковачей — таких знакомых и таких, как оказалось, чужих, и не решаясь шагнуть назад, в спертый жаркий воздух бара. Так он и вошел назад — со звенящей пустотой в голове, в которую мгновенно ворвалась музыка. Сел у бара, уставился на чучело рыбы за спиной бармена. — Эй, что с тобой? — Ведран крепко взял его за плечо. Бошко подавился готовой сорваться с губ замшелой фразочкой “Инцест — дело семейное”. Настолько страшно было разрушить банальной пошлостью то, что он увидел: отчаянное, глубокое, настоящее.***
Славен молчит, и Бошко решается продолжить. — Ну а потом был “Огненный холод”. Джин, егермейстер и лимончелло слоями, — уточняет он в ответ на вопросительный взгляд. — Ну то есть сначала лимончелло… Впрочем, не важно. Важно, конечно, что потом это, слоями, надо поджечь. — Как вы только бар не спалили, — тянет Славен. — Вызвали бы вам не только полицию, но и пожарных. — Славен… — Бошко виновато опускает голову. Продолжать не хочется, нечего продолжать, все написано в многочисленных газетах, все в сюжетах в выпусках новостей. “Не надо было выходить тогда подышать, — думает Бошко Балабан, — не надо было говорить Ковачам, что им стоит уехать”. Без своего капитана оставшиеся игроки пошли в разнос почти как на поле, только на поле драку может прекратить арбитр, тренер, да и сами остановиться способны. А тут — пьяная девица, висевшая на Дарио, приехавший за ней муж, алкоголь, пропитавший сознание… Глупо, конечно, получилось. Бошко тихо встает с дивана, берется за ручку двери. — У нас был свободный вечер, — говорит он, сверля взглядом дверное полотно. — Я же сказал, я на вашей стороне, — устало и глухо произносит Славен. — Главное… Главное, хорошенько запомните. Вас было трое. Кто бы когда вас ни спросил.