Шляпник.

Ваня не успевал. Катастрофически не успевал. Он чувствовал, как сердце бешено бьется уже где-то в районе шеи, а легкие сжимаются от внеплановой пробежки на несколько километров до школы. Обычно опоздания его не волновали, все-таки не настолько он школу и обитающую там живность любил, но тогда первым был урок истории. Урок Ивана Сергеевича. Рудбой вспоминал, как они общались днём ранее, вроде даже по-дружески, вспоминал неуверенную улыбку учителя, и сердце, и так уже стоящее где-то у гланд, будто поднималось ещё выше. А потом пропускало удар, когда Ваня вновь почти перед собой видел испуганные отчаявшиеся глаза, сиреневые синяки на шее, и как учитель убегал, не сказав ни слова, сгорбившись и закрывшись от него ещё сильнее. Евстигнеев остановился у серого забора, ограждающего здание школы, чтобы перевести дыхание и немного успокоиться. Он вытащил из кармана свей ветровки телефон и когда увидел время, мученически простонал и вдохнув побольше воздуха быстрым шагом пошёл к дверям, ведущим в учебное заведение. Уже в раздевалке, стаскивая с себя легкую куртку, Ваня услышал звонок на урок. Он решил, что это был второй, потому что помимо него в раздевалке суетился только Славик из параллели, который лишь кивнул в ответ ваниному приветствию и умчался наверх по лестнице. Рудбой и сам побежал следом, перескакивая через ступеньки (благо длина ног позволяла). Стоя перед кабинетом, он попытался унять бешеное сердцебиение, глубоко вдохнув и выдохнув пару раз, а потом все же постучат костяшками пальцев по деревянной поверхности двери, несмело дернул ручку, входя в кабинет. Обернулся на рудбоевское приветствие только Мирон, тут же махнувший ему на свободное место рядом с собой. Ваня обвёл взглядом класс и удивился повисшей тишине и склонившим головы над партами ученикам. А потом увидел учителя. В груди что-то остро болезненно заныло, отдаваясь даже в кончики пальцев, и Евстигнеев еле успел сжать губы, чтобы не вздохнуть шумно в попытке ослабить тугой ком, в который сжались его легкие. Он так и стоял там, разглядывая лицо Ивана Сергеевича. На скуле расцвёл красно-фиолетовый синяк, чуть ниже пролегла тонкая царапина, покрытая корочкой засохшей крови. В уголке опухших губ с той же стороны была почти чёрная ранка. Иван Сергеевич не смотрел на него. Даже глаз не поднял, когда Ваня вошёл. Тот опомнился только когда Фёдоров тихо позвал его по имени и медленным шагом поплёлся к предпоследней парте, продолжая всматриваться в увечья на красивом лице преподавателя. Когда Ваня наконец сел на стул, его кулаки сжимались уже не от боли, стискивающей его внутренности, а от нарастающей злобы. Злобы на того, кто поступил так с Ванечкой. В том что учитель получил эти травмы не случайно, сомнений не было. Он не мог вдохнуть, пока с такой силой держался за край парты, что удивительно, как она не рассыпалась в труху на месте, но все ещё наблюдал за учителем, что старательно сжимал губы в тонкую полоску, несмотря на боль и смотрел ровно в чью-то тетрадь перед собой. Какое-то время в классе держалась абсолютная тишина, но Иван Сергеевич вдруг вздохнул, будто набираясь сил, и поднялся со стула, оглядывая учеников, что упорно не поднимали глаз от своих парт, не желая сталкиваться взглядом с учителем. И задержался взглядом на Ване. Он единственный смотрел на учителя, не пряча горящих глаз, но плотно сжимая губы и сведя брови к переносице. Иван Сергеевич, будто и не заметив, подошёл к электронной доске и включил ее. Когда он объявил тему, Ваня сумел только с силой прикусить губу, чтобы не сказать лишнего. Голос учителя, слабый и хриплый будто от криков, отдавался у него где-то посередине груди глухим завыванием, больно отражаясь от стенок. К концу урока Иван Сергеевич говорил совсем тихо, а ученики будто опомнившись, вновь зашумели так, что полностью перекрывали своим гомоном ставшую даже неуверенной речь учителя. В итоге, Ванечка не выдержал такого напора и упал обратно на стул, что не осталось незамеченным кажется только Ваней, который еле сдерживался, чтобы не встать и не начать кричать на людей вокруг матом прямо при учителе. Тот спрятал лицо в руках и, кажется, глухо простонал, но Евстигнеев не мог сказать точно из-за шума вокруг. — Да, бл… — Ваня вдруг не выдержал и встал, ударяя кулаком по парте. Он успешно заглушил окончание своей фразы, чтобы уж совсем матом не орать. Вокруг стало в миг так тихо, что казалось он мог услышать, как быстро бьется сердце испуганного Ванечки. Только вновь увидя в чёрных, обращённых на него глазах страх, Ваня понял, что лучше своей выходкой не сделал. — Извините, — виновато произнёс он, не глядя на учителя, — можно поговорить с Вами? Когда Иван Сергеевич кивнул, поднявшись из-за стола, в классе все ещё стояла гробовая тишина, которую не сумел нарушить ни один из ваниных товарищей. Ваня тоже встал со стула, опустил голову и направился в сторону двери, вслед за учителем. Евстигнеев прикрыл за ними дверь в класс, откуда доносился чей-то тихий шёпот. Ну хоть не крики снова. Он посмотрел сверху вниз на Ванечку, который все также глаз не поднимал. Почему-то называя его так в своих мыслях, он чувствовал что-то обжигающе тёплое и приятное внутри. Ваня снова тихо попросил прощения, надеясь, что учитель посмотрит на него, а не на его серую толстовку. — Все нормально, — сказал тот видимо шнуркам на ваниной кофте. — Нет, Иван Сергеевич, не нормально, — ему почему-то захотелось извиниться перед ним ещё раз и ещё, и ещё, словно за того человека, что причинил ему боль. Ваня вдруг поддался порыву и самыми кончиками пальцев правой руки дотронулся до здоровой скулы Ванечки. Тот вздрогнул, но не отпрянул. Рудбой провёл пальцами по линии его челюсти им, одним указательным придерживая ванечкин подборок, поднял его лицо, заставляя посмотреть на себя. Тогда Ваня заметил красноту чужих глаз и тени, что залегли под ними. Наверное, учитель совсем не спал прошлой ночью. — Прошу вас, не оставляйте все как есть, — у Евстигнеева подрагивали кончики пальцев, так сильно он захотел прижать к себе Ванечку, чьи глаза вдруг наполнились слезами, но несмотря на это, продолжал в упор смотреть на Рудбоя через линзы очков. Сколько они так стояли, Ваня не помнил, ему казалось, что время растянулось, позволяя им всматриваться в лица друг друга, словно ища там ответы на какие-то вопросы, но когда по коридору оглушительной трелью прозвенел школьный звонок, ванины пальцы, что до сих пор придерживали Ванечкин подбородок, как огнём обожгло, заставляя его тут же оторваться от учителя и спрятать руку в карман толстовки. Тот подскочил на месте и отвёл взгляд. Потом уже потянулся к ручке двери, намереваясь открыть ее и войти обратно в кабинет, когда Ваня тихо попросил: — Пожалуйста, — он сам поднял взгляд с пола, возвращаясь к глазам Ивана Сергеевича, — я видел ваши синяки. Не оставляйте все как есть. Ваня был уверен, что такие увечья Ванечке наносят дома, ведь следы с шеи, что он видел днём ранее никуда не ушли, а наверное наоборот стали ярче. Иван Сергеевич неопределенно мотнул головой в сторону, словно пытаясь спрятать следы побоев, и отработанным жестом подтянул воротник водолазки выше, а потом вошёл в класс, ловя удивленные и заинтересованные взгляды учеников, но смотрел будто бы в никуда, их не замечая.