Шляпник.

В четверг урок Ивана Сергеевича был последним. Ваня нарочито медленно собирал учебники, складывая один за одним в поношенный чёрный рюкзак с какими-то непонятными яркими значками, приколотыми к небольшому карману спереди. Дожидаясь пока последняя девушка, Женя, выйдет, тактично прикрыв за собой дверь, словно и не подумав, что Рудбой тоже выйдет за ней, Евстигнеев скинул следом за тетрадями одну единственную ручку, рывком дернул молнию, застегивая рюкзак и закинул его себе на плечо. Он в несколько больших шагов преодолел расстояние до учительского стола, за которым, внимательно всматриваясь в экран компьютера, сидел Иван Сергеевич. Ваня остановился в паре метров от него и замер, не в силах подойти ближе. Учитель, нахмурив густые брови, не отводил чёрных глаз от монитора, то и дело прикусывая нижнюю губу. Тонкие пальцы правой руки крутили колесико мышки, а левой — раздраженно постукивали по столу. Все, что тогда слышал Евстигнеев, так это чужое недовольное сопение и этот глухой стук, и не решался нарушить воцарившуюся тишину. Внезапно Иван Сергеевич, будто до этого и правда не замечавший ученика, поднял удивленный взгляд и Ваня вздрогнул, отходя от короткого транса. — Что-то хотел, Евстигнеев? — и выжидающе посмотрел на него, повернув голову. И Ваня хотел уж было отрицательно помотать головой, когда вспомнил, зачем подошел. — Вы скоро уходите? — постарался как можно уверенней спросить он. — Нет. Работы до… по горло, — Иван Сергеевич нелепо исправился и отвёл глаза, возвращая их к монитору. Ваня не смог сдержать улыбку, надеясь, что учитель его не видел. Он снова взглянул на лицо педагога, внимательнее его изучая. Заметил легкую синеву под глазами, залёгшую меж бровей глубокую морщину, которую тут же захотел разгладить кончиками пальцев. До этого ему казалось, что учителю не было больше двадцати, а сейчас Ваня дал бы ему все двадцать пять, но Евстигнеев все же подумал, что даже сейчас, если поставить их рядом, то он, Рудбой, с его двухметровым ростом, широкими плечами, недельной щетиной и татуировками, покрывавшими предплечья, кисти рук и даже пальцы, будет выглядеть старше, несмотря на малинового цвета волосы и детские разноцветные значки на сумке. Иван Сергеевич снова повернулся к Ване и уже открыл рот, чтобы выпроводить ученика, чтобы тот не мешал ему заполнять документы, как Рудбой, который сдаваться отнюдь не хотел, спохватился и, чуть ли не выставив вперед длиннющие руки в останавливающем жесте, выпалил: — Может, вам помочь чем? — и подошёл ближе на шаг, будто не оставляя выбора бедному учителю. Иван Сергеевич от Ваниных действий вздрогнул и будто бы сжался, ссутулившись, чуть ноги под себя не поджал, уставившись на него большущими глазами, но тут же, словно опомнившись, снова сел ровно, отводя взгляд и поправляя квадратную оправу очков. Удивленный Евстигнеев хотел уже было отойти, но Иван Сергеевич спросил старательно равнодушным голосом, все ещё на Рудбоя не смотря: — Зачем? — Да не подлизываюсь я, ну, Иван Сергеевич, ну вы что? -после секундной паузы наигранно возмущённый Ваня начал спешно оправдываться, мол я — недопионер, все делаю чисто из добрых побуждений, — От всего сердца помогать готов. Даже руку на сердце в шутливом жесте положил и голову гордо поднял. У учителя почти незаметно дрогнул уголок губ в тени улыбки, и он наконец посмотрел на Рудбоя прямо, не пряча глаз. — Ну раз так вам, Иван, не терпится людям добро делать, приступайте, — продолжая шутливо важный диалог изрёк Иван Сергеевич, поднялся со стула и отошёл в сторону, руками указывая на освободившееся рабочее место. Ваня растерялся, не понимая, то ли ему сейчас и правда разрешили помощь оказать, то ли смеются над ним бедненьким бесстыдно. — Давай, давай, садись, ща разберёмся, — Иван Сергеевич так молниеносно перешёл с уважительного жополизного тона, на дворовый, подростковый, что Евстигнеев аж вздрогнул невольно и улыбнулся. Не привык он, чтобы учителя так разговаривали, хотя их трудовик был крайне близок. В основном, только благодаря тому, что Ваня часто имел дело с компьютерами и техникой (ни в коем разе не школьной программе по информатике) он сумел разобраться в тех таблицах, которые огромной кучей бессовестное руководство свалило на толком не успевшего освоится преподавателя. Пока он, ссутулившись, разбирался с этим злом, Иван Сергеевич, сидя за первой, ближней к Рудбою партой, беспрерывно перебирал какие-то бумаги, до этого неопрятными стопками лежавшие на его столе. Он то и дело недовольно вздыхал, и если первые пару раз Евстигнеев оборачивался на звук, то потом, решив все же доделать все побыстрее, перестал отвлекаться, но краем уха все равно слушал раздражённое бормотание и шорох документов. Когда последний файл был успешно сохранен на рабочем столе, и последняя вкладка с ненавистными таблицами закрыта, Ваня с тихим замученным стоном откинулся на спинку стула, слушая оглушающий хруст суставов в позвоночнике. — Старость не радость, — себе под нос проговорил он, возвращаясь в прежнее положение. — Маразм не оргазм, — откликнулся Иван Сергеевич, повторяя ванин стон, принялся растирать уставшие глаза, сняв очки и аккуратно положив их на край парты. Ваня с трудом сумел сдержать детский смех, рвущийся наружу. Вроде слышал сто раз уже, а от учителя все равно непривычно. Он перевёл взгляд на Ивана Сергеевича, который все ещё не убрал рук от лица, а потому не мог видеть, как Евстигнеев его рассматривает. Вот таким, уставшим, растрёпанным, он почему-то казался Ване настоящим, но учитель положил руки на парту, открыв глаза. Пары секунд до того, как Иван Сергеевич снова закрылся за толстыми линзами очков, Ване хватило на то, чтобы заглянуть ему в глаза и увидеть там на глубине чёрных омутов что-то серое и холодное, такое тоскливое и печальное, что все, чего хотелось Евстигнееву это просто подойти и обнять его, поцеловав в макушку. — Закончил? — учитель зачесал рукой волосы набок и поднялся со стула, продолжая формировать из листков на парте опрятные стопки. Ваня кивнул, наблюдая, как пальцы ловко укладывают бумаги одну на другую. Иван Сергеевич поднял документы и подошёл к учительскому столу, чтобы убрать их. Евстигнеев тоже встал, намереваясь принять у учителя эти бумаги и положить вглубь открытого шкафа, где как раз виднелось свободное пространство. Он протянул руки к Ивану Сергеевичу, предлагая забрать стопку, но тот только изогнул бровь и уставился на него. — Я уберу, — с улыбкой пояснил он, видя, как учитель в ответ тоже улыбнулся уголком губ. Иван Сергеевич отдал ему листы, а Ваня успел коснуться его холодных пальцев своими, горячими, и захотелось согреть их, сжимая в руках. Когда они вышли из школы, часы показывали уже половину шестого, но Евстигнееву тогда спешить было некуда, все знакомые заняты, и он, не обронив ни слова повернул за кирпичное здание школы, залезая рукой в карман куртки в поисках сигарет и зажигалки. Краем глаза он заметил, как Иван Сергеевич, остановился, обдумывая что-то, но в итоге повернул вслед за ним. Осенние опавшие листья все также глухо шуршали под ногами, но ветер уже не пробирал до костей, а легко обдавал лицо прохладным воздухом. — Можно? — учитель указал на зажатые в руках у уже стоящего у холодной стены Вани сигареты. Тот кивнул и, вытащив одну себе, протянул ему пачку. Иван Сергеевич дрожащими пальцами вытянул сигарету и зажал губами, глядя, как Ваня прикуривает, закрывая пламя зажигалки от ветра. Евстигнеев медленно затянулся, смотря на то, как учитель трясущимися от чего-то руками пытался высечь огонёк, но никак не преуспевал в этом. Он подошёл на шаг, но уже медленнее, чем до этого в классе, боясь снова напугать Ивана Сергеевича, и аккуратно коснулся его дрожащей руки кончиками пальцев, чувствуя ее холод. Тот все же испуганно вскинул голову, глядя своими огромными чёрными глазами на Ваню. Евстигнеев постарался успокаивающе улыбнуться и обхватил своей зататуированной горячей ладонью трясущиеся пальцы Ивана Сергеевича, пытаясь согреть, передавая все тепло, что у него было учителю, и забрал зажигалку, самостоятельно чиркая колесиком и поджигая сигарету, которую Иван Сергеевич все еще зажимал бледными губами. Все это время тот неотрывно всматривался в глаза напротив, наверное пытаясь что-то уловить, но закашлялся из-за слишком глубокой затяжки и отошёл назад, перехватывая пальцами сигарету. Ваня увидел лилово-фиолетовые свежие следы синяков под сползшим воротом его водолазки. Он застыл, так и держа в руке зажигалку, не в силах двинуть и пальцем. Иван Сергеевич, заметив это, приоткрыл рот, словно собирался сказать что-то, растерянно бегая глазами то по оранжевым листьям под ногами, то по находившемуся в ступоре Ване, ища оправдание и объяснение, но в последний момент, передумав, подтянул ткань выше, дернул сумку на своём плече, в попытке поправить ее, и, не обронив ни слова быстрым шагом, почти бегом, скрылся за стеной школы.