***
Сентябрь 1602 года. Османская Империя. Стамбул.
Во рту царила горечь после приема отвара, и даже сладкий лукум не перебивал ее. К сожалению, она не в том возрасте, чтобы отказаться от предписаний лекаря. Организм ее слабел день ото дня, тело не слушалось, здоровье подводило. Султанша чувствовала, что ее время уходит и молила Аллаха лишь о том, чтобы уйти раньше своего царственного сына. Молила, чтобы век Мехмеда, ее любимого и драгоценного сына, был долог, и он прожил еще много лет. Повелителю весной минуло сорок три года, он по-прежнему не жаловался на здоровье и управлял государством. Но страх точил душу Дефне Султан. Она слишком хорошо помнила предсказание знахарки. «Ты отдашь земле всех, кто тебе дорог, всех, кого ты любишь. Светила твоих детей погаснут раньше, чем твое», — голос проклятой старухи звучал в голове, и как бы Дефне не пыталась его заглушить, он не унимался. Она жила с этим знанием много лет, надеялась, что знахарка, которая уже давно кормила червей, ошиблась. Но сначала смерть забрала Сулеймана и нерожденное дитя, что спало под ее сердцем во время той страшной эпидемии, что не щадила ни бедных, ни богатых. После не стало Ферхата, ее луноликого и доброго мальчика, от которого пахло корицей из-за его любви к сладким булкам, а в волосах сияло золото. Полугода не прошло со смерти младшего шехзаде, как на них обрушился мир. Шах Исмаил совершил вероломное нападение. Сколько жизней угасло в ту страшную ночь, сколько судеб было переломано. В собственной постели была убита Хюррем Султан, ее единственная и любимая дочь, свет ее жизни. Дефне Султан вспоминала их последнюю беседу и душа ее покрывалась льдом и отчаяньем. Но бесполезна эта печаль, Хюррем Султан нашла покой рядом с братьями, Сулейманом и Ферхатом. Мехмед, ее первенец, отбил атаку на Топкапы, но какой ценой. Хюррем, Амрийе, бедная Гюльбахар. Но рыжеволосой хасеки еще повезло выжить в том кошмаре, выжить и уберечь детей. Гюльбахар была умной и смелой женщиной, но эти черты скрывались где-то глубоко, под оберткой хрупкости и нежности. Дефне, со слов Ханзаде Султан, знала о характере Гюльбахар Султан, как никто другой. У султанши было сердце львицы и характер волка, она готова была пойти на все, чтобы уберечь близких и любимых. Этим они с ней были похожи. После нападения наемников они все зализывали раны. Мехмед, ее Мехмед, любимый сын, кажется, сам умер в ту ночь. По крайней мере, его душа. В глазах его поселилась тьма и ненависть, сердце покрылось корочкой льда. Но все это она осознала после. Тогда, в первые два дня они зализывали раны и приходили в себя. Дефне, потерявшая дочь, молилась день и ночь, чтобы султан Баязид Хан, ее возлюбленный Повелитель, вернулся к ней живой и невредимый, чтобы ее Джихангир тоже был жив, как и остальные шехзаде. Но Аллах не внял ее молитвам. Пришла весть, что султан Баязид, как и все его шехзаде, что сопровождали его в походе, были убиты Исмаилом. Тогда Дефне Султан думала, что солнце никогда не взойдет, что она сойдет с ума от боли. Но потом стало легче, точнее она отвлеклась. С ней остался Мехмед, ее любимый первенец, ради него, ради его благополучия она дала себе слово, что будет держаться вопреки всему. Дефне Султан сдержала данное слово. Вот уже девятнадцать лет ее сын царствовал на османском престоле. Он отомстил сефевидам за отца и братьев, за всех невинно убиенных, завоевал новые земли, правил так, как никогда не смог бы править султан Баязид. Дефне Султан, которая любила покойного мужа, гордилась сыном, что превзошёл отца. Вот только с каждым годом, с каждой потерей, с каждым походом она все меньше и меньше узнавала в падишахе своего любимого сына. Мехмед ожесточился и стал тверже, временами в глазах сына Дефне видела растущее безумие. Тьма его пожирала. Мехмед стал тираном. Даже в народе его нарекли «кровавым», что огорчило султаншу. А сыну ее было безразлично, что думают о нем недруги. «Льву безразлично мнение овец. Пусть ненавидят, лишь бы боялись», — говорил он. Дефне лишь вздыхала и с печалью смотрела на то, каким человеком становится ее сын. Она заботилась о его благополучии, поддерживала сына морально, управляла вакфами, занималась благотворительностью, управляла гаремом сына, поддерживала в нем мир и порядок. Конечно, приходилось тяжело. В первые годы мирную жизнь отравляла Айнур Султан и ее интриги, попытки досадить Халиме Султан, избавиться от наложниц султана. Айнур пала жертвой своих же амбиций, а ее дочь, луноликая и нежная Асхан, стала воспитанницей Дефне Султан. Именно на Асхан Султан Валиде Султан изливала всю нерастраченную любовь. Потом был период затишья. Конечно, фаворитки, как и прежде, враждовали друг с другом, пытались занять место потеплее, поуютней, но Дефне в этом их винить не могла. В конце концов когда-то она тоже была рабыней и наложницей. Всем хочется лучшей жизни. Просто кто-то надеется на милость Всевышнего, а кто-то прокладывает собственный путь к вершинам. К первой категории из женщин султана относилась Хандан Султан, которая выжила благодаря вниманию падишаха и покровительству самой Дефне, Райхан Султан, которая вела себя тихо и скромно, не пыталась плести интриги и вообще привлекать внимание. Но даже так султанша раз за разом вызывала гнев Повелителя из-за своего нрава и отношения к дочери. Мехрибан Султан тоже можно было отнести к первой категории, но в последние годы султанша изменилась, стала тверже, умнее и хитрее. Дефне Султан знала, что султанша собирает союзников для сына, делает подарки беям, пытается склонить на сторону сына народ. Вот только черты характера Ферхата перечеркивают все усилия Мехрибан. Конечно, Дефне Султан любила внука, как и всякая бабушка. Она любила его за легкий нрав, улыбку и радость, что он ей приносил. Но из него не выйдет хорошего правителя. Все это понимали. Ко второй категории относились Халиме Султан и Гюльбахар Султан. Они не уповали на милость Всевышнего, а выжили благодаря уму и дальновидности. Халиме не была любимой женщиной султана, он даже не был ею очарован или увлечен. Но Повелитель относится к ней с уважением. Перед отъездом шехзаде Махмуда в санджак, падишах провел с Халиме ночь. Что касалось Гюльбахар, бедной Гюльбахар, которой не повезло умереть от скальпеля лекарей на родильном ложе и разделить печальную участь с тысячами других женщин… Дефне Султан не замечала между сыном и рыжеволосой госпожой большой любви. Гюльбахар в молодости любила Мехмеда, но он отверг ее чувства, и девушка страдала, а потом смогла взять себя в руки и занялась воспитанием детей и самообразованием. Каким-то образом взор падишаха снова упал на первую жену, но, видит Аллах, лучше бы этого не случилось. Кончено, Валиде Султан любила Джихангира, но Гюльбахар она любила, как дочь и желала, чтобы она стала опорой для Мехмеда и Османа. Но судьба повела их другим путем. Гюльбахар как-то увлекла Повелителя, стала проводить с ним много времени, но не теряла головы. Впрочем, ей было уже под тридцать лет, не девочка уже. Любовь и страдания по ней для молодых и неопытных сердец, зрелые сердца предпочитают чувствам разум. Гюльбахар Султан умерла мучительной смертью. И смерть возвеличила ее в глазах султана Мехмеда. Она выполнила предпочтение наложницы, была матерью троих детей султана, самых любимых детей, вела себя благоразумно, не плела интриг и не была запачкана кровью. Гюльбахар Султан стала важна для султана Мехмеда только после смерти, и он чтил ее память до сих пор. Дефне Султан, чувствуя горечь во рту, покачала головой, отгоняя воспоминания о былом. Она открыла маленькую, деревянную шкатулку, что хранила на полке много лет. Султанша вытащила из шкатулки красный, потертый от времени, мешочек и открыла его. Дрожащими пальцами вытащила из него драгоценность для своего сердца. Подумать только, это все, что ей осталось от ушедших детей, помимо воспоминаний. — Дорогу! Султан Мехмед Хан Хазретлери! — объявила стоящая за дверьми покоев стража. Дефне Султан вздрогнула, когда отворились тяжелые двери и вскинула взор на вошедшего в опочивальню сына. — Валиде, доброго вам утра, — сказал звонко султан Мехмед. Дефне Султан хотела встать, чтобы поприветствовать сына, как подобает матери и подданной, но Мехмед жестом велел ей сидеть. Вместо этого он подошел к ней и поцеловал протянутую ему ладонь, приложил ее ко лбу. Дефне обеспокоенно нахмурилась, ей показалось, что лоб сына влажный. — Доброе утро, мой лев, — кивнула Валиде Султан. — Ты в добром здравии? — вопросила она, оглядывая султана с ног до головы. Падишах улыбнулся, что казалось странным. Обычно, улыбка, настоящая улыбка, а не усмешка или ухмылка, редкий гость на его лице. Но в последнее время, после того, как Мехмед вернулся из похода против мятежников, он стал чаще улыбаться. Дефне, будучи матерью, замечала это, как никто другой. Султан все чаще бывал в добром расположении духа. Видимо, он, действительно, влюблен в Назрин-хатун. Дефне знала, что так действовать на мужчину способна только любовь. Как все иначе объяснить? — Да, матушка, — бодро отозвался султан и сел рядом с матерью. Его взор упал на шкатулку и мешочек, что лежали на коленях Валиде Султан. — Что это? — спросил он. — Это — мое сокровище, — ответила Дефне Султан, и взяла в руки тонкую косичку из детских волос. Таких косичек у нее было пять, столько же детей она привела в этот мир. Какие-то косички были толще, какие-то уже, они все отличались оттенками. Самая длинная и самая светлая, с золотисто-русым оттенком, перевязанная белой лентой, принадлежала Хюррем Султан. Дефне взяла ее в руки и показала сыну. — Это волосы твоей сестры. Я срезала у нее прядь, когда ей было пять лет. На память. Так когда-то давно, сделала моя матушка… Я застала ее затем, как она отрезает волосы Анны и испугалась. Матушка меня успокоила, сказала, что ей нужна частичка от нас. Дефне Султан подавила рвущийся из груди всхлип, вспоминая мать. Еще одна рана на ее сердце начала кровоточить. Бедная их матушка, в один день потеряла мужа и двоих дочерей. Дефне надеялась, что она выжила и смогла пережить такое горе. — Ты вспоминаешь их? — спросила Валиде Султан негромко. Она отложила волосы Хюррем Султан, и взяла следующую прядь. То были волосы младшего сына, Ферхата, светлые и мягкие. — Каждый день, — ответил Мехмед. — Мои волосы ты тоже хранишь? — спросил он. — Разумеется, сын мой, — сказала Дефне Султан и нашла прядь, принадлежащую Мехмеду. — Да, мой султан, вы родились с черными волосами, они посветлели к пяти годам, — заметив недоумение на лице сына, улыбнулась женщина. — Тебе было три, когда я срезала их. Султан Мехмед молчал, глядя на прядь в руках матери. Он посмотрел ей в лицо, после чего поцеловал ее в лоб. — Матушка, я знаю, что вам больно и разделяю вашу боль, — сказал султан негромко. — Но не терзайте себя зря. Мои братья и сестра в лучшем мире, они не хотели бы, чтобы вы страдали по их утраченным судьбам. — Они заслуживают, чтобы их помнили, — покачала головой Дефне Султан, чувствуя, как глаза ее наполняются слезами. — Я мать, и я не могу забыть их. — Вы правы, валиде, но я не хочу, чтобы вы страдали. Если бы мог обернуть время вспять, чтобы вернуть дорогих нам людей, то сделал бы это не задумываясь. Но увы, я владею половиной мира, но перед временем и смертью бессилен, как и все мы. — Ты прав, мой лев, ты прав, — сказала Дефне Султан, глядя на сына. Она глубоко вдохнула и выдохнула, возвращая себе привычное самообладание. Что это на нее нашло? Дел много, нужно рассчитать содержание гарема на три месяца, посетить вакф… К тому же Мехмед пришел не просто так. Конечно, он приходил каждый раз перед советом, но на этот раз ему нужно что-то еще, судя по поведению. Султанша быстро сложила волосы в мешочек, положила мешочек в шкатулку и закрыла ее, только стук крышки раздался. Встав с тахты, женщина подошла к полке, на которой хранила свое сокровище и поставила шкатулку на место под внимательным взором сына. Вернувшись к тахте, Дефне Султан села рядом с сыном, положила руку на его руку и посмотрела в глаза, как делала всегда. — Что-то случилось, мой султан? — спросила она. — Ко мне приходила Дениз-хатун, — сообщил Мехмед, хмурясь. — Она просит ускорить свадьбу, хочет, чтобы Альмас Султан отбыла вместе с мужем в Алеппо. К чему такая спешка? — Да, это странно, — согласилась Дефне. Она помнила, что Дениз не хотела торопиться со свадьбой, желала побольше узнать о потенциальном женихе дочери. Ее можно понять, какая мать отдаст любимое дитя непонятно кому? Но Дениз-хатун изменила решение, к добру ли? — Дениз-хатун упала мне в ноги, поцеловала край моего одеяния, — рассказывал султан Мехмед, еще больше удивляя мать. Дениз-хатун была гордой женщиной, которую не каждый мужчина мог поставить на колени. По крайней мере, покойный шехзаде Махмуд не смог этого сделать. — Она сказала, что ее дочери уже девятнадцать, что мы не можем лишать ее семейного счастья. Время идет, Альмас Султан не молодеет, век женщин короток. — В этом она права, — кивнула Дефне Султан. –В конце концов, наша Асхан Султан вышла замуж в пятнадцать, и сейчас воспитывает дочь и ожидает второго ребенка, а султанши ровесницы. — Так что нам делать, мама? — спросил падишах, и женщина вскинула на него удивленный взор. — Если бы вопрос касался войны или государства, я бы не просил вашего совета. Но он касается сердца и судьбы султанши. Видит Аллах, я не понимаю женщин. — Лев мой, поверь, мы сами себя временами не понимаем, — улыбнулась Валиде Султан и тихо рассмеялась. — Думаю, нужно утолить просьбу Дениз-хатун. Она верно служила империи и подарила ей двоих шехзаде, из уважения к их памяти, нужно уважить и хатун. Мы все равно собирались выдать Альмас за Мехмеда-агу. Месяцем раньше-месяцем позже… Полагаю, погоды это не сделает. — Вы правы, валиде, — кивнул султан. — Но все-таки такая перемена в планах настораживает, как и поведение Дениз. Я не смею наговаривать на султаншу, однако… — Мехмед замолчал и красноречиво взглянул на мать. — У меня ощущение, что честь Альмас Султан запятнана. — Не приведи Всевышний, Мехмед, — покачала головной Дефне Султан. Конечно, именно на эти мысли наталкивает такая спешка. Но речь идет о чести османской династии, разве Альмас Султан посмела бы так опозорить себя и своих родителей? — Полагаю, нам нужно узнать правду, и позаботиться, чтобы о позоре султанши никто не узнал, — решил падишах, глядя на мать. — Если этот позор есть, Мехмед. В любом случае, свадьбе быть, — сказала Валиде Султан, размышляя, что такого могла натворить Альмас. Султанша была похожа нравом на сбежавшую мать. Сразу видно — ветер в голове. — У меня к вам еще одна просьба, матушка, — промолвил султан Мехмед некоторое время спустя. Дефне напряглась, глядя на сына. Он обычно называл ее «валиде», «султаным», «госпожа», но, если в ход шло «матушка», значит, вопрос сильно его волнует. В детстве, когда Мехмед что-то ломал, проказничал и боялся наказания, он прибегал к ней и ласкался к ней. «Я не хотел вас огорчать, матушка. Я вас люблю и дорожу вами», — говорил он и глядел на нее чистыми серыми глазами, глазами цвета грозового неба. Дефне Султан подавила усмешку. Хоть в чем-то ее сын не меняется. — Я слушаю тебя, сын мой, — в тон отпрыску отозвалась Валиде Султан. — Я беспокоюсь за Назрин, — сказал Повелитель. Дефне Султан вздохнула, вспомнив о новом увлечении сына, что тайком сидело в опочивальне и носа не казало из нее. К тому же подумать только в распоряжении простой фаворитки покои, где это видано?! Однако так повелел Мехмед, и Дефне ему уступила, хотя и чесались руки переселить Назрин на этаж фавориток, где ей самое место. Впрочем, Мехмед увлечен наложницей, и если она дарует ему хоть каплю покоя, то пусть будет, как он пожелает. — А что с ней? — спросила Дефне Султан. — Ее не приняли в гареме, мама, Назрин тревожится из-за этого. Ей одиноко, — рассказал падишах, и женщина про себя хмыкнула. Ловко рабыня вертит султаном. Подумать только, ее сын попал под влияние женщины. Обычно Мехмеда не волновали чувства и проблемы наложниц, он утолял желание и не вспоминал о них до следующего хальвета. — Назрин не покидает покоев, которые не имеет права иметь, — сказала Дефне Султан. — Понятное дело, что ей завидуют, зависть рождает злобу, а злоба — ненависть. К тому же сама Назрин не идет на контакт, не выходит в ташлык, не имеет подруг. Скоро наложницы начнут считать ее высокомерной и зарвавшейся выскочкой… — Не говорите так, — покачал головой султан, и Дефне вновь удивилась. — Я говорю правду. Я жила в гареме и знаю, как это происходит. Или я должна развлекать Назрин? — Нет, что вы, — ответил султан. — Возьмите Назрин под покровительство, уверен, она многому у вас научиться… Ее не готовили к жизни в гареме, — тут-то Дефне была согласна с сыном. Назрин была грубая, не очень-то красивая и необразованная. — Выберете для нее учителей, Назрин хочет начать учиться. — Похвально, — кивнула Дефне Султан. Хвала Аллаху, девушка не совсем дикарка, не такая глупая. Хоть поняла, что без знаний и образования ей не выжить. — Почему ты так тревожишься о ней? — Она дорога мне, — уклончиво ответил падишах. — А как же Хандан? — спросила Дефне Султан, которая никак не могла поверить, что ее сын кем-то увлекся. Она думала, что это пройдет. В конце концов, из похода на Сефевидов он привез Райхан Султан, из поездки на охоту в Эдирне — Хандан Султан, теперь вернулся с очередной фавориткой. Кого Мехмед привезет в следующий раз — большой вопрос. Дефне Султан глядела на сына, который встал с тахты и прошелся по опочивальни, сложив за спиной руки. Драгоценные камни в его темно-зеленом кафтане блестели в лучах солнца, султан выглядел величественно, как и подобает падишаху. Он не спешил с ответом, словно напряженно о чем-то размышлял. — Неужели ты ее не любил? — спросила Дефне Султан вновь. Она удивилась своему вопросу, Хандан ее разочаровала и разгневала. Дефне до сих пор была зла и задавалась вопросом, как тихая и спокойная султанша посмела покуситься на беременную фаворитку? Но страх и не такое делает. — Не любил, валиде, ни дня не любил, — ответил султан Мехмед, и женщина поджала губы, молясь, чтобы сын не сказал такое в лицо Хандан. Она с ума сойдет. Что может ужасней для женщины этих слов? — Она привлекала меня, с ней было хорошо, и тоска моя утихала, но Хандан не вызывала во мне и половины тех чувств, что вызывает Назрин. Сказав это, Мехмед замолчал и нахмурился, словно корил себя за то, что проболтался. — Надеюсь, у Хандан хватит мужества принять это, — промолвил султан Мехмед. — Не отдаляй ее от себя так резко, сын, — сказала Дефне Султан. — Навещай сыновей и проводи с ними время, иногда зови к себе в покои Хандан. Она постепенно привыкнет, и тогда разрыв не будет столь болезнен для нее… Внезапно Валиде Султан ощутила прилив жалости к Хандан Султан. О, какая боль ее ждет впереди. Султанша видела, что Хандан любит падишаха, она сделала его своим солнцем, миром, воздухом, если он оставит ее так внезапно, то Хандан с ума сойдет от боли разбитого сердца. Дефне Султан неплохо изучила нрав жены сына и понимала, что этой боли женщина точно не выдержит. Главное, чтобы Мехмед осознавал это. Но была у ее сына отвратительная черта: если он кем-то увлекался, то эта женщина становилась его идеалом. Но стоит пылу падишаха угаснуть, как на хатун обрушивалась вся сила султанского гнева, если хатун, не дай Аллах, разозлит его. А разозлить Мехмеда было очень просто. Малейшне неповиновение и следовали жестки меры. Мехмед был человеком крайностей: если он любил, то всем сердцем. Если ненавидел, то всей душой. Этим он пошел в отца, султана Баязид Хана.***
Музыка, что рождалась при прикосновении смычка к струнам, завораживала. Она всегда любила музыку, и эта мелодия была ее любимой. Ее муж, узнав, что она любит игру на скрипке, создал для нее произведение, и это растопило ее юное сердце, жаждущее любви и внимания. Виктория Вентер была внебрачной дочерью внебрачного сына папы Климента VIII, но ее происхождение было признано всеми. Виктория Вентер с детства знала, кто она. Незаконнорожденный ребенок, которому просто повезло, что его признали, но сути это не меняло. Она никто и звать ее никак. Ей повезло, что ей дали хорошее образование благодаря деду и не выкинули на улицу вместе с матерью, где им самое место. Виктория знала, кто она по происхождению. Кузины были весьма безжалостны и часто указывали ей то, что бастарды недостойны даже дышать. Но жизнь в неблагополучной обстановке сделала ее сильнее. Виктория знала, чего хочет, понимала свое происхождение и положение в обществе. Она быстро поняла, что знания — сила и решила напитаться ими досыта, благо родственник помогал ей в этом. Предел ее мечтаний богатый муж, не шибко страшный и добрый к ней, спокойная и тихая жизнь где-нибудь в глуши, но сердце ее жаждало большего. Она мечтала стать известной, и желательно известной не благодаря мужчине, но реальность такова, что место женщины в тени мужа или любовника. Два года назад Климент VIII приказал, да именно приказал, чтобы Виктория вышла замуж за шехзаде Мурада, о котором до того момента Виктория никогда не слышала. Понтифик настоятельно рекомендовал внучке, чтобы та не распространялась о грядущем замужестве и о том, кто станет ее супругом. Виктория же была в ужасе. Шехзаде Мурад, судя по титулу, сын османского варвара, потомок враждебной династии, неужели родня так ее ненавидит, что желает избавится от нее подобным образом? Виктория предпочла бы бастарда из бедного дома, нежели варвара, но ее мнения по этому вопросу никто не спросил, как и всегда. Она женщина да еще и незаконнорожденная. Не описать словами, что чувствовала юная пятнадцатилетняя особа, которой даже не было с кем поделиться радостью или печалью. Свадьба прошла скромно, их обвенчали в маленькой церквушке, и там же Виктория впервые увидела жениха и в последствии мужа. Она не ожидала увидеть… его. Шехзаде Мурад воплощал в себе все самые смелые девичьи грезы. В европейских одеяниях он держался великолепно, и они сидели на нем, как влитые. У него были прямые черные волосы, собранные в низких хвост и перетянутые лентой. Смуглое лицо его было по-своему привлекательным, черные глаза завораживали, а когда он улыбался на щеках его появлялись очаровательные ямочки. Нет, Виктория не влюбилась в него с первого взгляда, но поймала себя на мысли, что возможно их брак не так уж и плох. После свадьбы он явился в ее покои с кувшином вина и предложил просто поговорить, узнать друг друга. Так она узнала, что он всем цветам предпочитает красный, цвет победа, ему нравятся тюльпаны, и что он увлекается музыкой, особенно игрой на скрипке. Виктория тоже любила скрипку, вернее ей нравилась мелодия, что рождалась благодаря скрипке. Спустя еще несколько месяцев Мурад, оказавшийся ценителем красоты и искусства, создал для нее музыку, которая кого угодно могла довести до слез. Но в ту памятную ночь они просто говорили и пили вино, он к ней так и не прикоснулся, сказав, что не желает делать ей больно. «Теперь ты принадлежишь и служишь только мне, жена, запомни это. Будешь мне союзником и помощником в делах, я склоню мир к твоим ногам, а если предашь… Заплатишь за предательство жизнью», — слова сказанные Мурадом в ту ночь вызвали дрожь в коленях, но Виктория выдержала его твердый взгляд и кивнула, давая понять, что принимает его условия. «Я не тот человек, что предает данные клятвы», — ответила она. Сперва Мурад был далек от нее, и Виктория тосковала, пока ее муж был в разъездах. Ее обижало, что Мурада почти всегда сопровождала его мать Камилла, или Альфия, разве не жена должна сопровождать мужа? Обида отравляла ее существо, но Виктория взяла себя в руки. Она быстро поняла, что настраивать сына против матери нельзя, поэтому она решила сперва подружиться с Альфией, а уж после найти подход и к Мураду. Ей удалось и то и другое. Конечно, сперва оба не шли на контакт, но Виктория была осторожна и аккуратно. Шаг за шагом она претворяла замыслы в жизнь. И вот спустя два года она жена Мурада во всех смыслах, его друг и советник, который разделяет все его планы и замыслы. Некоторые планы вызывали скептицизм, другие страх и панику, но Интисар, теперь уж Интисар, старалась мыслить холодно и поддерживать мужа во всех его начинаниях. Мурад закончил играть и убрал скрипку от подбородка. Солнечные лучи играли в его иссиня-черных волосах, в которых зарождалась первая седина, хотя ему всего двадцать один год. — Ах, какая музыка, — всхлипнула Интисар и утерла с глаз слезы. Она знала слабые места мужа и его любовь к похвале. Мурад не успел ответить ей, поскольку раздался со стороны входа вкрадчивый женский голос: — Музыка и впрямь чудесна, сын мой, — Интисар вздохнула и с ревностью смотрела на то, как муж откладывает скрипку на стол и направляется прямиком к матери, которая с улыбкой протянула ему руку. Альфия была в отъезде, и это были самые спокойные недели в жизни Интисар. Мурад проводил много времени с ней, они вместе отправлялись на прогулки, читали, занимались музыкой. Вечерами Мурад изучал какие-то книги и письма, которые передавали зашифрованные послания. Как бы Интисар не пыталась уговорить мужа научить ему этому шифру, он не уступал. Подобное недоверие расстраивало. Девушка знала, что ее чувства глупы. Мурад, Альфия и еще много кто из влиятельных людей Италии и не только участвовали опасном заговоре, который рано или поздно должен был развязать войну на территории Османской Империи. Ее дед, Климент VIII, был в числе тех, кто все придумал, а значит все они в опасности. После того, как султан Мехмед III, дядя Мурада, завоевал Сефевидское государство, усилил, укрепил границы империи, вооружил флот огнестрельным оружием, стало ясно, что рано или поздно взор падишаха или его потомков устремиться на плодотворные земли христианского мира. Кто знает, вдруг Мехмед III направит свои войска в сторону Рима, чтобы низвергнуть папу? Святой престол неоднократно призывал страны христианского мира объединиться под одним знаменем и дать решительный отпор османским тиранам и варварам, но все были заняты междоусобицами. Много лет потребовалось, чтобы хоть кто-то начал прислушиваться к призывам святого престола. Множество понтификов пытались объединить разрозненные земли, но все терпели неудачи. Но Климент VIII смог. Он был хорошим правителем, расширил папские земли, примирил безжалостных врагов, сделал их союзниками. И Интисар была горда, что имеет с ним кровное родство. Особая роль в планах Климента VIII была отведена шехзаде Мураду и его матери Альфие Султан. Уже много лет на землях османов сеют смуту проповедники святого престола, тайно работают общества, сеющие зерна сомнений в неокрепшие умы. Государство — это в первую очередь люди. Если люди восстанут против тирании Мехмеда III, Османская империя ослабнет и станет легкой добычей. Тогда-то и настанет час Мурада. Он поведет войска, что предоставит для него святой престол и союзники на Стамбул, захватит столицу подлунного мира, как османы самодовольно называют этот город, займет османский престол, и станет падишахом. В мечтах Климента VIII крещение всех османских земель, обращение варваров в истинную веру. И Интисар знала, что шехзаде Мурад, ее муж, с этой задачей. Он был сильным оратором, умел влиять на умы и находить правильные слова. Мурад станет императором самого большого государства в мире, а она Интисар, будет его женой и соправительницей. Альфия Султан отдала сыну сложенный в несколько раз лист, который он тут же развернул. Затем шехзаде вернулся к столу, убрал вазочку с фруктами с серебряного подноса и расстелил на нем послание. Интисар поднялась с софы и приблизилась к столу, с интересом наблюдая за манипуляциями мужа. Мурад взял кувшин с красным вином и полил им бумагу, после чего вытащил послание и поднес его к камину, чтобы оно обсохло. — Неужели это то, о чем я думаю? — спросил Мурад взволнованно, обратив взор темных глаз на мать, которая кивнула ему, глядя в глаза. Инисар не понимала, о чем они говорят. Была у них одна черта — понимание без слов, только по взгляду. — Там что-то важное? — спросила Интисар, облизав губы. Она заправила за ухо прядь золотистых волос, как делала всегда в моменты переживаний. — Да, — сказал Мурад, вновь взглянув на послание, с которого стекла жидкость. Да, пергамент был мокрым и оттого хрупким, но проступили строки послания. Вернувшись к столу, мужчина расстелил лист на столешнице и пробежался взором по строчкам. Улыбка коснулась его губ. — У нас получилось, — сообщил он. — В самом сердце Османской Империи теперь находиться человек, верный нашим планам, верный Святому престолу. От сказанных слов, на душе у Интисар отлегло. Ход сделан, оставалось уповать, чтобы враг не оказался хитрее и умнее, чтобы шпиона не разоблачили, иначе их снова откинет назад, а османы будут начеку.***
Османская Империя. Стамбул.
— Беременность проходит хорошо, султанша, — произнесла лекарша, закончив осмотр. Она отошла к тазу с водой и начала мыть руки. Асхан Султан тяжело села, проигнорировав помощь служанки, и поправила юбки платья. — У меня появилась сыпь, — сказала султанша, задрав воздушные рукава платья, в котором была в этот день. Нежная кожа на запястьях девушки покраснела и припухла, были видны красноватые высыпания. — У беременных такое бывает, — сказала лекарша и улыбнулась встревоженной госпоже. — У твоей матери, Асхан, тоже были подобные высыпания, когда она носила тебя и Селима, — сообщила Бирсен-хатун, которая тоже присутствовала во время осмотра. Женщина сильно волновалась за воспитанницу и племянницу и поэтому всегда была рядом с ней. Асхан даже подозревала, что Бирсен вот-вот выживет Ибрагима-пашу из супружеской опочивальни или будет спать под дверью, чтобы прийти на помощь в случае чего. — Как она справилась с ними? — спросила султанша у верной служанки. — Сыпь прошла к концу беременности, — сообщила Бирсен-хатун. Асхан Султан тяжело вздохнула, понимая, что ради ребенка ей придется терпеть подобные неудобства еще долго. Беременность Бейхан Султан едва ее не убила, иссушила ее организм, и султанша с трудом оправилась. Она до сих пор помнила, как у нее клочьями падали волосы, болели и отекали ноги, ломило спину. А если вспомнить болезненные роды… Асхан Султан боялась боли, но понимала, что такова участь всех женщин в мире. Асхан Султан покинула лазарет, уповая на то, что вторая беременность дастся ей намного проще. Однако кожа на запястьях зудела, лекарша обещала приготовить мазь, а пока нужно запастись терпением. Султанша вошла в супружескую опочивальню и замерла, увидев мужа. Она временами все еще смущалась его ласок, поцелуев и взглядов, хотя была замужем уже четыре года. Ей было сложно переступить через смущение и робость. Ибрагим-паша облачался в парадный кафтан темно-синего цвета, украшенный россыпью самоцветов по рукавам. Взор Асхан скользнул по мужественному лицу мужа. На душе вновь потеплело. — Султаным, — кивнул жене Ибрагим-паша. Он позавтракал без нее, пока Асхан Султан нежилась в постели. Беременность проходила не лучшим образом, султанша быстро уставала. — Как вы, госпожа? — спросил он, подойдя к жене. Асхан не смогла сдержать счастливую улыбку, когда муж погладил ее по щеке, а затем поцеловал в лоб. — Я в здравии, — сказала Асхан Султан. — Ребенок крепнет день от дня. Султанша взяла ладонь мужа и приложила ее к округлившемся животу. Ибрагим-паша скупо улыбнулся, и на губах Асхан Султан вновь расцвела довольная улыбка. О, Аллах, как же ей повезло с мужем, повезло его полюбить всем сердцем, повезло, что он любит ее. — Хвала Аллаху, моя султанша, — проговорил Ибрагим-паша. — Благодарю Всевышнего за то, что даровал мне тебя, свет моей жизни. — Взаимно, любовь моя, — ответила Асхан Султан, нежась в лучах ласки мужа. Она всю жизнь жаждала любви и обрела ее рядом с Ибрагимом-пашой. Девушка вспомнила их первую встречу, сразу после свадьбы, когда Ибрагим-бей пришел в ее опочивальню в Топкапы, чтобы конкурировать брак. Асхан в ту пору было пятнадцать лет, она только-только рассталась с детством, и ей казалось, что впереди ее ждет лишь мрак. Дефне Султан, любимая бабушка, заменившая ей почившую мать и частично отца, говорила, что брак — это необходимость, что женщина не может быть счастлива без семьи. Но султанша боялась замужества до ужаса, хотя Ханзаде Султан уверяла, что в этом нет ничего страшного. Асхан Султан в ночь после свадьбы не находила себе места. Она пыталась представить своего супруга, но безуспешно. Воображение рисовало старого, толстого мужчину, старика с большим животом, потными, шершавыми ладонями и дурным запахом изо рта. Повезет, если во рту у паши будут зубы, а глаза его будут видеть. Представленный образ мужа внушал чувство омерзения, а на глазах вскипали слезы. «Аллах помоги», — молилась девушка, стоя на террасе. Она смотрела на звездное небо, на круглую луну и шептала молитвы под нос. Хотя данное действо бесполезно, все решено. Наконец, она услышала скрип двери. Страх завладел ее сердцем, и султанша побледнела. — Асхан Султан, — услышала она за спиной негромкий спокойный голос мужа. Султанша закрыла на мгновение глаза, после глубоко вдохнула и выдохнула. Натянув на губы улыбку, девушка обернулась и замерла. Перед ней стоял высокий, широкоплечий мужчина с иссиня-черными волосами. Подбородок его скрывала черная, густая борода, брови были темны, как сажа. Он был облачен в парадный темно-красный кафтан, подбитый мехом. Асхан Султане не ожидала, что ей в мужья выберут не старика. Думала, что подобным образом могло повезти лишь Ханзаде Султан, ее старшей сестре. Глядя в глаза мужа, в эти темные, блестящие омуты, в которых полыхало столько жизни, султанша поймала себя на мысли, что, возможно, брак их будет не так уж и плох. Окончательно в этом она убедилась, когда они разделили брачное ложе. Ей было страшно, а от смущения девушка то краснела, то бледнела, но Ибрагим, как он попросил ее называть себя, потушил все свечи, источником света им служили звезды да луна. Ибрагим был нежен и аккуратен, он так осторожно касался ее, доставлял руками такое блаженство, что Асхан Султан тонула в нем, а потом от смущения хотела умереть. — Я обещаю, моя госпожа, что буду вам хорошим мужем, клянусь оберегать вас от всех бед и невзгод, служить и любить только вас, — сказал Ибрагим-бей следующим утром, когда они завтракали вместе. Слова мужа растопили нежное сердце Асхан Султан, которая всегда в глубине души желала, чтобы ее любили и боготворили. — Мне пора идти, — сказал Ибрагим-паша, и звук его голоса вырвал Асхан Султан из пучин воспоминаний. — Султан Мехмед Хан Хазретлери не любит, когда его визири опаздывают на совет. — Да, ты прав. Не стоит гневить моего царственного отца, — улыбнулась Асхан Султан. Ибрагим-паша убрал руки от ее стана, и султанша в тот же миг ощутила холод и тоску. Мужчина подошел к тахте, на которой лежала его чалма. Взяв ее и надев, Ибрагим-паша взял кожаную папку со стола. — Я вернусь поздно, если я не вернусь к ужину, ужинайте без меня, — сообщил третий визирь, проходя мимо жены к выходу. — Я вела слугам приготовить плов, — сказала с улыбкой Асхан Султан. Губы Ибрагима-паши тронула едва заметная улыбка. — В таком случае я постараюсь вернуться раньше, — ответил он с усмешкой. — Ради плова я готов на все. Асхан Султан рассмеялась. Ибрагим-паша пожелал ей хорошего дня и отправился на службу. Стоя у окна, она видела, как супруг садиться на лошадь, еще несколько мгновений, и всадники умчали прочь. — Мама! — раздался звонкий девичий вскрик. Султанша обернулась и увидела забежавшую в покои дочь, Бейхан Султан. — Моя луноликая госпожа, — проворковала Асхан Султан, наклонившись, чтобы поцеловать, подошедшую к ней дочь. — Простите, султанша, я не успела за ней, — улыбнулась Бирсен-хатун, войдя следом. Она с любовь глядела на воспитанницу, которую любила, как родную внучку. Асхан вновь подумала о том, что ей повезло, что подле нее находится Бирсен, ее тетушка. Однако в душе тлела гадкая искра, приправленная горечью. Как сложилась бы их жизнь, если бы Айнур Султан выбрала бы жизнь, а не смерть, выбрала бы дочь, а не мертвого сына? — Моя Бейхан, почему ты не слушаешься Бирсен-хатун? — спросила Асхан у дочери, которая насупилась, недовольная вопросом матери. Бейхан была дивно хорошеньким ребенком, хорошеньким и неугомонным. — Я хотела к тебе, мама, — сказала девочка и протянула к Асхан руки. Султанша отошла к тахте, села на нее и только после этого посадила себе на колени дочь. Она помнила, что ребенок под ее сердцем хрупок, что ей нельзя поднимать тяжести, чтобы не навредить малышу. Временами Асхан об этом жалела, она носила на руках Бейхан Султан, любила с ней играть, заниматься, но теперь ее возможности ограничены. На руки Асхан дочь больше не поднимала, играть с ней подвижные игры не могла — быстро уставала да и султанша могла случайно ударить мать в живот, что тоже может повлечь последствия. Асхан Султан боялась, что дочь будет чувствовать себя обделенной, ненужной, как в свое время чувствовала себя Асхан. — Я здесь, с тобой, моя госпожа, — прошептала Асхан Султан, глядя в темные глаза дочери. Та в свою очередь провела смугловатой ладошкой по ее светлым волосам, уложенным в прическу. — Когда я вырасту, я стану как ты, мама, — сказала Бейхан Султан, глядя черными глазами в серые глаза матери. — Ты будешь намного лучше, жемчужина моей души.***
Он снова ее оставил. Покинул. Хандан замерла, глядя в одну точку, не в силах справиться с нахлынувшими на нее эмоциями. Ей казалось, что грудь ее сжали невидимые тиски и сжали до такой степени, что боль охватила все ее существо. В носу закололо. Обида так обожгла, что дыхание сбилось. Женщина закрыла лицо руками, пытаясь справиться с эмоциями. Но он ушел. Ушел. Хандан Султан вдохнула и выдохнула, пытаясь заставить себя не плакать. Слезами делу не поможешь. Она знала это, как никто другой. Повелитель не любит слезы и скорбный вид, но Хандан так боялась его потерять, что сходила с ума от ревности, обиды и жажды его увидеть. Слезы были частым гостем на ее лице. Хандан плохо владела собой, была излишне чувствительна и эмоциональна. Но ему же нравилась ее хрупкость, ранимость и нежность, он всегда ее оберегал и защищал от всего мира. Султанша, сжав зубы, напоминала себе, что в смежной комнате спят сыновья, они не должны видеть ее слабой и жалкой. Но с каждым разом становилось все сложнее и сложнее скрыть негативные эмоции и чувства. Страх отравлял ее жизнь и сводил с ума. Хандан Султан решила взглянуть на ночной Босфор. Ночь обещала быть ясной, на небосводе зажигались звезды и светла полная луна. Ей нужно взять себя в руки, быть сильной хотя бы ради детей. Женщина положила руки на перила балкона, камень холодил кожу. Хандан скользнула взором по ближайшим террасам, не только она решила проветрить голову. Валиде Дефне Султан о чем-то беседовала с сестрой, Нефизе-калфой, и Хандан Султан вздохнула, думая о том, что султанша вот уже два месяца не желает ее видеть. Нужно бы как-то вымолить прощения, кинуться ей в ноги, молить о пощаде и снисхождении. Без поддержки Дефне Султан ей не выстоять. Только она могла сдержать гнев сына или смягчить его решения. Советам матери падишах внимал, неохотно, но внимал. Нужно бы вернуть ее защиту и покровительство. Не одна Хандан думала об этом. Мерзавка Долунай вилась вокруг Валиде Султан, пыталась ей понравиться. Чувствовала, на чей стороне истинная сила. Хандан ненавидела эту девчонку, но причинять ей вред боялась, помня о неудачном опыте. Главное, чтобы господин не узнал об этом, иначе от нее даже пепла не останется. Султан ее убьет. Мысли Хандан снова вернулись к падишаху. К его серым глазам, которые глядели на нее без привычного тепла, к улыбке, обращенной к сыновьям, к звуку его голоса. Султанша, пытаясь отвлечься, перевела взор на другую террасу и сжала руки в кулаки, увидев то, чего не хотела бы видеть. Повелитель покинул ее и направился к Назрин, к этой неотесанной дикарке, которая была плоскогруда и худа, как палка. Ну не красива она, как не погляди, высокая, тощая, с крупными зубами, пятнистым лицом и мышиными волосами. Да еще и уши торчат! Как она могла его заинтересовать, что в ней особенного? Хандан Султан подавила всхлип. Султан Мехмед сидел на диване, а напротив него расположилась Назрин, которая чистила меч. Они о чем-то говорили, и Хандан, которая за десять лет изучила все жесты, мимику и привычки любимого мужчины, видела, что падишах расслаблен и доволен. Он покинул ее, оставил сыновей, ради общества этой хатун. Султан Мехмед велел поселить девицу в отдельные покои и частенько заходил к ней, проводил ночи в ее опочивальне. Слуги шептались, что слышали то, что происходило за закрытыми дверьми. Хандан предпочитала об этом не думать, но проклятые мысли сводили ее с ума. Она помнила все его нежные и умелые ласки, жар, исходящий от его сильного тела, помнила, как мужское достоинство скользило внутри, помнила руки, бесстыдно ласкающие ее… Она прекрасно представляла, что делал Повелитель с новой игрушкой, и это ввергало ее в отчаянье. Невыносимо делить любимого человека с кем-то еще. Хандан за столько лет так и не смирилась с этим. Она пыталась, молчала, сносила унижение за унижением, боялась потерять его окончательно и бесповоротно, была покорной его воле, но все зря. Султанша чувствовала, что султан Мехмед охладевает к ней, что ему становиться все равно. Он ее не желает, как женщину. Страх овладевал Хандан Султан, страх и бессилие что-то изменить. Она же даже бороться за него не сможет. Она слаба — султанша об этом знала. Ей бы покинуть террасу и отойти ко сну, но тело словно окаменело, и женщина смотрела на падишаха, на свое солнце, которое сияло теперь не для нее. «Ты будешь его королевой, пока тебя не заменит другая. Моложе, ярче и сильнее, когда она придет ты потеряешь все и утонешь в слезах и крови. В твоем конце ее начало»… Нет, нет, нет! Хандан Султан всхлипнула и зажмурилась, покачала головой, словно надеялась проснуться или развеять мираж перед глазами. Но все зря. Повелитель и Назрин все еще были вместе. Спустя некоторое время оба встали и вернулись в тепло опочивальни, и Хандан Султан не питала иллюзий, что Повелитель вернется к себе в покои. Он останется с ней. Воспоминания не покидали голову госпожи, хотя Хандан Султан пыталась читать. Поняв, что все бесполезно, султанша отложила книгу и, встав, начала метаться по покоям. Внезапно слуги объявили о приходе Долунай-хатун. Сжав зубы от раздражения, Хандан велела впустить нахалку. Долунай вошла в опочивальню, сияя улыбкой. Она была облачена в платье из алой ткани, щедро расшитой нитью. Видимо, жалование ей существенно увеличили, раз хатун может позволить себе подобные наряды. Хандан Султан села на тахту и положила руки на колени, скрытые юбками синего платья. Она устремила взор на беременную фаворитку. Как она посмела явиться к ней? — Султанша, мое почтение, — поклонилась Доулнай-хатун. — Взаимно, — кивнула Хандан Султан. — Чем обязана, хатун? — Я пришла справиться о вашем здоровье, — опустив взгляд наглых карих глаз, произнесла Доулнай. Голос ее сочился покорностью и вежливостью, вот только Хандан не верила ни одному ее слову. Ну, неужели ни Дефне Султан, ни Повелитель не видят лживое лицо рабыни? — В гареме говорят, что вы заболели, что господин зол на вас. — Благодарю, Долунай, — сжав руки в кулаки так, что ногти впились в кожу ладней, сказала Хандан Султан, улыбнувшись наложнице. В душе царила неприязнь, которая разгоралась все сильнее и сильнее, невыносимо глядеть на ту, с кем делил ложе твой любимый человек. — Со мной все в порядке, что касается султана… У нас все хорошо, — добавила она, думая о том, что именно говорят о ней в гареме. Вот ведь змеиное гнездо! — Хвала Аллаху, — сказала Долунай-хатун. — Я так и сказала, что любимица нашего султана Хандан Султан здорова и по-прежнему дорога господину. То, что Повелитель отправил Назрин-хатун сундуки с подарками ничего не значат, как и то, что велел готовить лошадей для конной прогулки, — говорила рыжеволосая наложница легкомысленно, она свалила в кучу все сплетни и производила впечатление глупого и недалекого человека. Вот только Хандан Султан ненавидела эту девушку, не желала видеть и слышать. — Можешь идти, хатун, — велела султанша. — И впредь не беспокой меня без позволения. — Как вам угодно, госпожа, — склонилась в поклоне Долунай, после чего покинула опочивальню. Хандан Султан откинулась назад, прислонившись спиной и головой к стене. В гареме говорят, что она больна, что попала в опалу. Когда же эти злые языки умолкнут? Повелитель отправил дары Назрин-хатун, и хочет отправиться на конную прогулку, но кого он позовет на нее? Хандан хотела бы верить, что ее. Но она не любила верховую езду, боялась лошадей. Значит, выбор султана падет не на нее. Осознание этого, рождало чувство разочарования и боли. «Назрин отлично держится в седле», — услужливо напомнил внутренний голос. Хандан подавила всхлип. Можно было подкупить конюхов, чтобы те подрезали крепления седла, хатун может упасть и свернуть шею. Понимая, что, возможно, это выход, султанша встала с тахты, подошла к сундуку с одеждой и открыла его, нашла мешочек с золотыми монетами. Прижав к груди мешочек, Хандан Султан мысленно взмолилась, чтобы все удалось. Не будет Назрин-хатун, и все наладится.***
— Аяз-паша отбыл в Топкапы? — спросила Бахарназ Султан у вошедшей в ее опочивальню служанки. Энже-хатун служила во дворце великого визиря всего три месяца, однако она хорошо выполняла обязанности и, что самое главное, умела делать массаж, который унимал боль. Бахарназ Султан страдала от болей в шее и в плечах, однажды Энже заметила, как султанша потирает шею и морщится от боли и предложила помощь. Сперва Бахарназ отнеслась к ее предложению настороженно, она не любила чужих прикосновений, особенно после замужества и ласок мужа. К тому же не хотелось, чтобы кто-то увидел на ее теле синяки, оставленные Аязом-пашой. Но в тот раз боль была невыносимой, султанша плохо спала всю ночь, и поэтому к боли в шее и в плечах прибавилась и головная боль. Бахарназ приняла предложение служанки, и та сделала ей массаж. К счастью, обнажать плечи и шею не пришлось, к тихой радости султанши. — Да, моя госпожа, — ответила Энже-хатун, которая принесла для Бахарназ шкатулку с украшениями. — Что желаете надеть сегодня? Обычно Бахарназ Султан не любила обвешивать себя драгоценностями, в отличии от той же Михрумах Султан, которая всячески подчеркивала свое знатное происхождение и родство с правившим султаном. Но в последнее время она хотела выглядеть ярче, хотела быть красивой в глазах конкретного человека. — Серьги с рубинами и браслет, — сказала Бахарназ Султан. — А ожерелье? — тут же живо поинтересовалась Энже-хатун, подняв на султаншу любопытный взор светло-карих глаз, что светились золотом. Госпожа приблизилась к зеркалу и взглянула на отражение рабыни. — Нет, оставим только серьги да браслет, можно прибавить к ним кольцо, — велела Бахарназ Султан. Она хотела бы надеть и ожерелье, но смысл в этом? Султанша носила закрытые платья со стоячими воротами и длинными, узкими рукавами из плотных тканей. До замужества она отдавала предпочтения тканям светлых оттенков, позволяла себе неглубокие вырезы, свободные рукава из тончайшего шелка, но брак с Аязом-пашой изменил все. Теперь Бахраназ скрывала свое тело ото всех. Точнее она скрывала отметины, что были чужеродны на ее теле. — Как вам угодно, — согласилась Энже-хатун. Девушка быстро нашла браслет из рубинов, кольцо и серьги. Бахарназ Султан убрала с плеча завитые в локоны черные волосы, позволяя Энже надеть ей серьги. Султанша поджимала губы, сожалея, что красота ее не столь явная и яркая, как у той же Энже. Но тем не менее в груди теплилась надежда и предвкушение перемен. Конечно, замужней женщине нельзя вести себя подобным образом, но впервые ощутив подобное чувство, Бахарназ не была способна противиться ему. — Чем занимается тетушка? — спросила Бахарназ Султан некоторое время спустя, когда она уже сидела на софе перед зеркалом, а служанка укладывала ее волосы в красивую прическу. — Михрумах Султан нездоровиться, — сообщила Энже, и новость вызвала у Бахарназ недоумение. Неужели тетушка может чувствовать недомогание, она была здорова и крепка, несмотря на прожитые годы. Временами Бахарназ Султан с горечью думала, что кто-кто, а Михрумах Султан переживет их всех. — Накануне она о чем-то говорила с Аязом-пашой, была чем-то очень недовольна, видимо, в этом и скрывается причина ее недомогания. Бахарназ Султан было безразлично, чем заняты султанша и великий визирь. Она знала, что они жаждут сместить падишаха и закрепить престол за Сулейманом, но из любви к брату закрывала на это глаза. Меньше знаешь, крепче спишь. Так говорила мать Бахарназ, Ясемин-хатун. — Иншалла, госпожа поправиться, — сказала Бахарназ Султан, но в ее словах не было искренности. Кого-кого, а тетушку она недолюбливала. — Аминь, султанша, — молвила Энже-хатун, украсив прическу молодой женщины маленькой золотой короны, что напоминала виноградную лозу. — Вы на рынок? — спросила служанка из любопытства. — Да, — кивнула Бахарназ Султан. — Хочу пройтись, купить ткани и украшения. — Можно послать слуг, — пожала плечами Энже-хатун. — К счастью, у меня все еще есть ноги, — с нажимом, ощутив раздражение, сказала Бахарназ Султан, с недовольством глядя в зеркало. От гримас скорби и гнева на ее лице появились первые неглубокие морщины. Они залегали между бровей, вокруг рта… Бахарназ Султан пыталась следить за мимикой, наносила на лицо маски и масла, но это не помогало. Она знала, что улыбка привлекает людей, вот только султаншу нельзя было назвать жизнерадостной особой. В ее жизни мало причин для радости. А улыбаться без причины, через силу, Бахарназ не умела, предпочитала дарить людям искреннее улыбки. — Я хочу навестить матушку на обратном пути, — сказала султанша негромко. — Как вам угодно, султанша. Энже-хатун, закончив работу, покинула опочивальню, а Бахарназ облачилась в темно-синий, в тон ее платью, плащ, надела на голову платок, после чего вытащила из сундука несколько мешочков с золотом. Она шла на рынок, возможно, действительно, что-то присмотрит для себя. На рынок ее сопровождала стража, отчего Бахарназ ощущала бессильную злость и ярость. Она редко оставалась одна, даже когда спала, рядом находились слуги, что давило на нее с каждым днем все сильнее и сильнее. Султанша ощущала себя птицей в клетке, хотелось вырваться на свободу и жить, как желает она. Но увы. Такова ее участь. Хотя, если подумать, до замужества она была счастливей и свободней. Над ней не довлела тень Аяза-паши, его всевидящее око не следовало за ней по пятам, не внушало трепет и омерзительное чувство страха. Она — султанша династии, это он должен ее бояться, но как бы Бахарназ не убеждала себя в этом, все бессмысленно. Она султанша династии, а он мужчина, мужчина, во власти которого ее жизнь, судьба и тело. Вновь и вновь память услужливо воскрешала в ее разуме воспоминания о проведенных вместе с мужем ночах. Омерзительные до тошноты прикосновения к нежной кожи, после которых хотелось запереться в хаммаме и тереть мочалкой кожу до покраснения. Но едва ли это спасало. Еще хуже было от его слюнявых поцелуев, от трения жесткой бороды об ее щеку, когда он осыпал ее поцелуями. Изо рта паши пахло гнилью и рыбой, и Бахарназ каждый раз ощущала такую дурноту, что ей казалось, будто она лишится чувств. А когда он ложился на нее, придавливая ее, слабую и хрупкую, своим весом, когда овладевал ею… Покачав головой, чтобы отогнать дурные воспоминания, султанша ощутила, как желчь подкатывает к горлу. Аяз-паша был отнюдь не нежен с ней, он так ласкал ее груди, что оставлял синяки на нежной коже. Паша был скор на гнев, мог ударить ее, но бил по телу, старался не попадать на лицу, чтобы слуги не заметили увечий. Бахарназ страдала и увядала в этом браке, жаждала свободы, но страх лишал ее разума. Место женщины рядом с мужем. Реальность такова, что свободой обладают лишь вдовы, но и они ограничены рамками общества. Бахарназ Султан шла по рынку, зная, что на расстоянии от нее держится стража. Султанша часто посещала рынок, и надеялась, что охрана не заметит за ней странностей, что об ее перемещениях не доложат мужу. Аяз ее убьет, если узнает. Но соблазн еще раз увидеть его был сильнее страха. Ханзаде Мехмед и ханзаде Шахин, с которыми она познакомилась, были приятными людьми. Оба брата наделены чувством юмора, умом и смекалкой. Но все же они разительно отличались. Шахин Гирей был авантюристом, любил играть с судьбой. Мехмед Гирей старался не подвергать себя опасности, вел себя благоразумно. Он часто был погружен в свои мысли, молчал, но этим нравился Бахарназ. Это делало его образ загадочным, окутанным тайнами, манящим. К тому же Мехмед Гирей был приятным собеседником. Как-то они столкнулись на рынке, совершенно случайно и разговорились. Он был начитан, хорошо образован, внимателен, вежлив и хорош собой. И он разговаривал с Бахарназ Султан, как с равной себе, как с мужчиной. Аяз-паша всегда подчёркивал в беседах никчёмность и глупость женщин. Сулейман, брат Бахарназ, был снисходителен и считал ее слабее себя. А Мехмед видел в ней равную. Бахарназ прокручивала в голове встречи с ханзаде, думала о нем почти всегда, и сама не поняла, как начала ждать встречи с ним. Мехмед Гирей любил гулять по городу ближе к полдню, он сам ей сказал. Пару раз они сталкивались на рынке. И теперь Бахарназ Султан шла на рынок с одной целью: встретить крымского ханзаде и поговорить с ним. Уж сильно опьянило чувство свободы рядом с ним. Наконец, Бахарназ Султан увидела Мехмеда Гирея у лавки с тканями. Мысленно поблагодарив Всевышнего, султанша поправила платок, чтобы тот надежно скрыл ее волосы и лицо, и приблизилась к лавке. Она окинула взором прилавок, встав на расстоянии от ханзаде Мехмеда. Подавив дрожь, охватившую тело, султанша начала сосредоточенно рассматривать ткани, делая вид, что не замечает ничего вокруг. — Госпожа, не ожидал вас здесь увидеть снова, — промолвил ханзаде Мехмед, и Бахарназ мысленно торжествовала, борясь с желанием посмотреть на него прямо. — Ханзаде, доброго вам дня, наши встречи становятся традицией, — улыбнулась Бахарназ Султан. — Вы правы, госпожа, — ответил мужчина, и султанша все же не совладала с собой, хотя до этого рассматривала разложенные на прилавке ткани, она повернула голову и встретилась взором с темно-карими глазами Мехмеда Гирея. Смущение овладело султаншей, и она порадовалась, что лицо ее скрыто платком. — Пытаюсь развлечь себя, пока брат не расстается с мечом, — сказал крымский ханзаде. — Неужели воинское искусство вас не прельщает? — спросила Бахарназ Султан с любопытством. Ей хотелось узнать о нем побольше. — Я владею мечом, госпожа, но только для того, чтобы защитить себя, — сообщил с улыбкой Мехмед Гирей, и эта улыбка понравилась Бахарназ Султан намного больше надменной ухмылки Шахина Гирея, который был в ее глазах помесью ядовитой кобры и лисы. Нет, Шахин Гирей был вежлив с ней, подружился с Сулейманом, который не стал бы водить компанию с плохим человеком, но все же было в нем что-то пугающее и отталкивающее. Мехмед был совсем другой. Открытый, благородный и честный, он улыбался искренне, и эти его можно было читать, как открытую книгу. — Впрочем, мне никогда не превзойти в этом деле брата, — улыбнулся Мехмед Гирей. — Девлет как-то сказал, что Шахин родился с саблей в руках, иначе его навыки не объяснить. — Девлет… Ваш старший брат, да? — осторожно спросила Бахарназ Султан и тут же обругала себя за любопытство. Собеседник ее помрачнел и нахмурился, видимо, участь старшего брата до сих пор жгла его душу. — Простите, если расстроила… — Ничего страшного, госпожа, — отведя взгляд, молвил Мехмед Гирей. –Он предал крымского хана, поднял восстание, но от этого Девлет не перестал быть мне братом. — Вы имеете право горевать, ханзаде, — сказала Бахарназ Султан. — Вы любили его. Я тоже дорожу памятью о своих ушедших близких, хотя смутно их помню. Султанша не лукавила. Она постоянно думала о том, как сложилась бы ее жизнь, если бы трон унаследовал шехзаде Абдулла, ее отец, если бы были живы Касим, Ильяс, Зеррин и Мелек. Еще со слов матери, Бахрназ знала, что у нее была сестра, Нилюфер, которую выкрала Атике-хатун, убившая шехзаде Ильяса. Какими они были, какими людьми бы стали? — Память — это то, чего не отнять, султанша, — сказал Мехмед Гирей, вновь посмотрев ей в глаза. — Временами она служит нам утешением, в другое время наказанием. К сожалею, они не могли общаться дольше, чем следовало. Бахарназ Султан до сих пор чувствовала, что за ней наблюдает стража. Увы, султанша не умела ловко путать следы и скрываться от наблюдателей, «путать хвосты», как Сулейман. Оставалось уповать, чтобы стража приняла золото и не рассказало о ее беседе с неизвестным мужчиной Аязу-паше, иначе ей придется тяжко. — Мне пора идти, была рада с вами поговорить, ханзаде. — Я тоже, султанша. Вы ликом своим осветили мой день, — проговорил тихо Мехмед Гирей и улыбнулся ей так, что на душе у султанши потеплело еще пуще. — Мы сможем еще раз увидеться? — Я не знаю, ханзаде, — сказала Бахарназ Султан и с тяжёлым сердцем пошла прочь, в ювелирную лавку. Нужно было купить какую-нибудь безделушку для отвода глаз.***
Лалезар-хатун покинула покои Хандан Султан с тяжелым сердцем. Безусловно, она была готова на все ради милосердной к ней госпожи, которая всегда была добра к тем, кто ей служит. Но все равно страх точил ее изнутри. Все же госпожа играют в престолы, а страдают в первую очередь их слуги. Белокурая служанка вошла в ташлык и оглядела наложниц, которые отдыхали после уроков и работы. Фаворитки султана Мехмеда, забытые им наложницы, сидели отдельно от простых хатун и смотрели на них с высокомерием. Наивные и глупые, они не понимали, что Повелитель о них даже не вспомнит, считали себя выше других только от того, что смогли попасть на ложе султана и утолить его жажду на некоторое время. Лалезар приметила Рухсар-хатун, черноволосую и темноглазую красавицу-итальянку. Девушка была известна вспыльчивым и гордым нравом, постоянно сплетничала, пыталась досадить соперницам за сердце султана. Она считала себя умной и хитрой, выше других наложниц только из-за знатного происхождения, не понимала, что в гареме все равны. Лалезар, будучи незнатного происхождения, дочерью рыбака, не любила таких людей. Впрочем, оно и к лучшему, что в гареме есть такие девицы, как Рухсар. Именно их руками можно все сделать. Одна Рухсар ничего не сможет сделать, но гордыня опасная вещь, стоит посеять ветер, как разразиться буря. Лалезар переживала за свою госпожу. Хандан Султан, любившая Повелителя до помешательства, не находила себе места из-за его увлечения новой рабыней. Никогда до этого Лалезар не видела госпожу в таком состоянии. Она с смотрела так затравленно, с такой болью в глазах, что жалость заполняла душу Лалезар. — На что ты готова ради меня? — спросила первым делом Хандан Султан, когда Лалезар вошла в опочивальню госпожи и поклонилась. — На все, моя султанша, — промолвила Лалезар-хатун, поправив завитые золотистые волосы. Она, действительно, была верна своей госпоже и привязалась к ней всей душой. Ради нее даже готова была переступить черту, взять на душу тяжкий грех: убить дитя султана Мехмеда, что спало под сердцем Долунай-хатун. Именно Лалезар добавила яд в напиток фаворитки, но ничего не вышло. К счастью, все подумали, что дело в естественной дурноте. Хандан Султан после этого стала тише и не покидала опочивальни, что тоже тревожило служанку. — Назрин-хатун, эта гадюка, что вьется около Повелителя, уговорила его отправиться на конную прогулку, — заговорила Хандан Султан. — Найди агу из конюшен, который сможет подрезать крепления, чтобы хатун упала и покалечилась. «Чтобы хатун умерла», — мысленно поправила госпожу Лалезар, и с изумлением посмотрела на султаншу. В какой момент она стала такой? Лалезар помнила Хандан Султан совсем другой: доброй, открытой, милосердной и честной женщиной. Неужели ради любви можно ступить на скользкий путь, потерять бессмертную душу? Назрин-хатун вполне может умереть. — Госпожа, прошу вас, не нужно, — взмолилась Лалезар, подойдя к султанше, что сидела на тахте. Она была сгорблена, кусала губы и обдирала кожу вокруг ногтей, как делала всегда в мгновения волнений. — Султан обо всем узнает и тогда нас всех казнят. — Пусть так, — в отчаянье вскрикнула Хандан Султан, подняв на Лалезар болезненный взор. — Я не могу на это смотреть, не могу! Назрин должна исчезнуть. Она хочет не покалечить, а убить — поняла Лалезар и тяжело вздохнула. Было страшно за себя и за госпожу. — Я помогу тебе бежать, если нужно будет, — сказала Хандан Султан. Лалезар не верила ей. — Султанша, думаю, нам нужно сперва подготовить почву, натравить на Назрин кого-нибудь, чтобы в случае чего этот «кто-то» отвечал за последствия, и никто не подумал на вас, — предложила Лалезар-хатун. — Сделай все, что нужно, я осыплю тебя золотом. Вспомнив разговор, состоявшийся утром, Лалезар составила примерный план действий. Оставалось уповать, чтобы все сработало и надеяться, что она нашла ключи от людских сердец, иначе все пропало. Лалезар села недалеко от фавориток султана Мехмеда, рядом с Айше-хатун, которая так и не прошла по золотому пути, поскольку перед встречей с султаном приболела. Девушка упустила шанс возвыситься, хотя, возможно, наоборот. Она была вполне довольна жизнью и не горевала из-за сорванного хальвета. Именно Айше сообщала Лалезар последние новости из гарема. — Шехзаде Мустафа заболел, — сообщила Айше-хатун. — Дильруба Султан не отходит от постели брата, отказалась покидать опочивальню, несмотря на рекомендации лекаря. Говорят, что султанша пригрозила слугам, что отрубит им руки, если те посмеют выставить ее из покоев брата. Повелитель не так давно отправился к сыну, его видели в коридоре. — Да пошел Аллах исцеление шехзаде Мустафе, — потупив взор, сказала Лалезар-хатун. — Бедный ребенок, видно, разлука с матерью, братом и сестрой подкосила его здоровье. — Аминь, Лалезар-хатун, — отозвалась Айше-хатун, и Лалезар, посмотрев по сторонам, заметила, что их беседа потихоньку привлекает внимание жадных до сплетен наложниц. — Похоже, господин не отправиться на конную прогулку вместе с Назрин-хатун, — притворно вздохнув, сказала служанка Хандан Султан. — Бедняжка расстроиться, впрочем ей будет полезно. — Хатун что-то сделала, раз ты так говоришь? — спросила Рухсар-хатун, для которой и был создан этот спектакль. — Она высокомерна, — пожала плечами Лалезар, и ощутила отвращение к себе. Назрин-хатун ничего ей не сделала, вела себя тихо и старалась не привлекать внимание. Хотя, как не привлекать, когда сам султан приходит в ее покои вечером и уходит рано утром? Никто из простых наложниц не был удостоен подобного внимания, никого он не осыпал золотом в таких количествах, не одаривал лаской и заботой. Да ей даже просторные покои выделили, хотя хатун не была в положении, как Долунай, не родила ни султанши, ни шехзаде. Пока не родила… Лалезар думала, что скоро они услышат благую весть, сколько ночей рабыня провела в объятьях падишаха? — Хатун не покидает своей комнаты и считает себя избранной, выше других, — шепотом сказала Лалезар-хатун, наклонившись к Айше. Рухсар не выдержала и пересела поближе. — Она ни с кем не подружилась, кроме Зухры, которая вьется вокруг и пытается урвать хоть толику внимания. К тому же… один ага слушал, как Назрин говорила, словно сделает из Повелителя раба, что избавиться от его фавориток и будет править миром рядом с ним! — Да кем она себя возомнила?! — вскрикнула Рухсар-хатун, взвившись на ноги. Зависть и обида разгорелись в ее душе подобно неистовому пожару. — Неужели Повелитель не видит ее истинное лицо? — Повелитель увлечен ею, — пожала плечами Лалезар. — И всем известно, что увлечение господина трогать нельзя. Пока он благосклонен к ней, она будет обладать таким могуществом, которого хватит, чтобы избавиться от нас всех. — Так дело не пойдет, — зашипела Рухсар-хатун и направилась прямиком к фавориткам султана Мехмеда, которые не слышали всего, что говорила Лалезар. На это и был расчет. Пусть они услышат обо всем из уст Рухсар, которая из-за гнева, обиды и злобы не видела дальше своего носа. Должно быть, она прибавит к словам Лалезар что-то новое, и из Назрин-хатун сделают то еще чудовище. Спустя некоторое время, когда Лалезар начала говорить с Айше-хатун о новых тканях, что на днях принесла торговка, в ташлык из своих покоев спустилась Назрин-хатун, облаченная в закрытое темно-коричневое платье с укороченной юбкой. Видимо, готовилась к конной прогулке. — Назрин-хатун! — громко позвала фаворитку султана Мехмеда Рухсар-хатун. — Куда торопишься? — спросила она, подойдя к остановившейся девушке. Лалезар лениво наблюдала за происходящим, удивляясь тому, насколько они различны. Рухсар была черноволоса, черноглаза, смугла, обладала красивым лицом и точенной фигурой. Назрин же выглядела как блеклая тень Рухсар-хатун, высокая, угловатая, со светлыми глазами, напоминающими мочалку да пятнистым лицом. И что в ней особенного? Та же Хандан Султан намного красивее, но почему-то Повелитель увлекся этой замарашкой. — На конную прогулку, — сдержанно ответила Назрин-хатун, выпрямив плечи и задрав подбородок. — Увы, придется тебе одной прогуливаться, — улыбнулась Рухсар с неприязнью на красивом лице. — Шехзаде Мустафа приболел, Повелитель сейчас рядом с сыном. — Иншалла, шехзаде поправиться, — сдержанно сказала Назрин-хатун, внимательно глядя на Рухсар-хатун. — В таком случае я займусь чем-нибудь другим. Назрин-хатун хотела обойти Рухсар, но та схватила ее за руку. Любимица султана Мехмеда замерла, выразительно глядя на ладонь Рухсар, что сомкнулась вокруг ее запястья. — Что тебе нужно? — спокойно спросила Назрин-хатун. Слишком спокойно. Отпусти меня. Лалезар не видела всего, но, кажется, Рухсар сильнее стиснула запястье соперницы, но по лицу Назрин ничего не понять, на нем застыла каменная маска, хотя ей, должно быть, как минимум неприятно, если не больно. — Ты можешь обманут господ, но не меня, — прошипела Рухсар-хатун в лицо Назрин, которая была выше нее, но казалась тоньше и слабее. Назрин попыталась вырваться, толкнула наложницу, та толкнула ее в ответ, и Назрин осела на пол. Раздался стук коленей о пол. Лалезар подумала, что это, должно быть, больно. Однако вновь Назрин-хатун не подала виду, не показала эмоций. Лалезар-хатун внимательно следила за происходящим, как и рабыни, находящиеся в ташлыке. Но никто не спешил вмешиваться. Все молчали и смотрели на развернувшееся представление. Назрин-хатун все больше и больше не любили из-за столь очевидной привязанности падишаха, а Лалезар своими речами лишь раздула искру в костер. Назрин-хатун тем временем хотела подняться, но не успела, поскольку Рухсар, перейдя все границы допустимого, наступила ей на руку. Сильно и, должно быть, болезненно, но снова на лице Назрин не появилось болезненных эмоций. Вот это выдержка, хатун привыкла к боли. — Рухсар, прекрати, — поняв, что следует вмешаться и тем самым обезопасить себя, отвести подозрения, сказала Лалезар-хатун, встав с тахты. Она, поправив светло-зеленое платье из не очень дорогой ткани, приблизилась к соперницам. — Ты перегибаешь палку, вредя любимице султана Мехмеда. Он будет недоволен. Упоминание падишаха подействовало отрезвляюще. Рухсар отошла от Назрин-хатун, и Лалезар протянула руку наложнице, чтобы помочь ей подняться, но Назрин встала сама. — Спасибо, — молвила девушка, потирая руку. После чего она поспешила уйти в свои покои. Лалезар глядела ей вслед и подумала о том, что ей жаль Назрин-хатун. Сама того не понимая, угодила в змеиное гнездо, где каждая мечтает оказаться на ее месте. У нее жалование фаворитки султана, господин одаривает ее лаской, вниманием и подарками, выделил для нее комнаты. Конечно, и Лалезар завидовала наложнице султана, но она предпочитала быть в тени. Путь султанш и наложниц — это путь борьбы и страха, Лалезар же жаждала спокойной жизни. — Уползала гадюка в свою нору, — зло процедила Рухсар-хатун.***
Назрин-хатун ворвалась в свои покои, прижимая к груди руку, на которую посмела наступить Рухсар-хатун. Конечность болела не сильно, но приятного все равно мало. Да как она посмела, проклятая змея напасть на нее?! Что она ей сделала?! Ответов на вопросы не было, что рождало чувство бессилие. Раньше было проще: если на тебя бегут с обнаженным мечом, значит хотят убить, значит, этот человек враг. В гареме же это правило не действовало. В гареме законы царили другие, все друг друга ненавидели, все лгали, все льстили в лицо, а за спиной плели интриги. Назрин все меньше и меньше нравилось это место. Ее раздражали наложницы султана, все красивые, как на подбор, яркие и прекрасные. Они были образованны, их годами учили, как ублажать господина, как нравиться ему. А ее, Назрин, к этой роли никто не готовил. Как она вообще смогла привлечь его внимание? Назрин-хатун, которой доносила сплетни Зухра-хатун, знала, что у Повелителя, когда тот еще был шехзаде, была любимая жена, которую жестоко убили наемники во время атаки на Топкапы. По слухам та султанша владела мечом… Назрин, узнав об этом, испытала досаду. Она привлекла его только из-за умения обращаться с оружием, из-за сходства с покойной женой. Но, в конце концов, султанша та давно мертва, а она, Назрин, жива и здорова. Девушка понимала, что ее положение шаткое. Что она живет в относительной безопасности только благодаря Повелителю, значит, нужно сделать все, чтобы он не забыл о ней. Но, проклятье, у него столько рабынь, красивых, покорных, умных… Назрин, зная, что господин ценит умных людей, попросила его найти для нее учителей для индивидуальных занятий. Господина ее просьба порадовала, Назрин видела это. «Хочу много знать, чтобы больше говорить со своим Повелителем», -сказала Назрин накануне, нежась в объятьях падишаха. Хатун, взяв себя в руки, подошла к столу, на котором лежала книга, любимая книга султана Мехмеда, сборник стихов. Повелитель принес ее в опочивальню и иногда читал ей перед сном стихи. Назрин засыпала под звук его голоса, который ее успокаивал и внушал чувство безопасности. Только рядом с султаном Мехмедом она ощущала, что ей ничто не угрожает, никто не посмеет ее тронуть, ибо кто пойдет против льва? Их конная прогулка сорвалась. Ягмур Султан, должно быть, огорчилась. Султанша нравилась девушке. Она единственная, кто не избегал ее общества и не глядел с насмешкой или неприязнью. Назрин нравилось учить султаншу владеть мечом. Пока деревянным, но все же… Ягмур Султан была хорошей девочкой, доброй, открытой, смешной… Назрин ловила себя на мысли, что хотела бы иметь такую дочь. Райхан Султан очень с ней повезло. После ужина стража объявила о приходе Повелителя. Назрин, которая снова пыталась вышивать, поднялась с тахты и склонилась в поклоне. Она все еще была в голубом платье, которое было простым и удобным. Почти удобным. Назрин было непривычно в столь длинном наряде. Да и без меча на талии она ощущала себя скверно. — Мой султан, — поклонилась девушка. Падишах подошел к ней и, взяв ее лицо в свои большие ладони, коснулся губами ее губ. — Я скучала по вам весь день, — сказала Назрин, когда он прервал поцелуй. Краска бросилась ей в лицо, когда она глядела в его серые глаза. Повелитель был солнцем для многих в этом дворце, но оно светило лишь для нее. Хотелось, чтобы так было всегда. — Я тоже, — улыбнулся султан кончиками губ. Он провел рукой по ее светлым волосам и прижал к себе хрупкий стан наложницы. Назрин прикрыла в блаженстве глаза. В его объятьях было так хорошо, спокойно. — Как шехзаде Мустафа? — спросила наложница у султана, некоторое время спустя, когда они вдвоем разместились на тахте, и она нежилась в его объятьях. — Он захворал от тоски. Лекарша присмотрит за ним, — сообщил падишах, обеспокоенно хмурясь. Назрин чувствовала, как он напрягся, и погладила его грудь, словно утешая. — Жалко его, — вздохнула девушка. — Такой маленький, а уже разлучен с матерью, — говорила она, положив голову на грудь султана. Назрин слушала успокаивающий стук его сердца и ощущала сети дремоты. В последние дни она почему-то быстро уставала. — Таковы традиции, — ответил Повелитель. — Когда шехзаде уезжает в санджак, его мать едет с ним, чтобы оберегать его на пути к трону. — Но разве наследник престола не шехзаде Осман? — спросила Назрин из любопытства. — Все сыновья имеют равные права на трон, — сообщил султан Мехмед. Назрин хотела спросить, как такое возможно, они же разных возрастов, но придержала язык. Она не хотела думать, что будет, когда его не станет. Не хотела представлять мир без него. Девушка посильнее прижалась к господину и закрыла глаза. Она ощутила прикосновение шершавых от сабли пальцев к своей руке, на которую наступила Рухсар и напряглась. — Что это? — спросил резко падишах. Назрин распахнула глаза и взволнованно взглянула на господина, который испытующее глядел ей в лицо, требуя ответа. Фаворитка сперва хотела рассказать о произошедшем в гареме, но потом подумала, что у господина и без нее много проблем. На нем целое огромное государство, которым он управляет. Зачем ему ее проблемы? Она как-нибудь справиться, в конце концов убивала и мужчин. — Я упала, споткнулась, — ответила девушка, глядя в глаза мужчины. — Не замечал за тобой неуклюжести, — с сомнением промолвил султан Мехмед. — Это все из-за платья. Никак не привыкну к этим длинным юбкам, — пожаловалась Назрин-хатун и потеребила подол платья. Она насупилась, сожалея, что не может ходить в той одежде, в которой желает. Ответом ей послужила улыбка господина.