***
Сентябрь 1602 года. Османская Империя. Конья.
Рынок напоминал муравейник. Едва они завернули к рядам, как на шехзаде Махмуда тут же обрушился шквал различных запахов. Возможно, по отдельности они не были столь омерзительны, но вместе составляли гремучую смесь, от которой становилось дурно. Шехзаде на мгновение пожалел, что решил пройтись пешком и оставил лошадь в одном из закоулков. — Как видите, шехзаде, на рынке много торговцев, — говорил лала Аскар-паша, который до приезда шехзаде Махмуда в Конью был сандажк-беем провинции. Теперь паша служил ему наставником, и Махмуд уже питал к нему неприязнь. Во взгляде Аскара-паши было снисхождение, он глядел на него, как на ребенка, ничего не знающего и глупого. Да, куда уж ему, семнадцатилетнему юноше, до убеленного сединами паши. — Город процветает, — говорил Аскар-паша, с трудом поспевая за размашистым, широким шагом шехзаде Махмуда. — С канализацией явные проблемы, — промолвил шехзаде Махмуд негромко. Он не волновался о своей безопасности, но количество людей напрягало. Слишком много, слишком близко к нему. Вдруг кто-то узнает его и решит навредить? В суматохе, царившей вокруг, любой может вонзить под ребра кинжал. Да, кинжал, помереть в цвете лет, будучи наследником престола от простого ножа, было унизительно. Шехзаде знал, что принял все меры для своей безопасности. За ним следует охрана, да они держатся на расстоянии и рассредоточились в толпе, но все же. К тому же под кафтаном у него доспехи, и кинжал привязан к запястью… — Как давно был ремонт канализации? — спросил Махмуд у лалы, обратив на него взор зеленых глаз. — Наш государь, будучи санджак-беем, многое сделал для города, велел чистить канализационные стоки, отремонтировал дороги, построил больницу, — перечислял Аскар-паша, и Махмуд подумал, что после этого, похоже, благоустройством города никто не занимался. Шехзаде понял, что у него очень много дел. Для начала проверить все траты санджака, паши совета ему не очень-то пришлись по вкусу, все лебезили и заискивали. Насух-паша вовсе преподнес ему подарок: меч с золоченной рукоятью. Конечно, Махмуд был падок на красивые вещи, но помимо воли у него появилось подозрение, что это неспроста. Уж не задобрить его хотят? Шехзаде Махмуд подошел к торговцу, что складывал в сундуки товар. Был вечер, и многие спешно сворачивали торговлю. Взор шехзаде зацепился за брошь в форме тюльпана. — Добрый вечер, эфенди, я хочу приобрести ту брошь, — указав на украшение, сказал шехзаде Махмуд, который никогда не имел дела с торговцами. Отец не брал его с собой на прогулки по городу, этой чести был удостоен только шехзаде Осман. Торговец назвал цену, и шехзаде Махмуд снял кошель с пояса и отсчитал необходимое количество монет. — Благодарю, эфенди, — молвил Махмуд. — Все ли благополучно в городе? — спросил он. — О, эфенди, Якуб никому покоя не дает, — пожаловался торговец. Шехзаде выразительно взглянул на Аскара-пашу. — Кто это? — спросил шехзаде Махмуд, обращаясь то ли к лале, то ли к торговцу. — Владелец таверны, господин, — ответил, прочистив горло, Аскар-паша. Даже в вечернем сумраке было заметно, как он побледнел, глядя на шехзаде. — Что-то мне подсказывает, что он не просто владелец таверны, — процедил Махмуд, прищурив взор. Он смотрел на Аскара-пашу, сожалея, что не может приставить к его глотке кинжал и вытрясти всю правду, какой бы она ни была. Опыт подсказывал, что люди с кинжалом у шеи лгут редко. Но подобный способ ведения дел не понравится ни матушке, ни отцу. Впрочем, султан Мехмед мог казнить и за меньшее, но он-то падишах. — Якуб собрал вокруг себя шайку недостойных мужчин, который вредят народу, эфенди, — промолвил торговец, который торговал тканями рядом. Шехзаде Махмуд обратил взор на него. — Они требуют с нас дань, а если отказываешься платить, то жди беды… Басим-эфенди отказался платить, у него была мастерская, он делал глиняную посуду и продавал ее. Так два месяца назад эти нечестивцы сожгли лавку. — Вы жаловались Аскару-паше? — спросил шехзаде Махмуд, в душе которого разгоралось неистовое пламя. Пламя, которое было опасно для всех. — Писали жалобы и в совет, отправляли гонца в столицу, пытались сообщить обо всем кадию, но гиблое это дело, — покачал головой торговец с горечью. — Страшно на улицу выходить. — А еще какие-то события были? — спросил Махмуд, хмурясь. — Месяц назад нашли в одной из подворотен тело девушки, ее никто не опознал, да и как это возможно сделать? — зашептал, подавшись вперед, ага, у которого Махмуд купил брошь. — Глаза у бедняжки выколоты, одежда разорвана, а на теле живого места нет. Говорят, над ней надругались. — Таких случаев было несколько, — хмуро заметил второй торговец. — Я своим дочерям запретил покидать дом без меня. Жить страшно. А вы откуда будете, что интересуетесь? — Мы с отцом, — заговорил Махмуд и бросил выразительный взгляд на Аскара-пашу, чтобы тот не смел открывать рта, — приехали из Манисы. — О, Маниса, чудесный город, — улыбнулся торговец тканями. — Вот там действительно царит мир и порядок, властвует закон. — Не удивительно, санджаком управляет шехзаде Осман, да благословит его Аллах. Говорят, что шехзаде быстро навел порядок в Манисе. Лично казнил пару насильников и воров, — вторил ему второй торговец. — Шехзаде Осман всегда прислушивается к простым людям. Иншалла, он унаследует царство от отца. Шехзаде Махмуд ощутил помимо воли раздражение. Конечно, он любил всех своих братьев, но о талантах шехзаде Османа говорили повсюду, временами ему казалось, что братец собрал вокруг себя армию поклонников, заплатил им и те, разъехавшись во все стороны империи, славили его имя. Или Ханзаде Султан постаралась, она вполне могла такое провернуть. — Вы можете сообщить обо всем шехзаде Махмуду, — промолвил Махмуд и испытал противоречивые чувства, говоря о себе. Было непривычно. — Махмуд юнец, — покачал головой торговец украшениями из недрагоценных камней. — Наверняка он даже не начал заниматься делами санджака, сидит в своих покоях, хлещет вино да наслаждается обществом наложниц, как его братец Ферхат. Вот уж не повезло Повелителю с сыновьями. Иншалла, трон унаследует Осман или Джихангир, они дети Гюльбахар Султан. Госпожа всегда помнила о простых людях и помогала им, и дети ее такие же, как она. — Да, да, — говорил эфенди, продающий ткани. — Гюльбахар Султан была доброй женщиной, жаль, что она так мало прожила. Но, к счастью, ее дети здравствуют, и с ними нас ждет великое будущее, в отличие от того же шехзаде Махмуда… Я слышал, все дети Халиме Султан, этой ведьмы, жестоки и кровожадны. Говорят, что шехзаде Махмуд убил наложницу, и его сестра Дильруба помогла ему спрятать тело. Махмуд удивленно вскинул брови. Как интересно. Дильруба, будь это на самом деле, побежала бы к матушке. Она часто ябедничала на него в прошлом. — Не боишься, эфенди, что твоя речь дойдет до шехзаде Махмуда? — спросил шехзаде с ухмылкой на губах. Ему было трудно улыбаться, когда в душе бурлило негодование. Значит, его считают слабаком, которого интересуют только развлечения. К тому же он, по мнению людей, кровожадное чудовище, убивающее наложниц. А как отзываются о Халиме Султан? Да и образ Дильрубы в глазах народа не очень справедливый. Конечно, его сестра не ангел, но и шайтана из нее делать не следует. И откуда эта гнусная ложь? — Сильные мира сего не спускаются на грешную землю, — промолвил собеседник шехзаде. Беседа оставила противоречивые впечатления. Шехзаде Махмуд продолжил путь, пребывая в своих мыслях. Да, ему предстоит большая работа. Нужно сделать все, чтобы и его считали достойным сыном. Но больше всего, конечно, хотелось, чтобы так считал падишах. — Шехзаде, не слушайте этих глупцов, — молвил Аскар-паша, с трудом за ним поспевая. — Они лгут и не краснеют. — Почему мне не сообщили о Якубе? — вопросил Махмуд, игнорируя слова лалы. Гнев тлел в душе, и Махмуд тщетно пытался его затушить. Внезапно на него налетел мальчишка, который тут же отскочил и извинился. Махмуд не обратил на него внимания, хотя столь близкий контакт удивил его. Мальчишка поспешил прочь и скрылся в толпе. Шехзаде Махмуд продолжил путь, наблюдая за спешащими кто куда людьми. Внимание его привлек старик, просивший милостыню. Юноша подошел к нему и потянулся за кошельком, висящим на поясе, и замер. Кошелька-то не было. Махмуд в ярости огляделся по сторонам, пытаясь найти взглядом мальчишку-вора, что обокрал его. — Вот ведь шайтаново отродье, — выругался шехзаде, чувствуя, как злоба выливается в жилы. Подумать только, его обокрали на рынке города, в котором он служил наместником! Позор, да и только. Толпа людей, этот муравейник, в котором туда-сюда сновали воришки, стали размытым пятном, настолько велика стала ярость шехзаде Махмуда. Он наведет здесь порядок, и никто больше не будет страдать от беззакония. — Возвращаемся во дворец, — приказал шехзаде Махмуд, понимая, что должен все тщательно обдумать. Будь его воля, он бы отрубил всем ворам пальцы, велел бы отрезать уши и носы, а насильников и убийц перебил бы, как крыс. Но такие меры могут, во-первых, не всем понравиться, во-вторых, пострадать могут невинные. Нужно обойтись малой кровью. Страдать должны только преступники. После неприятного инцидента в городе шехзаде Махмуд тщетно пытался обуздать свою ярость. Как паши совета провинции могли умолчать о разгулявшейся в городе преступности?! Да его, шехзаде, обворовали. Если такое царит на улицах города, административного центра санджака, что происходит за его пределами? Представить страшно. Шехзаде Махмуд, сбросив с себя темно-зеленый кафтан, метался по покоям, заложив руки за спину. Он невольно повторял жесты султана Мехмеда III и удивлялся себе. Интересно, что чувствовал его отец, будучи шехзаде, как он себя вел? Что-то подсказывало Махмуду, что отец лично бы поймал воришку, что стащил его кошелек, и убил бы в назидание подданным, без суда и следствия. Да и с разбойниками, убийцами и насильниками он не стал бы манерничать. — Шехзаде. — В опочивальню вошел Гедиз-ага, хранитель покоев шехзаде Махмуда, которого к нему приставил Давуд-ага, глава дворцовой стражи. Конечно, шехзаде Махмуд сожалел, что Давуд-ага сам не смог взять на себя ответственность за его покои, но уповал, что Гедиз-ага будет верен ему, как и Давуд. — Халиме Султан пришла вас навестить. — Проси, — вздохнул Махмуд, подходя к столику, на котором стоял кувшин с вином и кубок. Он наполнил кубок. — О, Аллах, Махмуд, хотя бы при мне не пей эту гадость, — процедила Халиме Султан с нотками презрения в голосе. Шехзаде Махмуд тяжело вздохнул, закатил глаза, но все же поставил наполненный до краев кубок на стол. Он посмотрел на вошедшую мать и нахмурился, думая о том, что матушка, кажется, тоже пребывает в недобром расположении духа. Оставалось уповать, чтобы они не поссорились. Мать и сын были похожи нравами, оба не могли уступать, из-за этого у них возникали споры и конфликты. — Как прошла вылазка в город? — спросила Халиме Султан, прохаживаясь по главным покоям так, словно они принадлежали ей. — Все-то вы знаете, мама, — ехидно заметил шехзаде Махмуд, глядя на то, как Халиме Султан с удобством размещается на тахте, придерживая юбки изумрудно-зеленого платья, расшитые золотом. — Разумеется, знаю, сынок, — сказала Халиме Султан с нажимом, давая понять, что от ее всевидящего ока ничто не скрыть. Шехзаде Махмуда временами такая опека раздражала, ему не пять лет, ему семнадцать, а матушка все трясется над ним, как наседка. — Как прошла прогулка? — вопросила она вновь. — Сносно, — ответил Махмуд, не желая с матерью обсуждать дела санджака. Он справится сам, в конце концов, это он учится управлению провинцией, а не его валиде. — Вы хорошо устроились? — решив увести беседу в иное русло, спросил Махмуд, садясь на тахту рядом с матерью. — Да, — ответила султанша. — Покои не так просторны, как в Топкапы, да и ремонт в них давно не делали, но сносно… — Уж извините, валиде, — пожал плечами шехзаде Махмуд в ответ на жалобу матери. — Вы вольны обстраивать дворец, как пожелаете. — Да, об этом я и хотела поговорить, — вздохнула Халиме Султан, глядя в глаза сына. Тот напрягся, гадая, что за проблема возникла. — Крыша прохудилась и течет, где-то не застеклены окна, а зима, между тем, близко. В гареме нужно сделать ремонт, иначе наложницы начнут болеть в скором времени. — Можете взять из казны столько средств, сколько потребуется для ремонта, но без расточительства, — сказал шехзаде Махмуд устало. Он утомился за день и хотел отдохнуть. Ответственность давила на плечи, но тем не менее она казалась ему приятной. — Да, по расходным книгам, десять лет назад во дворце делали ремонт, вот только я результата не увидела, — сообщила Халиме Султан. — Думаете, что кто-то смеет воровать? — уточнил шехзаде Махмуд. Ответом ему послужил кивок матери. — Надо бы найти этих крыс и утопить, — заключил он и заметил, как вздрогнула и побледнела его мать. — Вы хорошо себя чувствуете? — Я в добром здравии, шехзаде, — ответила Халиме Султан. — Это от усталости, я третий день вчитываюсь в расходные книги и никак не могу свести концы с концами. — Как знакомо, — покачал головой шехзаде Махмуд. — Махмуд, лев мой, — встав с тахты, заговорила Халиме Султан, и юноша напрягся. Что она от него хочет? — Мы давно не проводили время вместе. Приходи завтра ко мне в покои на завтрак. Амаль тоскует, ей итак непросто… Упоминание сестры, что тяжело перенесла разлуку с младшими братьями, сестрой и отцом, растопило сердце шехзаде Махмуда. Он знал, что Амаль Султан не покидает своих новых покоев, пишет письма в столицу для отца, братьев, Ахмеда и Джихангира, и Ягмур Султан. Махмуд хотел навестить Амаль, но каждый раз терялся в ворохе срочных дел. — Как вам угодно, мама, — согласился шехзаде Махмуд. — И Дидар пригласите. Вспомнив про беременную фаворитку, что должна подарить ему первого ребенка, сына или дочь, юноша ощутил еще больший укол совести. Дидар была в положении и теперь они не могли делить постель, да и не до того было шехзаде. Он отправил наложнице сундук с подарками, но навестил ее только в первый вечер после приезда в санджак. Она, должно быть, опечалена. Халиме Султан покинула покои сына, что после ухода матери вновь надел кафтан и, выйдя из опочивальни, направился в гарем. Пока у него было лишь две наложницы, и Халиме Султан, чтобы избежать склок, поселила Дидар-хатун и Махпейкер-хатун в разные комнаты. Войдя в гарем, шехзаде Махмуд ощутил обращенные на себя восторженные взоры наложниц, которые тут же зашушукались и начали улыбаться ему. Они выстроились в ряд и склонились в поклонах, но, проходя мимо них, Махмуд ощущал на себе их взгляды, полные надежд. Поднявшись на второй этаж, шехзаде спросил у проходящего мимо евнуха, в которой из комнат живет Дидар-хатун, и вошел в нужную комнатушку. Дидар-хатун сидела спиной ко входу на подушке, склонившись над столом. Раздавался скрип пера, и Махмуд замер, глядя на девичью фигурку. Черные, завитые кольцами волосы, ниспадали по хрупким плечам, скрытым тканью зеленого платья… Нурбану… Но наваждение улетучилось, стоило девушке поднять голову и спросить: — Алие, это ты? — Дидар-хатун повернулась станом к шехзаде и, увидев его, пискнула. Она хотела взвиться на ноги, но шехзаде Махмуд махнул рукой, ощущая болезненную досаду. Он бы многое отдал, чтобы на месте Дидар была другая девушка, желанная, любимая и самая дорогая для него, Нурбану. Одновременно с этим Махмуд ощущал давление совести. Дидар-хатун влюблена в него по уши, и Махмуд жалел ее и не хотел причинять ей боль холодностью. Шехзаде Махмуд приблизился к фаворитке и, склонившись, поцеловал ее в лоб, провел ладонью с перстнем на безымянном пальце, подарком отца, по смуглой щеке девушки. Та широко и ясно ему улыбнулась, а в карих глазах царило обожание и восхищение, от которого Махмуду было неловко. — Что ты пишешь? — спросил Махмуд ласково. Девушка, ойкнув, поспешила спрятать лист под раскрытую книгу. — Пытаюсь писать стихи, — ответила она, покраснев. Шехзаде сел рядом с наложницей, на свободную подушку. Он смотрел ей в лицо, понимал, что она хорошая, добрая и честная девушка, достойная любви, но в сердце его было тихо-тихо. Он не любил ее, хотя пытался полюбить вот уже четыре месяца. Но сердцу, похоже, не прикажешь. — Но они не так уж и хороши. — Уверен, ты овладеешь стихосложением и станешь мастерицей слова, — льстиво улыбнулся шехзаде Махмуд, желая сделать наложнице приятно. — Благодарю, — густо покраснев, смущенно улыбнулась Дидар-хатун. — Я теперь не могу быть с вами, да? — спросила она немного погодя, отведя взор подведенных краской глаз. — Ты носишь моего ребенка, мое сокровище, Дидар, — заговорил шехзаде Махмуд, тщательно выбирая слова. — Дитя, что под твоим сердцем, хрупкое и слабое, я не хочу ему навредить. — Значит, у вас будут другие наложницы, — обреченно сказала Дидар-хатун очень тихо, едва слышно, но шехзаде ее услышал. В карих глазах начали собираться слезы, но девушка упрямо их сдерживала. — Махпейкер-хатун очень красива. Шехзаде Махмуд поджал губы, вспомнив о рабыне, что ему подарил шехзаде Осман. Да, она была красива, но в ней не было искры, она не вызывала в душе пожар, как это было с Нурбану. Махмуд утолил похоть и отослал девицу, он и не вспомнил о ней, если бы не Дидар. — Красивых много, такая как ты — одна, — сказал шехзаде Махмуд, обняв наложницу за плечи и прижав к себе. Он лгал ей, лгал, лишь бы свернуть эту тему. Дидар стала ему родной, по-своему дорогой, но ее он не любил. — Тебя никто не заменит, Дидар, помни об этом. Они некоторое время провели вместе, наслаждаясь обществом друг друга. Точнее, наслаждалась его обществом Дидар-хатун, а Махмуд позволял ей это делать. Затем, пожелав фаворитке доброй ночи, Махмуд покинул этаж фавориток, прошел мимо притихшего гарема… Идя по коридору на мужскую часть дворца, юноша вдруг замер, услышав приглушенный писк. Сперва он подумал, что ослышался, но писк повторился. Последовав на звук, шехзаде подошел к запертой, на первый взгляд, двери. Толкнув ее, юноша понял, что та не заперта, и вошел в помещение, в котором хранилось грязное белье. Свет факела освещал пространство, но освещал недостаточно. — Кто здесь? — вопросил женский голос. Махмуд нахмурился, услышав его, а затем увидел и его обладательницу. У стеллажа стояла невысокая девушка с темными волосами. — Не бойся, — сказал Махмуд, пытаясь понять, что забыла хатун в комнате с грязным бельем. Писк повторился. — Что там у тебя? — спросил он, увидев, что хатун прижимает к груди какую-то тряпку, в которую явно что-то завернуто. Он шагнул к наложнице, но та отшатнулась от него, с ужасом глядя на него. Махмуд замер, сперва дивясь такой реакции, а затем он столкнулся взором с зелеными глазами, что мерцали подобно звездам на ночном небе. В тусклом освещении ему показалось, что на него смотрят глаза Нурбану Султан. Усилием воли переведя взор на сверток, что хатун прижимала к быстро вздымающейся груди, шехзаде вскинул брови. Это… котенок? Да, маленький черный котенок. — Ты знаешь, что животных нельзя держать во дворце? — спросил он, и девушка покачала головой. — Откуда он у тебя? — Нашла во время прогулки, — сказала хатун. — Он такой маленький, мне стало его жалко. — Девушка погладила котенка по голове, и Махмуд вспомнил кошку Дефне Султан, подаренную ей кем-то из визирей. Та кошка по прозвищу Царица была белой, но она исчезла из дворца. Наверное, погибла. — Действительно маленький, — заключил шехзаде Махмуд. — Что хочешь с ним делать? — Выходить, конечно же, — ответила хатун, не поднимая на него глаз. Кажется, она не осознавала, кто перед ней. Наверное, не думала, что в коридорах дворца можно встретить шехзаде… — А знаний хватит? Девушка энергично закивала головой, отчего ее волосы, то ли русые, то ли черные, распустились из простой прически. Завитые пряди обрамляли круглое лицо наложницы, но та даже не представляла, насколько хороша… — Вы не расскажете никому? — спросила хатун, продолжая баюкать котенка. Она снова подняла взор на шехзаде, и тот ощутил, как душу пронзают тысячи стрел. Какие яркие, необычные глаза, как у Нурбану. — Не расскажу, — усмехнулся Махмуд. — Как тебя звать-то? — Ульфат, — ответила девушка. — А вас? — спросила она. — Басим, — сказал шехзаде и изумился, с чего он решил скрыть свое имя? Но это к лучшему. Обычно люди, если узнавали, кто перед ними, начинали лгать, прятали истинные чувства, а Махмуду хотелось лучше понять эту девицу. — Вы евнух? — спросила Ульфат-хатун, продолжая ворковать над котенком. Махмуд невольно подумал, что девушка будет хорошей матерью, что у нее широкая и светлая душа. Человек, любящий животных, не может быть плохим. Так говорила матушка. — Да, — усмехнулся Махмуд. — Ты кормила его? — спросил он негромко. — Пыталась дать ему суп, но он не смог его есть, — ответила Ульфат-хатун. — Он слишком мал, ему нужно молоко, — промолвил шехзаде Махмуд. — Где его взять? Нам не дают молоко, а на кухню я боюсь пробираться, — покачала головой Ульфат-хатун и удрученно вздохнула, взор ее наполнился печалью. — Я понимаю, что он чувствует, — сказала она немного погодя. — Он голоден. — Котенок, действительно, начал посасывать мизинец наложницы. — Я помню, как хотелось есть, когда нас везли в этот османский ад, хотя нет… пить хотелось больше. — Я могу помочь достать молоко, — сказал Махмуд, печаль в глазах едва знакомой ему наложницы почему-то произвела на него впечатление. — Правда? — спросила Ульфат-хатун с надеждой, шехзаде кивнул. — Подожди здесь, — велел он и покинул бельевую. Шехзаде позвал слугу, что шел, очевидно, в свою комнату в гареме. Молодой евнух поклонился ему и выжидающе замер, ожидая приказа. — Принести стакан теплого молока сюда, немедленно. Через некоторое время приказ был исполнен. Махмуд забрал из руки аги стакан и, сказав, чтобы тот держал язык за зубами, вернулся в бельевую. Ульфат-хатун сидела на мешке с грязным бельем, она по-прежнему, как ребенка прижимала к груди полотенце с котенком и даже тихо напевала ему песню на незнакомом Махмуду языке. — Вы принесли? — спросила она, увидев Махмуда, улыбка расцвела на ее губах. — Спасибо! — излишне радостно и эмоционально вскрикнула Ульфат. Как мало человеку нужно для счастья, просто поразительно. Шехзаде Махмуд некоторое время глядел на то, как наложница бережно макает мордочку котенка в молоко так, чтобы оно не попадало ему в ноздри, как воркует над ним и улыбается довольной и абсолютно счастливой улыбкой. Доброта красила Ульфат-хатун намного сильнее драгоценных украшений и ярких нарядов. Глядя на наложницу, что возилась с животным, Махмуд подумал, что хочет, чтобы этот свет светил лишь для него одного. Ульфат-хатун была очаровательна в своей простоте и доброте. Не всякая девица готова запачкать руки.Амасья. Османская Империя. Сентябрь 1602 года.
Его мутило. Тошнота подкатывала к горлу, но шехзаде Ферхат усилием воли ее подавлял, понимая, что не может опозориться еще больше. Особенно сейчас, когда перед ним стояли подданные империи, подданные его отца-султана, которые разнесут вести по всей империи. Блуждающий по главной площади города, находящейся в аккурат перед дворцом санджак-бея, взор скользил по толпе людей. Лица были разные, пухлые, круглые, овальные, худые. Мужчины, женщины в объемных балахонах, скрывающих лица. Ближе к нему, ближе к знати, находились власть имущие те, кто мог занять или выкупить подходящие места. Дальше, уже за главными воротами, вдоль которых стояла стража из корпуса янычар Амасьи, заняли место бедняки. Стоял гвалт, все пытались занять место поудобнее. И зачем все эти люди собрались здесь? Они сошлись со всего города, словно на представление, но разве было что-то хорошее в казни? В первой казни, что должна состояться по приказу шехзаде Ферхата. Шехзаде должен казнить предателя лалу Хаджи-пашу, что посмел брать взятки и обещать государственным мужам места в совете провинции. «Ты должен ощущать тяжесть власти уже сейчас, сын мой, должен нести ответственность за каждое принятое решение. У тебя не должно быть слабостей и страхов, а меч твой должен познать кровь врагов и предателей, иначе ты не сможешь вести за собой людей. Народ должен тебя любить так же сильно, как и бояться. Только так ты сможешь царствовать и править империей. Мы — султан Мехмед Хан, третий из Мехмедов, желаем, чтобы предатель кара Хаджи-паша был казнен шехзаде Ферхатом, наследником османского престола, санджак-беем Амасьи, фортпоста Османской Империи». Шехзаде Ферхат помнил каждое слово, сказанное ему отцом-султаном. Он помнил ужас, что охватил все его существо, сдавил сердце, помнил холод серых отцовских глаз. Султан Мехмед словно проверял его, словно сомневался в нем. Взор голубых глаз Ферхата скользнул выше, он обратил его на башню справа от себя, решетчатое окно скрывало от народа лицо Мехрибан Султан, но Ферхат знал, что его валиде тоже наблюдает за ним и ощущал ее незримую поддержку в этот ответственной миг. Шехзаде посмотрел на стоящего на коленях Хаджи-пашу, что был облачен в белую рубаху. Его черная борода была грязной, как и одежды, он стоял на коленях, но взор карих глаз пронзал душу Ферхата. Хаджи-паша смотрел на бывшего воспитанника и словно смеялся над ним. По крайней мере, шехзаде так казалось. Он видел злорадство в глазах приговоренного, словно это не Хаджи-паша, а он, шехзаде Ферхат, стоял на коленях перед ним и жителями Амасьи. — Мы — шехзаде Ферхат Хазретлери, кровь от крови султана Мехмеда III, приговариваем тебя, Хаджи-паша, к смерти за взяточничество и казнокрадство, — собрав волю в кулак, зычно произнес шехзаде Ферхат, чувствуя, как позорно дрожат его колени. Шехзаде протянул руку и Коркут-ага, главный сокольничий вложил в его ладонь рукоять сабли. Ферхат тут же ощутил ее тяжесть, но, давя страх, сжал рукоять. — Я знаю тебя, шехзаде, — тихо произнес Хаджи-паша вместо молитвы. Он, кажется, ни капли не боялся, не собирался молить о пощаде. — Тебе никогда не стать султаном, мальчишка, ты жалок и слаб. Не понимаю, как у льва мог родиться ягненок. Ферхат замер, к счастью, предатель говорил тихо, и оставалась надежда, что его слова не услышали подданные. Однако Коркут-ага услышал слова паши и, не дождавшись приказа, подошел к нему и грубо склонил вперед, к большому пню, на котором засохла черными пятнами кровь. Шехзаде ощутил прилив тошноты, собираясь с мыслями. Ему казалось, что время замедлило свой ход. — Руби уж, ничтожество, — прохрипел лала Хаджи-паша, под чьим началом шехзаде учился основам управления. Паша, которому шехзаде доверял, на чьи советы целиком и полностью полагался. Слова Хаджи-паши разожгли в шехзаде пламя злобы. Ферхат обрушил удар на шею паши, но не рассчитал силу и рука его дрогнула. С первого раза голову отсечь не удалось. Хаджи-паша рухнул, как подкошенный, шея оказалась его в аккурат под мечом шехзаде, изо рта хлынула кровь. Ферхат нанес еще один удар, и голова покатилась по полу, кровь, алая кровь, фонтаном хлынула из тела паши. Шехзаде пошатнулся, тошнота его усилилась от вида отрубленной головы и обмякшего туловища, запах крови стал невыносимым. Но Ферхат упрямо держался, стиснув зубы. Он не может упасть, не может опозорить имя отца. Через некоторое время шехзаде ввалился в главные покои дворца, не помня себя. Перед глазами все плыло, во рту царила горечь, его все же вырвало в коридоре. Мужчина дошел до тахты и рухнул на нее без сил, руки и ноги стали ватными и словно принадлежали не ему. «Я — ничтожество», — думал шехзаде Ферхат обреченно. Он представлял, что именно расскажут султану Мехмеду шпионы. В том, что в санджаке есть шпионы падишаха, шехзаде не сомневался. Откуда-то же, будучи в походе, Повелитель узнал о преступлениях Хаджи-паши. «Я — ничтожество». — Эта мысль, словно птица в клетке, билась в его голове, и шехзаде никак не мог унять ее. Он не смог отрубить голову с первого раза, позор ему. Ферхат был самым высоким из братьев, у него была могучая фигура, что досталась ему безо всяких усилий, но он был самым слабым из них. Плохо держался в седле, ненавидел охоту, от вида крови его мутило. Сражался он плохо. А что его братья? Шехзаде Осман был худощавым и высоким, но он был силен вопреки всему. Шехзаде Осман в бою убил лже-Джиханигра и принес голову предателя в подарок отцу-султану. Его не смущал вид крови, он не боялся сражения и вступал в бой без страха за свою жизнь. Шехзаде Осман был воином, охотником, великолепно держался в седле, хотя в детстве постоянно болел и был неуклюж. Как ему удалось пересилить себя? Шехзаде Махмуд был ниже шехзаде Ферхата и шехзаде Османа ростом, коренаст и крепок, возможно, с годами он пополнеет, но пока шехзаде Махмуд обладал атлетичным телосложением благодаря ежедневным тренировкам на теке. Махмуд обещал стать сильным воином и ждал часа, чтобы себя показать. «Я убил человека», — думал шехзаде Ферхат, вновь вспомнив кровь, хлещущую из тела и заливающую камни на площади, тяжесть сабли, с лезвия которой капала алая жидкость. Теперь он убийца. Мужчина поморщился, ощутив отвращение, что скреблось в душе. Он давно убийца. Нурхаят-хатун, наложница, которую он лично отправил в царство Всевышнего, которая умирала на его руках, моля о спасении, снилась ему до сих пор. Четыре месяца минуло. Но Нурхаят-хатун умерла от яда, это одно, а убить мечом — совсем другое. — Мехрибан Султан пришла, — сообщил вошедший в опочивальню Коркут, который выглядел встревоженным. Ферхат догадывался, что выглядит отвратительно: бледный, как сама смерть, со всклоченными черными волосами и блестящими глазами. — Проси, — хрипло велел Ферхат, мечтая забыться. Но он не мог отослать мать, при необходимости она была настойчива. Мехрибан Султан вошла в опочивальню и ахнула, всплеснув руками. Женщина подошла к сыну и, взяв его лицо в свои маленькие ладони, спросила: — Как ты, мой лев? Ферхат горько усмехнулся. Он не лев, он ягненок. Обычно члены семьи так называют маленького и болезненного Ахмеда, но беда сына Хандан Султан — слабость тела, а беда Ферхата — трусость и слабость духа. — Я… — шехзаде хотел сказать, что все в порядке, но не мог. Ему было слишком дурно. — Я не смог обезглавить его сразу и доставил лишние муки. Рука дрогнула, силы оказалось недостаточно, — говорил сбивчиво Ферхат, зажмурившись. — Отец будет недоволен. — Ты выполнил приказ государя, мой лев, — сказала Мехрибан Султан, гладя шехзаде по голове, как в те времена, когда он был ребенком. Рядом с матерью он всегда ощущал спокойствие, только она его любила искренне и понимала без слов. Только она и… Нурефсун. — Выполнил, — вздохнул Ферхат. — Выполнил, — повторил он увереннее. — Может, отправить для тебя наложницу? — предложила султанша, и Ферхат, взглянув в ее синие глаза, покачал головой. — Не нужно, — сказал он. — Я хочу видеть Махфирузе. Мехрибан Султан недовольно поджала губы, убрав руки от головы сына. — Махфирузе беременна, ей нельзя быть с тобой, — сухо проговорила она. Матушка все никак не могла смириться с Махфирузе-хатун, точнее с тем, кто ее подарил. Ферхат не внимал наставлениям матери. Во-первых, он сомневался, что Ханзаде желает ему зла, какой бы она ни была в глазах врагов семьи, братьев султанша любила всем сердцем. Ханзаде, как и султан Мехмед, превыше всего ставила родную кровь. К тому же Махфирузе носила его первенца, а какая мать способна навредить отцу своего ребенка? — С женщиной можно не только спать, мама, — произнес Ферхат, понимая, что матушка еще не скоро смирится с его выбором. Он смотрел в лицо матери и понимал, что лучше бы ей никогда не узнать о его связи с Нурефсун Султан. Мехрибан Султан не поймет и не примет настоящий выбор сына, раз уж она против Махфирузе. — Будет по-твоему. — К счастью, Мехрибан Султан уступила, не стала дальше испытывать шаткое терпение шехзаде. Султанша покинула опочивальню, и Ферхат снова остался один на один с собой и своими пороками. Махфирузе явилась прежде, чем он потонул в самобичевании. Она вошла в покои, придерживая семимесячный живот, в котором набирался силой их первенец. В том, что это мальчик, Ферхат не сомневался. Он хотел сына. Махфирузе, шелестя подолом бирюзового платья, подошла к нему и поклонилась. Лицо ее озарила улыбка, и Ферхат вымученно ей улыбнулся. Улыбка на губах наложницы померкла. Шехзаде похлопал рядом с собой по тахте, и девушка села на указанное место. — Вы бледны, свет моей жизни, — заговорила она, обвив его руку своими руками. — Я устал, — вздохнул Ферхат, опустив черноволосую голову. — Я так устал пытаться быть достойным сыном. — Вы уже достойный сын, — ласково произнесла Махфирузе-хатун, но шехзаде лишь покачал головой, зажмурившись. — Отец мною недоволен, — сказал шехзаде, все же взглянув в смугловатое лицо наложницы, в лицо, так похожее на лик Нурефсун Султан. — Султан Мехмед вас любит, господин, — уверенно сказала Махфирузе. — Вы достойный сын своего отца: добрый, честный, милосердный, ваша сила заключается в человечности, вас не влечет жестокость, вы не жаждете еще большей власти, не стремитесь к господству… Вы полны света. В карих глазах Махфирузе-хатун горели тысячи звезд. Шехзаде Ферхат сжал ее руку, думая о том, что с такой уверенностью может говорить только искреннее любящая женщина. Ему повезло, что она рядом с ним. Жаль только, что он не испытывает к ней любви. — Благодарю тебя за теплые слова, — улыбнулся Ферхат, став вновь похожим на себя прежнего. Тяжесть ноши на его плечах незначительно ослабла. — Я хотела бы погулять по саду, шехзаде, — сообщила Махфирузе-хатун. Ферхат сперва хотел отказаться, но, видя свет в глазах наложницы, уступил ей. В конце концов он благодарен ей за поддержку и теплые слова, хотелось отплатить ей тем же. Вниманием. Однако планам не суждено было исполниться. Махфирузе-хатун встала, а после громко ахнула, схватившись за живот. Мука исказила ее прекрасные черты. — Что?.. — вскрикнул Ферхат, но ответа не последовало. Махфирузе снова закричала и пошатнулась, шехзаде взвился на ноги и придержал фаворитку под руку. — Наш ребенок… Идет, — в ужасе вскрикнула девушка, подняв на мужчину до смерти перепуганный взор карих глаз, в которых начали собираться слезы. — Еще рано, слишком рано! Шехзаде Ферхат, ослепленный ужасом, больше не медлил. Он подхватил наложницу на руки, не ощущая от волнения ее веса, и донес ее до ложа, бережно положил хатун на него, а сам велел Коркуту-аге позвать лекаршу. — Не выживет, он не выживет, — в истерике плакала Махфирузе-хатун, когда шехзаде вернулся к кровати и взял ее за руку. Та стиснула холодными пальцами его ладонь да так, что мужчина поморщился. Удивительно, какая сила заключена в этом слабом создании. Шехзаде Ферхат испытывал дурноту от ослепляющего страха. Ребенку было всего семь месяцев — это слишком мало, он мог умереть, не выжить. Нет, нет, нет! Ферхат слишком долго мечтал об отцовстве, желал этого ребенка всем сердцем, и ему уже был не важен пол. Просто пусть живет. Пришли лекарши и служанки, несущие все необходимое. Шехзаде Ферхат покинул свои покои, для него временно постелили постель в других. Мужчина не находил себе места весь остаток дня, сходил с ума от волнения. Ночь тоже прошла в тревожном ожидании. К счастью, он не слышал болезненные вопли Махфирузе, их отделяли плотные стены и коридоры. Но в голове то и дело звучал ее напуганный голос «не выживет, не выживет». Шехзаде Ферхат ближе к рассвету, утомленный и напуганный, схватил со стола четки и прижал их к груди, заметался по покоям, глядя неосмысленным взором на узоры персидских ковров, расстеленных по полу. «О, Всевышний, прошу тебя о милости, умоляю, пусть с ребенком все будет хорошо, прошу, спаси его душу и тело, клянусь, я буду верно тебе служить и больше не нарушу обеты. О, Всевышний, молю, спаси моего ребенка и Махфирузе, я буду любить их всем сердцем, откажусь от любви к Нурефсун, если ты утолишь мои мольбы». Всевышний его услышал. Спустя несколько часов, когда солнце уже поднялось над горизонтом, к нему в покои ворвалась взволнованная Мехрибан Султан, чьи волосы были торопливо уложены в пучок на затылке. Матушка была в платье с запахом, лишенным вышивки, в ее волосах отсутствовала корона… Отсутствовали и прочие украшения. Глаза султанши были красны от недосыпа, лицо бледно, губы дрожали. Сперва Ферхат подумал, что его наложница мертва, как и ребенок. — Поздравляю с рождением дочери, лев мой, — улыбнулась Мехрибан Султан, но улыбка ее из-за шрамов на лице выглядела жутко. Камень упал с души шехзаде Ферхата, и он поспешил покинуть покои, чтобы поскорее увидеть свое дитя. Еще через некоторое время мужчина держал на руках свое крошечное и хрупкое сокровище, такое маленькое и беззащитное. Дочь, у него есть дочь… Он еще не осознавал, что происходящее реальность. Сколько раз шехзаде представлял этот сладкий миг, когда возьмет на руки свое дитя, но действительность была намного, намного лучше фантазий. Его султанша казалась шехзаде Ферхату самой красивой на свете, самой прекрасной. Мужчина пальцами отодвинул край одеяла и улыбнулся довольной и невменяемой улыбкой. Скулы начало сводить. У девочки были черные волосы, а глаза были ярче небосвода в ясный день, глубже вод Босфора. Он тонул в этой синеве. — Султанша родилась прежде срока, — говорила лекарша, собирая все свои снасти в чемоданчик. — Но все в руках Аллаха, если ему будет угодно, ваша дочь будет жить. — Матушка, — обратился шехзаде Ферхат к своей матери, что тоже присутствовала в покоях и стояла у окна. — Велите накрыть в городе столы для бедняков и малоимущих. Отправьте вести в столицу, пусть мой отец узнает, что вновь стал дедом. В глубине души шехзаде Ферхат надеялся, что султан Мехмед приедет в Амасью, чтобы увидеть внучку, но надежда его была призрачной. Он даже Османа, любимого сына, не одарил подобной честью. — Как будут звать нашу дочь? — хрипло спросила Махфирузе-хатун, которая лежала в постели, укрытая одеялом. Она была бледна, как смерть, губы ее искусаны в кровь, волосы спутаны и растрепаны. Но взор ее карих глаз горел, когда она глядела на свое дитя. — Алджан, — произнес шехзаде Ферхат. — Династия пополнилась Алджан Султан. Мехрибан Султан покинула опочивальню, чтобы раздать необходимые приказы, а Ферхат, покачивая малышку на руках, подошел к кровати и сел на ее край. — Спасибо тебе, Махфирузе, она прекрасна, — улыбнулся шехзаде Ферхат, чувствуя, как покой разливается по телу. — Проси все, что пожелаешь. — Я желаю, шехзаде, чтобы вы и наша султанша были здоровы и всегда были рядом, чтобы мое счастье длилось вечно, — хрипло отозвалась Махфирузе-хатун.Маниса. Сентябрь 1602 года. Османская Империя.
Шехзаде Осман работал, склонившись над очередной счетной книгой. Сафиназ-хатун, вошедшая в окутанную вечерним сумраком опочивальню господина, остановилась, любуясь им. В сердце ее разлилось тепло и счастье. — Проходи, Сафиназ, — спокойным голосом велел шехзаде Осман, не поднимая взора от книги. Он то и дело хмурил брови и прикусывал губу, как делал всегда в мгновения волнений. Сафиназ, подобрав юбки платья молочного цвета, приблизилась к любимому мужчине и села рядом с ним на подушку. — Вы хоть отдыхали? — спросила Сафиназ, с волнением подмечая, что шехзаде слишком бледен, а под его серыми глазами залегли темные тени. Шехзаде Осман пропадал в разъездах по провинции, его интересовала жизнь простого люда, которому он жаждал помогать. Если он не был в разъездах, то бывал на Совете провинции, тренировался вместе с Рамилем-агой на теке, оттачивая навыки боя. Сафиназ любила шехзаде, была горда быть его женщиной, но видела, как тяжела его ноша. Она всеми силами пыталась ее облегчить, служила шехзаде тихой гаванью, семейным очагом. — Да, — ответил немного погодя шехзаде Осман, отложив перо. Он потер переносицу и поднял голову, обратив взор серых глаз на Сафиназ, которая ответила ему улыбкой. — Полагаю, вы станете чуточку счастливее, чем прежде, — улыбнулась наложница. — Я ношу под сердцем вашего ребенка, шехзаде. Всевышний внял нашим молитвам. Шехзаде Осман замер. Замерла и Сафиназ. Она до сих пор не верила в реальность происходящего. Не думала, что ей повезет забеременеть так быстро. Но вместе с тем ее душу отравлял страх. Слишком мало времени прошло после выкидыша, что, если она снова потерпит неудачу? Шехзаде Осман улыбнулся, широко и ясно. Он взял ее лицо в свои ладони, покрытые мозолями от тренировок с саблей, начал покрывать ее лицо поцелуями. — Моя жемчужина, моя госпожа, моя душа, — шептал он сбивчиво. — Ты родишь мне сына, Сафиназ, я знаю. И этот сын однажды унаследует царство. Фаворитка шехзаде так и замерла. Осман верил, что их будущий сын станет падишахом, он был ослеплен этой идеей с самого начала их отношений. Сафиназ же не была столь слепа. Она думала, что все в руках Всевышнего, что не им решать, кто станет следующим султаном. Даже если у нее родится сын, наследовать после шехзаде Османа будет шехзаде Баязид, как старший сын. — Шехзаде, молю вас об одном, — заговорила Сафиназ-хатун, с трудом унимая радость возлюбленного. — Давайте пока не будем объявить о беременности, — попросила она, глядя в серые глаза. Шехзаде Осман нахмурился, ничего не понимая, но Сафиназ не могла толком объяснить свои сомнения и страхи. Она подозревала свою служанку, Нарин-хатун, в предательстве. Прокручивая в голове детали того дня, когда из ее чрева вышел прежде срока ее сын, Сафиназ все больше и больше сомневалась. В Топкапы была опытная лекарша. Она неоднократно готовила снадобья для беременных наложниц султана Мехмеда. Лекарша уверяла Сафиназ, что ее отвары безопасны для женщин в положении. Сафиназ сперва ей не верила, считала себя излишне слабой здоровьем, но потом вспомнила, как во время первой беременности, когда носила дочерей, также принимала отвар от головной боли. Отвар, приготовленный той же лекаршей. И ее дочери родились в срок. Да, беременность проходила скверно, ее постоянно мутило, но Армаан и Гюльзаде родились здоровыми и крепкими. Значит, дело не в отваре. Сафиназ-хатун не желала верить, что дело в ней, слишком тяжело было принять подобный изъян. Наложница начала с подозрением относиться к Нарин-хатун, своей служанке, что была при ней с рождения султанш. Она хотела выдать ту замуж, но Нарин говорила, что жаждет служить ей верой и правдой. Масла в огонь подлила Армаан Султан. Девочка сказала матери, что служанка завидует ей, хочет занять ее место. Сафиназ не поверила ребенку, но сомнения отравляли ее разум. К сожалению, она не могла поделиться наблюдениями с шехзаде Османом, тот был скор на расправу, когда дело казалось любимых и дорогих людей. Мужчина мог отдать приказ о казни Нарин-хатун. А если она не виновата? Сафиназ-хатун не хотела брать на себя грех за невинную душу. Сперва нужно подтвердить подозрения. Но как? Еще и весть о беременности. К счастью, лекарша осматривала фаворитку, пока Нарин гуляла с султаншами в саду. Никто ни о чем не знает. У нее есть время, чтобы выяснить правду. Рисковать ребенком Сафиназ не хотела. — В чем дело? — спросил шехзаде Осман, вырвав Сафиназ из размышлений. — Я боюсь сглазить, — ответила женщина и грустно улыбнулась. — Хочу, чтобы дитя окрепло, — сказала она. — Если тебе так будет спокойнее, я сохраню это в тайне, — согласился шехзаде Осман, после чего бережно обнял ее. Рука шехзаде коснулась живота фаворитки, скрытого тканью платья. — Главное, чтобы ребенок родился здоровым. Ты сделала меня самым счастливым, Сафиназ. — Вы счастливы, а значит, счастлива и я, — улыбнулась фаворитка. Она знала, что он хочет от нее услышать, что ждет от нее и пользовалась этим без сомнений. Помогал опыт, полученный на службе у Ханзаде Султан. Султанша проводила много времени в обществе матушки, Гюльбахар Султан, которая была необычайно умной и мудрой женщиной.Май 1593 года. Стамбул. Топкапы.
Цветущий сад был залит солнечным светом, что прорывался сквозь облака. Сафиназ глядела на небо, и не могла не восторгаться его красотой. — Неужели вы не переживаете о том, что о вас говорят в гареме? — спросила Ханзаде Султан. Сафиназ-хатун стояла в стороне, делая вид, что не слышит беседы двух рыжеволосых султанш, матери и дочери. Гюльбахар Султан разместилась под сводами шатра. Она была облачена в синее платье, подчеркивающее цвет ее глаз. Огненные волосы султанши были уложены в замысловатую прическу из кос и их венчала корона с синими камнями. Гюльбахар Султан всегда была прекрасна, а после того, как вернулась в султанские покои, расцвела еще больше. В глазах ее появился блеск, на щеках пылал румянец, счастье ей было к лицу. — Мне эти сплетни не вредят, Ханзаде, прошу, не забивай этим голову, — произнесла Гюльбахар Султан и взяла дочь за руку. Та хмуро поджала губы, явно не согласная с мнением матери. — Они называют вас бесполезной, — покачала головой Ханзаде Султан. — Что отец зря проводит время с вами, вы больше не способны дать ему дитя, мол стары для этого. — Все в руках Аллаха, солнце мое, — улыбнулась Гюльбахар Султан. Сафиназ в который раз восхитилась госпожой. Та была уверена в себе и в своем положении да так, что не интересовалась мнением рабынь. — Если ему будет угодно, я подарю Повелителю еще детей, если нет, то так тому и быть. В конце концов мужчины жаждут от женщины не только рождения сыновей. Помимо наследия они нуждаются в добром любящем сердце, в остром уме и в верности. У меня есть все три этих качества. Сафиназ-хатун с любовью вспоминала Гюльбахар Султан, о которой думала, как о матери. Она сожалела, что султанши не стало, ее острый ум, доброе сердце и верность были необходимы не только султану Мехмеду, но и ее сыновьям.Стамбул. Топкапы. Османская Империя. Сентябрь 1602 года.
— Ты неправильно держишь меч, Ахмед, — говорил шехзаде Джихангир. Он подошел к брату, встал у него за спиной, благо был выше него, и накрыл ладонью маленький кулак шехзаде Ахмеда, в котором тот сжимал рукоять деревянного меча, созданного по личному заказу падишаха из самого легкого дерева. Шехзаде Ахмед чувствовал себя неполноценным, и султан Мехмед делал все, чтобы мальчик не был обделен его лаской. — Вот так правильно. — Спасибо, — шепнул шехзаде Ахмед. Рыжеволосый наследник довольно улыбнулся, помогая брату, и Давуд-ага в который раз удивился поведению мальчишки. В нем было слишком много света, любви и доброты. И в кого он пошел этими чертами? Наверное, в мать. Но у Гюльбахар Султан, по слухам, было сердце львицы, ради близких и любимых она могла и убить. К тому же старшие дети почившей хасеки не были столь светлыми созданиями. Ханзаде Султан за глаза называли женским воплощением султана Мехмеда, его тенью. Султанша обладала на редкость неприятным, высокомерным нравом, хотя и уродилась красавицей. Шехзаде Осман, хоть и был похож внешне на отца, по слухам пошел нравом в мать. Но Давуд наблюдал за наследником престола, пока тот был в Топкапы, было в нем что-то скользкое и неприятное. Шехзаде Джихангир не походил ни на сестру, ни на брата. — Зачем ты возишься с ним? — спросил шехзаде Орхан, который не участвовал в тренировке, а сидел в тени дерева и играл с деревянной лошадью. Давуд скрипнул зубами. Ему поручили тренировать всех шехзаде, но Орхан был слишком упрям и отказывался брать в руки меч, предпочитал возиться с бесполезной игрушкой. К тому же не проходило и дня, чтобы Орхан и Джихангир не ссорились. Давуду приходилось внимательно за ними следить, чтобы они вновь не сцепились в драке, как, например, полтора месяца назад, когда Давуд отвлекся и отвечал на вопрос шехзаде Мустафы, славного трехлетнего мальчика с русыми кудрями и зелеными глазами. Тогда Орхан сказал брату, что Повелитель любит его из жалости. Вспыльчивый Джихангир не мог вынести такого оскорбления и вновь ударил брата. Шехзаде Орхан то и дело получал от шехзаде Джихангира, но опыт его ничему не учил. Он все так же лез к рыжеволосому шехзаде, чтобы снова сцепиться с ним в драке. После того, как Орхан получал очередной синяк, его вели к лекарю, прибегала Райхан Султан, от общества которой у Давуда ныла голова. Глядя на эту женщину, принцессу павшей династии, Давуд задавался вопросом, как Повелитель за десять лет не свернул ей шею. Султанша была вспыльчива, криклива и яростно защищала сына. В своей слепой заботе она напоминала наседку и не осознавала, что только усугубляет характер сына, спускает ему с рук все выходки. В глазах Райхан Султан во всем всегда был виноват шехзаде Джихангир, но никак не ее сын. Шехзаде Орхан был ангелом во плоти. — Потому что он мой брат, — ответил шехзаде Джихангир, продолжая показывать шехзаде Ахмеду движения. — Отец говорил мне, что братья должны любить друг друга, заботиться друг о друге и поддерживать. — А еще отец говорил, что миром правит только сила, и слабакам там не место, — парировал шехзаде Орхан, но шехзаде Джихангир закатил глаза и похлопал по плечу шехзаде Ахмеда, что насупился, с обидой глядя на Орхана. Давуд понял, что пора вмешаться, пока шехзаде Орхан и шехзаде Джихангир снова не подрались, а шехзаде Ахмед не расплакался. Сын Хандан Султан был слаб не только здоровьем, но и характером. Давуд-ага велел принести стрелы и мишени евнухам, а сам обернулся к Орхану. — Вам пора показать, чему научились вы, — сказал Давуд-ага. Шехзаде Орхан отложил игрушку и поднялся на ноги. Он подошел к главе стражи и произнес: — Не тебе мне приказывать. — Давуд подавил желание схватить мальчишку за ухо, но за такое ему отрубят обе руки. Каким бы поганцем ни был мальчик, он сын султана. — Следи за словами, Орхан, перед тобой не просто глава стражи, а потомок султана Селима I, — раздался за спиной Давуда-аги звонкий женский голос, от которого в душе тут же взметнулась радость. Ага хотел развернуться, но побоялся делать это слишком резко и выдать себя с головой. — Он не раб. — Как скажешь, сестра, — стушевавшись, пробормотал шехзаде Орхан. Просто поразительно, как повлияло на мальчишку общество старшей сестры, видимо, Дильрубу Султан Орхан опасался. — Извинись, — велела Дильруба Султан, и Давуд все же повернулся к ней лицом и поклонился. — Я так больше не буду, — промолвил шехзаде Орхан. Он не сказал «извините», но и сказанное было его пределом. Давуд-ага велел вернувшимся евнухам установить мишени и приказал раздать шехзаде по луку и стреле для тренировки. — Султаным, — произнес Давуд-ага, склонив голову. Но, не в силах противостоять своим желаниям, ага поднял голову и тут же встретился с внимательным взором серых глаз Дильрубы Султан. Она стояла перед ним прекрасная, но далекая, и у мужчины дыхание перехватило. Платок не скрывал ее прелестного лица, к сожалению, волосы были скрыты хотозом, расшитым золотом и драгоценными камнями. — Как проходит обучение? — спросила Дильруба Султан спокойно. Она приводила на теке шехзаде Мустафу, о котором заботилась в отсутствие матери в столице. Давуд видел, как султанша любит брата, и был убежден, что Дильруба Султан имеет доброе сердце, а высокомерие, как и острый язык, просто защита от недругов. Броня. — Сносно, — ответил Давуд-ага. — От шехзаде Махмуда были вести? Дильруба Султан помрачнела, тень легла на ее лицо, а Давуду так хотелось увидеть ее редкую улыбку. — Пока ни весточки, — ответила султанша с печалью в голосе. — Как здоровье шехзаде Мустафы? — спросил Давуд-ага, желая подольше и почаще слышать ее голос. Он сам не понимал, в какой момент вляпался во все это, в какой момент начал думать о госпоже больше, чем следовало, но мысли эти были навязчивыми. Давуд то и дело, скрываясь в тишине своей комнаты, в ее мраке, вспоминал серый взор Дильрубы Султан, серебро ее холодных глаз, в глубинах которых тлели искры, высокомерную улыбку, тонкий с горбинкой, доставшийся от отца, русые волосы, что выглядывали из-под платка… Эти мысли, недостойные мысли, сулили ему смерть, но Давуд, всегда рациональный и хладнокровный, не мог пересилить себя, победить. Ему было мало этих встреч. — Ему скоро станет лучше, — ответила Дильруба Султан. — Шехзаде расстроился из-за того, что не смог прийти на тренировку. — Это я виноват в его недуге, — признался Давуд-ага. — Было жарко, шехзаде вспотел во время обучения и его продуло. Давуд-ага вдруг подумал, глядя в глаза султанши, что принял бы от ее руки любое наказание. Даже смерть. — Это не ваша вина, Давуд, — промолвила султанша. О, как сладок был звук собственного имени с этих губ, как прекрасен. — Все в руках Всевышнего. Их беседа была прервана приходом Райхан Султан, черноволосой и статной женщины, что отличалась яркой восточной красотой. Волосы цвета вороньего крыла венчала корона из рубинов, она была облачена в платье из фиолетовой ткани, слишком роскошное и яркое. Никто из женщин султана не облачался в такие наряды, даже облачения Халиме Султан были не столь роскошными и броскими. Но Давуд видел суть. Райхан Султан за блеском бриллиантов и золота прятала неуверенность и слабость. Она облачалась в роскошные одеяния, как в броню, пыталась казаться чем-то большим, чем была на самом деле. — Султанша. — Законная жена падишаха поклонилась Дильрубе Султан, а после скользнула взором черных, словно ночная мгла, глаз по Давуду, который склонил голову, зная, что не имеет права глядеть на Райхан Султан. — Вижу, не только я наслаждаюсь последними теплыми деньками перед осенними грозами, — произнесла Райхан Султан с натянутой улыбкой. — Матушка! — К султанше тут же поспешил ее сын, который поцеловал протянутую ему руку, украшенную драгоценными браслетами с теми же рубинами и бриллиантами. — Да, Райхан Султан, от вашего сияния даже солнце померкло, — с ехидной усмешкой молвила Дильруба Султан, намекая на облачения султанши. Давуд усмехнулся в бороду, ему нравился острый язык дочери падишаха. Пожалуй, ненависть и презрение к некоторым людям их объединяли. — Благодарю, — приняв слова Дильрубы Султан за чистую монету, сказала Райхан Султан. — Я, пожалуй, вернусь к брату, — промолвила дочь султана и покинула поляну, направившись ко дворцу. Шехзаде Орхан умчался прочь, схватил лук и стрелу, видимо, хотел показать навыки матери. — Она дочь Повелителя мира, за один взгляд на нее вас могут казнить, — негромко произнесла Райхан Султан, не сводя цепкого взора со своего ребенка. — А вы его жена, — усмехнулся Давуд-ага. — Если вас увидят в моем обществе, то тоже казнят. Райхан Султан почему-то побледнела, но ничего не сказала, что было к лучшему. Шехзаде Орхан все же выстрелил из лука, но стрела не попала в мишень, она попала многим ниже. — Молодец, мой львенок! — вскрикнула женщина и пошла навстречу сыну, который обернулся к ней с тревожным лицом, словно боялся ее реакции. Но, услышав похвалу, расплылся в довольной улыбке, надулся от важности и поспешил в любящие объятья матери, отшвырнув лук в сторону. Давуд-ага увидел побледневшее лицо шехзаде Джихангира и печаль в его светлых глазах. Видимо, Хандан Султан, как бы ни пыталась, не смогла заменить мальчику мать.