***
Сентябрь 1602 года. Османская Империя
В Топкапы постоянно что-то случалось, что-то происходило, и это «что-то», по опыту Дервиша-аги, всегда подразумевало под собой трагедию или беду. Вот и сейчас весь дворец стоял на ушах, а агу вызвал на аудиенцию падишах, внезапно вернувшийся с конной прогулки, на которую взял дочь, Ягмур Султан, да фаворитку, Назрин-хатун. Однако по расчетам Девриша, султан не должен был вернуться так скоро. Значит, случилось что-то очень нехорошее. Аллах, дай ему сил. Войдя в султанские покои, Девриш-ага увидел падишаха, что расхаивал по опочивальне, заложив руки за спину. Лицо государя было хмурым и бледным, глаза налиты яростью, губы поджаты. Что-то точно произошло. Под ложечкой у хранителя покоев недобро засосало. Султан Мехмед, поняв, что не один, остановился и впился тяжелым взором серых глаз в слугу. Затем приблизился к дивану и сел на него, вытянув ногу. Во всем его облике сквозило напряжение, напряжение, которое государь тщетно пытался сдержать. «Он в ярости», — понял Дервиш. Но кто посмел так разозлить человека, о силе гнева которого слагали легенды? Да от этого самоубийцы даже пепла не останется, главное, чтобы его, Дервиша, случайно не зацепило взрывом. — Назрин-хатун во время конной прогулки выпала из седла, — процедил султан Мехмед. — Это покушение, найди того, кто это сделал и приведи ко мне. Живым. Не знаю, как ты это осуществишь, но из-под земли достань мне эту тварь, кем бы она не была. Искать нужно в гареме. Голос падишаха сочился яростью, он сжал руку в кулак, словно представлял, как сжимает пальцы на глотке того, кто посмел покуситься на его новую игрушку. И что в Назрин особенного? Почему султан так разозлился? — Вы уверенны, что это покушение, мой господин? — осторожно спросил Дервиш-ага и тут же пожалел об этом, поскольку султан взглянул на него с таким гневом, что хранителю покоев в пору было прощаться с жизнью. — Назрин хорошо держится в седле, — молвил султан Мехмед, на виске которого вспухла вена, что говорило о крайней степени гнева. — Давуд-ага показал мне ремни, что крепили седло, они были надрезаны. Мою фаворитку желали убить, но она осталась жива в отличии от моего ребенка, что спал под сердцем Назрин и о котором та не подозревала, — в душе у Деривша похолодело. Покушение… Кто осмелился вредить фаворитке султана? Всем известно, что падишах ненавидит, когда трогают его игрушки, а Назрин-хатун была именно ей. Мало того, что некто покалечил фаворитку, так еще и убил ребенка султана, нерожденное дитя. Всем известно, что Повелитель превыше всего ценит родную кровь. За ребенка он убьет кого угодно, собственными руками жизнь выжмет из виновного. Дервиш понял, что дела плохи. Нужно поскорее найти того, кто совершил покушение. Одновременно с этим в душу начали закрадываться подозрения, подозрения, о которых султану лучше не знать. Назрин-хатун была фавориткой всего три месяца, у нее не могло быть врагов в гареме, кроме… Аллах, помилуй. Хандан Султан. Нет, это не она. Госпожа тихая и покорная женщина, она никогда бы не посмела вредить ребенку султана у того под носом. Нет. А если… да? Султанша ослеплена ревностью и чувствами, женщины под влиянием эмоций могут сотворить и не такое. Зачастую чувства лишают разума и здравомыслия. Возможно, султанша хотела напугать Назрин или покалечить, чтобы избавиться от соперницы. Никто не знал, что хатун беременна. Сам падишах не ведал этого. Дервиш понял, что нужно в первую очередь допросить Хандан Султан, чтобы случайно во время следствия не выйти на нее. Если это султанша, то он обязан ее защитить. Хранитель покоев видел в каком состоянии находится падишах, да он придушит жену за такое и прежние чувства, если они когда-либо были, его не остановят. — Я начну расследование, господин. Допрошу всех слуг и даже членов вашей семьи, может, кто-то что-то знает или видел, — осторожно молвил Дервиш-ага, поклонившись. — Делай, что хочешь, к полуночи виновный должен быть найден, — велел султан Мехмед, поднимаясь с дивана. Он все еще был облачен в одежды для конной езды, видимо, явился сразу после прогулки, закончившейся трагедией. Дервиш вернулся в свой кабинет и велел позвать Райхан Султан. Он начнет с нее, чтобы не привлекать внимание. Если он сразу позовет Хандан Султан и кто-то не дай Аллах что-то узнает или услышит, то быть беде. К тому же султанша импульсивна и плохо скрывает чувства, она может впасть в истерику и видать себя ненароком. Райхан Султан во время допроса держалась спокойно, что и требовалось доказать. Она невиновна и не понимала, что произошло. — Назрин-хатун — часть гарема моего мужа, — отвечала законная жена падишаха без каких-либо эмоций. Голос ее звучал спокойно, в нем не было злорадства или печали. Ничего. — Я никак к ней не отношусь. Хатун ублажает Повелителя, пусть продолжает ему служить. Безусловно, мне жаль ее, ребенок принял на себя весь удар, предназначенный матери. — Благодарю за честность, султанша, — сказал Дервиш, глядя на Райхан Султан, лицо которой было скрыто платком, только подведенные сурьмой глаза были видны. После Райхан Султан настал черед Хандан Султан. Дервиш мысленно готовился к любому исходу и мысленно молился, чтобы это была не она. Ага удостоился, что султан Мехмед не следит за ходом расследования, что он ушел в гарем, очевидно, к Назрин или к матери. Дервиш также проверил, чтобы допрос никто не подслушивал и выставил в коридоре евнуха, что служил только ему. На всякий случай. Если надежда на то, что Хандан Султан ни в чем не виновата и была, то она погасла, стоило султанше войти в кабинет хранителя покоев. Дервиш, взглянув на нее, все понял. Это она, ошибки быть не может. Хандан Султан была очень бледна, губы ее дрожали и были искусаны, нос покраснел, а голубые глаза застилали слезы страха. Она боялась, хотя и пыталась держаться. — Доброго дня, султанша, — молвил Дервиш, подмечая, что госпожа в таком состоянии, что даже платок надеть забыла. Султанша, шатаясь, прошла к тахте и села, подняла взор на хранителя покоев и закусила губу. — Это сделали вы, не так ли? — прямо спросил мужчина. Ответом ему послужил сдавленный всхлип. Госпожу трясло, как в лихорадке, глаза ее блестели и казались безумными от страха. Она боялась кары и гнева падишаха. — Как вы решились на такое? — спросил Дервиш, не понимая, как султанша, невинная и чистая в его глазах, могла покуситься на чью-то жизнь. Но чувства делают и не такое. — Я обезумела от страха потерять любовь господина, — сказала Хандан Султан, шмыгая носом. Она должна была вызвать в нем чувство неприязни и омерзения, но Дервиш лишь сопереживал ей. — Повелитель совсем обо мне забыл, он почти каждую ночь с ней, а я довольствуюсь холодным ложем и одиночеством. Я думала, что, если ее не будет, то все станет, как прежде. Я не знала, что она в положении… Султанша плакала, растирая слезы по щекам. Губы ее дрожали. Она боялась последствий. Дервиш взял кувшин, стоящий на краю его письменного стола и налил в кубок немного щербета, затем приблизился к госпоже и протянул ей кубок. — Выпейте, — Хандан Султан приняла кубок и пригубила напиток, руки ее дрожали, и Дервиш давил в себе желание накрыть ее ладони и сжать их пальцами. Он не имел права смотреть на нее, говорить с ней, стоять так близко. Но как жаждал этого. — Вы сообщите обо всем Повелителю? — спросила султанша немного погодя, подняв на него обреченный взор светлых глаз, самых прекрасных глаз. По щекам ее вновь скользнули слезы, и как же он хотел их вытереть… — Нет, султанша, — ответил Дервиш. — Я не желаю вам зла, — молвил он, глядя в глаза возлюбленной. Она была такой маленькой и хрупкой, такой слабой и беззащитной, что хотелось ее оберегать и защищать ото всех. В первую очередь от падишаха. Дервиш глядел на госпожу и ясно понимал одно: Хандан Султан нужно оберегать от того, кого она любит больше жизни, от султана Мехмеда, если она и пострадает от кого-то, то только от его руки. — Почему ты мне помогаешь? — спросила Хандан Султан. — Вы напоминаете мне сестру, — солгал Дервиш. — Ее нет со мной много лет, я не защитил ее, а вас защищу, султанша. — Я благодарна тебе за покровительство, — покраснев, молвила Хандан Султан, утирая с щек слезы. — Но Повелитель жаждет найти виновного. — Я его найду, — уверенно сказал Дервиш-ага. — Клянусь вам, гнев государя вас не коснется. Я не позволю. Кто подрезал ремни, султанша? — Конюх, кажется Огюз-ага, Лалезар передала ему приказ и золото, — сообщила Хандан Султан. — У Назрин-хатун были ссоры с кем-то из гарема? — спросил Дервиш-ага. — Да, с Русхар-хатун, мы хотели ее подставить. Аллах, кто же знал, что хатун беременна… — Хандан Султан снова всхлипнула. Дервиш тяжело вздохнул, понимая, что с такой выдержкой госпожа точно себя выдаст. — Никто ни о чем не узнает, султанша. Во всем виновата Русхар-хатун, — произнес он вкрадчиво, снова вернувшись к своему столу. — Но Огюз-ага во время допросов укажет на Лалезар, — сказала, покачав головой Хандан Султан, которую снова начало трясти от страха. — Не укажет, поверьте мне, — с нажимом произнес Дервиш. — Доверьтесь мне, госпожа. Вы успокоитесь, утрете слезы и вернетесь в свои покои, сошлитесь на дурноту и не покидайте опочивальню. Обещаю, опасность обойдет вас стороной. Все наладится. — Спасибо тебе, Дервиш, — сказала Хандан Султан, поняв, что от нее требуется. Прозвище, что она сказала, ласкало слуг хранителя покоев. Он глядел в прекрасные и любимые глаза и понимал, что ради них возьмет на себя ни один грех. Хандан Султан покинула покои. Дервиш вызвал евнуха, что служил ему. Дал задание найти конюха, Огюза-агу, вывести за пределы Топкапы и убить. Свидетель им не нужен. После этого Дервиш с чистой совестью позвал к себе Нефизе-калфу, главную калфу гарема, что была стара, как сам мир, но все равно оставалась в строю и служила династии, хотя и сама когда-то была ее частью. — Что вам угодно, хранитель покоев? — спросила пожилая женщина, лицо которой было исчерчено глубокими морщинами, а худощавая фигура облачена в черные закрытые одежды, седые волосы ее скрывал платок. Нефизе-калфа была старой и дряхлой на первый взгляд, но здоровье ее было по-прежнему крепким. — Русхар-хатун имела конфликт с Назрин-хатун. До завершения следствия заключите ее в темницу, чтобы хатун чего-то не натворила, — отдал приказ Дервиш-ага, он должен был испытывать муки совести, поскольку отправлял на смерть склочную, но невиновную девицу, но не испытывал ни жалости, ни сострадания. Главное, чтобы не Хандан. — Как вам угодно, — кивнула Нефизе-калфа, чей голубой взор оставался цепким и пугающим. Кажется, султан Мехмед унаследовал тяжелый взгляд от тетушки. После ухода калфы Дервиш-ага продолжил фиктивный допрос, создавая видимость бурной деятельности. Он ждал, когда верный слуга избавится от конюха и сообщит об этом ему, после этого можно сообщить результаты следствия падишаху.***
Она никогда не думала, что все это случиться с ней. Не думала, что ее кто-то посмеет обвинить в подобном. В глубине души Русхар-хатун, как и всякая рабыня познавшая жестокость и несправедливость, верила, что справедливость все же существует и каждый получит по заслугам. За свои семнадцать лет жизни Русхар-хатун не видела ничего хорошего. Родилась она в семье албанских бедняков, которые с трудом сводили концы с концами. Почему-то из всех незамужних и юных дочерей, а их было четверо, отец решил продать рабовладельцам именно ее. Русхар в ту пору звали Элира, ей было двенадцать лет. В столь юном возрасте Элира поняла, что ад существует и это османская империя, империя варваров и тиранов. Элире, возможно, повезло быть симпатичной внешне. Даже в двенадцать лет было заметно, что она вырастит красавицей. Ее купил главный евнух Старого дворца, определили в школу для девочек. Элира хотела домой, мечтала вернуться к матери, посмотреть в глаза предателя-отца, в глубине души она надеялась, что он раскаивается в содеянном. За сколько он ее продал? Элира голодала пока ее везли в столицу мира, Элира видела, как непослушных наказывают розгами, невзирая на крики и мольбы, ей был так страшно, что вера в лучший, справедливый мир, постепенно таяла в ней. Хуже было только от похотливых мужчин, что приходили на невольничий рынок и покупали рабынь, их взгляды долго преследовали Элиру в кошмарах. Старый дворец по сравнению с невольничьем рынком был раем. Там хотя бы кормили и поили, но нужно было работать, убираться, мыть полы, вытирать пыль, а еще учиться. После работы учение давалось с трудом, не все выдерживали нагрузку и конкуренцию. Мир жесток — Элира поняла это одной из первых. Старшие воспитанницы старого дворца знали уклад жизни лучше новоприбывших. Или ты или тебя, третьего не дано. Они пытались выжить и устраняли конкуренток. Стоило тебе отличиться на уроках танцев, от которых порой болели ребра, ноги и руки, или в рукоделии, как тебя начинали ненавидеть и пытались сбить спесь, сломать, раздавить. Элира красиво танцевала и росла дивно хорошенькой благодаря темным глазам, темным волосам и бледной коже, как позже она узнала, девушки с подобным типажом высоко ценились в османских гаремах. Элира привлекла внимание конкуренток, и кто-то насыпал разбитое стекло ей в обувь. До сих пор ее ступни украшали шрамы. Девушка помнила, как лила слезы в лазарете, а еще хуже было от несправедливости и жестокости. Виновных так и не нашли. Главный евнух лишь сказал ей: — Учись защищаться самостоятельно, — и Элира научилась. Невзгоды закалили ее, сделали хитрее и умнее, как она думала. Теперь нападала она, а не на нее. Спустя три года обучения, спустя три года ада, в ходе которого ее ломали и строили заново, заставляли танцевать до боли в ногах, до скрипа костей, до слез, оттачивать навык обольщения мужчин, вышивать, превозмогая боль в исколотых пальцах, в глазах, Элира приняла мусульманство и стала Русхар. Она была одной из красивейших воспитанниц Старого Дворца и ее в числе прочих направили в Топкапы, в сердце османского ада, где е судьба должна была измениться. Русхар надеялась поймать удачу за хвост. У султана было два взрослых сына, Осман и Ферхат, Русхар мечтала стать счастливой, вновь ощутить свободу, пусть ей и пришлось бы отдать честь и невинность незнакомому мужчине, варвару. Но это малая плата за то, чтобы вновь почувствовать себя человеком, не так ли? Вот только Русхар никогда не была любимицей Всевышнего. Валиде Дефне Султан, эта строгая, пожилая женщина, отобрала Русхар в числе еще пятерых наложниц для торжества. Наложницы танцевали для султана Мехмеда. Русхар к тому времени уже полгода находилась в Топкапы и расспросила обитательниц гарема о султане, она думала стать его фавориткой, привлечь его внимание, но, поняв, что он за человек, решила держаться от него подальше. Наложницы твердили о его скверном и холодном нраве, о жестоком характере, что не ведает ни жалости, ни сострадания. Кто-то говорил, что султан справедливый и щедрый человек, ценит свою семью и любит всех детей одинаково, но таких было меньшинство. Во время праздника Русхар-хатун держалась позади, пока другие фаворитки стремились прорваться вперед. Они так выгибались, глядели на восседающего на диване падишаха, который пугал одним своим видом, но он наблюдал за ними без интереса, больше увлеченный содержимым кубка в своей руке. Когда танец закончился, и наложницы начали покидать опочивальню, проходить мимо султана случилось то, чего Русхар-хатун ожидала меньше всего… падишах, глядя на нее пугающими глазами, больше подошедшими мертвецу, протянул ей фиолетовый платок. Платок, о которым мечтала каждая в гареме, но не Русхар. К хальвету ее приготовили следующим вечером. Русхар успокаивала себя, как могла, но от мысли, что она должна отдать невинность мужчине, что был старше ее почти на тридцать лет, становилось дурно, желчь подкатывала к горлу, глаза застилали слезы, но хатун их сдерживала. Быть может, ночь будет не так уж и ужасна, в конце концов, Халиме Султан, как и Хандан Султан вполне довольны жизнью и собой. Может, ей суждено родить сына и стать женой владыки половины мира? Однако иллюзии развеялись. И Русхар помнила ту ночь в мельчайших подробностях, хотя хотела забыть. Она помнила каждое прикосновение к своему нагому телу: Повелитель разорвал на ней одежду и толкнул на ложе, ставшее для Русхар жертвенным алтарем. Она помнила жадные и лишенные тепла поцелуи господина, помнила, как его руки скользили по ее телу, как сжимали до боли ее груди, касались ягодиц и промежности. Помнила каждый болезненный, разрывающий внутренности толчок, помнила свои слезы и вскрики, которые тщетно пыталась гасить, кусая губы, помнила боль и страдания. Ночь, что должна была вознести Русхар в райские сады, стала актом вопиющего насилия и жестокости. После соития девушка лежала на ложе падишаха, раздавленная и измученная, и тихо-тихо плакала, сжавшись. Повелитель отдыхал рядом, он даже на нее не смотрел, не обнимал, не шептал слова утешения. Ему было все равно. — Возвращайся в гарем, — велел султан немного погодя, и Русхар поспешила уйти, не испытывая ничего, кроме боли. Она думала, почему он был с ней так груб и жесток, почему намеренно делал ей больно, что она сделала не так, но, узнав истории других рабынь, поняла, что таков нрав их хозяина. Наложницы посещали покои султана, каждую неделю этаж фавориток пополнялся кем-то еще. Падишах любил побаловать себя молодыми невольницами, в этом он не знал отказа. Кто-то нравился ему так, что он звал их несколько раз. Но в большинстве своем фаворитки бывали в султанских покоях лишь раз, отдавали господину самое ценное, что было у рабыни — невинность и дальше их ждало забвение. Русхар понимала, что и ее оно ждет, что в лучшем случае ее выдадут за какого-нибудь состоятельно купца, торговца или бея, который, если повезет, будет к ней добр и ласков. В худшем — продадут на невольничьем рынке по более низкой цене, чем купили. Русхар надеялась на первый вариант. Но ему не суждено сбыться, она отчетливо это поняла, когда после прогулки в саду ее схватили два евнуха и под твердым взором главной калфы, что пугала ее до дрожи в коленях, потащили прямиком в темницы. — Немедленно отпустите, я фаворитка султана Мехмеда! — кричала, обезумев от страха, Русхар, еще не зная, что ее ждет. Ответом ей послужила тишина. Ее притащили, как мешок картошки в темницы, в холодные и сырые, отворили двери камеры и швырнули на пол. Русхар вскочила на ноги и кинулась к дверям, но те уже были заперты. Она сдавленно всхлипнула, ничего не понимая, плечи и запястья болели от хватки служащих гарема. Оглядев камеру, девушка задрожала, в углу лежала солома, по которой бегали крысы. Что же случилось, почему ее поместили в темницу, она ничего не сделала! Память услужливо напомнила ей о последней сколке в гареме, которую учинила ослепленная завистью Русхар. С появлением Назрин-хатун привычный уклад гарема был нарушен. Эта невзрачная рабыня не только стала фавориткой, но и увлекла падишаха, влюбила в себя. Но как? Назрин не отличалась красотой, ее и милой нельзя было назвать, еще она была высокомерна, получила отдельные покои, слуг, наряды из самых лучших тканей и столько золота, о котором никто в гареме и не мечтал. И, самое главное, она получила ласку от султана Мехмеда. Русхар завидовала Назрин и зависть породила ненависть в ее душе, сгорающей от вопиющей несправедливости. Почему, почему она?! Русхар вспомнила о конфликте, но тут же подумала, что расскажи Назрин кому-либо о нем, то ее давно бы отправили в темницу, а не сейчас, что-то тут не так. Сперва девушка не хотела садиться на холодный грязный пол, по которому рыскали крысы, но потом, устав, сдалась. Ее платье из скромной коричневой ткани, некогда чистое, испачкалось в пыли. Русхар ненавидела грязь, оно напоминало ей об ужасах рабства, о невольничьем рынке. Сейчас она словно снова оказалась в прошлом, в одном из своих кошмаров. Спустя еще какое-то время, Русхар не ведала, сколько прошло с ее заключения в темницы, послышались шаги. И не одного человека, а нескольких. Лязгнул замок на двери в камеру. Русхар взвилась на ноги и на всякий случай отошла вглубь камеры, чувствуя, как бьется ее сердце, словно обезумевшее. Когда она увидела вошедшего, вскрик застыл на ее губах, глаза в ужасе расширились. В камеру вошел султан Мехмед, облаченный в черные одежды. Русхар видела его не так часто в гареме, в основном Повелитель навещал мать, в последнее время вечерами он наведывался к Назрин-хатун. Но в отличии от других рабынь Русхар не надеялась привлечь его внимание, уж больно свежи в ней были воспоминания о единственном хальвете. Снова пережить такую боль и унижение она не хотела. Султан Мехмед возвышался над ней, в пляшущем свет факела он казался еще больше, чем был. Тени скользили по его лицу, красивому, но пугающему до дрожи, а глаза были, словно две пропасти, две бездны. Русхар хотела поклониться, опустить голову, но так и замерла, онемев от страха, словно ничтожная мышка перед ядовитой змеей, словно жертва перед хищником. Дверь камеры с хлопком захлопнулась за спиной султана, и Русхар вздрогнула от этого звука. — Даю тебе шанс сознаться, спасти свою ничтожную душу, — молвил султан Мехмед, глядя на Русхар. — О чем вы, мой господин? — дрожащим голосом вопросила девушка, облизав губы. — О чем?! — подобно вулкану взорвался падишах, одним шагом преодолевая расстояние, разделяющее их. Русхар попыталась отшатнуться, но не успела. Щеку ее обожгло такой сильной болью, что девушка сдавленно вскрикнула и, не устояв на ногах, начала оседать на грязный пол, как марионетка с обрезанными нитями, но не тут-то было. Она ощутила обжигающе-болезненную хватку на своих плечах, господин схватил ее и не дал упасть. — Прошу, пощадите, — пролепетала Русхар, чувствуя, привкус крови во рту. От удара сильного и крепкого мужчины в глазах потемнело, а рот наполнила кровь. Ответом ей послужила усилившееся хватка, казалось, что падишах жаждет ее раздавить. Чем она заслужила подобное обращение? — Пощадить?! — вскрикнул султан Мехмед в безумной ярости. Русхар распахнула глаза и столкнулась с взбешенным взором господина, в котором полыхала такая ненависть и жажда крови, что ужас захлестнул наложницу. — Ты пощадила моего ребенка, дрянь?! Ребенка, какого ребенка? — Ты посмела покуситься на мою Назрин, ты убила дитя, что спало под ее сердцем, кем ты себя возомнила, ничтожество?! — выговаривал султан Мехмед, голос его креп и звенел. Когда смысл слов дошел до разума Русхар, она задрожала и всхлипнула, поняв, в чем ее обвиняют. — Это не я, мой султан, не я! — закричала Русхар-хатун, не предпринимая попыток вырваться из хватки падишаха. Тот вдруг встряхнул ее за плечи да так, что голова Русхар дернулась, шея заболела, как и голова еще больше. — Пощадите, прошу! Султан оттолкнул ее от себя да так, что наложница отлетела к стене и ударилась о нее спиной и затылком, рухнула на пол, сжимаясь. Рыдания Русхар усилились, она в ужасе глядела на Повелителя, что шагнул к ней, сжимая руки в кулаки. Он ей не верит и забьет ее собственными руками прямо в этой камере. Обезумев от ужаса, Русхар кинулась к султану, превозмогая боль, вцепилась в полы его кафтана. — Молю, пощадите, я не виновна! Не берите грех на душу, молю! Вера в справедливость должна существовать в этом безумном мире — Русхар верила в эту простую истину. Она ни в чем не виновата, не виновата, значит и наказывать ее не за что. Однако ответом ей послужил презрительный взор Повелителя. Он вытащил из-за пояса кафтана что-то маленькое, блестящее в свете факела. Рсухар глядела на господина мутным взором, ей было страшно и больно, перед глазами от побоев все плыло, ее тошнило. — Ты выпьешь это, хатун, — сказал Повелитель и откупорил флакон. Инстинкт самосохранения взывал в наложнице, она метнулась в угол камеры, сжалась, понимая, что во флаконе не лекарство, а яд. — Нет, нет! — вскрикнула Русхар в истерике, слезы полились из ее глаз, когда Повелитель склонился над ней. — Пей! — велел он вновь, сжав ее подбородок холодными пальцами, словно тисками. Русхар попыталась сопротивляться, отвернуться, но где ей искать спасение? Она сжала зубы изо всех сил, пытаясь сохранить себе жизнь, но господин потерял терпение. Он схватил ее голову, силой разжал челюсти, Русхар как могла их сжимала, но холодные пальцы падишаха так надавили ей на скулы, что она не выдержала. Падишах влил содержимое флакона в рот наложницы. Русхар-хатун пыталась выплюнуть горькое варево, замотала головой, но какой там. Султан накрыл ее рот рукой, держа ее за голову, не давая выплюнуть яд. Русхар пыталась вырваться, вцепилась в запястье господина руками, а слезы тем временем лились из ее темных глаз, она понимала, что не выстоит против своего палача, но все равно пыталась спастись. Очевидно, Повелителю надоело ее сопротивление, он сжал пальцами нос наложницы. Не оставил иного выхода, кроме как проглотить яд, что Рсухар и сделала. Когда она проглотила горькое снадобье, на губах султана Мехмеда расцвела довольная улыбка.***
Удовлетворение заполнило его душу. Ярость нашла выход, а жажда крови притупилась. Ненависть, ослепляющая ненависть, обрушилась на виновницу трагедии, на ту, кто посмел отнять у него дитя. Русхар-хатун, наложница, что устроила покушение, сидела перед ним, сломленная и раздавленная, с синяками на лице, что оставил он. Она смотрела на него с ужасом, пыталась выплюнуть яд, что он дал ей, но тщетно. Рвоту тоже ей не удалось вызвать. Хатун подняла на него полный ужаса взгляд, а Мехмед усмехался, глядя ей в глаза. Дрянь посмела покуситься на дорогих ему людей, она заслужила смерти. Конечно, можно было отдать хатун в руки палача, что стоял за дверью камеры, но жажда мести в нем была так сильна, что Повелитель решил все сделать своими руками. В конце концов ему не впервой убивать кого-то. К тому же за свою родную кровь нужно мстить самостоятельно, только так душа его нерожденного ребенка отыщет покой. — Я не виновата, не виновата, — продолжала шептать Русхар-хатун, она плакала, голос ее слабел. В какой-то мент девушку затрясло, на губах вскипела кровавая пена и хатун забилась в судорогах. В конце концов яд взял вверх. Султан Мехмед безразлично смотрел на тело рабыни и покинул камеру. В коридоре его ждал Дервиш-ага, который и нашел виновницу трагедии и немой палач. Русхар-хатун смогла организовать покушение, подкупила евнуха из гарема, который и передал послание Огюзу-аге. Огюз-ага сбежал, в доме, в котором он жил найдено золото, золото, которым Русхар-хатун оплатила убийство султанского ребенка. Евнуха задушил немой палач, Огюза-агу ищут и найдут. Мехмед знал, что предателю не спастись. — Избавься от тела, — велел Повелитель и направился прочь из темниц. Настроение падишаха было крайне скверным. Конная прогулка должна была послужить ему отдыхом после долгого рабочего дня, после нудных докладов пашей совета и беев, после решения государственных дел, Мехмед надеялся провести время вместе с дорогими сердцу людьми, с Назрин-хатун, что стала ему дорога, с Ягмур Султан, маленькой дочерью… Но случилась трагедия. Падишах сам не понимал, как допустил такое, как не заметил ничего подозрительного. Еще мгновение назад они втроем, он, Назрин и Ягмур ехали по лесной дороге, стража во главе с Давудом-агой следовала за ними. Ягмур Султан смеялась, довольная обществом Мехмеда, она всегда радовалась его присутствию в своей диковатой манере. Ягмур не была похожа на сестер, она никогда себя не сдерживала, шумела, громко смеялась, кривлялась… — Тут неподалеку есть поваленное дерево, — сказала Ягмур Султан, глядя на Назрин веселыми карими глазами. От нагрузки краска бросилась ей в лицо и девочка выглядела дивно хорошенькой, Мехмед думал, что его султанша вырастит красавицей, как и ее старшие сестры. — Мы с Махмудом нашли его летом, — рассказала она и тут же тень легла на смуглое лицо султанши. Она тосковала по брату. Они с Махмудом были близки, шехзаде спускал сестре с рук все выходки и даже поощрял их. — Мы можем устроить соревнования! — Хотите вызвать меня на поединок, госпожа? — спросила со смешком Назрин и покосилась на Мехмеда, который лишь слушал перепалку родных дам да ощущал странное умиротворение на душе. — Если ты победишь, Ягмур, я позволю тебе стрелять из лука, — сказал султан Мехмед, и дочь его вся подобралась. — А если выиграю я? — спросила Назрин-хатун и подмигнула падишаху, давая понять, что она точно не выиграет, а будет поддаваться султанше. Состязаться с ребенком — выше достоинства Назрин, Мехмед это ясно понимал. — Проси все, что хочешь, — усмехнулся Мехмед. — Вы сами это сказали, мой господин, — усмехнулась Назрин-хатун. Ягмур Султан оттянула поводья и унеслась прочь, Назрин последовала ее примеру, но решила не набирать большую скорость, она хотела поддаться султанше. И это ее спасло. Мехмед остался позади, глядя вдаль любимым женщинам, он был слишком далеко, когда все случилось. Он видел спину Назрин-хатун, ее светловолосую макушку, а в следующий миг раздался крик, над дорогой поднялась пиль и Мехмед увидел лежащую на земле фигуру наложницы да удаляющегося коня… Не помня себя от ужаса, давно он так не боялся за других людей, не имеющих с ним кровного родства, султан Мехмед поспешил к Назрин. Он не помнил, как спешился, как склонился над телом Назрин, как дрожащей рукой нащупал пульс на шее. Она была жива. — Что с ней?! — истерично вскрикнула Ягмур Султан, которая вернулась назад. Мехмед поднял голову и увидел напуганное лицо дочери, которая склонилась над его наложницей и взяла ту за руку. — Давуд, отвези султаншу в Топкапы, живо! — начал отдавать приказы султан Мехмед. Давуд-ага, этот спокойный, уравновешенный человек, который молча выполнял все отданные приказы, увел Ягмур Султан. Сам Мехмед поднял на руки фаворитку, надеясь, что с той все в порядке. Вот только сделать тогда уже ничего нельзя было. Удар о землю оказался смертельным для ребенка, о котором никто не знал. Мехмед не понимал, как допустил такое, как не подумал о безопасности. Еще хуже стало, когда после случившегося к нему подошел Давуд-ага и сообщил о подрезанных ремнях. Если некто так легко устроил покушение на Назрин, значит мог покуситься и на его, султана, жизнь. От этого стало еще хуже. Гнев падишаха многократно возрос. После расправы над виновницей легче не стало. Султан Мехмед ощущал противное чувство вины, он должен был предотвратить нападение, а не действовать после. Что он за мужчина такой, раз не смог оградить дорогого человека от беды?! Вновь появилось чувство ярости и отвращения к самому себе, он испытывал их после нападения наемников Исмаила на Топкапы девятнадцать лет назад. Тогда он тоже оказался бессильным перед опасностью, не смог защитить родных. «Нужно избавиться от всех наложниц, что живут на этаже для фавориток, пусть матушка надет им мужей или вышлет в Старый Дворец», — решил султан Мехмед, уже сидя в хаммаме. Он смывал с себя грязь дня, вспоминал произошедшее и неизменно злился. Мысли о последних минутах Русхар-хатун, которую он однажды взял, приносили ему удовлетворение. Собаке собачья смерть, жаль, что ребенка ему не вернуть. После хаммама и ужина султан Мехмед решил отправиться в гарем, навестить Назрин-хатун. Им предстояла долгая беседа, она, наверное, уже пришла в себя и узнала правду. Мехмеду было невыносимо видеть Назрин в беспамятстве, но как он посмотрит ей в глаза после произошедшего? Уже идя по коридору женской полвины дворца, Мехмед вдруг остановился у одной из комнат на этаже фавориток, ноги сами привели его туда. Там жила Долунай-хатун, его беременная фаворитка. Отворив дверь, падишах вошел в небольшую, но уютную комнату. Долунай-хатун до его прихода сидела на кровати и расчесывала длинные рыжие волосы. В вечернем сумраке тени так ложились на ее фигуру, что она напоминала ему Гюльбахар. — Повелитель! — увидев его, девушка взвилась на ноги. Расческа со стуком упала на пол. Хатун поклонилась, не смея поднять на него взор. — Здравствуй, Долунай, — промолвил Мехмед, разглядывая наложницу. Он и не вспомнил бы о ней, если бы не беременность. Кажется, он провел с ней три или четыре ночи. Удивительно, что хатун понесла за этот срок. Долунай-хатун была красивой девушкой, яркой и прекрасной, светлая сорочка в пол обрисовывала ее пышные формы. Мехмеду всегда нравились такие женщины. Он приблизился к наложнице, и та вскинула на него взгляд карих глаз. В глазах ее он увидел тень смущения и страха, с чего бы? «Ты не так давно убил свою фаворитку, забыл?» — услужливо напомнил внутренний голос. Но Русхар была дрянью, что убила его ребенка, а Долунай носила под сердцем его дитя. — Как ты? — спросил султан Мехмед. Он мало интересовался этой женщиной, но раз уж она скоро станет частью его семьи, семьи, которой султан дорожил, нужно наладить с ней отношения. В конце концов у него не так много свободного времени и вся надежда на то, что его сына или дочь хорошо воспитают, на мать. — Я в добром здравии, мой султан, — вежливо, с улыбкой, ответила Долунай-хатун и снова отвела от него взгляд. — Соболезную вашей утрате, господин. Это так ужасно… Потерять ребенка, надеюсь Назрин-хатун сможет пережить эту утрату, потому что я бы не смогла, — говорила Долунай и улыбка на ее губах померкла, она опустила голову и закусила губу, словно боролась с эмоциями. Девушка накрыла рукой слегка округлившийся живот, в котором рос их общий ребенок. Этот жест Мехмеду был очень хорошо знаком, защитный жест матери, стремящееся уберечь драгоценное дитя. Гюльбахар Султан тоже накрывала живот руками, когда слушала что-то страшное и пугающее, Хандан Султан и вовсе спала, накрыв живот обеими руками, словно пыталась защитить детей, но едва ли ей это удавалось… — Все будет хорошо, Назрин справиться с этим ударом. — заговорил Мехмед, подойдя к фаворитке ближе. Он, не удержавшись, накрыл своей ладонью маленькую ладошку Долунай, которой та закрыла живот. Девушка вскинула на него взгляд и замерла. — Ты его чувствуешь? — спросил Мехмед, он мысленно прикинул срок, дитя либо уже ожило, либо оживет в ближайшие недели. — Еще нет, — улыбнулась Долунай-хатун. — Но он быстро растет, будет сильным, как и вы, — говорила наложница. — Он? — спросил Мехмед. Его веселила уверенность его женщин в таких вопросах, все обещали ему сына. Впрочем, шехзаде ценились выше султанш, и всякая рабыня мечтала родить сына и стать госпожой, Долунай не исключение. — Ты так жаждешь сына? — Все мечтают родить шехзаде, — ответила Долунай. — Но я знаю, что у меня под сердцем мальчик. Чувствую. — Главное, чтобы дитя было здоровым, — сказал Мехмед. — И султанше я буду рад не меньше, чем сыну. Мальчики принадлежат империи, а дочери родителям, так было всегда. — В детстве… — вдруг начала говорить Долунай, покраснев отчего-то. Она снова вскинула на него взгляд, продолжая стоять рядом с ним. Султан Мехмед все же убрал руку от живота наложницы и теперь глядел на фаворитку задумчивым взором, он кивнул ей, давая понять, что заинтересован. — В детстве я мечтала о дочери, но и подумать не могла, что ее отцом, возможно, будет Повелитель половины мира. — Такое трудно предвидеть, — усмехнулся Мехмед. — Нашу дочь будут звать Кяусар, — сказал он. Да, имена для дочерей султан выбирал с особой тщательностью, верил, что имя определяет судьбу человека и хотел, чтобы его дочери обладали особенными именами и были единственными и неповторимыми. Ханзаде означает потомок хана, потомок правителя. Асхан — наилучшая, бесподобная, Дильруба — завоевательница сердца, Амаль — надежда, Ягмур — дождь. — Красивое имя, — улыбнулась Долунай. — Но мне больше нравится имя Ханзаде, — усмехнулась она. — Одна Ханзаде у меня уже есть, — ответил Мехмед, не в силах сдержать улыбки при мысли о самом первом своем ребенке и, что уж скрывать, самом любимом. — Полагаю ей очень не понравиться сестра с таким же именем. — Вам виднее, Повелитель, — ответила Долунай, которой все же удалось его развеселить. Султан Мехмед, поняв, что беседа исчерпала себя, поцеловал фаворитку в лоб и пожелал ей доброй ночи, после чего направился к выходу. — Повелитель, — вдруг окрикнула его наложница. Султан Мехмед остановился и обернулся. — Не сочите за дерзость, я прочитала все книги в библиотеке гарема и хотела вас попросить… Говорят, в вашей библиотеке очень много книг… — хатун замялась, кусая губы. — Я разрешаю тебе брать оттуда книги, — благосклонно кивнул падишах. — Благодарю вас, мой султан! — вскрикнула наложница, и Мехмеду показалось, что она сейчас запрыгает от радости. Такая реакция радовала. Пожелав фаворитке доброй ночи, падишах покинул комнату наложницы и отправился в покои Назрин-хатун. Тяжесть на душе немного спала, но не ушла насовсем. Войдя в опочивальню, султан Мехмед даже не взглянул на стражу, что стояла у дверей. Комната была освещена свечами, от камина шел жар… Повелитель подошел к кровати, скользнул взором по фигуре Назрин-хатун, укрытой теплым одеялом. Девушка, кажется, пребывала без чувств. А рядом с ней, на краю кровати, сгорбившись сидела Ягмур Султан. — Отец? — вскрикнула султанша, вскочив. Она поклонилась Мехмеду, и мужчина заметил, что лицо дочери бледное, а нос красный. — Что ты здесь делаешь? — спросил Мехмед, удивляясь. Время царило позднее, султанша уже должна если не спать, то готовиться ко сну. И куда смотрит Райхан? Повелитель никогда не любил и не ценил законную жену, она была при нем только из-за завоеванных Сефевидских земель, для покорности несогласных. Райхан и вовсе его ненавидела, не в силах простить ему то, что он сделал с ее семьей. В первые месяцы брака она неистово сопротивлялась, спорила с ним, огрызалась, но Мехмеду удалось призвать ее к покорности. Райхан Султан родила ему двоих детей, Ягмур и Орхана, только из-за этого Мехмед терпел ее в своей семье, она тоже была ее частью, но Райхан не оценила его доброты и, что хуже всего, продолжала злить его. В первую очередь отношением к Ягмур Султан. Их дочь больше пошла в мать, что расстраивало Мехмеда, впервые взяв ребенка на руки, султан изумился тому, насколько девочка похожа на сторону матери… С годами султан Мехмед все больше и больше видел в Ягмур Султан Райхан и, что хуже всего, шаха Исмаила, человека, которого он ненавидел и который уже столько лет был мертв. Но какая разница, если маленькая копия персидского шаха бегает по Топкапы? Род Исмаила все же не истреблен. Но как бы Мехмед не ненавидел Сефевидов, он всегда помнил, что и Ягмур, и Орхан его дети. Он дал им жизнь и ответственность за то, кем они вырастут на нем. Райхан же в своей ненависти к Мехмеду забывала самое главное, что Ягмур вышла из ее чрева, она тоже ее создатель. Почему-то на Орхана неприязнь Райхан не распространялась. — Я пришла к Назрин, — сказала тихо Ягмур, потирая глаза. — Она же поправиться? — спросила девочка, когда Мехмед подошел ближе к ней. Султан, склонившись, поцеловал дочь в макушку. Ягмур закусила губу, боролась со слезами, понял Мехмед. — Обязательно, — сказал падишах, садясь на край постели фаворитки, пребывающей без чувств. — Она приходила в себя? — Служанка сказала, что да, — сообщила Ягмур Султан. — Но лекарша дала ей отвар, чтобы Назрин поспала и быстрее восстановила силы. Мехмед поджал губы. Видимо, Назрин уже сообщили о случившимся, и это больно ее ранило. Мехмед помнил, как реагировала Хандан на черные вести, помнил, как она кричала и плакала, рыдала в голос в его объятьях. Кажется, с Назрин будет то же самое, хотя фаворитка и не похода нравом на Хандан Султан. — Тебе пора спать, Ягмур, должно быть Райхан тебя обыскалась, — сказал султан Мехмед, глядя на стоящую рядом с ним дочь. Та уныло вздохнула и опустила голову. — Можно я останусь? — спросила она тихим-тихим голосом. — Нет, Ягмур, тебе пора в постель, день выдался тяжелым, я не хочу, чтобы ты заболела от случившегося, — с нажимом произнес падишах. Он ожидал, что дочь начнет с ним спорить, но Ягмур покорно кивнула, она поцеловала его руку и ушла прочь. Едва за султаншей закрылась дверь, как Мехмед взял Назрин за руку и сжал ее. Он сам не понимал, что с ним происходит, и отчего эта женщина стала так дорога ему. Мехмед успокаивал себя, что она дарует ему покой, рядом с ним затихает пламя ненависти в его души, ярость сменяется затишьем. Воспоминание о том, как он вез пребывающую без чувств наложницу во дворец, как нес ее по коридорам дворца в покои, как ему вслед глядели рабы, причиняли боль. Мехмед помнил, какой хрупкой и беззащитной была Назрин в его объятьях, маленькая, худенькая, слабая, с бледным лицом. Он боялся ее потерять, он так долго ее искал. — Больше никто не посмеет тебе навредить, моя дикая роза, — в тишину опочивальни произнес Повелитель, чувствуя себя крайне странно. Он уже давно не тот юноша, полный страстей, что души не чаял в Амрийе Султан, он стал правителем и правит уже двадцать лет, а ведет себя как мальчишка… В пору было бросаться на собственную саблю от стыда. Не удержавшись, Мехмед коснулся рукой бледной щеки наложницы, которая оставалась неподвижной. Только бы она смогла оправиться от случившегося. Повелитель мысленно готовился к слезам фаворитки, к затяжной тоске и печали, как это было с Амрийе… Однако Назрин отреагировала иначе. Назрин-хатун пришла в себя рано утром, когда Мехмед уже не спал, а лежал рядом с ней, в ее постели. Фаворитка, проснувшись, некоторое время глядела на него мрачным взором светло-голубых глаз и не шевелилась. Мехмед хотел ее обнять, но хатун вывернулась из его объятий и смотрела ему в глаза, в которых медленно разгоралась ненависть. — Я хочу убить того, кто убил моего ребенка, — медленно, чеканя каждое слово, промолвила Назрин-хатун. — Я не верю, что это была случайность. — Я велю принести тебе ее голову, моя кровожадная госпожа, — сказал Мехмед. — Но, скорее всего, слуги уже утопили тело Русхар в Босфоре. Назрин-хатун глухо зарычала и зажмурилась, она напоминала раненного зверя, раненного, но не сломанного. Мехмед снова хотел обнять наложницу, но то лишь мотнула головой и открыла глаза, глядя на него с пугающим холодом. — Очень жаль, — процедила она. — Надеюсь, рыбы хорошо пообедают. Падишах в который раз изумился тому, насколько Назрин-хатун не похожа на других его женщин.***
— Пришли добрые вести, мой дорогой муж, — проговорила Атике Султан. Она, чувствуя небывалый подъем сил от полученного письма, вошла в кабинет мужа, Фюлаге-паши, наместника Румелии. Фюлаге-паша собирался в Топкапы, как и всегда в такое время. Он уже был облачен в выходной кафтан из темно-синей ткани, ворот кафтана был подбит черным мехом, седовласую голову паши скрывала темно-зеленая чалма, в броши, что украшала головной убор паши, блестели изумруды. — В чем дело, Атике? — спросил Фюлаге-паша, отрываясь от своего занятия. Он собирал документы со стола в кожаную папку. — Пришло письмо от нашей дочери, от Ферахшад, — сообщила султанша радостно. Она до сих пор не верила в реальность происходящего. — Ферахшад успешно разрешилась от бремени, родила здорового сына. Мы с тобой, паша, снова стали дедушкой да бабушкой. — О, Аллах, какая добрая весть! — улыбнулся Фюлаге-паша, отчего морщины на его лице стали заметнее. Атике Султан с тревогой замечала признаки старения в любимом мужчине. Да, он был старше ее на тридцать лет, но он всегда был рядом. Оставалось уповать, что Фюлаге-паша проживет еще много лет. — Ферахшад хочет, чтобы мы приехали. — сообщила Атике, и ее супруг нахмурился. — Матушка с семьей навестит любимую внучку да правнука… — Значит и он там будет? — спросил Фюлаге-паша, намекая на шехзаде Селима. — Да, — ответила Атике Султан. — Мы как раз хотели согласовать планы дальнейших действий. — Ты права, Атике, но, боюсь, нынешний султан не позволит нам уехать из столицы, дел полно, — со вздохом молвил Фюлаге-паша. — Предоставь это мне, мой дорогой муж, — улыбнулась Атике Султан. Она поцеловала мужа в щеку на прощание, и он отбыл в Топкапы. Султанша же снова перечитала письмо от старшей из трех ее дочерей. Ферахшад Султан было шестнадцать лет, она еще совсем юный цветок династии, цветок, что столько лет прозябал на грани нищеты вместе со всей их семьей. Но скоро все изменится. Шехзаде Селим займет престол, а его семья, частью которой была и Атике, будет рядом. Первым делом Атике желала воссоединиться со всеми своими детьми, с четырьмя старшими сыновьями, что служили в разных концах империи, и старшей дочерью. Благо младшие девочками, Дильназ и Мёге, все еще были с ней.Уважаемая, матушка, достопочтенный отец, в ночь с 12 на 16 сентября 1602 года я дала жизнь вашему внуку, здоровому мальчику, что однажды станет великим воином. Бабушка, Гевхерхан Султан, за несколько дней до родов прислала письмо, что пребудет в санджак, чтобы увидеть правнука, и пребудет вместе со всей нашей семьей. Быть может, мне окажут величайшую честь, даруют имя моем первому сыну. С уважением, ваша дочь, Ферахшад Ханым Султан.
Дочитав письмо, Атике Султан отправилась в свои покои и спрятала послание дочери в шкатулку, где хранила письма остальных своих детей. Они с Фюлаге-пашой проделали немало работы за прошедшие месяцы, но приходилось действовать крайне осторожно. Атике Султан знала, что султан Мехмед крайне подозрительная личность, но пока ей удавалась действовать тайно. Она подкупила несколько слуг в гареме, внедрила шпионов во дворец Ханзаде Султан, Асхан Султан и Аяза-паши. Слуги приносили информацию, но пока им не поручалось ничего опасного. Впрочем, Атике полагала, что рано или поздно в ход пойдут яды. В первую очередь нужно лишить влияния Ханзаде Султан, конечно, старшая из дочерей падишаха, умная и хитрая девушка, но без рычага в Имперском Совете она слаба. Далее нужно избавиться от Ибрагима-паши, который по какой-то причине поддерживает шехзаде Ферхата. Шпионы Атике видели, как паша встречался в мраморном павильоне с Мехрибан Султан, должно быть, мать шехзаде Ферхата, склонила на сторону сына пашу обещаниями или подарками. Аяз-паша великий визирь султана Мехмеда, и он женат на Бахарназ Султан, у которой тоже есть брат, Сулейман, прямой потомок султана Сулеймана. Скорее всего, Аяз-паша выступит на стороне шехзаде Сулеймана. Значит, Аяз-паша должен умереть, как и шехзаде Сулейман. У них на пути слишком много преград, один Повелитель чего стоит. Но султан Мехмед нажил немало врагов, взять хотя бы покушение во время похода, жаль, что султан и его старший сын не сгинули в огне. Это решило бы многие их проблемы. Впрчем, рано или поздно враги султана нанесут очередной удар и оставалось уповать, чтобы этот удар стал для султана Мехмед летальным. — Матушка, — вырвал Атике Султан из размышлений голос младшей дочери, Мёге Султан. Черноволосая султанша подошла к ней достаточно близко и взяла ее за руку. — Дильназ сказала, что существуют птицы, которые говорят. Атике Султан тяжело вздохнула. Мёге была добрым и наивным ребенком и принимала все, что скажут ей за правду, чем без зазрений совести пользовалась ее вторая дочь, Дильназ.***
Она давно не была в Топкапы. Резиденция правящей семьи, как и всегда, предстала перед гостями в полном великолепии. Нурбану Султан прошла по коридорам дворца вслед за Айлин Султан, рядом с ней шла Хюмашах Султан, как всегда тихая и задумчивая. Старшая дочь Айлин Султан всегда витала в облаках и предпочитала обществу сестер или общению с Нурбану общество книг. В опочивальне девушкаи было несколько книжных шкафов, и Осман-паша не жалел на увлечение дочери средств. И временами Нурбану, хотя ей стыдно в этом признаться, завидовала Хюмашах, у которой были любящие и души в ней не чаявшие родители. Родители Нурбану Султан давным-давно покоились в могилах. Родная мать, Фатьма Султан, умерла родами, отец и мачеха скончались десять лет спустя от лихорадки. И Нурбану, любившая их всем сердцем, тяжело перенесла эту утрату. — Жаль, что Амаль Султан отбыла вместе с братом и своей мамой в Конью, — говорила семилетняя Михримах Султан старшей сестре, Хатидже. Семейство Османа-паши явилось в Топкапы почти полным составом. Лишь двухлетний султанзаде Муса остался во дворце с няньками. Айлин Султан дорожила болезненным сыном и боялась за него, поэтому редко брала его с собой в главную резиденцию османов. — Мама, можно я пойду к Орхану? — спросил султанзаде Рустем, прижимая к груди увесистый сверток с книгами. Слуги, сопровождающие семейство, хотели забрать ношу у мальчика, но тот не позволив, вновь проявив упрямство, унаследованное от матери. — Сперва поприветствуем Валиде Султан, мой лев, — ответила Айлин Султан и в материнской ласке провела по иссиня-черным волосам сына. Нурбану Султан, увидев этот жест, вновь ощутила тоску. Так ее касался лишь отец и временами шехзаде Махмуд, но последний делал это в шутку и Нурбану каждый раз злилась на шехзаде за это. «Интересно, как там шехзаде, нужно бы узнать», — думала Нурбану Султан, вновь ощущая, как тиски сжимают ее сердце. Она тосковала по Махмуду, по его зеленым глазам, что были темнее ее собственных, по кудрявым черным волосам, что приходили в беспорядок от стремительных движений и которые спадали на его лоб… Еще у Махмуда была самая красивая улыбка, заносчивая и задорная. Нурбану тосковала по нему, но упрямо игнорировала все его письма. После того поцелуя она всеми силами избегала шехзаде, боясь, что не сможет устоять под натиском чувств. Чем ближе он был к ней, тем больше был соблазн. Хотелось снова ощутить его губы на своих губах, почувствовать его теплые объятья, заглянуть в прекрасные глаза… Но нельзя. Поняв, что она слишком много думает о сыне Халиме Султан, Нурбану Султан усилием воли заглушила недостойные султанши мысли и начала думать о грядущей встречи с Дефне Султан. Но, быть может, ей лучше было бы остаться во дворце Османа-паши? Впрочем, султанша отмела эту мысль. Она больше трех месяцев никуда не уезжала, игнорировала все праздники, ссылаясь на дурноту. Айлин Султан беспокоилась, это было заметно, и Нурбану становилось совестно перед госпожой. — Дефне Султан, доброго вам утра, — с улыбкой произнесла Айлин Султан, стоило им войти в покои управляющей гаремом, которая находилась в кругу своей семьи. Жены султана Мехмеда поднялись с подушек и склонились в поклонах, его дочери остались на своих местах. Нурбану Султан наткнулась на внимательный взор Ханзаде Султан, но не отвела взгляд, ей нечего бояться, хотя стало не по себе. — Айлин, рада тебя видеть, — молвила Дефне Султан, улыбаясь. — Надеюсь, вы в добром здравии? — учтиво вопросила Айлин Султан. Слуги принесли еще несколько подушек, на которых с удобством разместились новоприбывшие. — Насколько это возможно в моем возрасте, — усмехнулась Валиде Султан, невольно повторив усмешку султана Мехмеда и шехзаде Махмуда, Нурбану Султан поняла, от кого ее любимый унаследовал такую ухмылку. Султанзаде Рустем и шехзаде Орхан тут же отсели в сторону и начали шептаться. Шехзаде Джихангир и шехзаде Ахмед остались подле матери и не спешили присоединиться к возне мальчишек. Слуги принесли кубки с щербетом и сладости. Нурбану Султан взяла виноград с блюдца и начала его есть, внимательно следя за происходящем. — А где Ягмур Султан? — спросила Айлин Султан, некоторое время спустя, обращаясь к Райхан Султан, которая обычно не участвовала в беседах и держалась в стороне. — Она с Назрин-хатун, — ответила рыжеволосая и тихая девушка, которую Нурбану с первого раза не заметила, что казалось удивительным, та была чудо, как хороша собой. — Бедняжка потеряла ребенка господина, и Ягмур Султан составляет ей компанию. — Благодарю за пояснение, Долунай, — процедила Райхан Султан раздраженно. Кажется, ее уязвляло, что родная дочь предпочитала общество рабыни. — Что случилось с Назрин? — спросила Айлин Султан. — Покушение, ага подрезал ремни, удерживающие седло, хатун выпала из него, — сообщила Дефне Султан без особого сочувствия в голосе. Кажется, Назрин-хатун, о которой временами говорили Осман-паша и Айлин Султан, не очень-то ей нравилась. — Чудо, что хатун шею не свернула, — вдруг сказала Хандан Султан, которая была бледнее, чем обычно. Нурбану Султан заметила, что султанша напряжена, а на ее лице следы недосыпа: мешки под глазами, красные глаза. Кажется, новое увлечение падишаха больно ее ранило, и Нурбану сочувствовала ей. Должно быть, невыносимо делить любимого с другими. Нурбану Султан принадлежала династии и ей не нужно переживать, что муж возьмет себе наложницу или жену, она будет единственной у супруга. На мгновение Нурбану подумала о том, как бы сложилась жизнь, если бы она ответила на чувства Махмуда. Отказался бы он ради нее от гарема, от своего законного права владеть многими женщинами? На ум тут же пришла Дидар-хатун, его фаворитка, отказался бы шехзаде от девицы? — Все в руках Всевышнего, — молвила Долунай-хатун тихо. Нурбану Султан нахмурилась. Она удивлялась тому, что фаворитка, пусть и беременная. Находится в обществе султанш да еще и рот открывает. — Как ты себя чувствуешь, Долунай? — спросила Дефне Султан, глядя на невестку. Та накрыла едва заметный живот руками и улыбнулась валиде. — Я в добром здравии, — сказала девушка. — Только кушать постоянно хочу, видит Аллах, лошадь бы съела, — усмехнулась наложница. — Как знакомо, — промолвила Айлин Султан, глядя с нежностью на своих детей, что вместе с Орханом затеяли какую-то возню. — В первую беременность меня воротило от всего, — сказала Дефне Султан, погрузившись в воспоминания. — Наверное поэтому мой Мехмед родился прежде срока, и лекари боялись, что он не выживет. — Наш господин всегда был силен, — вновь сказала Долунай-хатун. — А как ваш ребёнок, Асхан Султан? — Растет и крепнет, — ответила Асхан Султан, чей срок был на несколько недель больше, чем у фаворитки ее отца. — Чувствую, сын у меня. — Разве можно предсказать пол ребенка? — вдруг спросила Хандан Султан, впившись взором в Долунай, которая ответила ей взглядом не менее гадким. — Я с первых месяцев беременностей знала, кого ношу, — вдруг сказала Ханзаде Султан. — Ни разу не ошиблась. Даже с тем, что вышел из меня мертвым. Дефне Султан сочувствующе улыбнулась внучке, сидя рядом с Асхан Султан, которую держала за руку. Нурбану Султан в который раз подумала, что белокурая и мягкая Асхан пошла внешностью и нравом в бабушку. Наверное, всем повезло от этого. Дефне Султан хотела что-то сказать, но не успела, поскольку их общество пополнилось Дениз-хатун, встречи с которой жаждала Нурбану. Дениз когда-то была частью семьи Назлы Султан, она занималась ее воспитанием, и девушка уважала эту мрачную, строгую, но справедливую женщину. После приветствия настал черед Нурбану, она кивнула Дениз-хатун, которая ответила ей мягкой, но тоскливой улыбкой. — Как вы поживаете, Дениз-хатун? — спросила с уважением Нурбану. — Все хорошо, — ответила Дениз с улыбкой. Она никогда не жаловалась и не плакала, всегда сохраняла спокойствие и вела себя достойно. Глядя на Дениз, Нурбану Султан понимала в кого пошла Назлы Султан, ее мачеха, заменившая ей родную мать. — А где Альмас, она почтит нас присутствием? — спросила Дефне Султан. — Альмас нездоровиться, — ответила Дениз-хатун. — К счастью, швея успела снять мерки для свадебного платья.***
Михрумах Султан глядела на увядающий сад и сжимала в руке письмо, что привело ее в ярость. Попытка внедрить в гарем шехзаде Османа шпиона не увенчалась успехом. Хатун раскрыли и, скорее всего, убили. Она не отвечала на письма, значит, убита, или, быть может, сбежала. Шехзаде Осман был надежно защищен со всех сторон, видимо, Ханзаде Султан знает толк в безопасности. Стража работала великолепно. Ну ничего, она найдет способ подобраться к наследнику поближе. Жаль только, что покушение на султана Мехмеда и на шехазде Османа не увенчалось успехом. Аяз-паша все тщательно подготовил, султан должен был склониться над родником, и подкупленный наемник должен был обрушить огненные стрелы на него. Падишах должен был сгинуть в пламени. Но этого не случилось. Мехмед выжил. Снова. Выжил и усилил охрану, теперь, в ближайшие месяцы, к нему не подобраться. К счастью для них, Аяз-паша успел устранить наёмника прежде, чем он попал в руки султана и его псов. Осталось ждать. Снова ждать. Но как убить самого охраняемого в мире человека? Еще Михрумах Султан не знала, как склонить на свою сторону шехзаде Сулеймана, как вынудить его бороться за престол. Сулейман казался совершенно бесхребетным юношей, не стремящимся к величию и могуществу. Ему хватало того, что он имел. Этим мальчишка пошел в мать. Михрумах надеялась, что Сулейман хотя бы ради Альмас пойдет путем борьбы, но юноша держался. Благородный дурак. Султанша отправила племяннику письмо, что Альмас должны выдать замуж, она пыталась подбить его на действия, но пока царила тишина.