Рябь на воде

Рон вдыхает сырой воздух, неспешно идёт вдоль пруда и долго смотрит на воду. Она не может оторвать взгляд от дрожащей, словно продрогшей на ветру, глади — и не хочет. Вода завораживающе красива и притягательно глубока. Рыжеватые отсветы заката и огни кафе бегут по воде, догоняют чаек, похожих издали на бумажные самолётики. Утомлённое небо любуется на себя, а Рон думает, видно ли эти огни и облака со дна, слышно ли крики птиц под водой. Глубина пугает, но тянет. Тяжесть в ногах становится терпимее, словно пруд забирает всю усталость, чтобы превратить её в побежавшую к берегу рябь. Идти по крепким доскам набережной приятно и легко. Возвращаться домой — нелегко. Там дрожит не пруд, а воздух, звенящий и рвущийся, как струна. Как Рон. Дома её догоняет реальная жизнь. Рон смотрит на воду и хочет упасть в неё камнем. Опуститься ко дну, глядеть оттуда наверх, а наверху от неё остались бы только круги и рябь. Рон не уходит до тех пор, пока строгие фонари не становятся единственными, кто наблюдает за её бездумной прогулкой. Она шагает вдоль берега, туда и обратно по набережной: от моста и до ступенек наверх. Фонари молча перемигиваются друг с другом, как будто не понимают, почему Рон до сих пор не идёт домой. Они бы, кажется, недоумевающие покачали тяжёлыми головами, если бы могли. Молчит и пруд. Вода, бывшая прежде светлым отражением неба, игравшая с бликами и отсветами, смеявшаяся криками чаек и плеском, стала безмолвным чернильным морем, забравшим огни в свои бесстрастные объятия. Краёв тёмного берега было не различить, и казалось, что пруд не имеет конца, поднимается вверх по склону, продолжается ввысь до неба, и сейчас обрушится вниз. Рон замирает. Мост, фонари, ступеньки, дом, пруд, огни... Всё кружится, смешивается, превращается в единое желание, зародившееся глубоко внутри Рон и выросшее настолько, что смертное человеческое тело не способно более его удерживать. Не способно с ним справиться. Это желание искрится золотом в фонарях, чернеет на дне пруда, стучит подошвой о ступеньки, скрипит досками моста. Оно вырывается у Рон откуда-то из-под рёбер, выскакивает бессильным вздохом из горла и через мгновение падает камнем в тёмную воду. Наверху — лишь круги и рябь. *** Приятно и легко пройтись вдоль воды после суетливого дня. Густые сумерки полны негромких разговоров ни о чём, шуршащих листьев и криков редких сонных чаек, дразнящих воду. Просыпаются фонари. Скоро набережную укроет ночь, но перед этим с ней прощается сиреневый вечер. Свежий сырой воздух уносит запах смерти. Родная глубина склеивает по кусочкам разбитых после скоса жниц. По глади бежит рябь. Дежавю. — Красиво. Эрика задумчиво глядит на туманный горизонт. Рон глядит на Эрику. У Эрики прямая, как росчерк чернил, спина и лёгкие морщинки около глаз, когда она щурится. — Да. Красиво. Они никуда не спешат и не уходят с наступлением темноты. Посиневшее небо плывёт в пруду, всё вокруг молчит, качая берег, фонари и двух жниц в колыбели тиши. Они останавливаются. Рон легонько пинает камешек. Он плюхается в воду с одиноким плеском. Круги и рябь расходятся, кажется, где-то внутри Рон. Но Эрика кидает ещё один, рядом с тем, круги накладываются друг на друга, она берёт Рон за руку, и Рон понимает, что больше не боится, не дрожит, не рвётся. Теперь она дома.