Until You Feel Like Love

С первым ударом и гордой улыбкой, наполненной самодовольством, Чуя совершает самый невыполнимый подвиг. Он оставляет Дазая Осаму, демонического вундеркинда, одного из самых плодовитых и устрашающих мафиози — бывших мафиози — в истории портовой мафии полностью, блять, безмолвным; хотя безмолвие — сильное преуменьшение. Это довольно беззаботное и сладкое выражение, думает Накахара. Остолбеневший, потрясённый, выведенный из строя — вот более подходящие слова для описания состояния и поведения Дазая прямо сейчас. Чуя на секунду откидывается назад, разрешая ему передохнуть, а резкой боли пойти своим чередом, дав телу Дазая возможность обработать её. После пары секунд потрясённого молчания и пьяных колебаний плечами голова Осаму медленно откидывается назад до тех пор, пока у Чуи не получается кинуть на его лицо надлежащий взгляд. Его рот широко открыт, и непонятно — от стонов, ругательств или, должно быть, всего сразу, покуда это остаётся невысказанным в глубине его горла, когда он отчаянно пытается бороться с болью вместе с каждым глубоким глотком, напрягаясь и стараясь собрать себя по кусочкам. Но каждый раз остаются слышны лишь резкие всхлипы и дрожащие вздохи. Это продолжается ещё минуту или две перед тем, как он наконец-то собирается с мыслями и выдавливает из себя: «Боже, б-блять». Чуя подвигается ближе, достаточно близко для того, чтобы нежно провести своими ногтями по ужасному, зловещему следу, который уже прорезал заметную диагональную линию на одной из ягодиц Дазая, и достаточно близко для того, чтобы оценить, как яростно дрожит тело Осаму, когда он скребёт ими по рубцам и шрамам, портящих его спину. — Не ожидал этого, малыш? — спрашивает Чуя, пока вращает ремень в своей свободной руке. — Во всяком случае, не так скоро. Дазай не отвечает. По крайней мере, вербально. Вместо этого он стонет себе под нос и наклоняет голову вперёд до тех пор, пока лоб не упрётся в мраморную стену напротив. Чуя внимательно изучает его, перемещая ремень в преобладающую руку. Несмотря на то, что он полностью удовлетворён тем, как прекрасно Дазай пытается снова принять для него свою надлежащую позицию — хотя всё ещё не оправился от боли первого удара — по тому, как сжимаются и разжимаются его руки, Накахара приходит к выводу, что способность бывшего напарника справляться с вещами не окажет значительного сопротивления. Но всё же... сейчас он выглядит так хорошо... Чуя не может ничего поделать с собой и совершает несколько размашистых движений рукой по своему члену, пару секунд упиваясь удовольствием от представшей ему сцены. И заставляя Дазая ждать следующий удар. Он не происходит, пока Осаму полностью не расслабляется, его руки снова не оказываются на стене, а давление в спине не исчезает. В этот раз Чуя бьёт его по-настоящему сильно. В этот раз Чуя знает, что Дазай ощутил этот удар всеми своими чёртовыми костями. И в этот раз плач, который застрял в горле детектива, наконец исходит из него тяжёлым гортанным стоном, отдавшись эхом по всей ванной комнате, следуя за рассекающим ударом ремня в их напряжённой игре в кошки-мышки. — Ммм, — Чуя довольно стонет одновременно с этим звуком. Слышать, как Дазай плачет от боли, и его незащищённость заполоняет собой всю ванну, смешиваясь со звуком ремня, бьющего по влажной коже... так удовлетворяет. В конце концов, даже если всё происходит лишь за тем, чтобы помочь его бывшему напарнику, это не значит, что Чуя тоже не может получить удовольствие, ведь ему никогда не надо было брать выходной, чтобы иметь причину избить Дазая. Чаще всего причиной является он сам. В связи с этим Чуя чувствует себя не только уполномоченным, но и морально обязанным ударить Осаму сильнее. Просто для небольшого кармического баланса. И их собственного баланса, который постоянно перетягивался в сторону Дазая всё то время, когда они знали друг друга. Накахара облизывает губы, мельком подумывая о том, чтобы заставить Осаму немного истечь кровью, хотя бы для своего личного удовлетворения. Но лёгкая дрожь в руках от приложенного удара, как и диалог, который был у них до этого, останавливает его. Чуя вздыхает себе в отказе. Он хочет настолько сильно, насколько это можно считать предательством доверия Дазая, потенциально увеличивающее возможность того, что всё может пойти наперекосяк. Может, Осаму больше и не часть их организации, но это точно, блять, не делает его менее дьяволом, и сейчас, вспоминая судьбы тех, кто осмеливался перейти ему дорогу в прошлом... Чуя прекрасно понимает, что не должен поддаваться искушениям. Но... даже без тёмных, устрашающих знаний и картинок, зависающих в голове, Накахара ощущает себя олухом из-за осознания того, что он и правда бы не сделал этого. До тех пор, пока Дазай точно бы не захотел сам. Вера в друг друга, которая всегда была единственной и постоянной константой в их хаотичных жизнях, глубоко укоренилась, и не важно, как много раз они хотели набить лицо своего бывшего напарника. Это единственная вещь, считающаяся неприкосновенной, и Чуя не собирается ее рушить, просто чтобы удовлетворить жажду крови. Он сказал, что не будет, значит, не будет. Но хочет. Аргх, тебе так повезло, что я люблю тебя, бесполезное создание. Боже, его рука до сих пор дрожит... если честно, он поражён тем, что кожа Дазая всё ещё целая. И если он, как и прежде, может правильно прочитать его, то весь разум Осаму, вероятно, был сбит с толку. Однако мафиози не хочет давать ему шанс на восстановление в этот раз. Он не заставит его кровоточить, но всё равно удовлетворит себя, сделав ему невероятно больно. За одним ударом быстро следуют пара других: первый по одной ягодице, два остальных по обеим сразу. Дазай кричит и кричит ещё сильнее во время двух последних ударов, выдыхая имя Чуи большими, частыми глотками, царапая руками стены, и, блять, он так дрожит, что вода вокруг его бёдер сотрясается; подобное зрелище заставляет член Чуи стоять колом и напрягаться с животным желанием, из-за которого ремень почти выпадает из рук. Почти, но не совсем. Вместо этого Накахара направляет своё желание — даже не говоря о том, что жажда крови всё ещё кипит и скребётся под его кожей — в единственный зверский удар, приземлившийся вертикально прямо на позвоночник Дазая, способный полностью разрубить спину, если бы только Чуя вложил в него больше силы. Чуя ходит по нежному и очень длинному канату — психике Осаму. Но хоть он и называется канатом, скорее, это хождение по тончайшей нитке шёлка; она сильная и упругая, легко тянется и умело приспосабливается, но грозится ударить по лицу беззаботности. Даже при малейшей ошибке. Однако эту верёвку Накахара прошёл и успел овладеть ей уже давно. Он лучше всех знает, что испытание огнём порождает выносливость. И, ох, звук, который издаёт Дазай. Это музыка для его чёртовых ушей. Плач Осаму обрывается на полпути. Глубокий, практически животный звук, приглушённый и подавленный глубоко внутри груди, тяжело борющийся с тем, чтобы проскользнуть в горло и сбежать, но беспомощно повисший глубоко в теле, всё ещё пытающемся превозмочь боль от лечения Накахары. Чуя хочет услышать это. Безумно. Не смей отказывать мне в моём удовлетворении, ты, кусок дерьма. Вместе с резким движением запястья Накахара оборачивает ремень вокруг своей руки и с самодовольной ловкостью сразу же наносит по внутренней стороне бёдер Осаму три быстрых удара, с каждым ударом получая ту реакцию, на которую и рассчитывал. Три очаровательных рубца, три изящные линии на коже Дазая, порождающие ещё более очаровательные стоны, тягостно пронизанные сильной болью и стремительно возрастающей эйфорией. С каждым ударом Чуя толкает Осаму всё ближе и ближе к краю. Ещё один колкий удар между ягодиц, и Дазай держится лишь на одном пальце. Осаму стонет глубоко, всем своим нутром, когда его голова откидывается сначала назад, а потом в сторону заторможенно и невесомо; глаза закатываются внутрь, будто существуют отдельно от тела. Но даже в таком состоянии он всё равно удерживает своё положение, хоть и с огромным трудом. Обратив внимание на богатую россыпь новых следов, устилающих спину, задницу и ноги, мафиози полагает: чудо, что Дазай до сих пор держится на ногах. Но это не значит, что они подходят к финишной прямой. Наоборот. Это лишь перерыв. И сейчас Чуя невероятно хочет ощутить близость. А ещё он думает, что Дазай это заслужил. Ведь он так хорошо принимает своё наказание. Вместе с лукавой ухмылкой ремень одним плавным движением обматывается вокруг шеи Осаму и дёргается настолько сильно, что перетягивается и перекрывает кровоток к мозгу. Когда он зажмурил глаза и тихо вздохнул, чтобы вдохнуть воздух, мафиози дёрнул ещё раз. — Ну и как тебе собственный ремень, Дазай? Он давит сильнее. Рука Осаму инстинктивно перемещается на шею, сжимая полоску кожи, обвитую вокруг неё. — А-ах, нет, нет, — Чуя испускает небольшой смешок, когда берёт руку Дазая и крепко кладёт обратно на стену напротив него, держа её там целую минуту и специально игнорируя наигранное хныканье. И в момент, когда он становится уверен в том, что рука Осаму больше не сдвинется с места, он ведёт свою вниз по гибкой, дрожащей фигуре Дазая, пока она не сжимается вокруг его позабытого и всё ещё сильно ноющего члена. В секунду, когда хватка вокруг него сжимается, Осаму практически тает. — Как. Тебе. Ремень? — размеренно спрашивает Чуя, медленно поглаживая член Дазая одновременно с каждым произнесённым словом просто ради получения удовлетворения от наблюдения за этими карими глазами, обычно такими живыми, но расчётливыми, застывшими в абсолютно бездумном экстазе от ощущения ладони Чуи, так интимно работающей над ним. — Потрясающе, боже, — Осаму бормочет, словно пьяница, выпивший три бутылки алкоголя и разбивший их о свою голову, пытаясь заполучить хоть глоток воздуха, когда Накахара смыкает ремень сильнее, отправляя его прямо на седьмое небо. Он едва может связать слова вместе, но Чуя ждёт ответ. — Это так, ах... так ахуенно. Чуя наклоняется ближе, смотря на него с нежностью и любопытством. — Да? — он шепчет напротив щеки Дазая. — Хочешь ещё? Но с мощной хваткой Чуи, дальнейшим затягиванием ремня и со всей своей способностью формировать последовательные мысли, находясь на границе истощения, Осаму умудряется простонать своё согласие, оцепенело кивая. Его лицо всё розовое, покрасневшее из-за давления ремня, оказанного на его шею, и размеренного, но непреклонного темпа, с которым Накахара ласкает его член. Как и прежде, Чуя уделяет особое внимание головке, быстро прокручивая её в крепкой, сомкнувшейся хватке прежде, чем расслабить её и начать поглаживать всю длину члена. Он легко переключаются между двумя крайностями, удерживая тесную хватку ремня, проходясь по стволу своей рукой и добиваясь должного господства над Осаму. Незнакомцам, уверен мафиози, эта сцена покажется невероятно жестокой, садистской и даже абьюзивной. Если бы он на мгновенье отбросил все свои годы жизни, работы — и секса — с Дазаем, он смог бы понять, как они пришли к этому умозаключению. Если бы они не знали ничего более, то подумали бы, что он пытается убить своего бывшего партнёра. Но Чуя будет первым, кто признает простой факт того, что прямо сейчас, если он правда захочет, сможет легко заставить Осаму слететь с катушек, позволив раскалённому теплу пройтись по его телу, но он этого не делает и не будет. Это не наказание с помощью любых доступных методов, а лишь способ усмирить лихорадочный разум и тело Дазая, позволяя боли угаснуть и подготовить его к следующей волне. И мастурбация не награда. Ну, по крайней мере, не полностью. Удовольствие в тандеме с удушением, удовольствие, прибавляющееся к ещё большему удовольствию, его собственный сорт удовольствия — вот чего действительно хочет Осаму. Лицо Дазая уже полностью красное, его глаза превратились в стеклянные, и по взгляду заметно, что он явно уже не здесь — смотрит сквозь стену на то, о чём Накахара даже догадаться не сможет. Но стоит проследить за ним лишь пару секунд, и сразу становится понятно, в чём тут дьявол. Чем сильнее Чуя сжимает, тем глубже Дазай погружается в экстаз: дёрганье уголков губ, быстрые, глубокие вдохи, густой шарик предъэякулята, пачкающий ладонь Чуи, когда она в очередной раз проходится по головке, — единственные признаки его блаженства и слишком долго отложенного оргазма, ожидающего пролиться густым семенем. Однако в точности, как и раньше, Чуя тормозит прямо перед оргазмом Осаму, дав фантазии обрушиться на него снова. Его рука замедляется в тот момент, когда ремень, обвитый вокруг шеи, расслабляется и полностью исчезает, и спустя несколько секунд краски начинают возвращаться на лицо Дазая, пока он кашляет, срочно пытаясь успокоить своё беспорядочное дыхание. Чуя внимательно наблюдает за ним, грустно вздыхая, когда дыхание Осаму наконец возвращается в норму и вздымающаяся грудь немного успокаивается. Если быть совсем откровенным, то любовь Осаму к асфиксии всегда волновала Чую, ведь есть большая разница между милым, извращённым удушением и удушением в стиле Дазая, которое слишком сильно выходит за рамки чего-то милого или извращённого. Это больше, чем обычное эротическое возбуждение. Истинный эротический фактор для детектива состоит в том, как близко он может подобраться к смерти. Дазай всегда хотел, чтобы Чуя удерживал хватку до последней секунды, чтобы он мог полностью и безопасно подобраться к глубокой, холодной бездне, которую он желал ощутить всю свою жизнь, получить хоть малейший вкус смерти, чтобы напроситься к ней, даже если это лишь на пару секунд. Это настоящее свидетельство его веры в Чую, но для самого Чуи это всегда было больше похоже на призыв к собственному успокоению. Но, когда дело касалось Дазая, чувство собственного успокоения Накахары всегда имело короткий период полураспада, и, прислушавшись к тихому, смешанному скулежу прерванного удовольствия и разочарования, исходящего от Дазая, вырванного из своего мрачного танца и великолепного оргазма, который он мог испытать, Чуя может только несчастно улыбнуться, качая своей головой. Вещи, которые он делает для Осаму... если бы люди только знали. Тем не менее… — Чш-ш-ш, не сейчас, — спокойно шикает он в ответ на жалкий, урчащий скулёж, исходящий изо рта Дазая, когда его рука полностью останавливается, аккуратно удерживая пульсирующий член Осаму прямо под головкой, где он пухлее всего. Детектив жуёт собственную губу, явно изо всех сил пытаясь не начать толкаться бёдрами в руку Чуи, достигая кульминации самостоятельно. Не то чтобы Чуя позволит ему это сделать. Он кончит. Но только тогда, когда Чуя разрешит. И не раньше. Более того, тот факт, что Дазай всё ещё сохранил присутствие разума, сдерживая себя, является доказательством того, что Накахара был прав, снова откладывая кульминацию. Он находится не совсем там, где Чуя хочет его видеть; никто из них не останется удовлетворён, пока Дазай не превратится в извивающийся, плачущий беспорядок, разговаривающий на непонятных языках прямо под ним, с ничем иным в голове, кроме как следующей волны удовольствия, которое Чуя способен доставить и доставит ему. Накахара убирает свою руку с члена Осаму, используя её, чтобы провести по его щеке, стирая маленькие капли слёз, оставшиеся на скулах. Это способ быстро проверить, где Дазай находится физически, эмоционально и ментально. — Ты просто ещё не готов, Дазай, — шепчет он, взяв небольшую паузу, чтобы оставить мягкий поцелуй на виске. — Мне нужно, чтобы ты потерпел ещё немного. Сможешь? Дазай делает глубокий, дрожащий вдох... на секунду на его лице застывает вспышка нерешительности, когда он поворачивается к Чуе: широко раскрытые глаза и влажные в уголках от непролитых слёз разочарования, застывших на ресницах. Но Накахара оказался бы полностью бесполезен для него, если бы обратил на это внимание. Под этими густыми ресницами глаза Дазая полностью раскрыты, хотя и не совсем сфокусированы на нём, скорее, на прохладном ощущении ладони мафиози, опускающейся с его щеки на углубление между ключиц, большим пальцем нежно массажируя зону, где ремень болезненно сжимал плоть всего пару мгновений назад. Оставить синяки легко, особенно для Чуи, и красная линяя, пересекающая шею Осаму, станет ещё краснее и темнее с наступлением утра. Завтра он обмотает всё тело Дазая бинтами, чтобы его раздражающие коллеги не стали давить на него с вопросами, ответ на которые, Накахара уверен, они не смогут переварить. — Дазай, — снова напоминает ему мафиози, всё ещё ожидая ответ, и получает его. На этот раз вербальный. — Хорошо, Чуя, — после ещё одного дрожащего цикла дыхания Осаму кивает. — Отлично, — улыбается Накахара. Он отодвигается от Дазая и указывает рукой на место, расположенное прямо перед ними, где детективу было приказано ожидать его ранее. — Садись обратно. Быстро, однако немного неустойчиво и боязливо... Чуя может сосчитать бесконечное число причин почему, и все они окаймляют чувствительные ягодицы, бёдра и спину — Дазай взбирается вверх и занимает своё место. Однако с более мучительным выражением лица, чем ранее. Но он тихо выдерживает, показывая Накахаре треснувшую, но честную улыбку. Чуя тоже присаживается в джакузи, останавливаясь прямо напротив рук Осаму, расположенных по обе стороны от его слегка трясущихся бёдер. Он подвигается достаточно близко для того, чтобы его талия нежно соприкоснулась с головкой члена Дазая. Накахара с гордостью замечает моментально поменявшееся выражение лица Дазая, и лишь для того, чтобы посмотреть, как его глаза трепещут в блаженстве — последнем, которое он получит на какое-то время — глубоко простонав, поднимается выше, чтобы их члены могли соприкоснуться друг с другом. — Поцелуй меня, Дазай, — его улыбка превратилась в дикую. Слова еле успевают вылететь изо рта, как Осаму стремительно сокращает дистанцию и врезается широко открытым ртом в рот Чуи, погружая свой язык глубоко внутрь с таким отчаянием, какое он видел на его лице всего пару раз в своей жизни. Накахара держит своё маленькое угощение за хвост, и Осаму не терпится растянуть остаточное тепло от жажды кульминации насколько долго, насколько возможно. Он может попытаться, и это развлечёт Чую. Мафиози позволяет ему превратить поцелуй в полный кошмар: один сплошной язык и сталкивание зубами, их скрежет, а также задыхающиеся, невразумительные стоны напротив его губ, впрочем, Чуя пробует на вкус каждый сладкий звук, которые Дазай издаёт для него, лениво сжимая их члены вместе, давая понять, что он доволен. Что касается самого поцелуя, или же, правильнее сказать, бешеную еблю языками, Чуя отвечает довольно апатично и медленно. Он мечется между сердечных стонов в губ с хлюпающей влагой, когда наклоняется, чтобы встретиться с ними снова, и мягкими вздохами, когда Осаму бесцельно исследует его рот, чтобы попробовать на вкус каждый сантиметр рта Чуи, периодически облизывая и зависая вокруг него, пока он наконец не начинает чувствовать, что пора отстраниться, насладившись этим. И, конечно, тело Дазая следует автоматически, двигаясь инстинктивно. Он двигается лишь настолько, насколько позволяют инструкции и положение; когда Чуя отодвигается назад, чтобы как следует взглянуть на него, тело Дазая сильно прогибается, чтобы добраться до него. Его язык вывешивается изо рта, словно у запыхавшегося в жаркий день пса, умоляя Чую поцеловать снова. Он потратил немного времени на то, чтобы взглянуть на своего партнёра с сочувствием, тяжело окрашенным аурой чистого самодовольства — это действительно потешает его самолюбие, даже не говоря о том, что его член твёрд, как камень, а простое удовольствие от знания того, что он единственный человек, который может так быстро превратить Дазая в умоляющую, бесстыдно ждущую, голодающую версию себя, сидя перед ним; Чуя наклоняется ближе, но не для того, чтобы отчаянно поцеловать его, а чтобы схватить чёлку Осаму и жестко дёрнуть голову вниз, обнажая голую, подтянутую шею, скрывающуюся под очаровательной линией челюсти. За самой очевидной и важной причиной всегда скрывалась другая: он всегда крепко забинтовывает свою шею. Это одна из бесчисленных загадок Дазая Осаму, к которой Чуя имеет личное отношение, а именно, как будоражаще и изысканно чувствительна его шея под тугими слоями повязок. Учитывая все те ночи, что они провели, когда были подростками, горячо исследуя свои тела, будучи любопытными и возбуждёнными, Накахара знает каждый миллиметр тела Дазая так же хорошо, как своё собственное. Его память хранит столько много милых маленьких секретов о теле, к которому сейчас прижимается; их не позволено узнать больше никому, и вот один из них: в ту же секунду, когда острые зубы Чуи погружаются, словно клыки кормящегося вампира, в полую кромку кадыка, резко всасывая его, перед тем, как укусить и оставить стремительно краснеющую метку прямо над ним, ноги Дазая моментально смыкаются вокруг талии Накахары, ведомые лишь одними рефлексами. Глаза полностью зажмурены, а голова упирается в стену мрамора, когда он издаёт громкий и глубокий стон, выдыхая имя Чуи в дрожащем, долгом выдохе. Длинные руки перебрасываются через его плечи, слегка карабкаясь в попытках притянуть его ближе своими ногтями, лихорадочно хватаясь за его затылок и верхнюю части спины. Если бы только его враги знали, что единственное, действительно нужное сделать, чтобы оставить Дазая беспомощным, мямлящим куском плоти, который ответит на всё «да», — это покрыть его сверхчувствительную шею жёсткими укусами, поцелуями и полосками тепла, оставленными горячим языком. Напротив этой дрожащей колонны, которая сильно подпрыгивает каждый раз, когда Дазай сглатывает, губы Чуи изгибаются в грешной улыбке. Это, безусловно, вложило бы некоторый... интерес... в процесс пыток. Однако он полагает, если бы они увидели Осаму в этом состоянии, оказались бы более открыты к новым техникам допроса. — Чуя, — он выдыхает его имя, вонзая ногти в спину, немо умоляя прокусить сильнее. Накахара с радостью угождает ему. Он снова вонзает зубы, в этот раз вдоль болезненного, посиневшего края следа от ремня. Он тяжело стонет, когда вонзает свою челюсть, сжимая её, словно питбуль. Но несмотря на то, что его укус сильный, болезненный и животный, он действительно заставляет Дазая зашипеть от контраста ощущения тепла и мокрого следа слюны, который оставляет язык Чуи по дорожке на его шее, нежно зализывая. Он отпускает плоть через несколько секунд, ещё раз быстро, игриво лизнув её, прежде, чем прикоснуться к ней своим открытым ртом и начать всасывать. В этот раз Дазай заметно расслабляется в его руках, сражённый неожиданной интенсивностью ощущения. Боже, то, как он стонет, рыча его имя в перерывах между ужасными, сдавленными звуками, когда худые бёдра начинают тереться о его собственные... Чуя не может полностью рассмотреть его лицо в текущем положении, но ему и не нужно. Он практически слышит, как глазные яблоки его бывшего партнёра проходятся по глазницам, закатываясь внутрь, и ещё сильнее, когда Чуя воспроизводит своими щеками тугой вакуум и начинает жадно всасывать кожу. Для Дазая, уверен Чуя, сосать, целовать и кусать его шею... с таким же успехом можно отсосать ему член, если честно. Будет тот же самый уровень чувствительности. И Накахара не сдаётся, когда ногти Дазая врезаются в него достаточно для того, чтобы его кожа на спине начала кровоточить, и те немногие ругательства, которые вырываются из его рта, начинают всё меньше походить на реальные слова и всё больше напоминать остатки древнего мёртвого языка. Чуя отпускает последний кусок заметно потемневшей кожи с опьянённым удовлетворённым мурчанием, с небольшим смешком осматривая принесённый ущерб, когда проводит по нему пальцем. К тому времени на шее и ключицах Осаму образовывается неплохая сборная солянка из красных и фиолетовых засосов различных размеров. Чуя не может не посмеяться над ним. — Посмотри на себя, — качает он своей головой, цокая в ответ на искривлённое положение Дазая, откинутого на мраморную стену, словно сломанная марионетка. — Я почти ничего тебе не сделал, — он тянется вниз и сжимает его член, вынудив Осаму вздрогнуть, — а ты уже готов лопнуть, не так ли? По его лицу видно, что он хочет ответить что-то колкое и приводящее в ярость, чтобы осадить Чую, как поступил бы в обычной ситуации. Опять же, он определённо может попытаться. По факту Чуя заплатил бы огромные деньги, чтобы посмотреть на это. С любовным, но подстрекающим выражением лица Накахара склоняет его голову в сторону, терпеливо ожидая, и, к его радости, Дазай и правда пытается это провернуть. Но всякий раз, когда слова и мысли пытаются вырваться на свободу, они превращаются в жалкие всхлипы, застрявшие на полпути. В конце концов он сдаётся, полностью предавая себя ощущению их членов, трущихся друг о друга, когда Чуя ленно поглаживает их. — Что, нечего сказать, любимый? В ответ раздаётся тихий стон. Чуя смеётся. — Ага, как я и думал, — он отпускает член Дазая, дав ему упасть обратно на живот. Свободной рукой Чуя прижимает его к подтянутому телу, на несколько секунд заключая на месте, а также пару раз поглаживая нижнюю часть, перед тем, как провести рукой выше. Он тормозит, когда она доходит до середины груди Осаму. — В любом случае как насчёт того, чтобы найти твоему умелому ротику другое применение? Своей рукой он чувствует взволнованное дыхание, мешающее невероятно быстрому сердечному ритму его сердца, бешено бьющегося в груди. Накахара проходится ладонью по своей эрекции в последний раз перед тем, как наконец-то отпускает её. Теперь, когда рука свободна, он дотягивается до лодыжек Дазая и отцепляет их от своей спины, пытаясь по очереди опустить их в воду. — Садись прямо и облокотись на стену. Чуя помогает Дазаю, cнова оказавшемуся в первоначальной позиции с руками в надлежащем месте, успокоиться, пока вся поверхность спины не окажется прочно приклеена к стене. — Отлично. Теперь закрой глаза. Когда он делает глубокий, устойчивый вдох, Дазай позволяет себе и дальше следовать инструкциям, покорно закрывая глаза перед тем, как язык вылетает изо рта, смачивая губы, брови напрягаются, а широкие плечи застывают в ожидании. Чуя жёстко проводит своей рукой по влажным прядям волос, откидывая чёлку назад и продолжая продвигаться по голове, спускаясь вниз к шее, хватая напряжённые вихры, находящиеся там, перед тем, как отпустить их и дать ему громкую, но игривую пощёчину по щеке. — Не двигайся. Дазай медленно кивает в понимании. Он выпрямляется, с осторожным выдохом снова откидывая сжатые руки на собственные колени. Чуя соскальзывает обратно в воду и перебирается на другую сторону джакузи. На мгновенье оказавшись спиной к Осаму, он быстро подкуривает ещё одну сигарету и делает медленную, приятную затяжку, удерживая дым глубоко в лёгких прежде, чем выдохнуть и увидеть, как он смешивается с паром. Ещё он делает парочку глотков вина, которое оставалось позабытым до этого момента. Отличный выбор; несмотря на постоянные придирки и издевательства, Дазай и правда очень хорошо осведомлён и разбирается во вкусах Чуи. Удовлетворённый, он допивает остатки залпом, ощущая приятную эйфорию, отдающуюся теплом на щеках. Лучше ему быть осторожнее. Это особенное крепкое вино, которое может легко осадить его, если он выпьет слишком много. Если он вырубится, то толку от него не будет никакого. Тем не менее он с довольным смешком опускает бокал обратно и обращает своё внимание на ожидающего бывшего напарника, который, хотя и сидит тихо с того момента, как Накахара покинул его, прикусывает свою нижнюю губу, перекатывая её в предвкушении. И сосредоточении. Голова Чуи наклоняется в сторону, покуда он делает ещё одну затяжку, горящими глазами и оценивающим взглядом наблюдая за Дазаем, изо всех сил пытающимся не шевельнуться. Но мафиози прекрасно осведомлён в том, что сидеть на подобных рубцах ни разу не удобно. Он почти спрашивает: «Больно?» — но вовремя останавливает себя. Нет никакого смысла задавать риторический вопрос. Чуя прекрасно знает, как жёстко он может ударить и сколько силы может вложить во взмах. Конечно больно, чёрт возьми. Но, несмотря на все его мучения, между раздвинутых ног Дазая всё равно находится стоящий колом член, тёмно-красный и налитый кровью, опять с капелькой жидкости на головке. Чуя не может не задуматься о том, как долго ему нужно изводить Осаму, чтобы его половой орган перестал капать, намекая на очевидные потребности и желания. Не переживай, Дазай. Я хорошо позабочусь о тебе. Говоря о потребностях и желаниях, чем дольше он смотрит на него, тем больше Чуя чувствует, что пульсация в собственном стояке начинает отдаваться сильнее, тоже требуя внимания, в частности, внимания Дазая. Рука больше не поможет. Но для начала ему нужно завершить эту сцену. Чуя зажимает зубами сигарету, удерживая её на месте, и проделывает пару шагов к краю ванной, наклоняясь, чтобы взглянуть на свою небольшую коллекцию, рассортированную на ступеньке. Он тщательно думает над каждым предметом перед тем, как опуститься и наконец-то взять несколько в свои руки. И, когда он снова оказывается спиной к Дазаю, фыркает в недоверчивом веселье. В независимости от ситуации, в независимости от того, как он заёбан, характер любознательного мудака, кажется, всегда будет преобладать в его бывшем партнёре. Он не должен удивляться, но... только Осаму может настолько долго так себя вести. Он чувствует его взгляд, хотя ему точно недостаёт надвигающегося, холодного характера, который всегда ползал по чьему-то позвоночнику, когда эти внимательные карие глаза были сфокусированы на них. И, естественно, Дазай опять пытается подсмотреть. «Хорошая попытка», — с ухмылкой думает Чуя, используя своё тело как щит, загораживая собой предметы в руках. И осторожно добавляет в эту смесь ещё одну вещь. Для исправления этих своевольных блуждающих глаз своего сабмиссива. Конечно же, когда он поворачивается обратно, Дазай кажется идеальным примером подчинения и послушания, сидя прямо с закрытыми глазами и ожидая Чую. Но Чуя слишком хорошо его знает, чтобы купиться на это. Он двигается обратно и останавливается прямо напротив Дазая, похожий на кота, рыскающего рядом с птичьей клеткой и наблюдающего за испуганной канарейкой, бешено порхающей внутри, пока он медленно просовывает лапу в прутья. — Думаешь самый хитрый, да? Пытаешься сидеть здесь, притворяясь, что не пытался подсмотреть. Дазай ничего не отвечает, но слабое, предательское движение ногами под водой выдаёт его. — Но ты же смотрел, не так ли? — мурлычет Чуя, когда склоняется ниже и раскладывает вещи вокруг перед тем, как обратить своё внимание на вставшую паузу. Он подхватывает подбородок Осаму большим и указательным пальцами, дико улыбаясь, когда большой палец проходится по влажной губе. — Мм, Дазай? В этот раз он тяжело сглатывает прежде, чем покачать своей головой и дрожаще ответить: «Я не подглядывал». Вместе с тихим, довольным смешком Чуя отпускает лицо Дазая и вместо этого хватает за запястья, быстро скрепляя их над головой, прямо возле внешней скобы вешалки для полотенец, расположенной прямо над ними. — Ты думаешь, мудро с твоей стороны врать мне сейчас, дорогой? — спрашивает Чуя низким, но слащавым голосом, двигаясь ближе. Довольный их предварительной позицией, он тормозит, чтобы сделать последнюю затяжку, выдыхая дым прямо в лицо Дазая перед тем, как жестоко потушить сигарету о его грудь. Ещё один шрам к куче других. Он сказал: «Никаких сломанных костей и крови». Но никогда не говорил, что нельзя оставлять ожоги. Дазай сильно кусает свои губы, полный решимости не закричать от боли, когда Чуя прокручивает сигарету и пепел скатывается по его животу в воду, всё тело неконтролируемо дрожит, а одинокая слеза скатывается по щеке. — Я не лгу, — настаивает он, его голос дребезжит в результате жестоких действий Накахары, и тело облегчённо расслабляется в тот момент, когда он наконец-то убирает затухшую сигарету, выкидывая бычок в сторону, где он исчезает за кучей свечей. — Чуя... Его мольба прерывается резким звуком стаскивания вниз единственного полотенца, висящего слева от него, сопровождающимся едва слышным шорохом ткани, когда Чуя кидает его за пределы джакузи и он приземляется на поверхность ступенек ванной. Заменяется полотенце тонкой чёрной верёвкой, и на некоторое время рядом повисает ремень Осаму, которые прихватил с собой мафиози. — Ну же, Дазай, — говорит Чуя мягким голосом, пока достаёт последний предмет — чёрную шёлковую глазную повязку. Но он не вешает её с остальными вещами. Вместо этого двигается ближе, осторожно размещая на переносице Дазая, тщательно поправляя и убирая лохматую чёлку. — Мы оба знаем, что это неправда. Я знаю тебя слишком долго, чтобы запомнить, как ощущается твой взгляд, — его голос опускается до шёпота, когда он тянется и крепко затягивает её. И теперь, когда у него завязаны все глаза, Чуя наклоняется, чтобы подарить Осаму мимолётный чмок в щёку, сцеловывая единственную слезу, оставшуюся на ней. — Твои капризы не должны испортить сюрприз, малыш, — шепчет он напротив влажной кожи. — Ты прекрасно знаешь, что это так не работает. Всё ещё не доверяя себе заговорить, пытаясь перетерпеть остатки жгучей боли от сигаретного ожога на своей груди, Дазай кивает в молчаливом согласии. Чуя полностью поднимается из ванной, становясь рядом и опуская одну ногу, оставляя её близко прижатой к бёдрам Дазая. Учитывая его рост и досягаемость, связать и закрепить запястья Осаму намного проще, стоя на поверхности ванной, чем внутри неё. Но что более важно... Дьявольская улыбка распространяется по лицу Чуи, когда он слышит звук бессовестного желания, исходящего от Дазая, который чувствует твёрдый член напротив своих губ и носа. Он двигается бёдрами ближе под оправданием лучшего балансирования на поверхности, но делает это достаточно сильно, чтобы кончик пениса раздвинул губы Дазая и его зубы столкнулись с пирсингом. Осаму знает, что это, и даже из своей текущей позиции над ним Чуя слышит, как кровь несётся по его телу, а также крошечный всхлип разочарования, невольно вырвавшийся, когда Чуя отошёл, убирая половой орган. Зубы куснули нижнюю губу, и Накахара был готов излиться всё на лицо Дазая при одном только звуке. Боже, это было мило. Поразительно, каким физически терпеливым он может быть. Боль, от которой он страдал, уступает место фантазии о Чуе в своем рте. Самый желанный отвлекающий фактор... …или будет таким, когда Чуя скажет, что он может это сделать. — Дазай, нет, — упрекает его он, когда начинает привязывать запястья Осаму к вешалке. — Не до тех пор, пока я не закончу. Это абсолютный садизм и несправедливость, и даже Чуя это признаёт. Дазай никак не сможет устоять перед перспективой близости. Особенно после того, как он жестоко оставил на нём ожог и начал дразнить обещанием члена. Он знает, что Дазай сдастся и сдастся очень быстро. Но не может винить его за это: если бы он сам был на его месте, то тоже без задней мысли начал бы себе отсасывать. Его член выглядит неплохо. Не то чтобы Дазай может его сейчас видеть, но знает: он висит здесь, тёплый и разочаровывающе близкий, случайно бьющий по лицу, когда Чуя кружится на месте, трудясь над фиксацией его рук. Чуя смотрит вниз, намереваясь увидеть, как долго он продержится перед тем, как сдастся и эффектно провалит этот маленький тест на силу воли. И, конечно же, не проходит времени, когда он задаёт Дазаю трёпку резким «Дазай, нет», пока бросает неодобрительный взгляд вниз. Ожог уже должен казаться отдалённой болью, думает Чуя. Боль от желания намного хуже. — Я сказал ждать. Если он там, это не значит, что тебе всё можно. Рот Дазая, слегка приоткрытый и нерешительно касающийся кончика его члена, смиренно смыкается, оставляя только два передних зуба, которые высовываются, вобрав в рот нижнюю губу, являющуюся печальным, жалким заменителем. — Захлопни свой рот, иначе я намочу ремень. И буду бить им тебя ещё дольше. Дазай послушно кивает не без крошечного звука раздражения в глубине горла. Пару минут они сидят в довольно комфортной тишине: Чуя привязывает его, а Осаму терпеливо ждёт. Но работа с узлами ничего не стоит, если она не запутанная, и, соответственно, занимающая много времени. Он не торопится, работая вне предоставленного времени и заходя далеко за пределы пытки. И немножко не в духе. В конечном счёте Чуе не часто предоставляется шанс заставить Дазая извиваться, и он не собирается упустить преимущество редкой возможности, которую ему периодически доверяют. ...и не проходит много времени перед тем, как с нежным, восхитительно противоречивым вздохом кончик члена снова подбирается слишком близко к всё ещё ждущему и желающему рту, сопровождаемый почти ошеломляюще знакомым ощущением тепла губ, надвигающихся на него, и любопытного, ненасытного языка, физически не способного воздерживаться от контакта с пирсингом. Чуе хочется засмеяться. Он уверен, что Дазай мечтал об этом в ту же секунду, когда увидел. Но, несмотря на трепетание глаз и низкий, глубокий стон, который покидает его при ощущении головки во рту, медленно проходясь назад-вперёд по твёрдой плоти, постепенно вбирая её глубже в этот умелый, идеальный рот, игнорируя то, как чертовски приятно это ощущается, он отдал Дазаю приказ с ожиданием того, что ему будут следовать. И прямо сейчас Дазай решает быть непослушным. Возмутительно. — Эй, что, блять, я только что сказал, — говорит Чуя спокойным, ледяным, вводящим в заблуждение тоном. Дазай знает, что у него неприятности, когда Накахара делает последний узел на запястьях, болезненно дёргая и отталкивая его тело, насильно вытаскивая член из восхитительного углубления щёк Осаму. Он вырывается с громким хлюпом, похожим на влажное причмокивание от леденца на палочке. Нитка слюны и, если быть честным, предэякулята следует за ним, возводя длинный, развратный мост между ними до тех пор, пока Осаму возбуждённо не разрывает её со своей стороны, создав сверкающую дорожку, бегущую по его подбородку и груди. Чуя смотрит на себя сверху вниз. Сначала на влагу, свисающую с кончика члена, сопровождающуюся склизкой, сияющей дорожкой первые несколько сантиметров, ту, что Дазай умудрился вобрать к себе в рот прежде, чем Чуя начнёт его ругать. Он не может отрицать, что этот вид сводит с ума. Он всегда был поклонником ощущения влажной, мокрой головки. Дазай знает, что ему нравится, и вопреки тому, что на настоящий момент Чуя очень недоволен его непослушанием, Осаму всё равно откидывает голову назад, задыхаясь и высовывая язык, чтобы Чуя мог рассмотреть весь его рот и глотку, остающуюся пустой и ожидающую член. Как только он облокачивается на стену, воздух начинает излучать знакомое, игривое самодовольство, ослепляя его, а невысказанная просьба становится ясно понятной по его позе. Воспользуйся мной, пожалуйста. Чуя посмеивается. Не то чтобы он планировал поступить иначе, но чёрт... сложно оставаться злым с этим ублюдком, когда он так жаждет угодить ему, и своим дёргающимся членом, требующим, чтобы его погрузили обратно во влажный, тугой рот. Но, если Дазай до сих пор думает, что всё будет так просто, он чертовски ошибается. — Хочешь побыть милым, мм? — он стирает остатки выделений со своего члена и размазывает их по открытым губам Осаму, по-злому ухмыляется, когда он, ощущая вкус на своих губах, стонет, благодаря за угощение. С восторженным свистом Накахара проскальзывает двумя пальцами в рот Дазая, пока не упирается в стенку глотки. Губы сразу же смыкаются вокруг склизких стержней, и Дазай облизывает их. — Да... хороший мальчик, — шепчет Чуя, двигая пальцами вперёд-назад, шире разводя ноги Дазая. И, когда он удовлетворяется, поднимает свою ступню, чтобы резко опустить пятку на яйца Дазая. Сильно. Момент, когда выражение лица Дазая внезапно заходится в боли, а тесное облизывание пальцев прерывается громким плачем, подобен красоте. С причудливым звуком Чуя высовывает их, вместо этого зарываясь рукой в волосы Дазая и удерживая его голову на месте. — Ты же не думал, что я спущу тебе это с рук? — спрашивает Чуя, пока надавливает ногой, ведя ею вверх и опуская на основание члена. — Мм? Дазай громко хнычет; это ужасный, жалкий звук, эхом резонирующий со стенами ванной прежде, чем раствориться в паре. Когда Чуя больше не находится перед ним, слегка поворачивает голову Осаму влево в соответствии со сменой позиции и совсем не нежно вводит свою головку во всё ещё открытый рот. Независимо от боли снизу Дазай принимает его с жадностью и готовностью. Щёки крепко сжаты, а сам он стонет, качая и вертя своей головой настолько резво, насколько позволяет положение, работая и поглощая в себя каждый сантиметр пульсирующего ствола, словно он был рождён ради этой задачи. Голова Чуи падает назад, а глаза закрываются, когда он облизывает свои губы. Блять, его сердце бьётся настолько сильно, что он чувствует, как вместе с ним пульсирует всё тело. Оргазм, который откладывался всю ночь, начинает собираться в основании позвоночника, распределяясь теплом по конечностям и члену. В глубине души его бесит, что после всего времени и всех партнёров, которые были у него за прошедшие годы, никто в Йокогаме так и не научился сосать его член так же, как делает это Дазай. Сказать, что он талантлив, — преуменьшение, блять, столетия. Осаму отрывается с ещё одним непристойным хлюпом и мягким стоном, тратя немного времени, чтобы вылизать нижнюю часть члена. Даже если нога до сих пор наступает на его мошонку — это незаметно. Пусть корчась от боли, Дазай делает абсолютное шоу из того, как ровная поверхность языка движется от основания члена к самому кончику, опрометчиво дыхнув на головку перед тем, как наклониться в сторону и последовать им за веной, расположенной на стволе. — А-ах, Дазай, — шипит Чуя, низко простонав, когда рот Осаму начинает посасывать ту самую вену, распределяя слюну по всей длине члена, пока она не начинает стекать с его подбородка. Это чистая порнография, и ему абсолютно, блять, это нравится. Вместе рот Дазая и его член очень приятные и хлюпающие, и детектив ещё раз проходится по нему, возвращаясь к головке. В этот раз он принимает полностью. Вместе с громким, развратным стоном Осаму заглатывает каждый сантиметр в свою глотку, пока нос не утыкается в аккуратно подстриженные лобковые волосы Чуи. Он мычит возле них, когда Накахара нежно обводит большим пальцем щёку, шепча похвалу, опуская руку и ощупывая его шею. — Правильно, — тихо объявляет он, поглаживая заметную выпуклость, где оканчивается его член, — поработай своей великолепной глоткой для меня. Дазай слушается без задних мыслей, и каждая капля дерзости благополучно растворяется. Прямо сейчас Осаму существует только для того, чтобы удовлетворять его. Накахара уже жалеет, что завязал ему глаза, потому что сейчас он бы умер ради того, чтобы увидеть этот взгляд. То, что его здесь больше нет, — само собой разумеющееся. Его бывший партнёр уже давно в стельку, а разум полностью опустошён, исключая лишь желание заставить Чую кончить для него. Хотя он может представить это. Легко. За гладкой, тёмной шёлковой повязкой, скрытыми тяжёлыми веками и ещё более тяжёлыми ресницами, глаза Дазая являются чёрными и горящими, словно блюдца. Он уже давно зашёл за край и плавает в тёмной бездне этой ночи. В слабом ощущении руки Чуи, касающейся его горла, а затем челюсти, без слов прося мафиози снова начать двигаться. И в возобновившейся вспышке боли, когда стопа Накахары наконец-то расслабляется и исчезает, оставляя его половые органы самостоятельно справляться с болью, которую он пробудил. Чуя прямо опускает свою ногу в первоначальную позицию рядом с внешней стороной бедра Дазая, садясь на него сверху и устраивая поудобнее. Ему нужна должная опора, чтобы выебать рот Осаму так, как он хочет. И в ту же секунду, когда обретает равновесие, то, не тратя времени, начинает вбиваться своими бёдрами в глотку детектива, задыхаясь всё сильнее и сильнее, пока его кожа не начинает биться о щёки. Дазай терпит это, как чемпион, наклоняя голову таким образом, чтобы принять глубокие, но быстрые толчки Чуи, пыхтя, дрожа вокруг его ствола и делая ту штуку, которая просто сводит мафиози с ума: сжимает мускулы своего горла, когда член Накахары полностью оказывается внутри, массажируя всю длину до тех пор, пока он не отодвинется. Всё, чтобы сделать это незабываемым для него. Это и есть незабываемо. Очень. Настолько незабываемо, что Чуя на самом деле почти забывается в искреннем удовольствии. Но ему приходится взять себя в руки, когда оргазм начинает показывать себя и пронзать его тело, угрожая пролиться. С громким стоном Накахара выходит изо рта Дазая, зачёсывая свою пропотевшую чёлку назад и пытаясь успокоить дыхание. Осаму тоже задыхается внизу, часто кашляя, пока его горло пытается привыкнуть к внезапной пустоте. И наблюдая за тяжело вздымающейся грудью своего напарника, купающейся в оранжево-красном сиянии свечей, сверкая в поте и конденсате, Чуя внезапно представляет его лицо во время кульминации и то, как белые полосы украшают поверхность повязки; подобные мысли практически заставляют его засунуть свой член обратно, а тело кричит об освобождении. Но он справляется с этим, медленно сползая обратно в джакузи. Ему даже удаётся утихомирить желание врезаться губами во всё ещё скользкий и задыхающийся рот Дазая, позволив себе попробовать язык на вкус, когда они находятся на одном уровне глаз. — Ты же знаешь, что я ещё не закончил с тобой, да? — он слабо дразнит его, следуя своим пальцем от шеи и тяжело подскакивающего кадыка прямо к центру груди, продолжая передвигаться дальше по быстро сокращающимся мышцам живота и тёмной дорожке волос, идущей от пупка, пока наконец не достигнет основания члена Дазая. Боже, это как возбуждает, когда тело Осаму невольно движется за его пальцем, подстраиваясь под прикосновения, словно волна, пока Дазай делает дрожащий вдох. Он знает, что детектив не поймёт, что он имеет в виду, но Чуя не может удержаться. — Всё в порядке, расслабься, — шепчет Накахара низким и успокаивающимся голосом, когда наклоняется и целует один из синяков на шее Дазая. — Успокойся, отпусти себя и следуй за мной в огонь. Потому что настоящее зверство только начинается, любовь моя.