Until You Feel Like Love

Есть так много вещей, которые Чуя мог бы сейчас сказать, которые он правда хочет сказать, и почти говорит, но останавливает себя прямо перед тем, как слова выльются в бессмысленном шквале заиканий и неразборчивых звуков. Он просто обязан себя остановить, потому что, если быть честным с самим собой, ничего из того, что он собирается сказать, не может оправдать сцену перед ним. А если он будет честным, то его слова, скорее всего, всё испортят. Разрушат всю мистику и энергетику момента. Не то чтобы это был первый раз, когда он входил в комнату и натыкался на полностью обнажённого Дазая, ждущего его. В течение долгого периода их разрушительного партнёрства и в более широком смысле отношений для него стало обыденностью каждый раз спотыкаться о знакомый чёрный костюм, валяющийся на полу, и видеть Осаму, ждущего на кровати, диване или душе. В связи с этим, видя детектива в его простых и непривлекательных бежево-коричневых вещах, которые он носит сейчас — но всё равно умудряется выглядеть в них великолепно — раскиданных по полу в ванной, не должно ощущаться иначе. Но оно ощущается. Потому что Дазай стал голым не в очевидном смысле этого слова, а потому что без обёрток, за которыми он мог спрятаться, его ментальная стена ничем не отличается от кожи. Теперь он по-настоящему беззащитный. Полностью открытый. Этот ужасающий уровень уязвимости он не позволяет рассмотреть почти никому. Чуя — то самое редкое исключение из правил. Тело Осаму всегда было и остаётся гобеленом бесчисленных историй, во многих из которых Накахара успел сыграть в том или ином смысле довольно интимную роль. И, конечно же, секс, как и любая часть их невообразимо сложного и грязного прошлого, проведённого вместе, был очень многогранным опытом: иногда приятным, а иногда совершенно невыразимым простыми словами, но в большинстве своём Чуя не мог позволить себе делить эти эмоции с кем-то, кроме Дазая. Даже если они были соперниками, самыми разрушительными соперниками, они были связаны между собой, хоть и связаны довольно дерьмовыми обстоятельствами, поэтому провели огромную, значительную часть жизни вместе. В те времена у них особо не было никого, кроме друг друга, так что Чуя полагает, что это было в порядке вещей, хотя его до сих пор удивляет, как они, постоянно собачащиеся друг с другом, умудрились однажды разделить одну постель, опуская бесчисленные разы, когда повторяли это после. И, более того, они всегда оказывались там с большим энтузиазмом. Ещё он думает: неудивительно, что у обоих из них оказалась парочка пересекающихся прямых — забавно, как гормоны проявляются даже в самом хаотичном и ожесточённом соперничестве — и как только до них дошло, что они могут продолжать жестоко ненавидеть друг друга и всё ещё наслаждаться часами веселья, снятия стресса и дурманящего секса за закрытыми дверьми, ну, их соперничество совершило довольно резкий поворот… …обычно заканчивающийся прямо в одной из их постелей. А ещё у них практически никогда не было свободного времени, так что было нормально, что в ту же секунду, как Чуя видел костюм Осаму, лежащий на полу, его собственная одежда сразу же летела сверху, падая на пол с слегка приглушённом шорохом ткани, после чего тёмные простыни натягивались вокруг горящих, активно двигающихся молодых тел, возбуждённых до такой степени боли, что отчаянно пытались притронуться друг к другу, слиться воедино, получить удовольствие. И самоуничтожиться. Но в большинстве случаев Дазай разговаривал с ним резкими и грубыми словами, приправляя всё своей дерзкой ухмылкой. И бóльшую часть этого времени Накахара старался не зацикливаться на подобном, потому что это была обычная часть их взаимоотношений — незрелых, язвительных и не совсем уверенных в том, что делали, — но как же это было приятно. Это и вид Осаму, лежащего у изголовья его кровати с до такой степени раздвинутыми ногами, чтобы Чуя смог увидеть его покрасневший член, красиво прижимающийся к животу, и сильно контрастирующий с бледными лентами бинтов, обёрнутыми вокруг его бёдер и талии… обычно это заставляло всю кровь в теле Чуи гореть, словно сбитый самолёт, падающий вниз на землю. Не то чтобы он долго думал после этого. Хоть видом Осаму и правда хотелось насладиться, это была не столько его внутренняя реакция, сколько перспектива поскорее стереть эту наглую ухмылку с его лица. Не важно, насколько глубоко они тонули в удовольствии и ощущениях, их соперничество никуда не исчезало. Обычные мысли о том, чтобы схватить партнёра за волосы и уткнуть лицом в подушку, пока он жёстко брыкается, делали член Чуи таким твёрдым, как никогда не могло сделать любое количество порно, стриптизёрш, проституток и даже сам вид голого Дазая. Иметь хоть капельку возможности доминирования над Демоническим вундеркиндом, Любимцем Мори, его Золотым мальчиком… это был высший приз, и он заставлял Накахару ощущать просто невероятную эйфорию, неважно, насколько временной она была. И когда события наконец подошли к этой ночи, когда Осаму было настолько плохо, что Чуя сам испугался за его жизнь... в эти ночные часы что-то изменилось в их отношениях. Конкретно изменилось. Уже тогда вещи стали чем-то бóльшим, чем простым в упоением властью, быстрым перепихонам, соревновательным сексом и постоянными попытками одного уделать другого. В те времена было что-то несомненно удобное в том, чтобы спать друг с другом. И несмотря на то, что каждый из них начал бы в открытую огрызаться и никогда бы не признал это вслух, они чувствовали себя… неплохо, когда были вместе. Во время тех особых моментов, когда прятались в кровати, обвиваясь вокруг друг друга и невыносимо жаждая освобождения, пока оно не пронесётся белой тёплой вспышкой, сжатыми ладонями простынями и сдавленными звуками их имён, срывающихся с губ парней, пока они занимались этим вместе… и во время тех кратких моментов после, пока они всё ещё не разошлись, цепляясь друг за друга, как за спасательный кросс, в том… …в том, как они целовались и трогали друг друга, отчётливо ощущалось тепло, проходящее сквозь них; головокружительное, электризующее чувство, которое оставляло их обоих полностью утомлёнными, зато с честными улыбками, когда они наконец-то расходились. Честно говоря, Чуя думает, что это была самая близкая к настоящей любви вещь, которую он когда-либо испытывал. Точно так же, как и Осаму. И поэтому Накахара полагает, когда у него не было вариантов в борьбе с его суицидальным соседом и напарником, с которым он делил эти жаркие, непонятные и, откровенно говоря, немного ужасающие отношения, что возможно другой вид любви поможет Дазаю преодолеть его проблемы. Вид любви, не попадающий ни под один шаблон. Тёмный вид. Они всегда шутили о том, чтобы попробовать какие-то извращения вместе, но каждый раз, когда пытались это сделать, в конце всегда трусили. Несмотря на это, Накахара часто гадал, с какими вещами мог экспериментировать его напарник, когда оставался один — гений или нет, но никто не сможет так легко научиться выскальзывать из наручников, не имея за плечами сотен попыток сделать это — но он всё равно никогда не осмеливался спросить. В этом был смысл. По крайней мере, для Чуи. Дазай ненавидел боль и ненавидел терять контроль, не важно, насколько безрассудно и причудливо он себя вёл. Так что тем, что могло помочь ему пережить этот кошмар, могла быть попытка на немного отнять у него этот контроль, чтобы он снова научился справляться сам. Чуя делал ему больно, и Осаму не мог на это никак повлиять, потому что Накахаре нужно было заставить его увидеть, что он мог справляться гораздо лучше, чем представлял себе. И Чуя сам решал, когда всё прекратить. Он причинял боль Дазаю, чтобы этот тупой идиот не причинял боль самому себе. И тогда он начал смягчаться, балансируя между болью и удовольствием, удовольствием, которое мафиози не ожидал, что способен давать другому человеку, пока Осаму не оказался под ним, бессознательно прося его прикосновений, поцелуев, следующего сводящего с ума оргазма — чего угодно, что Чуя мог ему дать. Странно, но это и правда работало. Наверное, сработало даже слишком хорошо, думает Чуя, потому что весь последующий день Дазай цеплялся к нему, словно обезьянка, как будто, если он отпустит руку Чуи, все настоящие эмоции и откровения прошлой ночи испарятся в один момент. Всю ночь было много убеждений, пиццы, мороженого и объятий, пока Дазай снова не расслабился и не стал самим собой. Это раздражало. Очень раздражало. Но ещё было в какой-то степени мило, и, определённо, новой стороной его партнёра. Как и его самого. Они многое узнали о себе, создали что-то неприкосновенное в суровом испытании той ночи. Так же сентиментально, как это звучит, в глубине души Чуе нравится думать, что той ночью они с Дазаем впервые занялись настоящей любовью — чистой и жестокой. Если честно, он не особо помнит эту ссору, но, что произошло позже, не забудет никогда. И хотя с того момента прошло уже много времени, тепло, боль, удовольствие, потеря контроля, обретение баланса — любовь — всё это Дазай жаждет найти сегодня снова. Но больше он не ждёт с той же раздражающей ухмылкой, как когда им было по восемнадцать лет. По факту он находится очень далеко от того состояния, и это нормально, потому что их соперничество уже не такое, каким было в семнадцать-восемнадцать лет. Они уже давно избавились от нужды поддерживать своё напускное хвастовство. Да и если бы у Осаму осталось хоть какое-нибудь хвастовство, то он бы не пришёл сюда. Чуя не может правильно описать выражение, которое сейчас застыло на лице партнёра, только то, как он сам себя чувствует при взгляде на него. Возбуждённым. Победившим. Любящим. Решительным. Это выражение лица удовлетворяет его и одновременно выводит, нахуй, из себя, потому что оно совершенно не принадлежит его тупому бывшему напарнику. И бесит его вдвойне, потому что он не сам натянул это выражение на него. Однако он тот самый, кому предназначается стереть эту метафорическую оболочку, и Чуя находится в предвкушении от перспективы изменить его бездушное, разочарованное и оцепеневшее выражение лица на отчаянные, бесстыдные похоть и желание. Удивительно, но Дазай до сих пор не заметил, что он стоит рядом, поэтому Чуя стучит в дверь своей свободной рукой прежде, чем плавно перетечь внутрь. Ему хочется, чтобы Дазай наблюдал за тем, как он входит, удерживая припасы, приготовленные для сегодняшней ночи в одной из свободных полов своей рубашки; чтобы по грузу в его руках Осаму понял, что ждёт его этой ночью. И он действительно это делает. Сидя, словно вкопанный, прямо возле мраморной стены ванной с ногами, погружёнными в воду до колен, полностью обнажённый и мокрый из-за влажного пара, Осаму встречается взглядом с Чуей, когда он скидывает кучу непонятных припрятанных вещей вниз. Реакция едва различима, но Накахара знает Дазая лучше, чем он сам. И он знает эмоции Дазая. Он заинтригован, он в ожидании. А также немного взволнован. Почти неслышимое, дрожащее дыхание, которому предшествовали бессознательные сжатия ладоней в кулаки на своих бёдрах. Осаму сильнее прижимается к стене и немного вращает своими бёдрами, стирая собой капли воды, осевшие на мраморе. Этого достаточно для того, чтобы Чуя увидел его стояк, выглядывающий прямо между бёдер, который так и оставался нетронутым, но всё таким же тёплым и болезненно жаждущим внимания, словно он никуда не уходил. Но Чуя не может устоять перед тем, чтобы напомнить ему об этом. — Ну что, ты сделал? — небрежно спрашивает мафиози, когда наклоняется к одной из ступенек арки, поправляя предметы, прижатые к его животу. — Сделал что? — спрашивает Дазай в ответ, его шёпот едва пробирается сквозь пар, исходящий от воды. — Потрогал себя раз или два, пока меня не было? Ну, знаешь, чтобы немного сбросить напряжение? Он знает, что нет. Осаму слишком хорош во многих вещах, но скрыть от Чуи блаженство оргазма, особенно в его текущем состоянии, было бы, по крайней мере, невозможно. Но, когда Чуя задаёт этот вопрос, на его лице всё равно возникает издевательская улыбка от внезапно вспыхнувшего неудовлетворения и огня в глазах детектива. — Нет, — хрипло отвечает Дазай. — Хорошо. Он тормозит, чтобы бросить вниз на ступеньку всё, что он держит, перед тем, как спросить, оценивая: — …но ты хотел? Глубокий вдох, и затем: — Нет, Чуя. Накахара хрипло смеётся, даря партнёру улыбку, подчёркнутую острыми клыками и гладким розовым язычком, скользящему по их краям. — Нет? То, как Осаму старается сжать свои глаза, заметно борясь с желанием поддаться насмешкам Чуи и позволить себе кончить... видеть такую гамму эмоций его лице всегда приятно. Однако он всё равно не двигается с места. — Нет, — сжато выдыхает он. Улыбка мафиози превращается в довольную ухмылку. Дазаю либо слишком нравятся подколы Чуи, либо не нравятся совсем. И ему не нужно гадать, что именно из этого правда. Когда он останавливается, чтобы поймать взгляд детектива, он демонстративно выпрямляется ещё сильнее в ответ. Несмотря на темноту освещения и повисшую дымку пара, Накахара видит новую, но почти незаметную каплю влаги, собравшуюся на кончике члена Осаму, так раздражающе красиво подчёркнутую вспыхнувшим красным оттенком, и при всём своём терпении Чуя находит себя на границе желания забить на всё это хуй, забраться в ванну и отсосать ему. Но он останавливает себя с низким гудением вибратора, на котором случайно оказалась задета кнопка включения. Он быстро вырубает его, но, к счастью, звук не был достаточно громким, чтобы Дазай смог услышать его. Ведь что весёлого в том, чтобы с ходу показать всё находящееся у него в руках? Даже не говоря о том, что это уничтожит всю суть пребывания его партнёра здесь. Бóльшая часть его успеха на этих... сеансах — просто из-за отсутствия лучшего названия для этого — основана на незнании Дазая всего того, что последует дальше. Если бы Осаму представлял, что его ожидает, он бы думал об этом. Зациклился на этом. А это точная противоположность того, что им нужно. Весь смысл тогда, и весь смысл сейчас состоит только в том, чтобы абстрагировать Дазая от своего разума, чтобы он не мог думать, не мог формулировать связанные мысли, не мог даже вспомнить собственное имя. Подобно тому, чтобы отключить машину для ремонта, это шанс для Чуи починить, заново подключить и перезагрузить своего бывшего напарника, давая ему время отдалиться от клетки его разума на одну ночь, пока он будет наносить множество мощных шоковых ударов по его системе. А когда наступит утро, он снова станет обыкновенной и невыносимой версией себя. ...кроме того, он уже знает, что в какой-то момент этого сеанса будет избит своим же ремнём. И знает, что с помощью него окунётся в целый мир боли. Когда дело доходит до наказаний, Чуя известен своей жестокостью, даже садизмом, и чаще всего это проявляется именно рядом с Дазаем. Чуя сказал, что всё равно не смог бы выбить из Осаму всё дерьмо, и это правда, пока он уважает границы Дазая — хотя многие из этих ограничений просто варварство — но это не означает, что мафиози не сможет эффективно действовать внутри этих рамок. Накахара всё ещё может хорошо провести время. Он позволил партнёру воспользоваться этим бесплатным билетом только потому, что выражение лица Дазая при мыслях об этом того стоило. Оттенка страха, который пронёсся в его глазах, уже было достаточно на тот момент, чтобы снова причинить Чуе неудобства из-за его душевного беспорядка и борьбы. Но Дазаю очень повезло, что мафиози решил сделать следующее утро выходным, чтобы заняться личными делами. В этом процессе было бы замешано чертовски больше боли, если бы он не сделал этого, и в ней были бы все те виды, которые Дазай совершенно не хотел испытать. — Эй, не подглядывай! — огрызается Чуя, когда замечает, что Дазай осторожно вытягивает свою голову, пытаясь рассмотреть, что он оставил на верхней ступеньке. Будучи пойманным с поличным, Дазай обиженно отворачивает свою голову обратно с небольшим хмыком глубоко в горле, покусывая нижнюю губу сквозь резкий «фырк» через нос. Он делает себе только хуже, думает Чуя со зловещей улыбкой. Но даже купаясь в глубинах отчаяния и балансируя на грани разрушения библейских масштабов, Дазай остаётся тем, кем он всегда был. Ублюдком. Он был ублюдком в пятнадцать и остался ублюдком в двадцать два. Просто стал немного выше. Чуя мысленно посмеивается. Это просто в природе Дазая. Такое не исправить. И ничто иное, как естественная предрасположенность Осаму к ублюдочности, определённо облегчит смирение с выбиванием из него всего дерьма. Несмотря на усталость мафиози, это значительно увеличит желание уничтожить его. О боже, этот ремень точно пригодится сегодня ночью. Но если он сможет пройти через это... В это же время голова вышеупомянутого ублюдка отворачивается, а Чуя наклоняется, чтобы подключить розетку к стене вдали от тепла и влаги ванной. Он быстро присоединяет несколько предметов, чтобы убедиться, что, когда придёт время для их использования, они продержатся настолько долго, насколько от них потребуется. Ему уже не терпится испробовать на Дазае некоторые из них. Накахара ещё никогда не был так доволен тем, что решил вложиться в водонепроницаемые игрушки. После нескольких минут на удивление лёгкого молчания Чуя оставляет все его вещи аккуратно лежать на ступеньке. Удовлетворённый порядком, он поднимается на ноги с облегчённым стоном, что моментально привлекает внимание детектива, и это хорошо, потому что Чуя наконец-то готов заползти в такое приглашающее, успокаивающее тепло ванной, которую Дазай любовно приготовил для него. И он хочет, чтобы его глаза следили за ним каждую секунду. Сначала Накахара сбрасывает свою рубашку, делая шоу из того, как она скользит вниз по его гибким, закалённым в бою рукам и торсу, пока полностью не падает на пол. Он чувствует на себе голодный взгляд Осаму, проходящий по его голой спине, и ухмыляется. Отлично. Смотри внимательно, малыш. Затем он приступает к своему ремню, но у него не получается избавиться от него так же легко, как он сделал ранее с ремнём Дазая. Он змеится вокруг одной из ноги и проходится по полу, присоединяясь к остальной куче одежды. Чуя тянет это сладкое время на то, чтобы расстегнуть свои штаны, но тянет настолько сильно, что это становится тяжело для них двоих. Мафиози замечает, что чем дольше Дазай смотрит на то, как он раздевается, тем больше его дыхание становится прерывистым и тяжёлым, мучительно благодаря Чую за то представление, которое он устроил для него. К тому времени, как Чуя стянул штаны до лодыжек, он начал аккуратно прикасаться к кромке своего нижнего белья, а Дазай тихо задыхался, его брови сошлись вместе, и небольшой выдох сошёл с нижней губы. А там, внизу, Чуя с гордой улыбкой замечает, что руки Дазая безостановочно ползут по его бёдрам, и он царапает их, так очаровательно тяжело борясь с желанием подрочить себе только при виде собственной эрекции Чуи, виднеющейся сквозь дорогой материал его нижнего белья. Нет, это не будет так просто. Красное шёлковое бельё быстро падает на пол, приземляясь на остальную одежду Чуи так же застенчиво, как он смыкает свой взгляд с Дазаем. И не отпускает его, даже когда поднимается по ступенькам и опускается в воду. Он чувствует природную жажду, исходящую от Осаму, как дым от горящего леса. Его партнёр практически дрожит на своём месте, пока смотрит на член Чуи, который покачивается с каждым его шагом. Накахара упивается тем фактом, что, если бы он прямо сейчас щёлкнул своими пальцами, Дазай бы в одно мгновенье оказался на своих руках и коленях, а его воображаемый хвост бы начал махать из стороны в сторону, готовый к тому, чтобы им воспользовались. Это заманчивая фантазия, но прямо сейчас вода занимает его больше всего на свете. Тем не менее, как только он берёт себя в руки, Чуя вынужден признать, что то, как оранжевый отблеск свечей подсвечивает металлические шарики на концах его пирсинга, продетого прямо через кончик члена и прижатого прямо к разрезу его головки, выглядит очень возбуждающе. Желание потрогать себя возрастает внутри него, и, если он и дальше будет чувствовать себя так, как чувствует сейчас, не придётся прикладывать много усилий, чтобы кончить. Он едва сдерживает себя. И знает, что Осаму тоже заметил это; чёрт, он может только представить себе, как тяжело сейчас приходится Дазаю в попытках самоконтроля, если тихий всхлип при взгляде на новую модификацию — единственная его реакция. — Когда ты сделал это? — вопрос прозвучал на одном дыхании. — В прошлом году. Секретный подарок на день рождения от самого себя, — Чуя сверкнул на него своей нахальной ухмылкой, — нравится? Дазай кивает без колебаний: — Он идёт тебе. Боже… Чуя практически слышит, как сильно Дазай хочет ощутить его член у себя во рту. И, откровенно говоря, Накахара тоже не испытывает особого удовольствия, так долго отказывая себе в этом. Но вместо этого со вздохами удовольствия и честного облегчения Чуя глубже опускается сквозь горы пузырьков в тёмную воду, практически полностью чёрную из-за цвета мрамора ванны. — Блять, — охает он с резким шипением в ту же секунду, когда его талия исчезает под обжигающе горячей водой, и она наконец-то окутывает его эрекцию. Это действие сразу же посылает удовлетворяюще приятный разряд боли прямо в подкорки, заставляя глаза закатиться назад. Боже, как же это шикарно. — Слишком горячо? Глаза Чуи легко раскрываются при мягком звуке голоса Дазая с другой стороны ванной. Осаму внимательно наблюдает за ним со стороны и, Чуя уверен, наблюдал всё прошедшее время, из-за чего на одной из сторон его рта появляется едва заметный намёк на улыбку. Он не отвечает, вместо этого полностью погружаясь в воду и желая почувствовать её как в своих волосах, так и на своём лице. После пары секунд он всплывает, и его абсолютно мокрые, потемневшие локоны оказываются откинуты назад вместе с резким щелчком шеей. И по тому, как он видит, что челюсть Дазая сейчас отвалится, он понимает, что мог бы опозорить весь актёрский состав "Спасателей Малибу". — Нет, — наконец отвечает он, пока глубже погружается и устраивается в удобном наклоне его ванной, опираясь на свои локти, — идеально. — Это не то, что я имел в виду, — шепчет Дазай, не тратя ни одной лишней секунды на ответ. Чуя ухмыляется, и это молчаливый ответ на вопрос партнёра. Да, это и правда слишком горячо. А ещё горячее — удивительно послушное поведение Дазая и безоговорочное повиновение каждому приказу. Он не сдвинулся ни на миллиметр с того момента, как Чуя сказал ему сидеть здесь, и сейчас Накахара понимает, что терпеть край ванны, впивающийся в его голые бёдра, должно быть просто невыносимо. Это заслуживает награды, думает Чуя. Он разрязно щёлкает пальцами в направлении серебряного подноса с вином и сигаретами, лежащего прямо возле свечей. — Я хочу курить, — шепчет он, когда указывает на чёрно-золотую упаковку своим пальцем. Как он и предполагал, Дазай вздохнул с облегчением из-за того, что наконец-то может двигаться, хотя всё ещё пытается сохранить своё спокойное выражение лица, чтобы Чуя не передумал. Он аккуратно погружается к нему в воду, и от Чуи не укрывается, как его тело заметно подрагивает в ту секунду, когда его бёдра исчезают под водой, и переворачивается на ягодицах, чтобы дотянуться до пепельницы. Мафиози смотрит, как аккуратно Дазай вскрывает упаковку, очень сильно стараясь не дать воде стечь с его рук и намочить драгоценные трубочки с табаком. Он осторожно достаёт одну из них и откладывает коробку назад. Как раз вовремя, потому что это необязательно должно быть наградой только для Дазая, это ещё и награда для Чуи — был неспокойный день, наполненный допросами и усложнением ситуации с конкурентной зарубежной организацией. И этот день Накахара пережил бы намного лучше, если бы у него нашлось время хоть на одну чёртову сигарету. Но его не было, так что есть значительный шанс того, что он убил на парочку врагов больше, чем было нужно. Но сейчас он думает, что кто-то испортил для него этот день, чтобы он смог насладиться этим чувственным маленьким лакомством немного больше. Сигаретой и обворожительной красавицей, предлагающей ему её. Есть что-то невероятное и бесстыдно эротичное в том, как Дазай скользит к нему, едва тревожа пузырьки, подъезжает достаточно близко, чтобы положить сигарету в рот Чуи, и это заставляет его внутренности свернуться от желания. Чуя поджимает свои губы и удерживает сигарету, когда Осаму возвращается с зажигалкой, наклоняясь достаточно близко для того, чтобы кончик дорогой чёрной бумаги попал в мерцающее пламя, пока она не подожжётся и дым не начнёт аккуратно выходить из ноздрей Накахары. — Ммм, — стон слетает с губ вместе с обволакивающим дымом, сливающимся с белым паром ванны и взлетающим к потолку. Он сразу же сопровождается ещё одной густой затяжкой, когда Чуя отбрасывает свою голову назад и выпускает очередной поток дыма наверх. Он немного откидывается, просто наслаждаясь тёплым ощущением превосходного табака, наполняющего его лёгкие и облегчающего разум так же, как и ощущение взгляда Дазая, явно довольного тем, что Чуя тоже доволен. — Их доставка занимает как минимум три недели, — тихо отзывается Чуя после нескольких минут тишины, — просто не могу представить, что такие сигареты могут валяться на помойке в вашем общежитии. — Я купил их сегодня, — Дазай отвечает таким же приглушённым, хриплым тоном, — в той небольшой сигаретной лавке недалеко от главного здания. Ну, знаешь, где Хиротсу-сан всегда покупает свои сигары. — Аа, да. Разговор замолкает на этом, Чуя снова откидывается назад, дальше наслаждаясь сигаретой, а Осаму кажется довольным, наблюдая за ним, но... сложно не заметить, как острый взгляд Дазая сопровождает ладонь Чуи каждый раз, когда он подносит сигарету к своим губам и делает долгую, терпеливую затяжку. Он смотрит, словно ястреб, увлечённо и терпеливо ожидая чего-то. И Чуя знает, чего именно. Удерживая дым в своих лёгких, Чуя подзывает партнёра ближе своим соблазнительным движением пальца и низким «Иди сюда, Дазай», когда наклоняется ближе. С сигаретой, зажатой между указательным и средним пальцами и скользящими остальными по линии челюсти Осаму, приближая его сильнее, пока их губы не смыкаются. Теперь это не Чуя удовлетворяет желания Дазая. Во всяком случае, не полностью. Просто он немного балует себя перед главным действием, желая больше контакта. Он мягко выдыхает дым прямо в его раздвинутые губы, добавляя медленный, глубокий поцелуй, полностью состоящий из языка и зубов. Чуя не может сопротивляться желанию кусать эти пухлые, слегка потрескавшиеся губы. И он знает, что Дазаю это нравится. Осаму возвращает ему дым, издав грудью тяжёлый стон, когда Чуя прошёлся своим языком по его собственному. Это был разогревающий, но очень короткий поцелуй, резко прекратившийся, когда Дазай отодвинулся, чтобы выдохнуть остатки дыма из своих лёгких не в состоянии удерживать его ещё дольше. — Хорошие, да? — спрашивает Чуя, когда смеётся, выдыхая оставшийся дым. — Намного тяжелее чем те, которые ты обычно куришь, — кивает Дазай. — Угу, — соглашается Чуя, — и это всё, что ты сегодня получишь, детка, — Чуя возвращается обратно к стене, кивая своей головой, — вперёд. Без слов, но с мягкой, удовлетворённой улыбкой — знаком того, что он наконец получает удовольствие от свободы, предоставленной ему — Осаму двигается через воду к другой стороне джакузи. Чуя лениво докуривает оставшиеся несколько затяжек его сигареты, пока смотрит на Дазая, поднимающегося из воды. Но до того, как он успевает приземлиться в выбранном месте, Чуя ловит его. — Ох, нет-нет-нет, любовь моя, не так. Дазай застывает на месте, выжидающе смотря на него. И немного нервно. Чуя бы соврал, если бы сказал, что не навсегда сохранил этот образ у себя в голове. Он мог бы по пальцам одной руки сосчитать, сколько раз видел Дазая, выглядящего даже отдалённо испуганно, и ещё меньше, когда это было искренне. И не важно, что причиной был он сам. С возбуждённым смешком Чуя поворачивает своим пальцем: — Я хочу, чтобы ты развернулся для меня, — его тон звучит ровно и властно, когда он наклоняется и стряхивает пепел от сигареты в пепельницу, находящуюся рядом с ним. Но его глаза никогда не сходят с Дазая, — я хочу, чтобы на том же месте, где ты сидел с ногами в воде, ты опустился на свои колени и опёрся руками на стену. Вместе с грудью. Он ничего не говорит после этого. Вместо этого тушит свою сигарету, наливая бокал хорошего вина. Но, когда делает глубокий глоток, боковым зрением всё равно следит за Дазаем, неспеша кружа жидкость в своём бокале, пока смотрит за выполнением задачи, поставленной бывшему напарнику, и как он постепенно принимает нужное положение. — Вот так? — спрашивает Дазай, когда оказывается на коленях со слегка разведёнными ногами и руками, застывшими на стене. Его локти согнуты под большим углом, как и приказывал Чуя, а руки уже начинают немного дрожать из-за сильного напряжения, но он всё равно так сильно старается не отрывать свою грудь от стены, что с каждым выдохом на чёрном мраморе появляется конденсат. И учитывая всю эту обстановку... Чуя осторожно поглаживает свой член, издавая низкий стон при виде задницы Дазая, что находится прямо перед ним из-за изменённого положения, и его спины, которая вся напряжена из-за прилагаемых усилий. Свечи отбрасывают красивое, но одинокое свечение оранжевых и красных огней на его обнажённую, мокрую кожу. И, как только свечи начинают мерцать, подсвечивают множество шрамов, портящих спину, руки, бёдра, и одновременно окрашивают прошедшие года ужаса и стыда ещё более тёмными оттенками. И уже второй раз за этот вечер Чуя должен остановиться, его член спокойно покоится в руке, а все мысли и функции тела затормаживаются, когда он смотрит на сцену перед ним. Вот это… Вот это шедевр, стоящий миллиарды. Честно говоря, это самое красивое состояние Дазая, в котором он когда-либо его видел и, твою мать, если бы это решал Чуя, то изображение того, как он смотрит на него сквозь густые подрагивающие ресницы через своё плечо, полностью готовый и желающий быть сломанным, висела бы в Лувре, и тысячи людей бы выстраивались в очередь, чтобы увидеть его во всём интимном и эротическом великолепии. Но своим сердцем он понимает, что никто, кроме него, никогда не сможет оценить этот вид по достоинству. Чуя знает историю практически каждого шрама, который украшает тело Дазая. Некоторые из них он оставил сам, а некоторые он активно предотвращал, останавливая попытки самоубийства, а некоторые... Его нижняя губа проезжается по зубам, моментально посылая разряды боли. Некоторые из них новые. Почти не зажившие. Головокружительное возбуждение, витавшее в воздухе, моментально испаряется, и Чуя тяжело вздыхает. Ты должен был прийти ко мне раньше, идиот. Несмотря на его внутреннее разочарование, когда Дазай начинает двигать бёдрами из стороны в сторону, чётко осознавая, о чём думал Чуя всё это время, и пытаясь оторвать его от этих размышлений, Накахара дарит Осаму честную, похотливую улыбку. Но не нужно быть таким же гением, как Дазай, чтобы заметить отголоски грусти в глазах Чуи, отяжеляющие его улыбку. — Да, вот так, — шепчет он, пока продвигается сквозь воду ближе и ближе, пока его обнажённая рука не дотрагивается до поясницы партнёра, — ты идеален. И несмотря на то, что Осаму желает, чтобы он уже поскорее начал, Накахара не может удержаться от того, чтобы уткнуться лицом в изгиб его плеча, мягко касаясь новых шрамов. — Я бы хотел, чтобы ты пришёл ко мне раньше, — разочарованно шепчет он. Дазай разворачивается своим телом как можно аккуратнее, чтобы не нарушить установки Чуи, и вытягивает голову, чтобы поцеловать его открытый лоб. — Милый, если бы я прибегал к тебе каждый раз, когда у меня плохой день, — Дазай тормозит, слегка посмеиваясь, — ну, тогда бы ты никогда не избавился от меня. Тем не менее, когда Чуя грубо и многозначительно скребёт ногтями по новым отметкам, Дазай заметно вздрагивает, тихо простонав имя партнёра. — В пос-последнее время мне было тяжело. Я-я просто не был уверен, что смогу в этот раз справиться один, любовь моя, — его сдавленные, произнесённые практически задыхающимся голосом слова оставили на стене заметный след конденсата. Чуя вздыхает в его волосах, устало утыкаясь носом в тёмные, мокрые пряди. — Я могу добавить сегодня новые, ты же понимаешь? — его палец скользит по спине Дазая прямо до ягодиц, избегая все шрамы, рука зависает там на пару секунд перед тем, как ощущение расслабившейся спины Дазая побуждает его двинуться дальше. — Знаю. — Ты же не любишь боль, — Чуя дразнит его, разводя ягодицы Дазая двумя пальцами, а третьим поглаживая нежную кожу вокруг ануса. Довольный смешок просачивается сквозь хриплые звуки удовольствия, которые издаёт Дазай, когда Чуя вводит палец внутрь. Наслаждение, смешанное с резкой болью — Чуя ещё не смазал лубрикантом свои пальцы, и Осаму очень узкий. — Он-на мне н-нравится, если, а-ах, — Дазай запинается, сильно цепляясь за стену, когда Чуя проталкивает свой средний палец, — она мне нравится, если это ты. Если ты тот, кто, ах, блять, если ты тот, кто причиняет мне её. Дазай закрывает свои глаза, изо всех сил стараясь собраться с мыслями. — Я доверяю тебе, Чуя. Ты зн-наешь меня лучше всех. Чуя уже знал это, но всё же. Это едва слышимое «блять» вместе с теплом от дрожащего признания Дазая и кольцом мышц, пульсирующего вокруг пальца, отдаются даже в его члене. И на короткое мгновенье Чуя думает, ох, как бы было легко просто утопить себя в этом удовольствии и невыносимом жаре, насколько быстро они оба могли бы свалиться вперёд на стену, дрожа от волн удовольствия. Он отгоняет от себя эту мысль с резким возбуждённым шипением. Вместо этого он грубо кусает мочку уха Дазая, мягко перекатывая его плоть своими зубами. А ниже постоянно двигает своим пальцем в заднем проходе, пока горящая боль от вторжения наконец не вызывает у него хныканье. — Твоё стоп-слово всё ещё «клубничное парфе»? — спокойно спрашивает Чуя, когда вытаскивает свой палец и вместо этого делает смачный удар по одной из ягодиц напарника, который моментально оставляет его остолбенелым, громко задыхающимся, пытающимся прийти в себя. И через тридцать секунд, когда ему всё-таки это удаётся, небольшая, но вымученная улыбка расползается по его лицу. — А что, если это так? Чуя пожимает плечами перед тем, как сдать позиции и начать продвигаться через воду. — Ничего. Я всегда считал, что это довольно мило, — говорит он, пока выбирает предмет, который будет использовать. — Оно потребуется мне сегодня? — он слышит вопрос Осаму. Его улыбка становится зловещей. Уже пора начинать, Дазай задаёт слишком много вопросов. Чуя сразу же налегает на него, два пальца уже внутри, грубо разрабатывающие проход. В ответ на неожиданную заполненность Дазай может только выкрикивать его имя, чтобы не упасть. Это намного сложнее — подчиняться инструкциям Чуи, когда его пальцы двигаются внутри него, превращая его разум в сплошные помехи, но Накахара уверен: в этот раз партнёр благодарен, потому что теперь его пальцы смазаны в лубриканте. Он быстро достигнет пика, Чуя это знает, так что его свободная рука автоматически обхватывает горло Осаму, с силой надавливая и ощущая невероятно бешеный пульс. Рот Дазая раскрывается, ловя воздух из-за неожиданного действия, и прежде, чем шокированное выражение лица сменяется на ловящее удовольствие, много времени не проходит. Много времени не проходит даже перед тем, когда Дазай начинает так стонать имя Чуи, словно с его блаженно улыбающегося рта слетает мантра. — Хм, возможно, — задумчиво мурлычет Чуя, когда добавляет третий палец, — это зависит от тебя самого. И оно точно понадобится тебе, — он рычит, когда видит, что рука Дазая скользит по стене, чтобы прикоснуться к напряжённому члену, — если ты не уберёшь эту руку обратно на стену. Рука возвращается назад с рекордной скоростью, а Чуя высовывает свои пальцы, чтобы нанести болезненный удар по ягодицам Дазая и затем вернуть их обратно. Дазай ощущает острую боль в своём горле, когда темп Чуи становится ещё жёстче и злее, как и хватка вокруг шеи. Накахара чувствует, как Осаму сжимается вокруг его толкающихся пальцев, пытаясь догнать их на полпути, чтобы они поскорее вернулись к умелому массажу его простаты, пока невероятная жара внутри него наконец не растает и он наконец-то сможет расслабиться. Но Чуя не отпустит его. Нет, Дазай нужен ему только на грани, парящий в том месте, куда отправляется разум перед тем, как волны оргазма снесут его, где спокойно, пусто и безмятежно. В лимбе. Кроме того, его маленький трюк просто не может остаться безнаказанным. Мафиози точно знает, когда стоит прекратить: когда одна из рук Осаму начнёт сжиматься и разжиматься, отчаянно скребя стену, бёдра начнут дрожать и он будет выдыхать имя Чуи этим особым способом, который сразу указывает Накахаре на то, что разум Дазая больше не здесь, и ему больше не надо заботиться о своей напускной храбрости, о том, как он сейчас выглядит. Всё, чего он хочет, — это продолжения, он хочет, чтобы Чуя заставил его кричать. Но вместо этого Накахара останавливается. — Чуя, — скулит Дазай между тяжёлым дыханием и звонкими звуками удовольствия, умоляя его вернуть пальцы обратно и покончить с этим, ощущая отсутствие тепла ладони Чуи вокруг его горла и этого сильного, миниатюрного тела, прижатого к его собственному. И тогда ремень падает на ягодицы Дазая в первый раз.