Краски

      — Привет, Надя, — ей хрипло прямо в затылок. Девушка вздрагивает, но не разворачивается, только взволнованное «Гусман» слетает с ее губ. Как могла она не услышать скрип открывающейся в лавку двери? Верх беспечности. Он принимает это за подарок судьбы.       Гусман оставляет пылкий поцелуй на ее шее через хиджаб, еще один, и Надя в ужасе осознает, что хочет его губы намного ниже. Но они в семейной лавке, в соседней комнате спит отец — ниже никак нельзя.       — Уходи, Гусман, — Надя говорит, а думает об обратном, прикрывая глаза. Гусман качает головой, ладонями сжигая ей кожу чуть выше талии.       — Ни за что, — он столько раз обволакивал ее сознание розовой дымкой, что стер в пыль свое. Оно того стоило тысячи раз.       Розовый — девчачий, так говорят. Глупости. Гусману он дороже жизни, потому что олицетворяет его самого. Потому что детская эмоциональность и пугающая искренность так же ему свойственны, как собственное отражение в зеркале. Для него перерождение — это весеннее цветение вишни, больше всего ответов — в закате, эстетика мира — в грации фламинго. Теперь уже нет.       Надя до кончиков ногтей зеленая — совсем ничего особенного, решил когда-то Гусман и этим самоуничтожился. Надя спокойная, Надя вдохновляющая, гармоничная сама по себе. Но важнее то, что она сильная. Эта девочка себя не растеряла, даже сняв с головы хиджаб и переспав с иноверцем. Намного сильнее его.       — Уходи. Или я позову отца, — она почти умоляет, разворачиваясь лицом, нервничает, так как не привыкла лгать: Надя хочет, чтобы он остался на всю жизнь. Только с Гусманом ей нельзя — так не принято.       — Я не боюсь твоего отца, — все, чего он боится — потерять ее. Потому что просто не вытянет.       «Она за собой не тянула, не жалась близко на вечеринках. Она ни в чем не виновата», — он думает, когда Надя по нему зеленью растекается, заполняя все дыры. Он и не знал, что был так пуст внутри, и что его может тошнить от собственного розового. Она его растворяет, сама того не ведая, нейтрализует его вульгарную яркость без возможности восстановления. И Гусман уже почти согласен с общепринятым «розовый только для девочек», потому что сам давно для нее.       — Я боюсь, — Надя признается, опуская короткое «себя».       Любовь меняет людей: ее задача объединять, несмотря на различия, а значит такие прекрасные в своей уникальности люди вынуждены отдавать себя, теряясь друг в друге. «Но люди по-новому себя обретают. Они меняются ради того, чтобы быть вместе и быть счастливыми», — объясняет ей мама, Наде не легче. Она не хочет этого всего, просто не может.       А Гусман перевернул ее маленький мир в мгновение ока. Да, она всей душой полюбила холеного богатенького мальчика, на которого, по уверению отца, даже смотреть не стоило. Вот только запах скошенной травы и зелень северного сияния, фотографиями которого увешана вся ее комната — до сих пор на все сто процентов она. И Надя не понимает, как это возможно.       — Пятнадцать минут, Надя. Просто пройдемся, — то, что для нее ничего, для него как обезболивающее. Спастись у него все равно не выйдет: нежно-розовые легкие уже все насквозь ее лианами. Гусман давно кашляет зеленью.       — Не могу, не сегодня, — ей невыносимо плохо от этих слов.       — Но сегодня он сделает тебе предложение, — он совсем не хладнокровно. Гусман знает, что никогда не станет прежним и что Надю ему не разлюбить, даже похоронив их совместное будущее. — Я слышал разговор.       — Не могу, — она хватается за Гусмана, чтобы не споткнуться о свою ложь. Она буквально собирается его предать, и он это знает. Но все еще здесь.       — Я люблю тебя, — он свою надежду на счастье с ней в очередной раз выжимает, пытаясь выдавить еще хоть каплю. Ты ее почти убила, Надя. Просто еще одно «не могу». Добей.       И Надя прозревает. Кажется, впервые в жизни видит четко: она осталась себе верна не потому что все это ненастоящая любовь, в чем она так долго себя уверяла. Все дело в нем — он собой пожертвовал, а ей просто не пришлось. Надя так боялась, что их общее счастье обретет чужеродную гамму, что не заметила: оно давно окрашено в палитру ее грез.       — Гусман, каков твой цвет? — Надя дрожащим голосом, припоминая, как он ей добровольно всего себя в виде розового хиджаба. Он был ее-ее-ее, пока она его-не его. Все это время.       — Зеленый.       Это откровение сводит с ума ее сердце.       Именно поэтому вечером Надя не приходит на свидание к Малику. Именно поэтому на утро она говорит «да» Гусману.