***
У Рюноске трясутся руки. Да и, если быть честным до конца, не только они. Все тело бьёт мелкая неприятная дрожь. Каково это: быть выброшенным на улицу, как паршивая собака? Это мальчишке определённо не нравится. Нет. Не так. Это раздражает, встает поперёк горла вместе с проклятым кашлем и носится по венам, растворяясь в крови и пропитывая каждую чертову клетку в теле. Акутагава давится отвращением. К этому предателю, который даже не удосужился попрощаться, и к себе, за то, что ему на это не наплевать. Хочется на ком-то сорваться. Эмоции вьются, провоцируют мысли раненой птицей биться в черепной коробке, а уже вслед за ними беснуется Расёмон, извиваясь у ног плотоядными лентами. И даже не до конца понимает, чего ради сорвался на улицу: надеется выпустить пар на незадачливом прохожем или верит, что прохладные порывы осеннего ветра в состоянии остудить воспалённую голову? Только, наверное, это и не важно, как сейчас не важно все вокруг… Одарённого вырывает в реальность, грубо выдёргивает звучным и неприязненно усталым полувопросительным голосом. - Рюноске Акутагава? – нарушительница спокойствия стоит в нескольких метрах от него, хмуро рассматривая, словно котёнка в зоомагазине. Пара секунд уходит на то, чтобы вспомнить, где мог её видеть раньше, и отчасти успокоиться. Одна из одарённых в штате мафии. Сейчас едва ли сможет назвать её способность, но на нескольких заданиях они точно работали вместе. Однако это знание не отвечало на вопрос о цели сия явления в нерабочее время. Эспер коротко кивнул, немного хмурясь в попытках зацепиться за что-то в её виде, дабы найти ответ на ещё не озвученный вопрос. Дио говорил про перспективного мальчика, и, признаться, Кира не ожидала, что перед ней и правда окажется подросток. Вид не такой уж жалобный и потерянный, как пытался преподнести ей рыжий, но… В некоторых моментах просто нужно знать, куда смотреть, и этот урок пришлось освоить слишком давно и настолько четко, что теперь и не вытравишь из памяти. Напряжение так и сквозит в воздухе, и полы плаща порываются неестественно извернуться, оборачиваясь клыкастыми пастями, вызывая у одарённой ироничную усмешку. Последний раз глянув в записку, искренне надеется, что правильно произнесла имя. Разговор и без того обещает быть не слишком приятным, чтобы начинать с подобной неловкости. Отозвавшись, тот разве что на месте не дёргается, что говорить о плаще. Того и гляди бросится, да вот только осознание медленно наполняет тяжелый взгляд, и черноволосый коротко кивает, определенно ожидая от неё какого-то продолжения, словно та сама в курсе, что именно нужно делать. - Отвратный денек выдался, да? – звучит как-то несуразно, скомкано и неуместно. Самой противно. - Тебе какое дело? – тихий тон может показаться почти спокойным. И ключевым словом остаётся «показаться». Грубость слов говорит лучше интонаций. Кире даже думается, что если бы мальчишка умел, ощетинился бы, волосики-то короткие, смотрелось бы гармонично. - Скажем так… - она медленно выдыхает, старательно подбирая слова и подходит совсем уж близко, если можно так назвать расстояние в пару шагов. – Бесполезно вдаваться в подробности, выйдет только бездарная трата времени и мало что разъяснит, так что, если по сути, хочу помощь предложить, – такая себе формулировка, но это всё ещё лучшее, на что сейчас способна. Недоверия во взгляде Акутагавы столько, что диву дашься, как только через края еще не льётся? Он правда настолько жалко выглядит?! Злость вскипает, словно по щелчку пальцев, привычным щитом окутывая, оплетая со всех сторон, подталкивая сиюминутно кинуться в нападение. Пока что лишь фигурально, но что-то подсказывает, что это не более, чем вопрос времени. - Мне ничья помощь не нужна, так что можешь проваливать! – акценты сбиваются на ходу, ровно как и тембр голоса, во мгновение ока сорвавшийся со спокойного на невротический крик. Сознание цепляется за подброшенный повод, отчаянно переводя весь негатив на столь***
Обещанное «местечко» оказывается баром совсем уж на отшибе цивилизации. Без музыки и, что странно для подобных мест, с почти нормальным освещением при отчаянно криминальном контингенте, в самом деле даже близко не связанных с мафией людей. То, что с Монтари тут здоровался каждый второй, заставляет задаться парой вопросов. Рюноске неуютно. Едва ли не первый раз в жизни оказавшись в подобном заведении, он с трудом подавлял невнятную смесь из желаний держаться поближе к единственному знакомому человеку и перебить к чёртовой матери всех этих отвратительных, личностей, которые откровенно игнорировали предостерегающе ощеренную пасть в любой момент готовой броситься в атаку способности. Особо расхрулившийся остряк почти нарывается, но, возможно, это просто везение или, растворяясь в привычной атмосфере, Монтари всё же продолжает следить за приведённым ею гостем. Вовремя сдернув того за локоть, указывает на место за дальним угловым столиком, тут же щелкая пальцами и окликая бармена по имени, попросив прислать кого из официантов. Мальчишка не слишком охотно занимает предложенное место, как-то порывисто, кажется и сам того не замечая, сильнее кутаясь в плащ. Пытается защититься. В идеале сразу от всего мира. Кира подмечает, но не комментирует, в тишине дожидаясь, пока к ним подойдут, только перед самим заказом ещё раз пробежавшись глазами по сжавшейся фигурке эспера. - Одну полусладкого красного, мне - как обычно, и что-то закусить… - ловя лукавую улыбку, тут же насмешливо дополняет. - Без выпендрёжа. У меня до получки неделя, – строгие нотки и взаимные смешки прерываются, как только от них отходят, холодным раздражённым и даже оскорблённым голосом, наконец, вышедшего из состояния мрачного анабиоза Рюноске. - Я в состоянии сам за себя заплатить! – от её жалости начинает потряхивать. Больше объяснить подобное нечем, и тот почти готов опять сорваться, но его осаждают. Спокойно, почти ехидно и все еще мягко. - Ага, и тебе заломят такую цену, что до конца месяца будешь питаться святым духом. Тут для своих скидки. Отдашь потом. Я порывами в благотворительность и не страдаю, – от пояснения приходится только прикусить изнутри щёку и смириться, молчаливо рассматривая собеседницу. Акутагава искренне надеется, что это не слишком бросается в глаза. В привычной обстановке та заметно оживляется, прибавив в жестикуляции, и рассредоточение внимания позволяет дать себе шанс поверить, что про него сейчас помнят постольку - поскольку. Она точно старше, и редкая седина, запутавшаяся во всклокоченных волосах нечаянно сорванной паутиной, говорит о том, что должно быть не на один десяток лет, впрочем, сказать это точно было слишком сложно. Болезненная худоба, смешно сказать, ещё более запущенная, чем у него самого, натягивает кожу на череп, стирая возрастные маркёры, да и ниспадающая на лицо чёлка не слишком способствует тщательной идентификации. Пряди ложатся рваными лоскутами, и острые черты мелькают между ними двадцать пятым кадром. Как с этим можно свободно ходить и уж тем более работать, молодой человек представляет с трудом. И всё-таки,по частям, словно пазл, постепенно складывается общая картина. Некрасивая, явно не стоящая таких усилий, она навеивает мысли о собирательном образе чудовища из фильмов ужасов, так «удачно» сочетаются болезненно-белая кожа, на контрасте с которой и без того глубокие синяки под глазами напоминают урывистые филиалы бездны. Глаза. Вот они и правда кажутся чем-то неоднозначным, хотя бы в силу цвета. Глубокий венозно-красный, граничащий с карим цвет, выглядит неестественно и только усугубляет общее паршивое положение вопроса. Зато на лице хотя бы нет шрамов. Пусть и сравнивать было особо не с чем, но и из-за ворота рубашки выглядывают пара неровных краев выступающих следов старых ран. О запястьях можно даже не начинать. Костяшки на обеих руках зарубцевались кое-как на раз за разом до конца не заживающей и в конечном счете, видимо, смирившейся с этим фактом кожей, множественные мелкие, бледные и розовые, напоминающие ссадины, а где-то скорее разлетевшиеся брызги, они почти не оставляют здорового места. Тыльная сторона левой ладони и вовсе словно изорвана в клочья, едва восстановившись, но так и застыв в изуродованном, неровном, нездоровом положении. От созерцания его отвлекает пара бутылок и бокал, преградившие обзор, а с тем и напомнившие о цели визита. Вино оказывается многим лучше той дряни, что Кира предложила ему в подворотне, и той же, что пила сейчас, не удосужившись даже попросить для себя бокала. Рюноске только морщится. Они пьют молча, кажется, каждый погружаясь в собственные мысли, и все-таки подступающее опьянение служит одарённому дурную службу. Терпкая горечь пробегает по крови и не привыкший организм слишком быстро поддается, позволяя затуманить разум, ударить в щеки глупым, раздражающим румянцем. Сознание обволакивает мягкое туманное марево, смешивая в единое целое и обиду, и злость, и усталость, и вымученное, почти что вытравленное желание забытья и тепла. Вопрос непроизвольно срывается с немеющих губ, на секунду заставляя задуматься, а не проткнуть ли ей Расёмоном барабанные перепонки, ведь если слово ты конечно не поймаешь, то можешь хотя бы не дать ему достигнуть адресата? Увы, ответ приходит раньше, чем эспер успевает определиться с решением. - У тебя тоже кто-то так же?.. – пьяный мозг плохо составляет слова в предложения, и на беду Монтари слишком опытный игрок в такого рода шарадах. - Вроде того, – слегка фыркнув, ведет плечом. Обрубая интонации с тонким намеком: говорить с ним об этом никто не хочет. Однако сама продолжает,выдержав короткую, но достаточно весомую паузу, очевидно, понабравшись у истинного виновника сегодняшнего вечера. – Теперь еще долго не отпустит… - Тебя отпустило? – от скользнувшей в его голосе надежды что-то неприятно скрипит внутри, и видит бог, Кира искренне хочет, чтобы это были неудачно сросшиеся ребра. Её выражение лица успевает ответить раньше, чем та раскрывает рот. - Ни-ху-я, – она произносит по слогам, разделяя их едва ли не торжественными паузами, едва не опадая на стол, опуская голову на собственные сложенные руки. – Может только слабее стало, и то… - слабый смешок, и та утыкается в изгиб локтя, зарываясь носом в черную, скомканную ткань рукава, приглушившего ответ, оставляя его на грани слышимости. – Такое себе… - она лежит так еще немного и всё-таки садится чуть прямее, поднимая голову и выуживая одно запястье, медленно выводя им в воздухе ведомые одной ей узоры. Подёрнутое алкоголем зрение рисует за каждым движением слабый белесый след, а ещё кажется руки-то у нее до сих пор трясутся. - В своей сути всё ещё тоже самое. Да и откуда здесь чему меняться? – и глаза из-под чёлки смотрят грустные-грустные. Чёрт уж с ней, а чужие ожидания душить от чего-то до странности больно. – Варишься в том же месте с этими погаными силами…- голос срывается к тихому рыку, и Рюноске слегка дёргает от разом хлынувшего в голосе отвращения. Слишком знакомое, и пусть не к нему, пусть чужим, едва знакомым голосом, что-то внутри болезненно сворачивается, заставляя сильнее выпрямить спину и методично отдернуть рукава, поправить шейный платок. Кира этих метаний словно не видит, пусть и не исключено, что милостиво делает вид, выставляя ладонь параллельно столу, упираясь в последний локтем, и слегка концентрируется. За возникшую паузу одарённый успевает себя одернуть и присмотреться. Так вот какая была способность. Тени со всего стола медленно тянутся, собираясь под дрожащей рукой черноволосой, постепенно выстраиваясь в непроницаемый для света черный цилиндр,поверхность которого то остаётся приятно ровной, гладкой, то вздрагивает, нарушая свою целостность подобно телевизионным помехам. –Говори себе всё, что хочешь, а в конечном счёте все равно приходишь к одному и тому же, – резкий взмах, и тени рассыпаются, растекаясь по своим местам, горькая усмешка делает лицо еще более угловатым и резким. – Злость, обида… - она качает головой, сгорбившись, сжавшись, становясь словно, меньше чем есть и без этого, но что-то перемыкает. Резко переключается, заставляя податься вперед, разжигая в глазах терпкий, клокочущий азарт. Кровь брызжет на стекло. Багряные глаза встречаются с серебристыми, и где-то в глубине души Акутагава готов признать, что не хочет ловить на себе подобный взгляд. В нём есть что-то неправильное, непонятное. Возможно, забивающаяся под кожу искренность, а может и просто то безумие, на котором изредка, но можно было поймать и его… Его бывшего учителя. Ничего хорошего за подобными взглядами не следовало никогда. – Знаешь, какая мысль у тебя сейчас самая поганая? – у него нет шанса на отказ, пусть эспер и осознает, что не хочет этого слышать. Голос одарённой меняется, словно выходя откуда-то со стороны. У такого лица не может быть такого живого голоса. А она срывается на пародию, откидывается на спинку небольшого диванчика, жестом подчеркивая едва ли не каждую свою фразу: – «Неужели я не стоил того чтобы остаться?» – слова заставляют и самого вжаться в кожаную обшивку, не смея отвести глаз. – «Чего ему не хватило? Можно же было…» - голос словно на секунду сбивается, но возвращается с претензией, фонящей обидой и злостью, как неисправное радио. – «Можно было сделать это хотя бы ради меня? Или я всё ещё недостаточно для этого сделал?!» – голос обрывается, и рука падает, словно у марионетки, которой перерезали пару нитей; черноволосая выдыхает,переводя дыхание, возвращаясь к более правильной, более логичной, стелящейся усталости. – Всё едино… - злость никуда не ушла, нет, теперь-то и он видит. Просто залегла на дно, свернулась тугими кольцами вокруг тонкой шеи… Мальчишка сглатывает, напоровшись взглядом на медленно распускающиеся на последней синяки. – А в сухом остатке у тебя только дрянной эгоизм да акты самокопания, – сухой обрывистый смешок неприятно режет по ушам: хочется спрятаться, отвести глаза, укутаться во что-то мягкое, уйти, раствориться, что угодно, лишь бы не слышать. – Ведь… А если бы я иначе? – она зарывается пальцами в челку, открывая лицо, а Рюноске и понять не в состоянии, почему такое ощущение, что перед ним распахнули клетку с бешенными животными. Взгляд, улыбка сливаются во что-то единое, усталое, загнанное и буквально дышащее ненавистью ко всему живому. К нему, к себе, Дазаю и, видимо, тому человеку, о котором идёт речь. И ненависть эта, жуткая, тихая, ступающая на мягких лапах, постепенно замыкает круг, отрезая пути к отступлению. – Меньше пила? Больше старался? –легко перекидывает маски, с себя на цитаты и обратно, кажется, пытается шевелить пальцами, но только сильнее путается в злосчастных прядях, а Акутагава от голоса её задыхается: боль привычная, знакомая, смешивается, выходя за грани черепной коробки, растворяясь в подобном и заливая всё пространство, что их окружает. – Стала бы тогда? Стоил бы?.. –мягкий выдох и… Эспер даже дергается на месте от того, как резко сцепляются пальцы, вырывая часть волос, и весь контакт рушится. Она жмурится и сидит так почти минуту, только после найдя в себе силы разжать кулак, и, брезгливо стряхнув черную паутинку волос, потянуться к бутылке. – Не суть… То, что откровенно перебрала, Монтари понимает, когда после пары глотков смотрит в сторону своего юного собутыльника. Тонкие, аккуратные, можно сказать, ухоженные ручки так трясутся, вцепившись в бокал, что прям вот хочется пошутить о том, у кого из них есть проблемы по этому вопросу. Стоит отдать должное. Хотение остается таковым, так и не обретая в той или иной мере материальной формы. И после этого Дио еще будет ей доказывать, что это была, несомненно, просто замечательная идея! Она не верит, что это как-то поможет и исправит учиненный в его голове бардак, но совесть ведь иначе не отпустит, правда? Рюноске не сразу понимает, что происходит, замирает, резко вытянувшись по струнке и уткнувшись носом в край небрежно свисающего рукава, осознает, что именно холодит разгоряченную алкоголем голову. Пальцы у неё и правда ледяные, медленно зарываются в короткие черные прядки. Это… Да, это приятно и до невозможности странно и неправильно. В последнем мальчик уверен точно, но почему-то вместо того, чтобы отпрянуть, оттолкнуть чужую руку и в идеале вовсе ударить излишне много себе позволяющую одарённую, лишь слегка подается ближе, пытаясь заставить ледяную кожу чужой ладони коснуться лба. Стыд подступает к горлу, и взгляд не поднимается от дрожащей поверхности вина, которого уже совсем не осталось в бутылке, и так мало осталось в бокале, остатков самоконтроля хватает хотя бы на то, чтобы не потянуться следом, когда Монтари-таки соизволила убрать свою руку. Вообще-то вопрос вышел с легкой провокацией, да и нотки ехидного веселья скрыть не удается: - Что-то не так? – даже голову слегка наклонила, пусть это и мало чем отразилось на её «занавеске». - Не важно! – он огрызается, и Кира тихо смеется, возвращаясь к своей бутылке…***
Кажется, тот момент, когда по закрытии бара их выставили на улицу,пропускают оба. Равно как и то, что утром, достаточно презентабельная погода оборачивается проливным дождем, от которого едва ли спасает козырек здания, под который пришлось прибиться засидевшимся эсперам. Вообще-то, в выражение «надо меньше пить» Кира не верила. Более того, старательно оспаривала данный тезис на личном примере, демонстрируя не сопоставимую с полом и весом стойкость к продукции ликёро-водочного производства, сдавая разве что печенью, но так старательно закрывая на это глаза, что можно было бы отметить едва ли не за отдельную заслугу. Сказать того же об Акутагаве Рюноске возможности не представлялось. Пить тот не умел совершенно и теперь расплачивался за опрометчивый выбор состоянием абсолютно не вменяемым и плохо движимым на местности. Устало оседая прямиком на грязный и мокрый асфальт, она в последний момент удерживает, утягивая следом, пошатнувшееся, потерявшее точку опоры тело, которое на данный момент представлял из себя эспер. Почти не открывая глаза, черноволосый пытается устроиться удобнее на остром плече и ледяном асфальте, толи забыв о возможности, то ли спьяну просто не в состоянии воспользоваться способностью, дабы хотя бы оградиться от пробирающего до костей дождя. Чтобы не дать мальчишке окончательно съехать на землю, приходится придерживать, приобнимать его за плечи, и только то, как дернулась острая грань чужого тела, сотрясаясь в неоднократном чихании у самого уха, наконец, доносит мысль: с их положением нужно что-то делать. Желательно ей. Желательно прямо сейчас. Вариант с такси не рассматривался изначально, не столько от желания сэкономить, пусть то и имело место быть, просто при том количестве выпитого, что циркулирует сейчас в женщине, мозг предпочитает опираться на самые верные и старые трафареты, коим в данной ситуации служил номер, который Монтари бы набрала и с закрытыми глазами. Покоцанный, старый кнопочный телефон даже не оказывается разряжен, удивляя и радуя этим фактом владелицу… - Уж полночь минула, а Киры дома нет… - ехидный и вообще-то сонный голос доносится по ту сторону связи всего через несколько гудков, заставляя слабо усмехнуться. Конечно ждал. Конечно волновался, только вот оба знают, что звонить ушедшей в ночь одарённой дело не только гиблое, но и неблагодарное. - И не будет, если ты меня не заберёшь… - она пытается соответствовать тону друга, балансируя на грани желания по передразнивать и попытки смягчить ожидаемую реакцию, слишком много лет эти двое знают друг друга, чтобы не догадаться, чем все это закончится. Каждый мог бы по ролям отыграть едва ли не все последующие реплики, и, пожалуй, в этом и таилась своеобразная прелесть их отношений. - А самой никак? Ну там, знаешь, ножками, Монтари, ножками. – издевательские нотки и тихое шуршание. Собирается уже. Напускные попытки достучаться до совести, словно по мановению волшебной палочки, вот именно в этот раз, впервые за тридцать лет Кира прислушается, и все, несомненно, изменится к лучшему. А ведь где-то в глубине души, тот, кажется, продолжает верить в эту сказку. Их отношения константны, и пусть обоим уже не по семь, стержень залегший в основе не изменялся не на секунду. - Не, ну я конечно могу, но… - пальцы-таки ослабевают, и Рюноске сползает той на колени, издавая при этом неразборчивое сочетание звуков откровенного недовольства, вяло успокаиваясь, когда на промокшую макушку приземляется запястье под аккомпанемент многозначительного шипения, – Но не могу, – заключение добавляет ситуации внезапной интриги, выбиваясь из заточённой раз за разом схемы - Как мило… - по ту сторону трубки замирают на какое-то время, и эспер пытается, неумело, но сосредоточенно давить на жалость - Тут холодно, мокро и противно, – тихое, едва доходящее до динамика возмущение отзывается откуда-то снизу, вторя её заключению и, кажется, больше всего жалуясь именно на холод… - Обрадуй меня, скажи, что хотя бы знаешь, где находишься, – смирение и легкая торжественная улыбка завершают разговор уже не первый раз фигурирующим в подобном контексте адресом. – Постарайся ничего не натворить, – обещание приехать уже не важно, и без того очевидно, протянуть осталось от силы пол часа, и, если учитывать время, может и вовсе минут двадцать. Взгляд опускается на жмущегося на её ногах подростка, тормоша совесть, заставляя стянуть собственный плащ, накидывая поверх и без того болезненного тельца. Ей-то хуже, чем есть, уже все равно не станет. Он кутается, не глядя, пытаясь урвать нотки еще не ушедшего тепла. Идиллию прерывает машина такси, из которой выходит самая прямая из возможный противоположность черноволосой. Альбинос, почти под два метра ростом, в выглаженной черной рубашке, щурился от дождя, всем своим видом выражая недоумение перед сложившейся картиной, быстро переключаясь, подходя ближе и приветствуя куда более язвительным: - Вам только коробки не хватает, – честно, если бы не дождь, урвал бы момент подольше поглумиться над подругой, но погода играла против, пронизывающим порывом ветра подгоняя в спину. - Мяу, блять… - более мрачного выражения лица, казалось, было и не вообразить. – Отнесёшь его?- короткий кивок в сторону едва очнувшегося, не в состоянии даже ровно сесть мальчишки. Альбинос закатывает глаза. - Ты же в курсе, что будешь мне за это должна? – таскать посторонних людей явно не входило даже в самые поганые версии планов на вечер, тем более что когда мужчина наклоняется, его встречает маленькая, но явно враждебно ощеренная мордочка Расёмона, выдавая своего владельца. Да ему плохо. Да очень. Но он всё ещё здесь и категорически против позволять кому-то постороннему касаться своей бренной тушки. - Всё дома… - Монтари отмахивается, и явно не слишком думая над смыслом, а главное эффективностью своих действий, отвешивает легкий подзатыльник тканевому защитничку. – Ну и что это такое? Убери, это свои… - ворчание почти тонет в шуме дождя, и морда даже не думает исчезать, лишь ближе опустившись к подрагивающим от холода плечам хозяина, но не атакует, позволяя-таки транспортировать мальчишку до теплого и сухого салона автомобиля. Кира ухитряется дойти самостоятельно, пусть и неровным шагом и едва не вписавшись в дверь. От смены температур передёргивает и, кажется, немного знобит. - И куда его? – повернувшись с переднего сидения, невольный спаситель с усталостью рассматривает болезных убийц, растекшихся по заднему сидению. - Щас-с…- она опять растягивает шипящее окончание и слегка тормошит объект обсуждения. В некотором смысле, безрезультатно. - Нахуй… - возможно, где-то в подсознании одарённого ругательство сопровождалось и более конкретизирующим «пошла» или чем-то в этом роде, но то, как прозвучала конечная интерпретация, заставлял разве что невесело ухмыльнуться. - Значит, к нам… - несомненно, логичное умозаключение. - То есть?.. - адрес мужчина произносит до того, как начать это в своей сути бессмысленное уточнение. - То есть я не ебу, где он живет, и ты сам догадываешься, кто из нас кого споил. - Не перестаю поражаться твоему благородству, – все-таки награждает её сомнительной похвалой друг, по большей мере удовлетворяясь подобным ответом и отворачиваясь к окну.***
То, что они доехали без лишних происшествий, можно было по праву считать божьим провидением, но уже на месте своевольная способность вновь взъелась, задерживая процесс, а вместе с тем и водителя, недвусмысленно поглядывающего на часы, благо, вести переговоры с чужой способностью одарённая наловчилась подозрительно быстро. Три этажа и знакомый коридор. Чего еще можно хотеть? Кира бы сделала ставку на покой, который, кажется, всё ещё не спешил появляться на её пути, словно шарахаясь занесенного следом мальчишки. - В ванну закинь… - небрежно брошенные слова опускаются ровно, как и наспех стянутые, промокшие насквозь вещи. - Я вот надеюсь, ты сейчас про плащ? – глупое уточнение. Оба поняли, что она имела в виду. - И плащ тоже, – последние слова сопровождаются коротким смешком, и, пожалуй, Рюноске можно назвать в чем-то везучим. Своего рода приказ исполняют не буквально, вполне себе осторожно опуская полубессознательное тело на дно упомянутого чугунного агрегата. - Оставишь диван ребенку? – игнорирует отчаянные возмущения, настигшие её за безбожную приватизацию чужих рубашек, от разницы в росте доходивших почти до колен, открывая вид на болезненно выпирающие суставы и новую серию шрамов, поражающих воображение своим разнообразием и количеством. - А у меня варианты были? – перепалка совершенно не мешает быту, и пока алкоголичка покушается на его имущество, друг расстилает и диван, и спальное место на полу ближе к окну. Сожительствуют они почти столько же времени, сколько знают друг друга, разве что с поправкой на то, что хоть какое-то жилье появилось, когда обоих уже нельзя было назвать детьми. - Ты бы знал, как я люблю твою проницательность, – прикрывая за собой дверь ванной и кидая на стиральную машинку сухую рубашку, она встречается с мутноватым взглядом серых глаз. Одарённый сидит, отчаянно цепляясь за бортики ванной, явно не в состоянии ровно удержать собственное туловище и даже порывается что-то сказать… Стоит признаться весьма безуспешно. Черты лица меняются резко, и отчаянное неумение блефовать, на которое ещё недавно сетовала, буквально спасает положение. Акутагава не понимает, как оказался здесь, и даже то, где толком это самое «здесь» вообще находится, но вот то, что «плохо» моральное сгинуло за физическим дискомфортом, может поручиться головой. Рот наполняется слюной совершенно непроизвольно, и попытка сглотнуть отзывается резким, слишком сильным рвотным позывом, сгибающим пополам и не оставляющим времени на подумать. То, что сегодняшняя собутыльница оказывается рядом, остается катастрофически неоднозначным фактором. Нет. он рад, определенно рад тому, что та успела подсунуть почти под нос какой-то тазик, спасая одежду, только вот все остальное… Кажется, от этих мыслей становится хуже. Бледные, изорванные запястья придерживают длинные передние прядки, светлые кончики которых уже подавались к уголкам рта. Рюноске знобит. Каждый новый спазм проходится почти судорогой, напрягая всё тело и заставляя сжимать пальцы. Горло саднит, как при простуде, дополняя впечатление ощущением, что ошмётки не до конца переваренной пищи попросту изорвут ему слизистую. Ненадолго приходит облегчение, а с ним и холод. Мокрая одежда липнет к телу, заставляя трястись листом на ветру. Противно. И от себя, и от кисло-горького запаха, повисшего в слишком уж маленьком, и без того далёком от понятия уюта помещении. Не хочется даже представлять, как он сейчас выглядит со стороны, подбирая под себя ноги в чужой ванной, до побелевших костяшек вцепившись в по-идиотски цветной тазик… Кира утягивает эспера немного назад, помогая выпрямится, по инерции поглаживая по волосам в успокаивающем жесте. Если бы не было так хреново, он бы точно сломал ей руку за это полуотстраненное: - Тише, сейчас станет лучше… - одарённая спокойна, и ведь не капли не противно. Что-то мягкое, теплое и влажное касается лица, стирая опустившиеся на подбородок нити зеленовато-коричневой слюны. Даже для простого осознания – это было полотенце – требуется прикладывать неимоверные усилия. Аккуратность чужих жестов пробирает до зубного скрежета, но новая волна захлестывает так же внезапно, сливается с подступившим приступом кашля, и мальчишку корёжит, заставляя согнуться вдвое, извиваясь при каждом новом порыве, пусть из горла и выплескивается только бледно-желтая жидкость, оставляя во рту терпкий и горький вкус желчи. Становится жарко, и Кирина рука,скользнувшая по позвоночнику в раздражающем, утешающем жесте,кажется толикой благодати в этом аду. На глаза накатываются совершенно бесконтрольные слёзы, и он готов проклясть собственное тело за то, что именно так и именно теперь у него постепенно прочищается сознание… - Помойся и одень пока это. Твоё к утру высохнет. А так, авось, еще не заболеешь, – кивает на принесённую рубашку и оставляет одного, когда его отпускает окончательно. Это… Это все слишком странно, иррационально, да Рюноске кричать хочется о том, что такого не бывает, не появляются из ниоткуда сомнительные доброжелатели, не притаскивают к себе домой без попыток… Тихий злой скулеж тонет в собственных коленях, в которые тот утыкается. К чёрту. Холод и накатывающая истерика подбивают последовать совету, прячась под излишне горячей водой. Забыться… Хочется обратно, в то блаженное забытье, в котором пробыл большую часть этого проклятого аномального вечера... Он сидит под душем даже слишком долго, пока всё внутри не уляжется, и усталость не вынесет победного приговора. Мягкое, пусть и застиранное полотенце, чужая одежда. От прикосновения разгоряченных ног к ледяной плитке начинает снова знобить, и последней радостью оказывается то, что когда он неуверенно прошествовал в комнату, оба ее владельца уже успели отключиться. Акутагава так и засыпает, кутаясь в одеяло с головой и уткнувшись носом в спинку жесткого дивана. Он ведь пил не один, так может новая знакомая вовсе не вспомнит этого позора, и всё обойдется?.. Конечно, не верит. И всё-таки мнимое решение гнетущей проблемы помогает, наконец, отключиться, проваливаясь в блаженную темноту...