God bless you

Юнги устало открыл глаза. Вокруг него уже суетились просыпающиеся воспитанники, а на весь интернат звучал оглушительный звон церковного колокола. От недосыпа и резкого, чистого звука у Юнги немедленно разболелась голова, и он с трудом заставил себя приподняться на постели, продирая глаза и как-то отстраненно наблюдая за тем, как юноши, спавшие с ними в одной комнате, уже заправляют свои кровати и одеваются. Кто-то уже выбегал в туалет, расположенный прямо напротив комнаты, как выяснилось вчера вечером, когда Мин вернулся с посвящения встрепанный, вспотевший и желающий умереть на месте. Он не помнил, кто именно, но кто-то быстро отвел его за руку в туалет и умыл ледяной водой из-под крана, а после быстро ретировался, и Юнги был благодарен всем чертовым святым за то, что послали ему единственного сердечного человека в это отвратительное место. Пока Мин просыпался, многие успели одеться и умыться, так что парню пришлось поторопиться, чтобы успеть за другими. Он кое-как заправил постель, со стоном размял шею, ненавидя интернат за отсутствие подушек, и надел подрясник, потому что вчера, сняв его и бросив на тумбочку, заснул прямо в штанах и рубашке. Сейчас они были немного мятыми, как и верхняя одежда, но Юнги, не придав этому большого значения, наспех умылся, мокрыми пальцами причесал волосы и поспешил за остальными вниз. Как оказалось, сразу на улицу. И не за утренней зарядкой и не за приветствием солнышка, которое взошло максимум час назад, а за церковью. За чертовой церковью. В нее он вошел последним, неумело сложив четыре пальца и перекрестившись кое-как и наперекосяк, хотя стройные ряды юношей перед ними крестились так, будто занимались этим каждый день по часу на протяжении всей своей жизни. Неловкости и неуютности Мин прибавило еще и то, что ждало его в самом здании церкви. Он подозрительно огляделся и поежился, сморщившись. Он ненавидел взгляды, и теперь, когда со всех стен, даже с потолка, на него смотрели сотни глаз изображенных на иконах и фресках святых, он ощущал, что его сердце сбоит и бьется то через раз, то начинает качать кровь усерднее, сбивая его дыхание. Приходилось успокаиваться, осторожно втискиваясь в ряды парней. — Что мы делаем здесь? — шепотом спросил Юнги у них, оглядывая незнакомые лица, но никто не ответил ему, зато его шепот, казалось, был таким громким, будто Юнги кричал: настолько в церкви было тихо. Но на этот раз никто не повернулся к нему. Только сзади ему вдруг надавили на спину, заставляя шагать через толпу, и юноши стали медленно проталкивать его вперед, в первый ряд, из которого некоторые парни уже ушли в небольшие каморочки, стоящие сбоку, откуда потом выходили, смиренно опустив головы. От этого Мин слабо поморщился. Его снова толкнули вперед, уже к этим каморкам, Юнги обернулся и увидел, как Тэхён, стоявший чуть позади него, кивает ему и снова отводит взгляд, шепча себе что-то под нос. И Мин доверился ему, послушно шагая в сторону этих коробок с единственной узкой дверцей, ведущей в еще более тесное пространство, чем он предполагал. Там стояла крохотная табуретка, на которую Юнги приземлился и по чужому примеру прикрыл за собой дверь, оставаясь в полнейшей темноте и тупо пялясь в стенку перед своим носом до тех пор, пока ему в глаза вдруг не плеснул свет из отодвинувшейся створки окошечка с решеткой. За ней сидел один из священников, не смотрящий на него. — Меня зовут отец Чонсок. Я слушаю тебя, сын мой, — на автомате произнес он, лишь бросив взгляд на Юнги, немного растерявшегося и нахмурившегося. — Что я должен говорить? — Ты должен говорить о своих грехах. Ты должен покаяться, и тогда я отпущу тебе все твои прегрешения. Говори. Юнги молчал, поджав губы и смотря на священника как на блаженного. Ему казалось, что вся эта невероятная процедура - бред сумасшедшего, ведь даже если он сейчас наговорит о том, какой он плохой, это не сделает его хорошим человеком. К тому же, судя по всему, от него ждали чего-то определенного. — Говори: каюсь в том, что был гомосексуалистом, мужеложцем, — нетерпеливо приказал ему священник, слегка поворачиваясь к парню лицом, и Мин неприязненно вгляделся в уродливый шрам на чужом лице, изукрасивший розовыми бороздами половину правой щеки. Явно свежий. Противный. — Говори. — Это ведь бог отпускает грехи, а не священник, — внезапно сам для себя сказал Юнги, нахмурившись только сильнее, и мужчина повторил его гримасу, недовольный ответом. — Разве не так, отец? — Священники - проводники. У нас есть право на отпущение грехов, ведь если человек сам в них покаялся, то ему ничего больше не нужно. — Тогда я признаюсь, отец Чонсок, я согрешил. Я был гомосексуалом и остаюсь. И, кажется, именно на ваше лицо я вчера передернул перед сном. Из церкви его не вышвырнули, но с два часа ему пришлось ждать оставшихся воспитанников в церкви, а после утренних молитв и проповеди их всех повели обратно в интернат - на завтрак. Правда, стоило Юнги пересечь порог широкой и просторной столовой, нагнавший его Намджун остановил его рукой и отвел в угол у дверей, жестом призывая оставаться на месте. Остальные же начали рассаживаться по местам, за длинные столы, на узкие скамейки, безмолвно занимая все пространство. Юнги с удивлением заметил, что даже за столом юноши сидят идеально ровно и не прикасаются к еде. Однако вскоре тонко звякнул колокольчик, и все взялись за палочки, принимаясь поглощать липкий рис из маленьких чашек. И только тогда, когда все стали есть, Мин ощутил настоящий голод. Он чувствовал, что от него его даже начинает подташнивать, а от слабого запаха вареного риса у него кружится голова, и урчит в животе. Но он не двигался с места и не нарушал молчания, гордо подняв подбородок и слушая тихий звук пережевывания пищи. Ничего громче него не было, а священники стояли по одиночке по всему залу, неподвижные и ледяные, будто трупы на подставках, с пустыми, но проедающими до костей взглядами. Такими, какие встречаются только в ужастиках или в дурке у особо тяжелых пациентов. Юнги смотрел на эти черные фигуры и напряженно молчал, не зная, чего можно ожидать. Но до самого конца завтрака никто на него даже не взглянул, ни одна из фигур не пошевелилась, а когда все кончилось, и воспитанники стали покидать помещение, к нему подошел Намджун. — Ты наказан сегодня. Поможешь нашим кухонным работникам убраться, а после вымоешь полы в коридоре, особенно под лестницей. Ты понял? — Скажи, когда ты стал таким говном? — не выдержал Юнги и ядовито улыбнулся, но его колкость была встречена холодно и без ответа. Ким просто ушел. Священники тоже ушли куда-то, видимо, трапезничали они в другом месте, и это немного успокоило Юнги. Он неуверенно подошел к столам, заставленным тарелками, протянул к ним, было, руки, отмечая, что ни в одной посуде нет и рисинки, но его остановил негромкий, но четкий голос: — Стой! Только не в подряснике! К нему стремительно подошел юноша, одетый в брюки и черную рубашку, тем не менее, с передником и перчатками, а еще - с выбеленными до цыплячьего желтого волосами и пухлыми, почти по-детски розовыми губами. — Надень это, не дай боже тебе испачкаться, — негромко произнес парень, протягивая ему перчатки и самостоятельно накидывая ему на шею завязки от передника, который заботливо на него надел, поправляя складки, чтобы Юнги не мог испачкать подрясник. Мин, в свою очередь, немного оторопело наблюдал за действиями парня, не ожидав ни помощи, ни заботы, которыми веяло от этого ангела без крылышек. — Что смотришь? — ангел поднял на него взгляд и строго кивнул на ряды тарелок. — Скорее принимайся за уборку. Сноси все приборы за стену напротив двери, там мойки и кухня, хён тебе скажет, что делать дальше. И поскорее. Тебе еще мыть полы. Все еще удивленный, Юнги начал убираться, проводив взглядом стройную, но подкачанную фигурку парня, удалившуюся от него с грудой тарелок. Все было в нем хорошо, и мягчайший голос, и фигура, и очаровательные губы, и дурацкий цыплячий цвет волос, но Юнги с неудовольствием заметил, как парень прихрамывает на одну ногу и каждый раз вздрагивает, и дергает плечами, - видимо, от боли. А потому, стоило юноше снова поравняться с Мин, тот слегка пихнул его плечом и кивнул, негромким, хрипловатым голосом обращаясь к ангелочку: — Эй, что с ногой? — Ах, — мягкие губы улыбнулись ему, но глаза остались печальными. — Не стоит волноваться. Это у меня вечная история, которая не закончится. — Травма? — Юнги перехватил тарелки поудобнее и вместе с ангелом зашел за стену, за которой действительно обнаружился целый ряд моек у стены, сушильные машины, несколько тумб и холодильников, а еще - две плиты, возле одной из которых крутился широкоплечий парень, не обративший на них двоих никакого внимания. — Можно сказать и так, — ангел снова улыбнулся и повернулся к напарнику, окликая его. — Джин-хён, у нас сегодня помощник. — Не повезло, — тот обернулся, руками, сморщившимися от обилия воды, зачесывая волосы назад. — Сочувствую. — Мне не сложно, — Юнги дернул головой, и широкоплечий парень усмехнулся. — Не сомневаюсь. Меня зовут Сокджин. Он - Чимин. Ты тут знаменитость, Юнги. Вчера пришел, а уже успел нахамить прямо на исповеди. — Кухня всегда все знает, — с внезапной хитринкой произнес Чимин, поворачиваясь к Юнги, и Сокджин кивнул. — Сковородки умеют хранить секреты, а мы - не очень. Так что сегодня вечером тебе сильно влетит, если будешь плохим мальчиком и дальше. — Джин-хён, — ангелочек вдруг весь будто ощетинился, напряг плечи, и Мин нахмурился, переводя с одного парня на другого подозрительный взгляд. — Молчу, молчу. — О чем я не знаю? — напряженно спросил Юнги, и Джин внезапно отвернулся к раковинам, закатывая сползшие рукава рубашки. Чимин тоже стушевался, уходя за новой порцией тарелок. — Не волнуйся. Сегодня как раз узнаешь. Продолжай убираться. Поймешь, когда пойдешь мыть полы под лестницей. К концу уборки на кухне у Юнги немного кружилась голова, но Сокджин уверенно снабдил его ведром, наполненным водой с растворенной в ней хлоркой, и шваброй с затасканной, но чистой тряпкой, пропахшей чистящими средствами и растворами. Юнги тяжко вздохнул. — Ты только не забудь, что под лестницей нужно вымывать особенно тщательно, — напутствующе произнес Сокджин и хлопнул его по плечу. Юнги кисло кивнул и поковылял в сторону коридоров. И поблагодарил мать за то, что привлекала его к домашней работе, потому что проблем с полами у него не возникло. Он не знал, куда опять делись все воспитанники интерната, но по коридору никто не ходил, так что его Мин довольно легко вымыл, хотя и к тому моменту, когда он добрался до лестницы, у него болела поясница. Но, превозмогая голод, боль и усталость, он глубоко вздохнул, уговаривая себя потерпеть еще пару минут, и зашел под лестницу, уже натруженными до красноты тощими руками отжимая в очередной раз тряпку и начиная вымывать и без того чистые полы. И тут он услышал очень отдаленный, но очень четкий звук чужого крика, будто бы приглушенный чем-то, и остановился, так и не разогнувшись, лишь прислушиваясь, затаив даже дыхание. Но когда крик раздался снова, Юнги рывком выпрямился и ударился затылком о лестницу, зашипел и снова склонился, на этот раз приседая на корточки и потирая голову пальцами, а второй рукой упираясь в пол. В голове звенело от удара и пьянящего чувства голода, но Юнги напряженно вслушивался в тишину. И был вознагражден очередным истошным криком. Юнги поднял голову. Прямо перед ним, под самой лестницей, скрытая в полумраке, была маленькая дверь. Незапертая, но не манящая посмотреть, что же за ней. Крошечная округлая ручка вызывала чувство отторжения, а очаровательная замочная скважина под старину не вызывала интереса. Более того, ржавчина, проступившая из отверстия, вдруг напомнила Юнги о виде подсохшей крови вокруг раны, и ему стало неприятно. Он попятился. Ручка медленно повернулась. Поднимаясь по почти вертикальной лестнице, через дверь под лестницу вышел Хосок, сдержанный и строгий, с абсолютно белым, безэмоциональным лицом и губами, сжатыми в тонкую линию. Парень бросил взгляд на Юнги и предпочел не останавливаться, но все же сказал: — Встань. И, да. Не следует туда заглядывать пока. Юнги перевел взгляд на дверь, плавно закрывающуюся сама собой, и услышал более отчетливый вопль из черной, как пустота, щели. Не очень-то и хотелось. От дремоты его пробудили легкие прикосновения к щекам и волосам, к плечу. Юнги нахмурился с закрытыми глазами, когда его кровать слегка прогнулась под чужим весом, но глаз так и не открыл, напрягаясь только, но не отпуская образы сна из своего сознания, чтобы обязательно досмотреть сон, когда странная проверка на прочность закончится. Но к его лицу продолжали прикасаться, а когда ответа все так же не последовало, раздался уже знакомый мягкий вздох и теплый голос: — Хорошо... поешь, когда проснешься. Его ладонь раскрыли чужие пальцы, и Юнги почувствовал прикосновение чего-то сухого, округлого и теплого, почти горячего. Кровать выпрямилась, раздался шорох. Повеяло запахом заваренных трав. Его виска аккуратно коснулись пухлые губы. И Юнги открыл глаза, приподнимая голову, но Чимин, заходивший к нему в пустую комнату, уже закрывал за собой дверь. С протяжным выдохом Мин упал обратно на кровать и поднял теплый предмет на уровень своего лица. Вареная картошка. Небольшая, чтобы ее трудно было заметить в сомкнутой руке, но такая, чтобы хоть немного утолить голод. Юнги заглянул под кровать. Прямо под ней источала ароматный пар чашка с заваренными мятными и смородиновыми листьями. Парень улыбнулся и с особым удовольствием впился губами в принесенный ему клубень. Пожалуй, у него появляются сообщники.