Алмазная пыль

Джотаро снится, что Джоске душит его. Сначала это игра, невинная шалость. Его нежные пальцы скользят вверх по ключице, подбираются к подбородку, легонько задевают вену. А потом пальцы холодеют. Они цепко сжимаются на шее Джотаро, хотят проломить стенки горла, лишают воздуха. Он безвольно бьется в чужой хватке, не может ничего сказать — он ведь никогда ничего не говорит, — а Джоске всё сильнее вжимает его в матрас. Джотаро не видит его лица, не видит его глаз, но знает, что в них гнев и слёзы. Для Джоске это и очищение, и отомщение: за то, что с ним сделали, за то, что с ним так жестоко обошлись. За то, что он стал таким же. Руки на горле ледянеют. Ладони Джоске были открытыми и теплыми, пока не появился Джотаро, пока он не пришел к нему в обманчиво белом — ему никогда не отмыться, не обелиться от своей темноты, — и не окунул Джоске с головой во мрак и холод. Джотаро перестает сопротивляться. Его последний вдох — имя. Он просыпается оттого, что его зовут, ладонь сжимает его голое плечо, кожу задевают теплые пальцы. «Вы звали меня во сне», шепчет Джоске в предрассветном полумраке. Шепчет и успокаивающе целует в ключицу. Он поворачивается и прижимает Джоске к себе, вжимает в себя. Тот наверняка слышит, как стыдно и громко колотится сердце Джотаро, слышит, как неровно и беспокойно он дышит. Объяснения не нужны. Рука Джоске продолжает гладить его плечо, успокаивать, и подбирается всё выше, к его лицу. Замирает на шее, на пульсе. Джотаро хочет, чтобы Джоске оттолкнул его, чтобы нашел в себе силы на это, и больше всего хочет, чтобы тот остался. Ему предлагали бежать бессчетное количество раз, предлагали не становиться жертвой. Джоске лишь с улыбкой подставлял шею укусам и поцелуям. Пальцы Джотаро задевают его губы. Они сухие, искусанные. Молчание. Тайна. Шрам и рана, о которой знают лишь они двое: больше никому нельзя. Не говори маме, не говори папе, не отвечай на вопросы друзей. С таким не придешь домой, не выставишь загубленную душу нараспашку, с таким не останешься навсегда. В этом нет ничего, кроме дыры и пропасти, из которой тяжело выбраться, кроме темного пятна в жизни и беспросветной тьмы под веками. Даже сейчас, в темноте, Джоске — светлый. Его руки гладят и не отпускают, пока Джотаро не согреется, не заснет снова. Они не сожмутся вокруг его шеи, даже если он попросит, потому что это неправильно, и «я люблю Вас, Джотаро, пускай это звучит наивно и громко, но это правда, и я знаю, что тоже Вам небезразличен, ведь иначе Вы бы не стали...» Он упирается взглядом в потолок и молится, чтобы однажды у Джоске хватило сил уйти.