Пристали ко мне: какими я пользуюсь источниками при чтении курса истории. Как будто не ясно, какими! Как будто кому-нибудь можно сейчас доверять, кроме себя самого! © Школа в Кармартене
Уроки современной истории продолжались, но каждый раз маскировались под что-то другое. Ника могла привыкнуть к схватке любых хищников, в том числе и людей, но к схватке людей с Бесконечностью — не получалось. Каждый раз Бесконечность давал какие-то пустяковые задания, а сам — следил за ней. Ника следила в ответ. Вмешиваться в чужие воспоминания она больше не пыталась, эмоции училась прятать, мечтая приблизиться к уровню выдержки любимого наставника. — Должна же у тебя наличествовать какая-нибудь эмпатия, — слегка недоумевал Бесконечность: взгляд Ники скользил по людям, словно по статистам. — Если не эмоциональная, то хотя бы когнитивная*. Сам он, по его собственному уверению, обходился без эмпатии вообще, но Нике так было нельзя из-за каких-то зеркальных нейронов. — Так она есть, учитель, — несколько монотонно, потому что в десятый раз, откликалась ученица. — То, что они — одного со мною вида, не значит, что я их сразу люблю. Люди не так работают. Не они моё самое светлое детское воспоминание, а ты. — Импринтинг, — сардонически скалился Бесконечность. — Завтра же смени имя на Шешебенс**. Или Тиил**. — Мне больше нравится Аньян**, учитель, — кротко опускала ресницы Ника и опрометью удирала подальше прежде, чем Бесконечность вспоминал значение и начинал оглушительно рычать. А потом — смеяться. Уроки химии у Ники тоже были нелюбимыми и по степени нелюбви шли сразу за уроками современной истории. Наставник, полагающий, что знания лучше всего усваиваются на практике, невольно сделал из своей ученицы ревностную сторонницу теории. «Да это же знает каждый школьник твоих лет», — уверенно громыхал Бесконечность, вызывая в памяти одну за другой красочные картины попыток его убиения при помощи различных химических веществ. Агенты Фонда, к величайшему прискорбию Ники, обладали изобретательностью и не ограничивались убийцей с мечом и огнестрельным оружием. Получив на занятиях некоторое представление о том, что может растворить, обжечь, разъесть, отравить, разложить, удушить и ослепить, Ника пришла к двум выводам: в школах очень интересно учиться и там готовят маньяков. — Если человечество обладает таким обширным спектром практических знаний, почему же оно всё ещё существует? — прицепилась она к учителю. — Применять подобные знания на публике считается верхом неприличия, — задумчиво ответствовал Бесконечность и удалился, оставив Нику завороженно представлять невероятные глубины поразительного человеческого этикета. Она так никогда и не узнала, что многомудрый Бесконечность, прежде чем выдать туманную фразу о правилах приличия, едва не брякнул: «Мой недосмотр». В свободное время между уроками, Ника была вольна заниматься чем угодно и желательно, в некотором отдалении от наставника. Ещё в первые недели обучения Воплощённая Бесконечность некоторое время пытался втолковать ей это, но после нескольких неудачных попыток выяснил, что маленькие дети ужасно прилипчивы и в итоге начал попросту сбегать в особо жуткие воспоминания, дабы побыть наедине с собой. Считалось, что Ника четырёхлетняя побоится последовать за учителем в лес колышущихся и шепчущих силуэтов, заброшенный тоннель метро, непролазные джунгли либо хитросплетение коридоров Фонда. А если и не побоится — то наверняка там заблудится. Поначалу так оно и было. Ника забредала в какую-нибудь мрачную глушь, уставала, падала духом и садилась реветь. Получалось противно и громко. Бесконечность, раздражённо шипя, выползал из своего убежища и начинал объяснять миру в каком конкретно облике и месте этого самого мира он желал бы видеть всё человечество, как таковое. Ника сразу же почтительно умолкала и принималась внимать. Бесконечность спохватывался. В итоге, для наставника благословенными становились часы бодрствования юной ученицы, поскольку открывая глаза в мире физическом, она совершенно исчезала из мира мыслей и воспоминаний. Пяти- и шестилетняя Ника вела себя примерно также, разве что блуждала по кошмарам дольше и плакала немного тише. С семи до десяти лет ученица азартно совалась в самые темные закоулки и давно бы распрощалась с миром живых, если б только воспоминания могли ей серьёзно навредить. К нынешним двенадцати годам Ника обрела некоторую самостоятельность и некоторое уважение к чужим желаниям. Теперь она терпеливо ожидала возвращения Бесконечности, если, правда, ей не приходил в голову какой-нибудь животрепещущий вопрос. В этот раз, после урока химии, пикриновая кислота не давала ей покоя. Вещество, способное и отравить, и взорвать, определенно нуждалось в разъяснении. Воплощённая Бесконечность обнаружился в одном из своих воспоминаний о Фонде, вернее, о побеге из оного. Воспоминание оказалось достаточно реалистичным и именно его реалистичность помогла Нике не ошибиться в выборе из семи совершенно одинаковых серых коридоров, веером расходящихся от круглой площадки. Наставник был ужасающе прекрасен. Хриплое ворчание, горящие в полутьме глаза, подчёркнуто медленный поворот головы (чтобы обречённый, посмевший побеспокоить, как следует рассмотрел чью-то руку, беспомощно свисающую из пасти). Не будь Ника так увлечена своей проблемой, обязательно обратила бы внимание и отреагировала как-нибудь. Но таинства органических соединений сейчас волновали её куда больше зловещего коридора, а годы обучения у Бесконечности привили некоторый цинизм и прохладное отношение к незнакомцам. — Учитель! — воззвала Ника. Вежливо подождала, удостоверилась, что большая часть глаз смотрит на неё, и только тогда изложила свой вопрос. Бесконечность выплюнул то, что держал, как-то странно встопорщился спинными шипами, одновременно совершив кончиком хвоста плавное движение. От шипов к полу потянулась, торопливо извиваясь, кожаная бахрома, скрывавшая что-то, что, возможно, могло пошатнуть Никину моральную устойчивость. Через несколько секунд наставник стал напоминать афганскую борзую. Изменение цвета глаз в совокупности со скребущими пол когтями, означало вопрос. — Найти тебя было не так и сложно, учитель, — с удовольствием ответствовала Ника, довольная предоставившейся возможностью проявить знание сложного жестового языка. — Нужно было просто идти туда, откуда бегут все остальные. В конце каждого сидерического месяца*** Нику ждал экзамен. И награда в случае успешной его сдачи. Вопросы Бесконечности были хаотичны и, порою, содержали в себе ещё несколько вопросов (невысказанных, но подразумевающихся) напоминая лихо закрученные кеннинги. — Ответствуй, — развлекался Бесконечность, — если гордый сын либурны вдруг наведался бы в гости, что ему преподнесли бы благодарные урумы, от чего б он отказался, так как сам владел подобным? Ника ненадолго задумалась. Первый вопрос по традиции был простым, но она всё равно некоторое время искала подвох. Не обнаружив такового, принялась выстраивать логическую цепочку, как её и учил Бесконечность. Так… либурнами назывались древнеримские военные суда, которые позже были заменены дромонами — тоже военными, но более быстроходными. Значит, сын либурны — это и есть дромон. Куда бы мог наведаться военный корабль? К противнику, ясное дело. Урумы-греки — это очевидная подсказка. Что было и у греков-защитников, и у римлян-атакующих? Ника видела сразу несколько ответов и все они казались правильными. Бесконечность посмотрел на задумчивую ученицу, горделиво изогнул шею и посмотрел снова. Сомнения испарились. Медные сифонофоры на кораблях, в конце то концов, имели вид драконов. — Если дромон, сын либурны, вдруг прибудет к побережью, — на каждом слоге Ника ударяла ладонью по камню, на котором сидела, дабы подчеркнуть воинственность ответа, — пламенем его приветят, встретят огненным ударом. Заревут сифонофоры, что у римлян вместо пушек и огнём ответят равно. И раздастся гром небесный, в небе солнца засияют по числу огней крылатых. Немного помолчав, она добавила. — Те огни в воде не гаснут. Воплощённая Бесконечность едва заметно кивнул, одновременно мигнув глазами — скупой жест одобрения. — Назови теперь триаду из которой состоишь ты. Перечисли компоненты, — предложил он. Этот вопрос был ещё проще предыдущего: ирландские триады Ника любила, запоминала охотно и отыскать подходящую не затруднилась. — Три знака упрямства: визиты, что длятся, настырность без меры, вопросы без счёта. Влажно блеснули клыки. Иногда Бесконечность улыбался совершенно по-человечески. — Три мудрости знака, — продолжила Ника по собственному почину, лукаво поглядывая на Бесконечность, — всезнания сила, чреда испытаний и взор безмятежный****. Это был явный реверанс в сторону наставника. Шевельнулся хвост, заметно расширились и затем сузились щели ноздрей — лесть была услышана и оценена. Ника повеселела. Появился шанс обойтись без заключительного вопроса. — Три знака дороги, — а вот это уже совершенная отсебятина, основанная на редких рассказах учителя не про человеческую историю… — прощальная песня, рождение гнева, колодец бездонный. Что-то такое она, видимо, зацепила. Впервые увидела, как встопорщилась полоска тёмной чешуи на могучей шее, как кожа вокруг глаз почернела. — Умолкни, — велел Бесконечность. — Я-то умолкну, учитель, — вкрадчиво сказала Ника, сделав лицо гордое и бледное, — но как заставить правду замолчать? Она рассчитывала на философский диспут. — При помощи банального подкупа. Талию сильно и аккуратно сжала когтистая лапа, ветер растрепал чёлку, Нику взметнуло вверх. Потом несколько мгновений была густая тишина, свет был колышущийся и зелёный, тени танцующих листьев были тоже и растекались муаровыми пятнами по шершавой шкуре. Был воздух — влажный и холодный, с тонким ароматом каких-то цветов. Была дрожь земли от размеренных шагов и была надменная гордость сильного и правого в своей силе. Мир перед Бесконечностью был притихший, как перед грозой, был хрустальной каплей, застывшей на краю. И над каплей-миром — Ника — вцепилась в костяной гребень, выросший для неё на спине Воплощённой Бесконечности, плыла в море нежного золотистого и холодного зелёного. Делила с наставником силу и гордость. Становилась почти пьяной. — Знаешь, учитель, — признала она, когда перестала задыхаться от восторга. — Подкуп — это очень хитро. Это работает.***
Отдел аналитиков ненавидел своего временного куратора заочно и дружно. Кондраки подкрепил их чувства, распахнув дверь пинком и ворвавшись в аудиторию весенним вихрем. Он смахнул наземь высокую стопку листов с очередной сверхсекретной информацией и вдохновенным экспромтом выдал мотивирующую речь, насыщенную эпитетами, не предназначенными для нежного слуха девушек и несовершеннолетних. Через четверть часа ненависть сгустилась так, что её можно было резать ножом. Почти все листы были заново собраны и разложены в необходимом порядке, хотя некоторые из них таинственно исчезли, видимо решив продемонстрировать общее умение ценных бумаг теряться при любой возможности. Через час — весь отдел, мысленно клял Гирса, которому в голову, видимо, взбрела самая безумная идея в его жизни. Кондраки и аналитическая работа, о-о-о… Кондраки и отчётность: «о-о-о…» трижды. Через два… Доктор Гирс ни в коем случае не подкрадывался. У него просто был очень мягкий, почти кошачий шаг, регулярно даривший седые пряди ленивым лаборантам и юным адептам Фонда, втихомолку раскладывающим пасьянс на плоских экранах. Так вот, не подкравшись к двери, он прислушался. Тишина не успокаивала. Сложно было представить Кондраки занятого бумажной работой. Куда легче: Кондраки гипнотизирующего служащих. Или щёлкающего зажигалкой у стопки архивных документов (кому вообще нужны эти пыльные листки, верно?) Или… Доктор Гирс ни в коем случае не подсматривал. Просто так сложились обстоятельства — дверь оказалась прикрыта неплотно. Первое, что бросилось в глаза — стопка листов на ближайшем столе. На бесценной документации стояла кружка с кофейными потёками на боку. Запах свежезаваренного кофе мешался с ароматом крепкого табака. Аудитория была безлюдна. Солнечные пятна на столах, стенах, мерно гудящих компьютерах. Скользящие в лучах света цветные блёстки. Сложенная из бумажного листка бабочка на полу. Доктор Гирс приоткрыл дверь пошире. Воздух внутри полнился лёгкой живой тишиной, такой, какая бывает, когда шалящие ученики притаятся под партами, подталкивая друг дружку локтями и едва удерживая смешки. В этой тишине жили таинственные шелесты, шорохи сотен маленьких крылышек, перешёптывания, чьи-то, полные весёлого изумления, возгласы, приглушенный смех и негромкие шаги. Доктор Гирс шагнул обратно в коридор, аккуратно закрыв за собой дверь. Несколько позже, совершенно случайно столкнувшись с Кондраки в коридоре, Гирс поинтересовался, как тому удалось поладить с целым отделом… весьма наслышанным о нём отделом. — Просто карточные фокусы, док. Показал им пару карточных фокусов. Лучшее средство для установления приятельских отношений. Кондраки окружал неделимый запах кофе и табака, а взгляд его был весёлым и непроницаемым. Гирс отступился.