Трудно бывает постичь мысли мудрого мужа: многообразней они, чем полагает профан. (с) Школа в Кармартене
Ника лежала на спине и таращилась на условный круг неба наверху. Условный, поскольку из-за формы отверстия и выросших по краям деревьев, считать его именно кругом было трудновато. Таращилась — потому что раскрытыми до боли глазами, да и просто нравилось это трескучее слово. Монашеское одеяние, надетое исключительно маскировки ради, слишком быстро намокло и отяжелело, поэтому Ника давно вывернулась из него, отдала на откуп древнему колодцу и сейчас качалась на поверхности воды, чувствуя себя крохотной пушинкой — беззащитной и лёгкой. — Надо было бы откусить тебе руку, — Бесконечность скользил вокруг Ники, сужая круги, как зверь акула. Антрацитово-чёрный гребень, острый и гладкий, тянущийся от затылка до середины спины, рассекал воду всё ближе и ближе. Глаза ставшие сине-зелёными — в цвет воды — неярко сияли. — Тогда уж лучше голову, учитель, — поддержала наставника Ника, которая безоговорочно верила в правоту Бесконечности, но иногда решалась вносить коррективы по вкусу. — Запоминает голова, а не руки. — Твоё счастье, что мне сегодня жарко, — снисходительно произнёс Бесконечность. Слов Ники он вроде как и не слышал. — Я видела этот мир и он был прекрасен, — нараспев сказала Ника, глядя вверх. Лёгкая волна, поднятая нырнувшим учителем, перекатилась через неё. Намокла чёлка, немного попало в нос. Ника фыркнула, перевернулась на живот, опустила лицо в воду и с удовольствием попила. Колодец был глубоким ужасно — чёрно-белые одежды всё ещё падали, падали и их всё ещё было видно. Бесконечность выбрался на сушу, улёгся отдыхать. Нике не хотелось покидать воду, так что она просто подплыла поближе и ухватилась за выступающий камень — шершавый и тёплый. — Глубоко был зелёный лес и лазурный свет. Так глубоко, что в груди не хватило бы жизни, чтобы добраться и коснуться, потому что любой человек под водой живёт очень мало. Но находились те, кому пела глубина слишком сильно. Они сами связывали себе ноги, чтобы не суметь вернуться наверх и потом, когда лёгкие их разрывались, обрастали чешуёй, становились рыбами. Высоко над Никой, где-то на ветках деревьев, щебетали невидимые птицы, визгливо ссорились обезьяны. Ника говорила родившуюся в мыслях сказку, чувствуя, что не мешает ни живым звукам, ни Бесконечности, ни огромной равнодушно-ласковой воде. Вода казалась ей живой. Хотя нет, не только вода, а весь этот… всё это… в общем, и скользкие стены, и солнечный свет, и длинные зелёные волосы лиан, и каменные ступени, и цвет, и звук — всё, что Ника видела и ощущала, казалось единым гармоничным существом. Очень красивым. Очень большим. Очень… не замечающим некрупного Бесконечность и совсем незначительную Нику. Оно не было высокомерным, добрым или злым — оно просто было. И Ника чувствовала благоговение, которое превыше восхищения или любви. — Я ходила смотреть на людей и видела людей. А люди ходили смотреть на меня и видели рыбу. Они говорили: рыба-рыба, плыви в глубину, там твоё место. Ника ненадолго задумалась. Конец сказки должен был быть хорошим? Или нет? — Я думала, что я — человек. Не хотела уплывать. И тогда меня отдали воде, чтобы был урожайный год. Я умерла человеком, очнулась — рыбой. Теперь я вечная рыба и сама решаю какой год будет урожайным. Иногда мне кидают других рыб и они живут со мной. Иногда — людей, которые не умеют превращаться. Я тогда делаю год плохим, потому что мне не нужны люди, которых не звала глубина. Сказка получилась странной, но самой сочинительнице она понравилась. Наставнику, кажется, тоже: сказку Ники он выслушал с открытыми глазами и лишь когда она умолкла, опустил прозрачную плёнку век. — Буду плавать, пока не стану рыбой, — решила вслух Ника, оттолкнувшись от камня, и снова закачалась, невесомая. На самом деле, по замыслу Бесконечности, ученица вовсе не должна была очутиться в карстовой пещере, наполненной водой. Просто с тех самых пор, как Айвен обратил внимание на хромающую грамотность Ники, добрый наставник придумал занимательную игру: он называет место, Ника — место записывает, и оказывается именно там, где написала. После нескольких простых слов, типа «поле», «лес», «побережье» и «саванна», Воплощённая Бесконечность заскучал и, обрядив ученицу в соответствующую одежду, продиктовал ей «Священный синод», рассчитывая на посещение Никой Рима. Ученица записала так, как услышала и оказалась в одном из священных сенотов майя — карстовой пещере, наполненной пресной водой. Не то, чтобы Ника была расстроена. Не то, чтобы Воплощённая Бесконечность был против. Но пожурить ученицу за глупые ошибки было, конечно, делом принципа. А уж потом можно поплавать, полежать, пожевать свисающую лиану. Ника хихикнула — откушенная лиана свисала из уголков пасти Бесконечности, как длинная макаронина. — На дне этого сенота покоятся кости бесчисленных жертв, — произнёс наставник в тот самый момент, когда Ника решила попить ещё раз. Выскакивать из воды и отплёвываться ученица не стала, только с интересом посмотрела в прозрачную глубину. — Тут тоже тебе поклонялись? — Не мне. Богу воды Чаку. Бесконечность потёрся боком о стену пещеры, перевернулся на спину, улыбаясь клыкасто и недобро. — Давно уже нет тех, кто бы помнил чья тень поднималась со дна, когда прекрасные, как думалось людям, девушки в облаке благовоний летели вниз, когда звенел последний крик, сливаясь со звоном золотых украшений**. Люди думали, что в сеноте живёт страж бога. Бога, приносящего дожди иссушенной земле. Ника слушала раскрыв рот. — Но тут был только я, — с явным удовлетворением произнёс Воплощённая Бесконечность. — Всегда был лишь я. И никого кроме. Ника выбралась на нагретые камни, свернулась клубком возле лапы наставника, обсыхая. Лианы колыхались, от воды тянуло прохладой. Рокочущий голос Бесконечности бился об известняковые стены, всё живое — кричавшее, щебетавшее и возившееся высоко наверху — смолкало в почтении. Из воды вынырнул янтарный сияющий шар и отряхнулся, разбрасывая капли. — Ждать вас в коридорах папских архивов — гиблое дело, — пожаловался он. — Вы хоть представляете насколько мне было скучно? — Мы не могли, — очень серьёзно объяснила Ника вскакивая на ноги и энергично указывая на наставника. — Видишь? Бесконечность сросся со скалой, он теперь властитель сенота! А я стала рыбой! Мы правим этим местом! — Амбиции, — уважительно оценил Айвен. — Ты растёшь. Ника весело кивнула. — Теперь пойдём в архивы? — поинтересовалась она. — Посмотрим, — сказал Бесконечность и, перевернувшись на живот, досадливо мотнул головой, словно отгоняя назойливую муху. Потом — судорожно дёрнул лапой, заставив Нику отскочить — когти у наставника были острее наточенных ножей. Потом — резко взмахнул гибким хвостом. По шершавой шкуре, испещрённой шрамами, волной прокатилась дрожь. Айвен, мгновенно подлетевший ближе, осветил Бесконечность зелёным светом — начал сканирование — по его словам. Видимо, на сканирование уходили все силы — голос ИИ сделался сухим, ломким, утратив всякую эмоциональность. Ника, не зная чем помочь, водила ладонями по боку учителя, надеясь стряхнуть тех неведомых и невидимых, которые осмелились на него напасть. С каждой новой судорогой Бесконечности пещера менялась, жутковато растягиваясь, искривляясь, превращаясь в безумную мешанину красок и предметов — такую, что при одном только взгляде начинало тошнить. — Я убью их всех, — почти нежно пообещал Бесконечность, растворяясь в нелепых цветных мазках. — Ещё уви… — проскрипел жёлтый шарик Айвен. Голос его тонко звенел, расслаивался. —…димся, — закончила Ника. И открыла глаза.***
— Для существа, которое должно испытывать абсолютное счастье, он выглядит каким-то уж очень… — доктор Лэм замялся, подбирая слово. — Злобным, — сухо предположил доктор Гирс, приблизившийся к смотровому окну. — Полагаю, я выглядел бы так же, если б меня разбудили на рассвете в выходной. Лэм вытаращил глаза. Случившееся только что событие было равносильно падению на Землю метеорита из чистого золота. Гирс…пошутил? — Не тревожьтесь, коллега. — смягчился доктор Гирс, увидев, что коллега застыл на месте дурак дураком, даже рот слегка приоткрыл. — То, что вы наблюдаете, является обычным состоянием объекта шесть-восемь-два. Quantulacunque adeo est occasio, sufficit irae*, н-да. На вашем месте я бы обратил внимание на второй объект. Как раз его поведение довольно-таки нетипично. Щекотка прекратилась сразу же после пробуждения подопытного и, судя по всему, не возобновится. Второй упомянутый Гирсом объект, виновато поскуливая, раз за разом пытался прижаться к передней лапе крайне раздражённой рептилии — точь в точь ластящийся пёс, просящий прощения у хозяина. Он неизменно отлетал в угол, отбрасываемый точным ударом, но не прекращал попыток… извиниться?.. — Удалите из камеры содержания объект 999, — распорядился доктор Гирс. Удаление весьма осложнилось нежеланием одного объекта эту самую камеру покидать и желанием второго — покинуть её как можно быстрее. В результате, количество расходного персонала сократилось на пару десятков человек, а нескольких агентов доставили в реанимацию, где они позднее и скончались. Совет О-5 счёл количество потерь приемлемым.***
Возвращение в привычную комнату было тяжёлым. Во-первых болело всё тело, а в особенности — голова и живот. В горле было сухо, глаза слезились. Во-вторых, из Ники торчали разные трубки. В-третьих — слабость была ужасная. В-четвёртых, и это, пожалуй, было хуже всего, за несколько недель, проведённых в гостях у Бесконечности, Ника успела совершенно отвыкнуть от этого крошечного неловкого тела с короткими, по-детски пухлыми руками и ногами. Вяло путаясь в одеяле она вспоминала другую себя — голенастую, тощую, не слишком красивую (в основном, конечно, из-за отсутствия изящного хвоста или острого гребня), но ловкую и проворную. Раньше ей тоже приходилось возвращаться, но сейчас, почему-то, воссоединение с неизменной оболочкой происходило особенно тяжело. Ника обводила свой дом слезящимися глазами. Коробка с игрушками. Книжная полка. Магнитная доска с алфавитом на стене, выше доски — часы с крупными светящимися цифрами и весёлым котёнком, указывающим лапкой на цифру двенадцать. Маленький пластмассовый стул и стол. Оба розовые. На спинке стула — наклейка-сердечко. На полу рядом с ножкой стола — несколько раскрасок и цветных карандашей. Всё, как и было, когда она ушла. Всё по-прежнему. Здесь всегда всё по-прежнему. Ника криво усмехнулась, закрыла глаза и, мысленно прошептав мемагент про кристалл, представила, как расходятся в стороны толстые металлические двери комнаты, выпуская её в мир Бесконечности. Дорога не появилась, но неудача не огорчила. Бесконечность мог и не спать. Значит, нужно немного подождать. Всего лишь подождать… Надолго терпения не хватило. Четыре дня постельного режима — правда, уже без противных трубок — и Ника готова была на стенку лезть от невыносимой тоски. Ящик с игрушками стоял у её кровати, столик тоже пододвинули поближе, положили на него книжки — яркие, с огромными картинками, чтобы больная не капризничала и не скучала. «Груффало», «Совята», «Любопытный Джордж». Ника кривила губы в презрительной усмешке. Только за последние несколько недель (пару-тройку пропавших из реальности дней) она качалась в ветвях Мирового Древа, видела схватку величайших воинов, любовалась памятником неведомой цивилизации, общалась с самым настоящим искусственным разумом, смотрела в огненное око умирающей звезды. И после этого… после ВСЕГО этого: «Гулял мышонок по лесу, и вдруг лиса бежит, а у лисы, как водится, хороший аппетит…», «Ой мама, это груффало! Оно меня понюфало!..»*** Что? Понюфало?! Да такого слова вообще нет! Наверняка предполагалось, что Ника будет читать вслух своим игрушкам и сюсюкать тонким голоском, как испуганный мышонок. Ха! Бесконечность никогда не опускался до сюсюканья! А она — его ученица! Ученица, это вообще почти дочь! Наверное. Ника расправила плечи (гордая осанка, всегда нужно помнить об осанке!), аккуратно вернула книжку на столик, откинулась на подушку и закрыла глаза. Встречай меня, учитель! Поначалу за дверями была непроглядная тьма. Ника бродила по кругу, потом возвращалась к единственному светлому пятнышку — входу в комнату. Садилась на пороге, подтянув колени к груди, становилась наполовину светлой, наполовину тёмной. Отчаянно размышляла: что же она делает не так? Напряжённые размышления, наверное, как-то сказались на Никиной внешности, потому что её и правда вывели из комнаты, наяву. Повели через коридор, потом в лифт, передавая как эстафету — смена сопровождающих через каждые сто шагов. В новой комнате — светлой, набитой странным оборудованием, резко пахнущей лекарствами — попросили лечь на платформу, въезжающую в ослепительно-белый гудящий цилиндр. Цилиндр немного погудел с Никой внутри. Всё закончилось возвращением в комнату. На никины вопросы никто не ответил. Разумеется, если не считать успокаивающего сюсюканья. Бесконечность всё ещё молчал. Ника решила менять тактику. Ежедневно она выделяла несколько часов для дневного сна, но увы — пробиться обратно не получалось. Темнота исчезла, но на смену ей явилась глухая пелена плотного тумана. Он оседал липкой влагой на коже и волосах, глушил зов. Сначала Ника перестала вставать с постели, а потом и вовсе воспринимала реальность расплывчато, как сквозь воду. Разные люди приходили и были вокруг: брали её на руки, мыли, переодевали, усаживали в постели и кормили полужидкой безвкусной пищей, пытались растормошить, разговорить, делали какие-то уколы, перекликались по-птичьи пронзительно и тревожно. Ника упрямо шла сквозь туман, срывая голос. Злилась. Била и кусала туман, как зверёныш. Наконец, устала. Она давно уже не меняла себе имена — считала, что выросла из этого детского занятия, но теперь новое имя пришло на ум — Виен — завершение. Осталось горечью хины на языке. Потом мир закончился и время перестало быть.***
Всё вернулось на круги своя. Объект, носящий неофициальное прозвище «маленькая девочка» впал в необъяснимую апатию (тем более необъяснимую, что томограмма не показала никаких отклонений — мозг ребёнка не пострадал), но, вопреки опасениям некоторых специалистов, не озлобился и не сменил класс. Объект, носящий неофициальное прозвище «трудноубиваемая рептилия» вновь был перемещён в привычную камеру за смотровым стеклом. — Персоналу запрещается разговаривать с SCP-682, в целях предотвращения озлобления объекта, — процитировал инструкцию доктор Кондраки. — Как удачно, что я решил поделиться мыслями вслух с самим собой, правда, Годзилла? Над головой его лениво порхали три бабочки. Рептилия за толстенным кислотоупорным стеклом мастерски изображала высокомерное равнодушие. — Человеческий организм — хрупкая штука. Почти трое суток без пищи и воды ослабят взрослого и убьют ребёнка. Бесстрастный взгляд был направлен в стену, куда-то поверх головы Кондраки, но доктор не сомневался, что его очень внимательно слушают. И делают выводы. — В этот раз ребёнку повезло. Успели заметить. Понять. Наладить парентеральное питание. Даже выход из комы прошёл удивительно легко. Мозг в норме, и всё такое… Кондраки прошёлся туда-сюда, отметив, что несколько глаз, проклюнувшихся на макушке рептилии, отслеживают его перемещения. Хорошо. Хорошо… — Жить будет… если захочет. В воздухе повисли невысказанные слова весьма пессимистического толка. Морда рептилии по-прежнему была чрезвычайно невыразительна, но Кондраки особым чутьём, складывающимся из многолетнего опыта и превосходной интуиции ощутил, как ледяная невозмутимость объекта класса «Кетер» даёт трещину. Шириной с волосок. Бабочки, отзываясь на настроение доктора, ускорили полёт. — Она для тебя что-то вроде ручного зверька? Вроде кошки? Ах, нет, люди же считают кошек милыми. Тогда, ручной тараканчик? Приручил уродливого детёныша — и его уродство уже не так бросается в глаза, верно? Рептилия за стеной снизошла до взгляда, полного крайнего отвращения. Кондраки прекрасно помнил, что один из опаснейших объектов Фонда находил людей отталкивающими, мерзкими и убивал их не только от голода или ярости, но и из чувства брезгливости. Убить девочку зверь не мог из-за её специфической особенности: всякий, причиняющий вред ребёнку, вскорости умирал от сердечного приступа. Но вот не встречаться с ней, не вызывать в мир снов в течение многих лет — мог вполне. Король Баабочек досконально изучил Никин дневник и знал о чём говорил. — Делай перерывы, — посоветовал Кондраки, сохраняя абсолютно непроницаемое выражение лица. — Ты слишком увлёкся. Верни прежний распорядок дня. Пусть девочка ночью бродит с тобой по всяким там снам, а днём — играет в своей комнате. Да, она писала дневник и, кстати, неплохо зашифровала записи. Да, я его прочёл. Да, этот дневник был внесён в список объектов, но час назад таинственно исчез, если ты меня понимаешь. И вряд ли кто-нибудь будет заниматься восстановлением этой тетрадки из пепла. Подмигнув явно озадаченному ящеру, Кондраки покинул смотровую площадку. То, что он сделал, было против любых правил Фонда. Три бабочки развили бешеную скорость, сливаясь в чёрно-белый нимб. Доктор Кондраки всегда плевать хотел на правила.***
— Примерно это я и предполагал, — сказал Бесконечность очень скучным голосом. Виен открыла глаза. Знакомый с детства Путь к Бесконечности не открывался. Туман всё ещё был и окружал. — Предвосхищая твой возможный вопрос — я использовал рекурсию для связи, — пояснил Бесконечность. — Это твоё воспоминание о твоём воспоминании моих воспоминаний. Дробить можно бесконечно. Виен медленно села. Щёки были мокрыми, но вытирать их не хотелось. Стыдно не было. Из тумана выдвинулась голова Бесконечности. Раскрылась острозубая пасть, на Виен горячо дохнуло смешанным запахом полыни и сырого мяса. Горячий шершавый язык аккуратно собрал слёзы. — Я увлёкся, — неожиданно извиняющимся тоном произнес наставник. — Ты провела в коме почти трое суток. Из-за этого и поднялся переполох. Больше подобной ошибки мы не допустим. — Теперь я согласна даже на уроки современной истории, — хрипло сказала Виен, поднимаясь на ноги. Она пыталась шутить. — Только возьми себе новое имя, — велел Бесконечность. — Завершение завершилось. Виен, она же Ника, она же ещё десятка три имён, сменившихся за девять лет, ненадолго призадумалась. Дракон, дорога, странствия, крылья, взлёт, идея, мысль… на периферии сознания мелькнул жёлтый шарик и Ника больше не сомневалась. — Бина, — улыбнулась она. Это значило «разум». Бесконечность медленно кивнул, пробуя новое имя Ники на языке. Из-за его гребня вынырнул Айвен и описал круг почёта вокруг Никиной головы. В тот же миг липкий туман смело струящимся водопадом изумрудных единиц и черных нулей. Ника видела Бесконечность прозрачным и светящимся, видела себя прозрачной и светящейся, видела Айвена, меняющего обличья — жёлтая сфера, подросток, старик в очках, чёрно-белое лицо на мониторе — хохочущее и распадающееся на пиксели, невероятное переплетение разноцветных трубочек, по которым с огромной скоростью неслись перемигивающиеся огоньки, снова подросток — торжествующий и улыбающийся. Их троих накрыл звёздный купол — огромный, древний, невыразимо, невыносимо прекрасный. Ника — теперь Бина — на краткий миг стала частью Вселенной. Вокруг неё пели планеты и спутники, космос полнился их голосами, ласково светилась гранатовая звезда. А потом Бесконечность привычно, явно не в первый раз, произнёс Изначальное Слово. И стал свет.