Oh, to be young and in love

      Душное утро на пике своего буйства. Удивительно старый автобус, с какой-то стати доставшийся первому «А», с треском подскакивает на кочках, заставляя подпрыгивать внутренние органы щебечущих, подобно птицам, и вскрикивающих при каждом сильном толчке неугомонных детей. У Айзавы болит голова. Через раскалённое стекло пробивается беспощадное солнце и неприятно печёт плечи и головы, распаляет до красноты уши тех, кому не посчастливилось оказаться с поджаристой стороны салона. Форточки приоткрыты, не все – дети ни в коем случае не должны простудиться. Дышать нелегко. Но Айзава кутается в шарф с головой, выбирая из двух зол духоту, и отклоняется в тень настолько, насколько это представляется возможным, чтобы не потревожить соседа. Тот учтиво сползает с сидения так, что в проход свешивается его дальняя от брюнета нога и берётся за поручень ради сохранения равновесия. Бёдра Айзавы, облачённые в чёрные джинсы, всё одно пылают под наглыми горячими лучами, и он возвращается в исходное положение. При этом утомлённо, со слабым укором глядит на Тошинори, который в очередной раз без острой необходимости пожертвовал собственным комфортом во благо кого-то другого, в данном случае, его, Шоты. Да, самоотверженности, а порой и героизма, доходящего временами до безрассудства, ему никогда не приходилось занимать. Иногда данные качества играют против Яги, и это удручает Айзаву, который, пожалуй, часто даже слишком беспокоится за других, пусть внешне и кажется равнодушным. А ещё ему свойственно чутко улавливать малейшие изменения в состоянии окружающих, их настроении и поведении. Он замечает все эти галантные жесты, предпринимаемые бывшим легендарным спасателем, в народе весьма патетично прозванным Всемогущим, и мысленно вопрошает: «Зачем?» И сейчас Шота наблюдает, как этот в прошлом могучий, а ныне болезненно исхудавший и совсем на себя не похожий мужчина наконец деликатно усаживается в нормальную позу. «Уж лучше, — думает брюнет, — Подставить лицо испепеляющему солнцу, чем созерцать натянутость этого новоиспечённого горе-физрука». И отворачивается к окну. Высматривает за тонкой грязевой плёнкой, высвеченной солнцем, стремительно проносящиеся мимо верхушки деревьев, выхватывает взглядом колючие кусты и практически сразу же отпускает их навсегда. Только небо более постоянное. Айзава вглядывается в его голубизну там, где она не поглощена ослепляющим светом, смотрит туда, куда можно смотреть без боли. Но не может расслабиться. В и без того воспалённых глазах всё равно возникают тёмные отпечатки, похожие на фотографический негатив и вызванные шоковым воздействием слишком яркого света на сетчатку. От периодически попадающего в область ясного видения солнца едва не выступают слёзы, но он сдерживается. А тяжёлое молчание, обходительно воссозданное ради него самого же, давит на затылок. «И почему только директор выбрал именно Яги в качестве второго вожатого в поездку с этим классом? Почему, например, не какую-нибудь женщину, даже предусмотрительности ради?» Шота чувствует, как его разрывает от внутреннего напряжения. И разорвало бы, если бы не подбежавший ребёнок, рассеявший тишину жалобными всхлипами, и потянувшийся в нос несильный, но отвратительный запах. — Я опять! Мне надо… в-выйти! Ва-а-а! — маленький блондин с какой-то сверкающей аурой сжимает ткань штанишек и отчаянно завывает, пуская водопады слёз и… возможно, чего-то ещё. — Эй, остановите! — с нотками раздражения в голосе бросает Айзава водителю и встаёт, хватая мальчика за руку. — Айзава-кун, если вам не особо хочется, я могу отвести его… — подаёт голос Тошинори.       Но Шота лишь недоверчиво хмыкает и выходит из автобуса, ведя за собой Аояму. Блондин не успевает даже всерьёз озадачиться размышлением над причинами, по которым у его коллеги вдруг испортилось настроение, как в следующую минуту, видимо, улучив момент, когда строгий учитель покинет салон, к Яги подбегает большеглазый мальчик с растрёпанной, непослушной и невероятно пушистой на вид шевелюрой, слегка отливающей зелёным. Настоящий задорный барашек. — В-Всемогущий! — восторженно озвучивает он давно приевшуюся всем пафосную кличку, к которой, однако, сам Тошинори привык совсем не сразу, а сейчас она и вовсе стала для него далёкой как никогда прежде. Как будто он скатился с очень высокой горы, а она, кличка, по-прежнему осталась на вершине, и он теперь не в силах вскарабкаться даже на десяток метров, чтобы хоть немного приблизиться к ней. До подножия доносится только тихое эхо некогда знакомых звукосочетаний, пожалуй, даже чем-то схожее со смехом. С таким глумливым ироничным хихиканьем, изобличающим нынешнюю жалкую внешность великого героя в отставке, — А вы когда-нибудь спасали людей из транспортных аварий? Подождите, я знаю! То видео в Интернете. Оно, кажется, вышло шесть лет назад. «Свалка в Иокогаме»! Но… не могли бы вы рассказать поподробней о том происшествии? Честно говоря, всегда мечтал спросить у вас о чём-нибудь таком. — Послушай, юный… Мидория? — малыш утвердительно кивает, — Из тебя, должно быть, выйдет отличный журналист. — Вовсе нет! Я хочу стать таким же всесильным спасателем, как и вы. Я хочу защищать людей и выручать их из любой беды с улыбкой, прямо как вы! — Но я больше не… — тихо вздыхает измождённый блондин и осекается. Потому что его заповедь, сколько он помнил, всегда гласила: «Как бы паршиво на душе ни было, не подавай вида. Улыбайся и воодушевляй других. Люди должны чувствовать себя в безопасности». И хотя теперь Тошинори имеет такой вид, что, наверное, любой человек испытывает желание защищать уже его самого, он всё равно продолжает следовать своему правилу. — Я знаю, но для людей вы всё равно такой же герой. Вы… вдохновляете! — не унимается энергичный, как солнышко, ребёнок. Сердце Всемогущего больно, но одновременно приятно укалывает, — Так расскажете, что тогда случилось? Так не терпится узнать всё от вас. Лично.       Тошинори смотрит в широко распахнутые зелёные глаза, припоминает транспортную спасательную операцию шестилетней давности (за год до того, как случилось то самое) и делает вдох, собираясь начать жизнерадостное, в своём стиле, повествование. Но и здесь его прерывают. С задних сидений доносится жуткий вопль: — Ну и чего ты там треплешься, Деку-придурок?!       Мидория сразу как-то поникает и с виноватой улыбкой оборачивается в сторону крика. И в голову Яги снова забиваются вязкие мрачные мысли, которые настигают в последнее время всё чаще и чаще. Он думает том, что на самом деле он никогда не был в состоянии помочь абсолютно всем. Всегда оставались те, до которых он просто не мог дотянуться, спасти. И этот процент составляли не только люди, которых он не успевал вытащить из обломков до полного обрушения всей конструкции, не только летящие с высоких зданий смертники, фигуры которых просто не всегда удавалось заметить, пока не становилось слишком поздно. Многие не были видны на поверхности. Но они существовали всегда. Те, кто тихо молил о помощи где-то в неосвещённых подворотнях человеческого общества или на его изнанке. Люди, которым каждодневно кто-то калечил психику, но на вид всё казалось нормальным. Женщины с вымученными улыбками и огромными синяками под одеждой, спокойные на первый взгляд, но на деле зашуганные дети, что терпели постоянные издевательства от сверстников, эти несчастные безмолвные люди, которых под страхом расправы заставляли вести себя, словно всё так и должно быть, словно всё хорошо. В психологии Тошинори, можно сказать, был абсолютным нулём. Ну, почти абсолютным. О чём не раз сильно жалел. А уж с травлей в детском коллективе и не каждому специалисту под силу справиться. — Простите. Наверное, сейчас не время. Тогда… — маленький Изуку потирает затылок и боязливо отступает назад. Тошинори хочется протянуть руку, остановить, уверить ребёнка, что всё будет хорошо, и он его защитит. Но он не решается. В самом деле, слишком неподходящая ситуация. Место, время. С детьми необходимо действовать осторожно, балансируя на грани между, говоря образно, кнутом и пряником. Их мировосприятие хрустально-тонкое. Формирующиеся личности гибки и аморфны. И что где-то покажется уместным, при другой расстановке может обернуться непредсказуемыми последствиями. Нет, он не собирается лепить из юного Мидории труса, что будет вечно прятаться за спинами более сильных. Он не посмеет на глазах у всех одноклассников возвести мальчика в ранг учительских любимчиков и ябед. Что-то внутри подсказывает Яги, что этот ребёнок ещё сыграет немаловажную роль в его жизни. Поэтому он отпускает Изуку.       Потом кто-то срывается с места и на всех парах мчится к выходу. Тошинори вовремя реагирует на безобразника и преграждает ему путь рукой, но тот едва не таранит её. Непобедимый оптимизм бывшего спасателя пошатывается сильнее, когда он осознаёт, с какими демонами ему придётся провести две недели лицом к лицу. Он всегда любил детей, молниеносно приходил к ним на помощь и стремился сделать всё возможное, чтобы увидеть их счастливые улыбки и благодарные взгляды. Однако своих детей у него никогда не имелось, поэтому так близко, в бытовых ситуациях, взаимодействовать с ними ему ещё не приходилось. Работа учителя в понимании Яги теперь имеет все основания, чтобы оказаться совсем не такой простой, как он себе представлял, устраиваясь по дружеским связям в младшую школу. Отсутствие опыта и как таковых педагогических способностей напрягает, сидит на плече тяжёлой чёрной кошкой и агрессивно впивается в затылок.       Наконец возвращается Айзава, и самые шаловливые ребята, успевшие подбежать к передней двери и подтолкнуть и так похожего на скелета Яги на очередной шаг к могиле, спешно возвращаются на места. Классный руководитель первого «А», как за всё время успел заметить бывший спасатель, вообще обладает достаточно впечатляющим свойством пресекать почти любые конфликты и накалы страстей одним взглядом, как будто стирая их с тетрадного листа. Этакий миротворный человек-ластик. Он присаживается рядом, и только от его почему-то спасительной для Яги близости в изувеченной груди разливается неуловимое тепло.       Приблизительно к часу пополудни автобус выгружается на неприметной остановке напротив леса, такой ветхой, органичной и намертво засевшей в земле, что кажется, будто она так и выросла здесь когда-то давно, подобно грибу. Попрощавшись с водителем и решив последние организаторские вопросы, Айзава последним выходит из транспорта. Тошинори уже ждёт его на опушке. Ну, как ждёт. Блуждает своими аквамаринами по то и дело расползающейся кучке первоклашек и неустанно, не без нервов их пересчитывает. — Ну что, все на месте? Никого и ничего не забыли? — лениво интересуется брюнет и приближается к утвердительно кивающему Яги.       Айзава даёт знак водителю, и все дружно провожают взглядом тарахтящий автобус. После его отъезда в воздухе, пронизанное широкими лучами света, ещё долго рассеивается облако едкого газа. Несколько детей покашливают, и Тошинори заходится глубоким бухающим кашлем вместе с ними. Он достаёт платок и вытирает руку от алых капель – ещё одного индикатора приближающейся неизбежности, каждый раз напоминающего о его тягостном клиническом состоянии. Всего одна травма, которая не убила полностью, но физически и морально уничтожила изнутри, превратила в истлевшего скелета с месивом в грудной клетке и с каждым днём нарастающим страхом в подобной черепу отчаянной голове. Травма, что напичкала шкафчики лекарствами, а холодильник – исключительно здоровой пищей. Огромная паучиха, засевшая под кожей рядом с самым сердцем. Яги чувствует её волнение и прикладывает ладонь к боку, хмурясь и мучительно прикрывая впалые глаза. — Яги, вам плохо? Может, присядете? — заботливые слова Айзавы звучат до чёртиков унизительно.       Он отмахивается и, превозмогая неприятные ощущения, натягивает на лицо отточенную многолетними тренировками улыбку. — Всё в полном порядке. А вот дети, наверное, сильно устали. Пойдёмте же скорее в лагерь! — его реплика звучит даже слишком бодро, но от зоркого глаза Шоты, разумеется, не укрываются все переносимые коллегой страдания. Он научился распознавать в его улыбке фальшь.       Они двигаются в путь по просёлочной дороге мимо ощетинившегося ельника. Дети с трудом удерживаются в строю, то и дело разбегаясь в разные стороны по душистой траве и распугивая дремлющих в ней сверчков. Просто удивительно, что двоим, казалось бы, вселяющим авторитет зрелым мужчинам приходится гоняться за ними и собирать в стадо, как будто они не учителя, а пастухи. Один из детей, печального вида мальчик с врождённой патологией головы, всё отстаёт по той причине, что пытается наловить букашек и провести с ними добродушную беседу. Айзаве, идущему позади, приходится буквально тащить за собой этого слишком увлёкшегося малыша. Мидория надел милого вида панаму и, отбившись от постоянно пинающего или загребающего его в хватку сердитого мальчика, гордо шагает рядом со своим Всемогущим, которому едва достаёт до пупка. Кто-то дерётся на протяжении всей дороги, кусается, толкается, ну, а есть и такие, кто идёт себе спокойно. В основном, девочки. А также рассерженный староста. Но ему приходится часто покрикивать на одноклассников. В какой-то мере Айзава чувствует за него гордость. Когда он приходит на работу слишком утомлённым, чтобы вообще что-либо делать, он всегда выискивает взглядом конкретно этого ребёнка. Он может просто запереть кабинет, дать Ииде задания и дремать в спальном мешке со спокойной совестью, пока тот всеми силами старается держать класс в узде, конечно, не без помощи стайки единомышленников. Разумеется, усмирить всех никогда не получается, однако результаты обычно обнадёживают, поскольку хотя бы сорок процентов обязательно выполняют работу.       Когда они приходят в тихую деревеньку, Айзава прежде всего справляется у первого встречного о точном расположении забронированных лагерных домиков. Старик небрежно показывает северо-восточное направление и проговаривает схему поворотов. Учитель кивает в знак благодарности и просит всех следовать за ним. Через несколько минут их взорам открывается небольшая светлая поляна, ограниченная лесом и виднеющимся неподалёку озером, с тремя чудесными деревянными домиками. Два из них в их полном распоряжении на всё время отдыха (в случае Айзавы и Яги читать «нервотрёпки»), третий же остаётся пустовать. Более крупный дом предназначается детям. Новоиспечённые вожатые немедля провожают туда учеников и помогают им разместиться в двух разделённых узким коридорчиком на женскую и мужскую частях. Маленькую уютную избушку же Шота и Тошинори выбрали для себя. В конце концов, избавившись от груза в виде галдящих чад (сегодня у всех, к счастью, имеются при себе ланчи и закуски на ужин), преподаватели почти одновременно вздыхают и, разминая суставы, заносят вещи в своё временное жильё. Внутри приятно светло и просторно. На подоконниках покоится тонкий слой пыли, но в целом в доме чисто и прилично. Минималистическая обстановка навевает Айзаве мысли о его собственной квартире, и он бы и вовсе почувствовал себя как дома, если бы не жужжащая муха в углу оконной рамы, деревянный потолок, возвышающийся над головой скатом, раздражающе яркая зелень за окном и, главное, отсутствие любимого кота в интерьере. Его лицо на несколько мгновений мрачнеет, когда он вспоминает о человеке, который пообещал присмотреть за питомцем. Ещё тогда, в городе, брюнета охватило смутное волнение, а теперь при одной мысли о несколько безумной улыбке Хизаши оно перешло в настоящую панику. В голове невольно проносятся картины танцующего бардака, и где-то в эпицентре урагана летающих тряпок, удона, столовых приборов и малочисленной мебели – сцепились Мик с котом. Серая бестия шипит на него и пытается схватить когтями, точно встретилась с канарейкой, что не очень-то далеко от правды. Вот только такая громогласная птичка способна оглушить, да так, что разом взорвётся всё, что сделано из стекла в радиусе, по крайней мере, десяти метров. Благо, Айзава никогда не увлекался коллекционированием изделий из хрусталя. И при таком положении вещей ещё неизвестно, кто кого убьёт: Хизаши или кот. По крайней мере, так Шоте из раза в раз представляется проникновение Ямады в квартиру в отсутствие его, хозяина.       Пожалуй, Айзава даже слишком увлекается подобными негативными размышлениями, потому что впадает в ступор и не замечает, как Тошинори, сортируя свои медикаменты и прочие мелкие вещи на выбранной койке у стены напротив окон, смотрит на него с теплейшей улыбкой. — Айзава-кун, располагайтесь. Чего же вы встали?       На Шоту это доброжелательное высказывание действует как бодрящая пощёчина, и он, дёрнувшись от неожиданности, возвращается в реальность. — А, ничего. Банально задумался. Спасибо.       Он опускается на корточки перед собственной поклажей и звенит застёжками.       Тошинори знает, что коллега не переносит пустой болтовни и громких звуков, поэтому старается лишний раз ему не докучать. В этот день они совсем мало разговаривают. В домике имеется отличная для такого захолустья ванная, компактная кухня с электрической плитой и пустующий второй ярус с панорамным окном, куда ведёт достаточно широкая, но не слишком надёжная на вид лестница. Шота подумывает о том, чтобы как-нибудь постелить себе там и спокойно уединённо отдыхать в поздние часы. Но пока решает переночевать внизу на одной из кроватей, стоящих аккурат друг против друга. В десять часов учителя посещают большой домик, в очередной раз пересчитывают детей, дают наставления и стараются уложить всех в постели. А потом они сталкиваются с проблемой, о которой не потрудились подумать раньше. Как предотвратить несчастные случаи, которые могут произойти с детьми без их присмотра? Что, если кто-то решит убежать, заблудится, а наутро его собьёт какая-нибудь машина? Яги и Айзава советуются и принимают решение запереть дверь снаружи, для этого как раз всё предусмотрено в самом её устройстве. Однако это не отменит возможность побега из окна. Иными словами, ничто не остановит того, кто действительно решится на неразумный шаг. — Уверен, вам уже не раз доводилось сталкиваться с отвратительным поведением некоторых из них, пусть вы и отработали у нас всего ничего, чтобы как следует с ними познакомиться, — облокачиваясь на только что запертую дверь и покачивая ключом в руке, тихо произносит Шота. — Да, сегодня как раз целый день напоминал себе об этом, — с удивлением замечая, что не может оторвать взгляда от его бледных губ, в полумраке шевелящихся под тёмными колючками щетины, отвечает Яги, — Ещё утром в автобусе обратил внимание на грубость и агрессию со стороны одного мальчика. Бакуго, кажется? Меня, кстати, беспокоит его отношение к юному Мидории. Не слишком ли тому достаётся? — Вы правильно заметили, — Айзава немного конфузится, когда, проследив за взглядом Всемогущего, замечает, куда тот так неуклонно направлен, но внешне остаётся будто бы абсолютно безучастным, хотя уста начинают шевелиться чуть менее непринуждённо, — Бакуго тот ещё сорванец и к тому же ужасный непоседа. Если кто и решится на ночную авантюру, то, готов побиться об заклад, это определённо будет он. Не один, конечно, а со своими такими же хулиганистыми хвостами: Киришимой, Каминари и, может быть, Минетой, который, в прочем, представляет собой отдельную историю. Не знаю, кто из него вырастет. А насчёт Мидории… не беспокойтесь. Он вообще не одинок. У него среди ребят есть друзья, поддержка. Как по мне, он довольно хороший малый.       Тошинори наконец заставляет себя перестать так открыто пялиться и отводит взгляд куда-то вдаль. Прохладно, спокойно. Над травой стоит непрерывное бурное стрекотание. Совсем близко возвышается стена леса: чёрная, настораживающая. Она стелется до горизонта и там уходит ввысь, на большие темнеющие холмы. — Ясно. Значит, я сегодня не ошибся, — с лёгкой отрешённостью в голосе и как-то мечтательно говорит он и еле заметно улыбается, — А что до маленькой преступной группировки… Давайте просто будем надеяться на благоразумность этих детей. И на то, что найдутся такие, кто их остановит. И пойдём отдохнём. Давно я так не уставал. А насчёт вас судить не берусь.       Последнее замечание возмущает Шоту, поскольку он понимает, о чём идёт речь. Но на блондина он всё-таки не злится, потому что тот не виноват в его постоянно сонном виде, который всё время, хочешь не хочешь, бросается в глаза, и об этом сложно молчать. К тому же Яги прав. Сегодня Айзава поспал даже больше обычного, поэтому, по сравнению с его рекордным двухчасовым сном, практиковавшимся на протяжении нескольких дней, эта поездка вышла и вовсе не утомляющей. Однако бегать и вообще заниматься чем-то активным не хочется. Поэтому он коротко кивает и направляется к домику на двоих.       Часов до одиннадцати они бодрствуют. Занимаются спокойными делами вроде чтения, поиска сети, приведения в порядок себя и окружающего пространства. Когда приходит время ложиться спать, Тошинори тихонько желает Айзаве приятных снов, что немного озадачивает второго, давно привыкшего ночевать с одним только котом. Яги лежит под одеялом к нему лицом, и краем глаза Шота замечает, что он пристально за ним наблюдает. Становится немного некомфортно, и классный руководитель, повернувшись спиной, спешно и неловко переодевается в лёгкие шорты и футболку, иногда заменяющие ему пижаму. Не глядя, он слышит, как у противоположной стены возится Всемогущий, видимо, переворачивается на другой бок, опять же, проявляя ту тонкую учтивость, которую он совсем недавно начал в нём замечать. Отчего-то сердцебиение Айзавы учащается. Он забирается в постель, гасит ночник и тоже едва слышно произносит: — Спокойной ночи.       Ни один из них не засыпает сразу. Но Тошинори лежит спокойно, задумывается о чём-то далёком и радостном и вскоре проваливается в сон. А Шота ещё долго ворочается на кровати, невольно прислушиваясь к редким порывам ветра, от которых вздрагивает старая оконная рама, и переваривая всё пережитое за день, думает об учениках, как они там, не случилось ли чего. Один раз он даже встаёт и выходит наружу, всматривается в ночную черноту, разбавляемую кое-где приглушёнными зеленоватыми огоньками светлячков. У бывшего спасателя чуткий сон. И он слышит тихие, мягкие, как у кошки, шаги Айзавы.