Oh, to be young and in love

      Здесь нет такого обслуживания, как в отелях. Приезжие по большей части сами за себя, не считая приготовления пищи, но и с этим не всё так гладко. Когда Айзава просыпается, он сразу жмурится от яркого тёплого света, что бьёт из окна, расположенного прямо над его кроватью. Потом бережно протирает глаза, вновь открывает их и видит высокий деревянный потолок. Воспоминания приходят быстро. Он чувствует себя выспавшимся. Это может означать лишь одно. Шота резко вскакивает на кровати, понимая, что будильник либо не сработал, либо он забыл его завести, чего обычно не бывало. Незамедлительно тянется за своим смартфоном и смотрит на время. Девять часов с лишним! Он оглядывается по сторонам и с невероятным облегчением видит, что кровать у противоположной стены пустует. Значит, коллега уже встал, и с детьми, должно быть, всё в порядке, если только он не бегает сейчас по лесам и не ищет их, позабыв об Айзаве от отчаяния. Но в таком случае вопрос того, как классный руководитель мог не услышать будильник, по-прежнему остаётся открытым. Этому должно быть своё объяснение.       Он проверяет настройки в разделе «часы» и убеждается, что будильник был заведён на положенные семь часов. Тогда Шота решает изучить параметры устройства более досконально и в конечном итоге обнаруживает, что ползунок, отвечающий за громкость будильника, упирается в ноль. Иногда Айзава позволял себе установить на телефоне беззвучный режим. Обычно на время педсоветов и прочих собраний, где требовалась тишина, либо когда ему становилась доступна такая роскошь, как полноценный отдых, предаваясь которому, он мог на некоторое время забыть о профессиональной ответственности. Но, в основном, к звонкам учитель был готов всегда и никогда не забывал включить звук. В любой момент могли позвонить директор Незу с указаниями, коллеги, а вдруг кто и повыше – Айзава, будучи педагогом и математиком по образованию, в своё время достаточно наследил на всех ступенях просвещения, не ограничиваясь одной младшей школой, поэтому порой воскресали старые связи со своими предложениями и консультациями. Иногда он брал на себя какую-то дополнительную работу, в частности занимался репетиторством. Таким образом, звонков в определённые периоды жизни могло поступать довольно много. Разумеется, невозможно сбрасывать со счетов родителей, которые иногда звонили посреди ночи, причём по весьма глупым вопросам. Одним словом, мобильный Шоты редко становился немым, а копаться в настройках мужчина привычки не имел. Поэтому, тем более, вероятность того, что это он сам случайно обеззвучил будильник, крайне мала, если вообще не равна нулю. Остаётся только один вариант. Это дело рук Яги. Но когда он успел? И, что более интересно, зачем.       К счастью, кроме настроек громкости, в смартфоне ничего не поменялось. «На розыгрыши, насколько мне известно, он в принципе способен, однако это не совсем в его характере, — второпях забегая в душ, размышляет Айзава, — К тому же чтобы подобные подлянки… Не похоже». Кое-как высушивая свои тёмные и вечно путающиеся волосы, он припоминает все неуловимые действия и малозаметные, но красноречивые знаки внимания, которые ему приходилось наблюдать в последнее время со стороны Всемогущего, и приходит к предположению, что махинацию с будильником Тошинори совершил вовсе не из зловредных побуждений, а, скорее, наоборот. Возможно, он стал свидетелем бессонницы Шоты и таким способом проявил заботу. «Что ж, учитывая его недавнее поведение, вполне логично».       Он всё прекрасно замечает и понимает, но не знает, как к этому относиться, что конкретно можно предпринять в такой ситуации. Раньше он, скорее, выбрал бы вовсе бездействовать, пуская это что-то едва зарождающееся и сомнительное на самотёк, и, может, не стал бы занимать свою голову подобными думами. На самом деле Айзава не очень-то опытен во всём, что касается человеческих отношений, пусть и способен подчас считывать чувства знакомых с точностью иглы патефонного звукоснимателя. А сейчас он даже не может дать чёткое определение этому чему-то, что предположительно происходит между ним и Тошинори. Даже не до конца уверен в адекватности собственного восприятия. Поэтому пока выбирает ждать.       Когда Айзава одевается в лёгкую чёрную рубашку, хорошо подчёркивающую бледность кожи, и того же цвета джинсы, из кухни до его слуха доносятся негромкий плеск воды и тихие, гулкие постукивания металла. Он заглядывает туда и видит стройную женщину с пышным, слегка растрёпанным пучком русых волос на голове, склонившуюся над раковиной, полной намыленных тарелок и иных столовых приборов. Осторожно подходит к ней сбоку, чтобы не напугать своим резким появлением. Здоровается. Она всё равно едва заметно вздрагивает, затем поворачивается к нему и кротко улыбается. Шота видит, что это совсем ещё молодая и довольно милая девушка с золотисто-карими глазами и маленькой ямочкой на одной из щёк. — Доброе утро. Айзава-сан, верно? — Да, всё так. Извините, а вы, должно быть… — Айхара Эйка, — кожа на её лице слегка розовеет, она опускает взгляд на тарелку в своих руках и делает вид, что больше всего сейчас озабочена натиранием её губкой. Айзава предполагает, что всему виной созвучие первых слогов её имени и фамилии с любовью. Скорее всего, в значении имени это слово и впрямь присутствует. — Что ж, Айхара-сан, приятно познакомиться, — брюнет постукивает пальцами по столешнице. — Я, как вы, наверное, уже поняли, буду помогать вам по хозяйству, чем получится. Сегодня мы с Яги-саном готовили на всех ребятишек завтрак. Честно говоря, он в этом ужасен, — последнее Эйка добавляет полушёпотом, состроив при этом страдальческую гримасу, — Через несколько часов поставлю обед. Сегодня будет простой рис с овощами. Потом что-нибудь придумаем для разнообразия. Надеюсь на вашу помощь в другой раз, Айзава-сан. Ведь даже двоим нелегко с ними управиться. — Хорошо, я понял. Можете на меня рассчитывать. В конце концов, это вы нам помогаете, а для нас обслуживание детей – обязанность, — он почти незаметно зевает, закрывая рот парой пальцев, и осведомляется: — А где, собственно, сам Яги? — О, он снаружи, присматривает за детьми.       Шота вежливо кивает Айхаре и направляется к выходу. Вся поляна залита ослепляющим солнечным светом, от которого невозможно укрыться. Он пронзает и обволакивает абсолютно всё, что встречается на его пути. Каждая травинка просвечивает насквозь, меняет свой первоначальный цвет с изумрудного на кислотно-зелёный. Скрытные ползучие и летающие твари, что прежде пребывали в тени, сейчас открыты для взглядов. Солнце всё обнажает, изобличает. И, кажется, если хорошо приглядеться, то в этой игре запредельно ярких красок можно увидеть души людей, высвеченные, как при рентгенографии, со всеми их глубинными страхами и желаниями. Бледный, как настоящий вампир, и совершенно не вписывающийся в окружающую обстановку, подобно пятну чернил на полотне с пёстрым летним пейзажем, учитель слабо щурится. Он смотрит вокруг себя сквозь полупрозрачные радужные пятна ресниц, и от внезапно открывшейся взору настолько светлой и идиллической картины у него начинает кружиться голова. Но Айзава берёт себя в руки и быстро приходит в сознание. Пожалуй, не каждый на его месте смог бы очнуться так скоро. Вид зелёного поля под безукоризненно голубым небом представляется одной из самых банальных вещей, которая только способна прийти кому-либо в голову. Это доказывает несметное количество старых как мир и при этом донельзя отфотошопленных фотографий в Интернете, от которых любого современного пользователя уже давно воротит. Но именно поэтому городской человек, впервые своими глазами взирающий на поляну в солнечный день, когда в небе нет ни единого облачка, долго не верит в реальность происходящего. Он смотрит на всё это гетерохромное великолепие точно из-за мутной пелены сна, хотя взгляд его ясен. Ядовито-зелёная трава и лазурное небо, трава и небо – что может быть зауряднее и фантастичнее одновременно? Как и пылающий в вечернем небе закат, как и пение птиц в весеннем лесу, как и плеск морских волн. Как и простые человеческие чувства.       Айзава приближается со спины к замершему, по всей видимости, в раздумьях Тошинори. Тот стоит, положив руки на пояс. Его светлые, и без того желтоватые локоны как будто купаются в янтарном меду, светятся в игривых золотых лучах. И Шота цепко ловит себя на мысли, что ему хочется запустить в это взъерошенное гнездо пальцы, чтобы прочувствовать шерстяную мягкость каждой пряди. Тогда придётся вытянуть руку вверх. Ему не так часто встречаются люди настолько выше него самого. Он снова обнаруживает себя глубоко задумавшимся и находит необходимым спешно поздороваться. К тому же Яги уже оборачивается, заметив, без сомнения, как взгляды детей устремились куда-то за его плечо. — Утро доброе, Яги. — Доброе, Айзава-кун, — он смотрит на подошедшего коллегу с приветливой и такой же тёплой, как это солнце, улыбкой. — День поразительно хорош. И я вдобавок так замечательно выспался, — иронично, чеканя каждое слово, проговаривает брюнет, — Только впредь я бы посоветовал вам воздержаться от несанкционированных проникновений в мой смартфон. — Прошу меня простить, — и глазом не моргнув, точно готовился к обвинению в свой адрес, отвечает Тошинори, — Обычно я никогда не позволяю себе рыться в чужих вещах, — виновато опускает взгляд и переминается с ноги на ногу, — Но в этот раз я просто… Мне хотелось сделать так, чтобы вы хотя бы однажды хорошо выспались. Меры я принял действительно самые гнусные, но тогда мне не пришло в голову ничего лучше. — Просто пообещайте, что такого больше не повторится, — голос Айзавы строг, слова метят чётко, как камни из рогатки бывалого сорванца. Он словно отчитывает провинившегося школьника. — Обещаю.       …больше не притрагиваться к личным вещам, но не перестать пытаться сделать чуточку счастливее. Теперь, когда Тошинори не в состоянии разгребать бетонные завалы и прорываться сквозь пламя в поисках пострадавших, пробегать сотни метров за какие-то жалкие десятки секунд в погоне за нарушителями народного спокойствия и задерживать дыхание под водой более чем на минуту (да что об этом говорить, ему бы сейчас задержать хоть на полминуты), он всё равно испытывает потребность защищать и спасать кого-то. И почему-то в последнее время эта потребность внезапно сосредоточилась на одном человеке, а именно на Айзаве. Нет, Всемогущий вовсе не считает его слабым и не способным за себя постоять. Это и в самом деле далеко не так. Здесь другое. Желание, скорее, нацелено на психологическое состояние Айзавы.       Шота не уходит. Он стоит рядом, засунув руки в карманы, и в некоторой степени мило хмурится, глядя на резвящихся в невысокой траве детей. От его ещё слегка влажных волос поднимается слабый и приятный аромат шампуня. Рядом с ним спокойно, но в то же время сердце даёт о себе знать, будто оживает, мощнее и чаще заходясь в груди. До того момента, как он подошёл, Тошинори довольно исполнительно присматривал за классом, уделяя при этом особое внимание Бакуго и непоседливой тройке, о которой упомянул Айзава минувшей ночью. Кацуки сегодня, в основном, всё время был отвлечён игрой и почти не цеплялся к Мидории. «Быть может, — подумывал Яги, — это потому, что я всё-таки здесь?» И эта фраза звучала в мыслях как переиначенный вариант его избитого визитного слогана. Всемогущего передёргивало. Впрочем, Тошинори заметил, что другой мальчик и не испытывает особого страха перед пепельным блондинчиком, и, более того, он, в основном, относится к нему крайне дружелюбно. Можно подумать, они старые приятели. Возможно, на деле так и есть, вот только Каччан, как его упорно зовёт Изуку, эти товарищеские чувства не очень-то разделяет. Но и без него Мидория, как тоже ранее отмечал Айзава, не то, чтобы страдает от одиночества. Рядом с ним действительно всё время топталась небольшая компания, по всей видимости, друзей. Из постоянных Яги насчитал двоих, старосту и девочку по фамилии Урарака. И это если исключить молчаливого мальчика с прямыми двухцветными волосами и красноватым пятном на левой половине лица, который стоял у стены рядом и изредка перекидывался с кем-нибудь парой фраз, причём чаще всего с Мидорией. Да, общительный Изуку, по правде говоря, настоящая душа компании. У него явно нет с этим проблем. Чего как раз нельзя сказать о том ребёнке… — Айзава-кун, послушайте, — Тошинори слабо, но ощутимо касается его плеча, от чего по телам обоих пробегает щекочущий ток, но они предпочитают об этом не задумываться, — Я снова забыл фамилию того мальчика с разноцветными волосами и… — Тодороки. — Точно. Я хотел узнать, почему он такой тихий? — полушёпотом интересуется мужчина. — Смотрите-е! Они о чём-то шепчутся! Шепчутся! — во всю глотку возбуждённо кричит Минета. Отныне Яги обретает понимание, по какой причине кудрявый загремел в «блэклист» классного руководителя.       Шота одаривает сплетника пугающим взглядом и шикает. Тот послушно замолкает, но продолжает выразительно улыбаться. Другие ребята, потревоженные криком, тоже ненадолго останавливаются и с любопытством глядят в сторону учителей. Айзава приглашает коллегу отойти немного дальше и негромко продолжает разговор. — Вообще эта информация конфиденциальна. По идее я не должен вам ничего рассказывать. Но так как вы с недавнего времени тоже часть педагогического коллектива, и мы, вроде как, находимся в равных условиях, работая с этими детьми, то, думаю, для вас можно сделать исключение. С натяжкой. Всё-таки вы должны представлять, с кем имеете дело. Только я расскажу позже, хорошо? Когда мы останемся наедине, — на последнем слове голос брюнета вздрагивает. Воображение начинает рисовать картины, которым он сам поражается. В его голову будто закрадываются сахарные мысли мечтательной школьницы. К счастью, Яги этого не замечает. Предположительно. — Конечно, без проблем. И только если считаете нужным, — доброе выражение его худого лица и низкий, хотя и не такой глубокий, не такой вибрирующий, как у самого Шоты, голос вызывают доверие. Бледные брови и светлые ресницы играют золотом. Айзава неохотно признаётся себе в том, что находит нового коллегу обаятельным. Раньше ему приходилось слышать о подвигах Всемогущего, которые тогда широко обсуждались в СМИ, и такая популярность действовала на нервы. Пусть он и уважал этого народного героя, но считал, что спасателям ни к чему наличие фанклуба. Теперь уже мало кто узнаёт ушедшего в тень Яги на улицах. Лишь те, кто преданно следил за его карьерой, или знакомые. Вот теперь и ученики школы, куда он устроился. А Айзава, встретив его лично, уже не такого, только начинает понимать, проникаться интересом. Он чувствует, что готов поделиться с этим человеком даже чем-то сокровенным или раскрыть шкаф со скелетами. Однако подавляет в себе это глупое мимолётное желание. Впрочем, возможно, Яги и сам однажды превратится в одно из его тщательно скрываемых костяных созданий. К этому он и в прямом смысле достаточно близок.       Учителя возвращаются к детям и продолжают молча наблюдать. Все ребята мельком поглядывали на Тошинори, но Мидория – чаще и дольше всех. Мальчик и в самом деле видит в нём своего кумира и серьёзно намерен пойти по его стопам. Несколько раз за это утро он подбегал к Всемогущему, показывал какие-то свои мальчишечьи трофеи, о чём-то напоминал и спрашивал о некоторых вещах из прошлого, бередил старые раны. Яги с готовностью оказывал ему внимание, отвечал на вопросы. Он всё больше и больше замечает склонность Мидории к его профессии и жалеет, что обозвал его журналистом тогда в автобусе. Когда кто-то падает или застревает на дереве, Изуку всегда тут как тут. Помогает подняться или благополучно спуститься, утешает, интересуется, всё ли в порядке, и обязательно заражает яркой улыбкой. Тошинори вдруг вспоминает свой талисман, покоящийся прохладной сталью на плоской груди, под одеждой. И его вековую историю. И шкатулку с красивыми разноцветными камушками и прочими памятными предметами, которую он открывает. Эта вещь передавалась поколениями тех, кто видел смыслом своей жизни защиту человеческого рода. Она перешла к Тошинори от его наставницы, у которой он когда-то проходил практику. А теперь… не время ли ради доброй традиции отыскать следующего владельца, пока не стало поздно? В последние годы он слишком часто бывал на пределе, но всё равно какое-то время продолжал свою деятельность. Без лёгкого, желудка, с тяжёлой травмой. Но силы с каждым днём утекали, как воздух из проткнутой шины или мука из дырявого мешка. Они продолжают покидать его и сейчас. Но людям важно чувствовать себя в безопасности. Им нужна новая надежда.       Приближается время обеда. Айзава уходит на кухню и вкладывает свою лепту в приготовление блюда, пока Яги с детьми расставляет на веранде стулья. Потом он навещает Эйку и Шоту и помогает им накрыть на стол. Тарелки наполняются горячим душистым рисом с овощами, от которого ещё тянутся ленточки пара, по стаканам разливается сок. Учителя и Айхара присаживаются за отдельный столик в углу. В основном, они едят молча, в отличие от первоклассников. Иногда вежливо беседуют о погоде, новостях, жизненных целях, достижениях и прочем. Возможно, Айзава и хотел бы поговорить с Тошинори о чём-нибудь другом, как и тот с ним, однако при Эйке они не смели поднимать щепетильные темы. Возможно, её присутствие пока было и к лучшему.       После обеда им приходится – кому-то впервые, кому-то снова – прибирать за детьми, многие из коих поглощают пищу как подлинные поросята. Одному даже удалось опрокинуть стакан. Благо, ничего, кроме мебели, не пострадало. А иначе вожатым пришлось бы застирывать чьи-нибудь шортики да футболочки. Ответственный Иида и прилежная Яойорозу, которая отличалась по всем школьным предметам, где требовалось проявление интеллекта, остаются помочь с уборкой, за что получают от Айзавы искренние слова благодарности и поощрение в виде фруктовых леденцов в прозрачной хрустящей обёртке. Тошинори даже не успевает проследить, каким образом они оказываются в бледных руках мужчины. Тем не менее, гора грязной посуды, вновь взгромоздившаяся в раковине, никуда не исчезает. Все тарелки необходимо незамедлительно перемыть, а иначе на следующий заход их просто не хватит. Любое действие или бездействие всегда влечёт за собой последствия.       Айзава предпочитает домашнюю пищу, поэтому никогда не пасует перед готовкой. Он нередко практиковался дома, пусть иногда за недостатком времени и приходилось довольствоваться полуфабрикатами. Но зато мытьё посуды… Это его личный враг. Кружки могут организовывать ассоциации на его рабочем столе, а из тарелок и стаканов на кухне за неделю методично выстраиваются удивительные башни. Всё скапливается, оставленное «на завтра». На другой же день налёт танина на стенках кружек вызывает отвращение, а застывших остатков пищи становится страшно касаться. Так дело доходит до крайности, пока не упирается в необходимость избавиться от этой бесполезной свалки. Последний день цикла и становится для Шоты наказанием, превращая безобидное и лёгкое занятие в его персональный ад.       Так и в этот раз. Глядя на раковину, а, вернее, на то, что в ней покоится, с противоположного конца кухни, Айзава чувствует тонкие пальцы паники, тягуче сдавливающие глотку. Но он уже давно не маленький мальчик и не сопливый подросток, поэтому мирится с предстоящей работой, осознавая её неотвратимость. Да и втроём, подходя к делу по очереди, они справляются быстро. Но впереди ещё ожидает приготовление ужина.       Учителя возвращаются к детям. Эйка остаётся до вечера и периодически отвлекает мужчин от тяжёлых мыслей разговорами. Примерно за сорок минут до запланированного времени ужина она промывает крупу и ставит на плиту молоко. — Когда закипит, положите крупу и помешивайте… — спешно наставляет девушка и снимает с вешалки ветровку. — Да, спасибо, мы знаем, как готовится каша. Справимся, — уверяет её Айзава и следует в прихожую, чтобы распрощаться с явно переусердствовавшей помощницей как положено, — Может, проводить вас?       Тошинори выглядывает из кухни как раз в то время, когда Шота озвучивает последнее предложение. Он видит радостное и смущённое выражение лица Айхары, её широкую улыбку, обнажающую дёсны, но всё равно довольно очаровательную, милую ямочку на пухленькой щеке. Замечает, как брюнет нервно почёсывает поясницу и переносит вес тела с одной ноги на другую, как ткань на чёрных джинсах расправляется и собирается с другой стороны под хорошо очерченной ягодицей. Его лица Яги не видит, но воображает себе доброжелательный флиртующий взгляд. Он не слышит, что она отвечает. Возвращается на кухню и чувствует… нечто неприятное, вязкое, засевшее на задней стенке грудной клетки. Словно что-то упускает. Но не понимает, чем именно это вызвано. Нет, Тошинори помнит, о чём подумал, когда впервые увидел этих двоих наедине. Относительно молодой мужчина и свежая девушка, вероятно, недавно переступившая порог совершеннолетия. Возможность появления маленькой искры между ними кажется вполне логичной, пусть и не безукоризненной с точки зрения современной морали. Но откуда неприятные ощущения? Неужели она приглянулась Всемогущему? Кому-кому, а ему будет уже поздновато волочиться за такими молодыми особами. Тем более, в своём плачевном физическом состоянии. Но нет, что-то подсказывает, дело вовсе не в ней. — Спасибо, меня встретит молодой человек, — Эйка широко улыбается, берёт сумку и переступает дверной порог, — До встречи! — В таком случае желаю удачно добраться. Ещё раз спасибо за уделённое время. Вы очень помогли. До завтра, — лицо Айзавы на деле почти так же сумрачно-безмятежно, как обычно. Он закрывает дверь.       Айхара понравилась ему, но только как новая подруга, не более. В целом её лицо он нашёл достаточно посредственным, пусть и миловидным. Да, время не стояло на месте. Многие из его бывших одноклассников и однокурсников обзавелись семьями и растили детишек. Ему же хватало и этих неугомонных чад. За год он успел к ним привязаться и узнать как облупленных, поэтому для него ученики приобрели ценность большой семьи. Ровно двадцать сыновей и дочерей, не считая одного мальчика, посещавшего подготовительные занятия в начале этого лета, а Айзава – их отец-одиночка. Большая семья, но неполная. Второго родителя не хватает. Обретут ли они его когда-нибудь? А, может, уже обрели?.. Если подходить к вопросу личной жизни серьёзно, Шота никогда не был обделён женским вниманием. Даже сейчас к нему продолжает клеиться одна неугомонная и шутливая особа по имени Эми, бывшая коллега из другой школы. Она частенько предлагает ему сыграть свадьбу. Впрочем, Айзава не уверен в том, что её слова стоит воспринимать всерьёз. Она слишком привыкла запирать и ложь, и правду в своём бесконечном смехе, доводить их до такого молекулярного коктейля, что даже перегонкой разделить их уже подчас не получается. В общем, поклонницы были. А вот отношений, более-менее серьёзных и закончившихся чем-то адекватным — не было никогда. Поэтому, как бы сильно он не желал себе в этом признаваться, Шота боится. Просто боится, разменяв четвёртый десяток лет. Даже начать, потому что уверен: ничего нормального так и не выйдет. И, кроме того, он постоянно откладывает любовный вопрос, ссылаясь на свою загруженность. Но так ведь может продолжаться и до пенсии. Иногда Шота думает, что просто не создан для отношений.       Он возвращается в светлую кухню, бросает беглый взгляд на занявшегося нарезкой батона и явно чем-то обеспокоенного Тошинори и останавливается перед плитой. С каждым проведённым здесь часом молчание становится всё более и более напряжённым. Через некоторое время на поверхности молока, смешанного с водой, начинают появляться мелкие пузыри.       Вскоре долгожданный ужин завершается. И снова – тарелки, ложки, стаканы, крошки и прилипшая масса, несколько недоеденных порций. Только всё это уже без лёгкой девичьей руки. Кое-как гора посуды рассасывается по шкафчикам. От горячего напора у раковины становится слишком жарко. Айзава вытирает выступившие на лбу мелкие капли пота и со вздохом опускается на стул. Даже после того, как всё закончилось, в ушах продолжает переливаться вода. Тошинори, вооружившись тряпкой, ползает по мокрому от мыльного раствора полу. Шота невольно засматривается на маячащую в паре шагов от него тощую задницу. Опомнившись, он краснеет и спешно покидает кухню.       Когда дом учеников запирается на ночь, Айзава чувствует себя неимоверно уставшим. Он плюхается в кресло и на пару мгновений просто закрывает глаза рукой. На чёрном фоне расплываются и медленно исчезают светлые неровные окружности, как леопардовые пятна в негативе. Но из кратковременного забытья его тут же вырывает голос Яги. — Айзава-кун, вот мы и остались одни. Всё в силе? — Что?! — от неожиданности мужчина подскакивает на сидении. — Вы собирались рассказать о Тодороки, — чересчур торопливо уточняет блондин и покашливает. Он сидит неподалёку, на краю своей койки, — Я об этом. — Ах, да, помню, — Шота невозмутимо поправляет одежду, — Этот разговор, мне кажется, не из лёгких. Как смотрите на то, чтобы… выпить? — он и сам не верит смелым словам, начинающим вдруг выпархивать изо рта, но чувствует, что после всего ему и правда необходимо лёгкое похмелье. — Я не пью. Здоровье не позволяет. Да и не думаю, что сейчас подходящее для этого время.       Айзаву в который раз словно окунают в холодную воду. Он чувствует укол стыда. За то, что не подумал на этот раз о состоянии коллеги и вообще повёл себя не так, как подобает человеку, на котором висит груз ответственности за двадцать детских жизней. В конечном итоге он выпрямляется и продолжает как ни в чём не бывало. — У Тодороки проблемы в семье. Родители постоянно ссорились. Его отец… Можно сказать, он тиранил всю семью. Слишком много требовал от детей. А мать довёл до койки в психлечебнице. Это пятно на лице парнишки – ожог. И я думаю... — Шота резко умолкает, — Мне действительно тяжело об этом говорить, такое чувство, будто предаю его. — Тогда не продолжайте. Я и так всё понял, — Тошинори выставляет вперёд ладонь, как бы прося Шоту притормозить, — Скажите только, его отец – это, случайно, не Тодороки Энджи? — Верно. Вы знакомы? — Да, и довольно давно, — Яги сдвигает брови к переносице в мрачной задумчивости, — Он из другого агентства. Мы учились в академии в одно время и потом часто сталкивались по работе. Могу сказать, что он горд, амбициозен. Всегда был вспыльчивым и обладал несколько тяжёлым характером. Мы никогда хорошо не ладили. Однако я и не предполагал, что Энджи так проявляет себя в семье. Если подумать, он о многом умалчивал.       Уже столь привычные безрадостные раздумья овладели Тошинори с новой силой. Оказывается, ураганы, ворочающиеся за фасадом человеческого общества, всегда находились совсем рядом. Ближе, чем он считал. Стоило только протянуть руку. Всегда рассудительный и бесстрашный Тодороки, точно так же готовый пожертвовать чем угодно ради спасения человеческой жизни, вдруг оказывается домашним насильником и сущим деспотом. За такое упущение Яги не может себя простить. Чувство вины превратилось в его постоянного спутника и, возможно, теперь никогда не отпустит. — Мне жаль, что вы узнаёте об этом сейчас. Но иногда лучше поздно открыть для себя что-то нежелательное, чем продолжать принимать иллюзию за действительность, — только выдавливает из себя Шота.       Тошинори не отвечает. Наверное, просто настолько погружается в свои мысли, что забывает. Встаёт и уходит в ванную. Айзава пытается занять себя книгой, но буквы раздваиваются в глазах, и книгу приходится вернуть на полку. У него тоже имеется своя аптечка, которую он вытаскивает из-под кровати. Свои костыли, помогающие прочно держаться в этом мире. Он откручивает крышечку глазных капель и, испытывая лёгкое волнение, оставшееся от детского страха, на миг ослепляет себя прохладной прозрачной жидкостью. Сказываются бессонные ночи и бесконечные вечера, проведённые в свете настольной лампы за стопками тетрадей. А также последствия одного давнего происшествия, в ходе которого был слегка задет зрительный нерв. Мужчина не ослеп, стараниями врачей зрение удалось сохранить. Однако постепенно он начинал видеть несколько хуже. Особенно в минуты усталости. «Такими темпами, — мрачно размышляет Шота, — зрение скоро станет ни к чёрту. Однажды придётся обзавестись очками». Сегодня он ложится рано. Но не сразу засыпает. Отвернувшись к окну, слышит, как Тошинори шуршит фольгой упаковки своих таблеток и уходит на кухню. Чуть позже он возвращается и залезает под одеяло. В эту ночь Всемогущему не спится. Айзава переворачивается на другой бок и различает в темноте частое шевеление его силуэта. — У Тодороки Шото есть старшие брат и сестра, — зачем-то нарушает тишину классный руководитель, — Благодаря им он не так одинок. Они подросли. Теперь в случае чего смогут постоять за себя и за него, поддержать друг друга. Так что всё не так уж плохо, — он пытается вылепить для Яги утешение. При этом не упоминает о другом брате мальчика, которого отец буквально загубил. «Не так уж плохо» — слова, наверно, совсем неподходящие. На самом деле даже он не до конца представляет, насколько плохо. Но пока последний факт Айзава оставит при себе. — Вот как. А то, по правде говоря, я немного расстроился, — сипловато отвечает мужчина с противоположной кровати. — Теперь спите, Яги. А не то я тоже решусь на крайние меры и выключу ваш будильник. — Но, Айзава-кун, вы сами наказывали мне, чтобы я так не делал. Не по-людски это. — Я ничего не говорил про то, что не захочу отомстить.       Они снова желают друг другу спокойной ночи. Дыхание обоих мерно замедляется.       Приблизительно с таким распорядком пролетают несколько следующих дней. С утра зарядка. Приходит Эйка. Втроём они готовят завтраки, обеды, вдвоём – ужины. Чаще время у плиты проводит Айзава. У него просто лучше получается. Он подходит к этому делу со вкусом и отточенным мастерством. Готовит в каком-то своём узнаваемом стиле. Овощи в салат нарезает идеально ровными кубиками, добавляет выверенное количество специй, чтобы блюда получались в меру ароматными. И всем нравится. Иногда он готовит для Яги отдельно, так как тот должен соблюдать определённую диету, питаться меньше и чаще остальных.       Тошинори и Шота постепенно сближаются всё больше и больше, однако не переходят одной мысленно установленной границы. Они беседуют по вечерам, и с каждым разом их разговоры становятся длиннее. Так зарождается дружба.       Пару дней Яги испытывает необъяснимую, пусть и слабую, ревность, видя помощницу и коллегу, мило беседующих в его отсутствие. Но потом проблема разрешается сама по себе.       В небе догорает закат, незримой кистью подкрашивая узкую облачную полоску в нежно-розовый и где-то на востоке от наблюдателей заливаясь тёплым оранжевым, цвета спасительного костра в глухой ночи. Солнце умирает, чтобы утром по привычке переродиться, ломается в окнах чуточку обжитых деревянных домов. Тошинори впервые выходит провожать Айхару до тропинки, ведущей к деревне. Она сверкает золотистыми глазами и убегает вдаль, превращаясь в бронзовую фигуру на фоне тлеющего зарева. И там она не одинока. Её встречает такой же нежный в своей юности парень. Они долго обнимаются, точно позабыв обо всём на свете.       На душе у Тошинори вдруг наступает штиль. Он переводит взгляд на Шоту и наконец понимает, что не давало ему покоя. Чёрт, он не может на него наглядеться. В его растрёпанных чёрных волосах, частично убранных с лица в маленький пучок на затылке, в поддерживаемой трёхдневной щетине и грубом шраме под глазом присутствует какая-то жгучая дикость, присущая зрелым молодым мужчинам. В то же время во всём его образе чувствуется очаровательная и такая домашняя небрежность. И кое-что ещё. Неосязаемое и отдающееся в груди ноющей болью. Смутно знакомое и давно забытое. Это и есть причина ревности. Он признаётся себе, что ни с кем не хочет делить Айзаву, возрождающего в душе широкую палитру чувств и странные печальные призраки, от которых больно, но которые непреодолимо хочется удержать. И от осознания захватывает дыхание. Теперь всё хорошо. Он рядом и пока никуда деваться не собирается.       Айзава не уходит, потому что наслаждается видом заката. Никого из детей на поляне не видно. Тошинори бросает последний взгляд на удаляющуюся парочку и неожиданно для себя самого с придыханием озвучивает мысли: — Ах, как же хорошо быть молодым и влюблённым. — Честно говоря, — после недолгого молчания так же внезапно отвечает брюнет, — Я уже не помню. Было ли это когда-то со мной. — А вот я на удивление отлично помню. — Поведаешь?       Яги подходит ближе к крыльцу и прислоняется к опоре козырька. Задумчиво смотрит вдаль. — Так-то, в общем, ничего особенного. Не думаю, что тебе будет интересно, — он отметает носком маленький камушек, оказавшийся в неподходящем в данный момент месте. С деревьев доносится проникновенный щебет вечерних птичек, — Это было давно. Хотя иногда, как по классике жанра, мне кажется, что буквально на днях. Бывает, я вижу её во сне и испытываю те же чувства, что и тогда. Такие же яркие, свежие, чистые. Порой и невыносимо болезненные. — Кем она тебе приходилась? — Айзава подходит ближе с необычной заинтересованностью, угадывающейся в жестах. — Наставницей. Я практиковался у неё в юношеские годы, — Яги прикрывает запавшие глаза, — Она была невероятно сильной, храброй, очень красивой и просто замечательной женщиной. А я – просто юнцом с душой, полной возвышенных мечтаний. У меня не было ни шанса устоять. Я тогда бы, наверное, пропал, если бы она не относилась ко мне с той трогательной заботой и воодушевляющей добротой. Она была светом, что всегда следует впереди и зовёт за собой. Моей путеводной звездой. Ничего такого, конечно же, не было. Я и не помышлял. Эти чувства были, скорее, платоническими. Как к матери. Она и правда была мне как мать.       Тошинори открывает глаза, смотрит в зеленоватое темнеющее небо и вспоминает неуловимый привкус сладковатой мяты, смешанный с лёгким ароматом лаванды, который почему-то ассоциировался с тем нежным периодом его жизни, который был до того. До того, как произошло то, что случилось. Разворотило его лавандовые поля и оросило ржавчиной бархатные листья его мяты. — А что потом? — Она погибла. На неё обрушилась целая стена горящего здания… — Айзава замечает, как покраснели по краям его всё ещё ярко-лазурные глаза, — Мне было всего лишь восемнадцать. — …мне жаль.       Шота знает не понаслышке, каково это – терять близкого человека. Как потом долго не можешь найти себе места, отвлечься хоть на что-то, и каждая плитка, на которую вы ступали когда-то вместе, каждый уголок мира, когда-либо упомянутый в беседах, восстанавливает в мыслях его образ. От знакомых запахов моментально сгибаешься пополам, случайно услышанный голос, хотя бы чем-то напоминающий тот самый, огревает в затылок и солнечное сплетение и выбивает из колеи на весь день, пока не получается с трудом забыться во сне. Да и то вряд ли. В первый месяц точно. Иногда непреодолимо хочется снова увидеть его рядом, поговорить, почувствовать на своём плече родное прикосновение. Но этого уже никогда не случится. Даже если вплавь пересечь океан, совершить великое научное открытие или спасти мир от инопланетного вторжения, умерший всё равно не очнётся под влиянием впечатления, потому что и не узнает. Его не вернут, если отстроить приюты для всех бездомных в мире, очистить все моря и реки планеты. Смерть не задобрить. Она непреклонна в своём решении. А на секторах Вселенского Колеса Фортуны можно найти любой дар, кроме души, отошедшей в мир иной. Если смерть – то навсегда. — Спасибо, — тихо произносит Тошинори, принимая искренний сочувствующий взгляд Айзавы в качестве поддержки.       Его тёмные волосы, пучок на затылке. Яги вдруг понимает, что его так насторожило, когда он невольно любовался Шотой несколькими минутами ранее. Он – будто Нана Шимура, только в мужском обличии. Даже взгляд конкретно в эту минуту в точности как у неё. — Кстати, Айзава-кун… — начинает он, снова забываясь. — Что? — уже с какой-то бесстрастностью, кажется, защитной откликается брюнет. — А, нет, ничего, — спохватывается Яги и быстро выкручивается из ситуации, — Думаю, не просрочить бы с ужином. — Согласен. Пойдём.       От внимания Шоты, конечно, не ускользает оборванное предложение и сконфуженный вид Всемогущего. Однако он не из тех, кто будет вытягивать из людей слова, если они по какой-то причине не хотят или передумали их озвучивать. Даже с Хизаши он не позволяет себе такого, пусть они водят дружбу уже почти семнадцать лет. Хотя, вероятно, дело в том, что Ямада обычно мелет всё, что придёт в голову, а внезапно замолчать он может, скорее всего, лишь тогда, когда разговор вдруг коснётся одного случая в прошлом. Они стараются обходить эту тему стороной. Всё потому, что потолковать на неё можно и без слов. Помолчать. О тех прошедших вечеринках, прогулках, посиделках, забавных моментах втроём. С участием навсегда ушедшего друга. Оборо Ширакумо. Очень добрый, лучистый парень, находящийся в вечных поисках приключений и мало чего стыдящийся. С широкой яркой улыбкой. Именно таким он запомнился Айзаве. И кто знает, каким бы ещё славным и доблестным мужчиной он вырос.       Шота смотрит вслед заходящему в дом Тошинори. Наверняка в своё время он был таким же непоседливым и непобедимым оптимистом. Даже эти пряди… Причёска… похожа.       Сегодня они достают саке. Он оказывается просто отвратительным, как и ожидалось от глухой деревни. Но Айзава выпивает достаточно, чтобы его немного поволокло. К разговору его это, однако, не располагает. Тошинори же почти не пьёт, как и обещал. Делает один глоток за компанию и всё. Опьянение Шоты вскоре приводит к тому, что он просто падает на кровать прямо в одежде и засыпает. Тошинори не решается раздеть его, поэтому только укладывает удобнее и накрывает простынёй по плечи.