Oh, to be young and in love

      На поляне никого не видно. И только в двух домах горит свет. В детском лагерном – оттого, что им не спится из-за переживаний, грозы, а также вследствие позднего подъёма, в учительском, дверь которого не стали запирать – чтобы там могли спрятаться маленькие поисковики-добровольцы, а то и Хагакуре в том случае, если она вдруг сама вернётся. Шота сбегает по склону, обходит их с Тошинори временное жилище, заглядывает за порог, но никого не застаёт. Тогда он, вздрагивая от порыва ветра, холодящего вспотевшую спину, громко кличет Мидорию и Тодороки. К облегчению классного руководителя, один из его ребят отзывается.       В ночной темноте появляется огонёк. К нему со всех ног несётся Изуку. Размахивает руками и что-то выкрикивает, но, пока дистанция между ними достаточно не сокращается, Айзаве с трудом удаётся разобрать его слова. Наконец мальчик оказывается прямо перед ним, едва не падая, и, сгибаясь, хватается за колени. Он тяжело дышит, и, когда поднимает голову, мужчина видит на влажном веснушчатом лице улыбку. — Мы нашли её! Вернее, Шото нашёл. — Да? И где же Хагакуре? — глаза Айзавы округляются. — Пойдёмте скорее, учитель! — Мидория хватает его за руку.       Первые шаги даются мужчине с трудом, но затем потрясение перетекает в тревогу за девочку, нетерпение вновь увидеть её и оказать первую помощь, и ноги сами несут его, а пальцы выскальзывают из потной ладошки Изуку. И вот он высится перед Айзавой. Тот самый третий дом, лишний. Неприветливо глядит на него своими тусклыми глазницами-окнами и разевает чёрную пасть. Мёртвый, обесточенный. Им следовало проверить его первым. Вскрыть и обшарить каждый угол. Тогда бы не пришлось мокнуть под дождём и пробираться через дебри. Но кто же знал…       В дверном проёме мелькает что-то светлое – Тодороки. — Заходите. Она в порядке, только напугана, — говорит он. — Дверь была открыта? Как странно.       Шота берётся за дверной косяк, оглаживает его, словно позволяя деревянному строению ощутить его присутствие и привыкнуть. Следует за спокойным мальчиком в тёмный коридор, а после – в одну из комнат. Позади слышатся лёгкие шаги Мидории. И здесь, в большом остывшем помещении, что освещено лишь лампой, которую занёс сюда один из ребят, он видит её, свою ученицу. Сгорбленный комок на одной из кроватей с понуро опущенными плечами. На окнах беспокойно колышутся призрачные белые занавески. По полу ползёт, обволакивая лодыжки, подобно волнам на мелководье, прохладный сквозняк. Весь дом воет и вскрикивает так мучительно, точно это где-то за стеной или на чердаке крючатся в агонии умирающие чудовища. А Тору, сама почти прозрачная, как привидение, поднимает виноватый взгляд. Когда Айзава подходит ближе, он замечает, что девочка мелко дрожит. В груди у него что-то покалывает. Он не знает, что сказать. Опускается перед ней на корточки и осторожно касается сжатой в кулачок руки. — П-простите, учитель Айз-зава, — Хагакуре всхлипывает, — Простите. Я… Я так исп-пугалась, что не-е могла… — Ничего страшного, — он прикладывает ладонь к её лбу, проверяя температуру. Не горячий, просто липкий. А маленькие пальцы холодные, как ледышки, — Извини за то, что не пришли за тобой раньше. Как ты себя чувствуешь? — Теперь н-нормально. Всё буд… будет хорошо, — Хагакуре хватается за его руки, потупляет голову. Её нос забит, поэтому она немного гнусавит вдобавок к своему нервному заиканию, — Мне было очень, очень страшно. В-вот и всё. — Ты испугалась грозы, бедняжка, — шепчет Айзава, — Точно ничего не болит? Я отнесу тебя к нам погреться. Что скажешь? — Да, пожалуйста, — она активно кивает, шмыгает и сжимает куртку на его плечах.       Шота подхватывает Тору на руки и крепко прижимает к себе. А потом уносит её от стенающего ветра, скрипящих досок и незримых стонущих существ из тьмы. Из обидчивого дома, решившего запугать ребёнка в качестве возмездия за то, что в нём никто не ложится и не просыпается, не смеётся, устраивая подушечные битвы, и не зажигает ламп – за своё одиночество. Преодолевая разыгравшуюся непогоду, несёт Хагакуре на свет, в тепло.       К счастью, девочка не промокла и не успела сильно замёрзнуть, находясь в почти таком же здании, что и то, где она ночевала две подошедшие к концу недели. Только испытала сильный стресс на почве своих страхов. Поэтому ещё какое-то время её бьёт нервной дрожью. Преподаватель отпаивает Хагакуре, закутанную в его одеяло, горячим сладким чаем, пока Мидория и Тодороки прохаживаются рядом и помогают ему присматривать за их одноклассницей, поддерживая её.       А потом Изуку украдкой задаёт вопрос, который мгновенно отрезвляет погрузившегося в заботу Айзаву: — А где Вс… Где учитель Яги? Он ещё не вернулся? — Нет, — не выдавая своей паники, вдруг подобравшейся солёной волной, брюнет поднимается со стула, поставленного для удобства перед кроватью, — Я уверен, он скоро вернётся. В поисково-спасательных работах у Яги, вероятно, большой опыт, — он делает неровный шаг в сторону выхода, — Я попробую с ним связаться. Вдруг наладилась связь. Но, думаю, он уже на пути к нам. — Надеюсь, он будет в порядке! — лицо Мидории озаряется наивной улыбкой. — Конечно. Будет.       С этими словами Айзава выходит на крыльцо, заодно подышать влажной свежестью. Он замечает, что дождь перестал. На полчаса или до следующего дня – Шота не берётся размышлять об этом. С пока не совсем полным осознанием происходящего вглядывается в колючую полоску леса на горизонте. Достаёт мобильный, пытается дозвониться до Тошинори – безуспешно. Усмехается обречённо. В мысленный проектор начинают биться разные образы: от коллеги, хромающего в злосчастных сапогах, натёрших ему ноги, до него же, лежащего где-то в кустах после того, как очередной приступ кровавого кашля оказался для него последним – и не потому, что он вдруг чудом излечился. Но учитель отгоняет эти картины одну за другой, как назойливых мошек. Он знает, что от оптимистичных ожиданий легче не станет. Пережить удар горькой утраты, что в дребезги разобьёт такую светлую, почти детскую надежду, будет сложнее. А ещё одной трагедии подобного рода в своей жизни он просто не выдержит. Если бы Шота курил, то сейчас настало бы самое время сбегать за сигаретой, чиркнуть зажигалкой и затянуться.       Из деревни приходят люди с большими мешками за спинами и увесистыми фонарями в руках. Пока его не замечают, он оглядывает их почти равнодушно, понимая, что это всё уже пустые отголоски изначально благородного, но ныне бесполезного плана. И всё-таки вышагивает на свет, когда малая сердитая процессия равняется с домом. Похоже, теперь у них новый пропавший. Усатый коренастый мужчина пожилых лет, по всей видимости, лидер, представляется и заявляет о своей превосходной ориентации на местности. — Было дело, парня искали тут, подростка, ещё года три тому назад. Нашли. Я лесником работал в этих краях, давно уже. Но места-то помню, живу здесь, — говорит он после того, как Айзава знакомится с остальными и рассказывает ему о себе и классе под его руководством. — Это отлично, — кивает учитель с полуулыбкой, вежливой – одними губами, — Вот только я внесу в вашу миссию небольшую корректировку. Девочка нашлась. Но теперь я хотел бы попросить вас найти другого человека, моего коллегу. Пожалуйста, если вас не затруднит. Я буду очень благодарен. Он должен быть недалеко. Возможно, будет идти навстречу. Спасатель в отставке, сам отправился искать ученицу в лес. Высокий худой мужчина, светловолосый, с ужасной причёской. Был одет…       Примерно тридцатью минутами позже Тошинори сталкивается с поисковой группой на полпути до лагеря от крайней точки своего похода. Фонарь, одолженный Аоямой, погас – батарейки сели. Истощённые конечности гудят от усталости, стопы в ботинках ощущаются, как в капканах, а оттянутые тяжёлым рюкзаком плечи дали о себе знать малоприятным нытьём. Но он в порядке. Всемогущий держался всё это время, хотя бок отзывался тупой болью, пронизывающей до внутренностей. Словно кто-то, подсунув руку под рёбра, теребил то, чего там уже нет.       Он дошёл до заброшенной железной дороги, поросшей дикой травой. Осмотрел рельсы, протянувшиеся в обе стороны до горизонта. Ни единой души. Впереди высилась точно такая же стена леса. И всё вдруг стихло. Вой ветра, раскаты грома и шум дождя – всё смолкло, как ничего не бывало. Над вершинами повисла заветная безмятежность, какая встречает одинокого странника в конце его пути. И Яги почудилось дыхание, вытекающее из чащи, оплетающее деревья воздушно-мятными, ягодными, морскими сетями и устремляющееся в тёмное небо. Ночной ветер. А, может, он просто услышал свой вздох, когда опустился на поваленное бурей дерево. В эту минуту, приложив руку к груди, он снова подумал о том дне. Как только чудом не остался без сердца и жизни. Жизни всей, даже без этого жалкого обрубка, от которого оттяпали тихую седовласую старость. В последние ночи перед сном он благодарил тех врачей за то, что ему подарили шанс наконец обрести счастье, которое он от своей судьбы уже не ждал. Не думал, что может быть так. Так хорошо и от этого одновременно страшно. До того, как встретил Шоту в этой школе, в этой поездке.       И, наблюдая за взбирающимся по мокрому древесному стволу жуком, которого он высветил фонарём, Тошинори чувствовал, что здесь Хагакуре нет. Его клонило в сон на этой границе душистых зелёных миров. Но он нашёл в себе силы встать и повернуть обратно. Его путешествие окончится однажды, только не сейчас и не здесь.       На телефон Айзаве поступает звонок. Незамысловатая мелодия безжалостно режет установившуюся тишину глубокой ночи, а загоревшийся на подоконнике позади экран превращается в единственный источник света. Минутами ранее классный руководитель наконец уложил всех успокоившихся детей спать и остался один в темноте веранды дожидаться чуда или очередной махровой драмы. Кандзи полного имени, высветившиеся на дисплее, на первый взгляд кажутся ему незнакомыми, но при более близком взгляде – такими бесценными, как будто он получил в подарок сувенир с принтом любимой музыкальной группы. Шота обещает себе запомнить их и нажимает кнопку «ответить». — Слушаю. — Привет, Айзава-кун, — доносится из динамика немного растерянное, вместе с шорохами и искажённым шумом ветра. — Как ты? Встретил отряд? — мужчина сходит с террасы и начинает бесцельно бродить от одного дома к другому. — Да, всё… — собеседник прокашливается, а затем слегка ошарашивает честным признанием: — Прости, я просто впервые говорю с тобой по телефону и немного волнуюсь.       Айзава мысленно называет его дураком, но на деле просто оставляет это без комментариев. — Я хотел сказать, что всё в порядке. Мы скоро придём. Про Хагакуре мне рассказали. Рад, что она нашлась. И спасибо, конечно. Мне приятно, что ты так беспокоишься за меня. Но не стоило отправлять за мной людей. — Тебя долго не было, а они подвернулись под руку в полной готовности. Вот и всё, — отрезает Шота и направляется к опушке леса.       Ветви тревожно колышутся в почти непроглядной тьме. Он не решается ступить за эту условную границу между явью и кошмарным сном, прогуливаясь вдоль неё уже, кажется, целую бесконечность. Конечно, Айзава знает, что никаких тварей из тех страшилок, которые вспомнились ему прошлой ночью под ковром из звёзд, не существует. Более того, он должен устыдится самой мысли о страхе перед монстрами или чем-то подобным. Впрочем, и встреча с лесными маньяками или дикими зверьми его не то, чтобы пугает. Скорее, только слабо беспокоит тот факт, что она не исключена, а плана действий на этот случай у него нет. На самом деле Шота не уверен насчёт своих догадок, объясняющих, отчего ему вдруг стало так не по себе. Единственное, в чём он убеждён – это в том, что не представляет, как Яги смог даже просто зайти туда, в этот лес, не говоря уже о расстоянии, которое он прошёл, пробираясь по дьявольскому живому лабиринту.       Наконец совсем недалеко пушистая стена шевелится, зеленея на чёрном фоне, и выпускает своих пленников. Он пытается вести себя сдержанно, как надлежит людям его возраста и статуса. Но, когда в свете фонарей Айзава замечает адресованную ему солнечную улыбку на лице измотанного и взъерошенного коллеги, его сердце вздрагивает. Без слов он спешит к нему навстречу и заключает в объятия, не обращая внимания на людей за его спиной. В ответ Тошинори прижимается теснее. От Всемогущего пахнет влажной хвоей. От этой внезапной близости, случившейся по его же инициативе, у Шоты захватывает дыхание. Как они оба успевают отметить, в объятиях в верхней одежде есть что-то необыкновенно уютное. Благодаря мягкости курток, через которую всё равно ощущаются форма и тепло чужого тела. — День наконец подошёл к концу, Айзава-кун. Теперь можно отдохнуть, — раздаётся над ухом брюнета тихое. — Мог бы подобрать что-нибудь менее скверное в качестве живого приветствия, — бурчит он в своём духе, высвобождаясь из согревающих рук.       Они благодарят лесника с его товарищами и прощаются с ними. Напоследок пожилой мужчина бросает: — А всё-таки какая знакомая физиономия. Где-то я вас видел, только не припомню. Спасателем были, значится…       На что Яги только улыбается, похоже, не в первый раз оставляя реплику без ответа. И от внимания Айзавы данный факт не ускользает. Далеко в облаках кто-то снова затевает боулинг и расстраивается из-за промаха. Падают первые после перерыва тяжёлые капли. — Тебя, оказывается, даже в здешних краях знают. Впрочем, неудивительно. Не совсем же глушь. Чтобы не слышать о подвигах Всемогущего, надо быть, наверное, дремучим отшельником и никогда не попадать в опасные ситуации. Ну, или хотя бы жить не в Японии, — Шота решает поворошить свежую тему по дороге к дому, — А почему ты не сказал ему? Поскромничал? — Я же в отставке. К чему мне сейчас публичное внимание? — отвечает Тошинори после недолгого молчания. — Ты его заслуживаешь. Если только оно не обременяло тебя в годы твоей «активности». — Не то, чтобы. В своё время я научился принимать его с достоинством.       Всемогущий вновь замолкает. Видя, как нелегко ему даётся этот разговор, Айзава выбирает отложить его на время. Он всё прекрасно понимает и хочет помочь Яги, найти подход к решению его проблемы с самооценкой, глубоко засевшей в самом его нынешнем существе. — Не убил ноги в моих сапогах? — переводит он тему. — Было немного некомфортно, зато сухо. А с твоим состоянием что? Не простыл? — Набрал в кроссовки воды из лужи и устал. Нестрашно. — А обещал, что будешь осторожен, — нестрого упрекает его Тошинори.       Айзава лишь пожимает плечами. — Где нашли Хагакуре? — В том доме, — машет он рукой в сторону неотличимого от остальных в темноте угловатого силуэта, — что вполне логично. Больше-то здесь ничего и нет. Но мы просто перестали его замечать. Подумать только, — ухмыляется мужчина, — Мальчики нашли её. Мидория сообщил, что это Тодороки отличился. Наверное, первый что-то заподозрил и пробрался туда. — Вот как, — отрешённо проговаривает блондин, словно осмысливая услышанное, и приглаживает намокающие от вновь начавшегося дождя волосы, — Это смело. Нужно будет обязательно похвалить юного Тодороки. Он оказался сообразительным. В отличие от… меня, идиота. — Мы оба хороши. Я был уверен, что дом заперт. Но, как оказалось… — Прости, что меня не было рядом, когда ты разбирался со всем этим, — Тошинори вздыхает, — Полез в дебри и даже не подумал толком. — Ты считал, так нужно. И, пусть это не казалось мне лучшим решением, но подобная тактика вполне помогла бы спасти чью-то жизнь… при другом раскладе. Благодаря своей оперативности, — Шота кладёт ладонь ему на плечо, — Так что просто оставь себя в покое. Я здесь не страдал.       Пальцы Всемогущего касаются выключателя в прихожей, когда они заходят к себе. Айзава закрывает дверь. Они смотрят друг на друга, привыкая к электрическому освещению. Оба растрёпанные, помятые, в грязной обуви и непросохшей одежде. И оба знают, что выглядят паршиво, поэтому оставляют это замечание при себе. Раздеваются и присаживаются отдохнуть. Айзава – на стул, Яги – в кресло. — Сегодня не получилось. С разговором, — констатирует бывший спасатель, так и не отпустивший свою профессию.       Руководитель первого «А» лукаво улыбается. — Забавно. То, как ты это говоришь. Будто завтра чары развеются, прямо как в сказке про Золушку. И мы – о ужас – всё забудем и превратимся друг для друга в обычных коллег. — И действительно, — неловко смеётся Тошинори. — Да, я к тому, что мы можем встретиться в любой день в городе после того, как вернёмся, если захочешь, — добавляет Шота уже серьёзнее.       Яги отвечает ему неуверенной, но тёплой улыбкой.       Не говоря больше ни о чём серьёзном, они разбирают рюкзак, по очереди принимают душ и ложатся.       Однако, видно, здоровый сон вторую ночь слоняется по барам, оплакивая две неповторимые недели на природе и вместе с тем празднуя возвращение к беззаботной холостяцкой жизни. И потому опять забывает навестить двоих вожатых, захоронившихся на своём идиллическом островке. После нескольких часов вращения в кровати Айзава открывает покрасневшие глаза и понимает, что смертельно хочет пить. По ощущениям он почти не спал. Забывался периодически в вялой полудрёме, такой, что иной раз падение пригрезится, а то и какая-нибудь ссора. Такие обрывки, как когда пытаешься заснуть в самолёте с непривычки, лишь больше утомляют. В комнате уже не так темно. Наступило раннее утро, совсем ещё слабое. В ушах у Шоты звенит, но он утверждается в одной мысли: с него довольно, так дальше «спать» он не собирается и под дулом пистолета. Он поворачивается. Кровать напротив пустует, заправленная небрежно, будто хозяин ещё планирует в неё вернуться, что, скорее всего, так и есть.       Учитель выбирается из-под одеяла и, не поднимая головы, отправляется прямо по коридору. Жадно опустошив стеклянный стакан, он протирает глаза и смотрит на настенные часы. Неутешительные цифры. Зевает, припоминая последние события. Везёт же им теперь каждую ночь влипать в передряги в одну за другой. И это в последние дни перед отъездом. Но даже у этой глумливой медали есть обратная сторона. Выбиться из колеи и изувечить режим сна, скажем, в начале второй лагерной недели означало бы полное поражение вожатых и бесповоротно испорченные каникулы для детей. А сейчас, когда груз ответственности уже вот-вот спадёт с их плеч, это, вроде как, стало допустимо. На обратном пути Шота решает заскочить в ванную комнату и, освежившись, возвращается в основное помещение. И только тогда краем глаза он замечает одинокую фигуру. На втором ярусе. Тошинори сидит там на голых досках, и его силуэт голубовато-серый в предрассветных сумерках. Реагируя на шаги, оглядывается в его сторону. — Тоже не спится, Айзава-кун? — Бывает так, что легче помереть, — пожимает плечами брюнет, — А с тобой-то что? — Да вот, задумался о своём, а заснуть забыл. — Оказывается, не только я здесь любитель ночной рефлексии.       Айзава подбирает плед, не слишком аккуратно сложенный на стуле после того, как побывал на дне рюкзака, и поднимается по лестнице. — Подвинься, — просит он, встречая на себе взгляд голубых глаз.       Яги послушно отползает к стене и, дождавшись, пока коллега расправит шерстяное покрывало, усаживается вместе с ним уже на мягкое. Сейчас они в ещё более неформальной и сближающей обстановке, чем тогда в шалаше, сооружённом из этого же пледа. В пижамах и носках. За спрыснутым изморосью стеклом панорамного окна колышутся пышные ветви раскидистого дерева. Некоторые листы склоняются под тяжестью влаги, скапливающейся на их кончиках, и после падения капель, дрожа, выпрямляются. — Мы не выспимся перед поездкой, — высказывает Тошинори тихое опасение. — Ничего, почувствуешь себя в моей шкуре, — ухмыляется Шота.       Эффект от безобидной насмешки усиливает его восхитительно измученный взгляд из-под как никогда разлохмаченной чёлки. Укол чёрных зрачков в паутине капилляров над тёмными кругами. — До твоего уровня мне ещё, как минимум, год тренировок, — вырывается у блондина. — Надеюсь, у тебя с собой запасён пакетик с кровью. Ну, на случай таких зажигательных шуток, — Айзава позволяет себе сомнительную язвительность.       Он понимает, что ступил на опасную территорию чёрного юмора, и поэтому опасается, не покажутся ли Яги его слова слишком грубыми. Идти на попятную он не собирается – не из таких. Тем не менее, внимательно наблюдает за реакцией. Но Всемогущий лишь посылает ему обворожительную улыбку, ложится на спину, беззаботно посмеиваясь, и тянет за собой. Классный руководитель не сопротивляется и падает рядом, почему-то тоже взрываясь смехом, перетекающим во что-то наподобие истерического хохота. — Что, чёрт возьми… — пытается он отдышаться, когда оба приходят в себя, — Что всё это вообще такое было? Последние две ночи… — Я не знаю. Судьба решила нас потешить, разбавив нашу повседневность приключениями. Но чуток переборщила с концентрацией, — Тошинори поворачивается к нему. — Большее облегчение в связи с тем, что что-то осталось позади, я испытывал, пожалуй, только на своих выпускных. Или когда ушёл с прошлой работы. — И не поспоришь, ощущения чем-то схожи. А что за работа? — Преподаватель высшей математики. Доносить одно и то же из года в год в огромном объёме, получая на почту душераздирающие сочинения отчисленных по твоей вине… Для этого нужно безмерно любить своё дело. — Не думал, что ты настолько жесток, когда в своей стихии.       Повисает молчание. Яги изучает профиль Айзавы, нежный в полумраке. Его выпуклые глаза и острый нос. Волосы, разметавшиеся волнами по шерстяным клеткам. Ему хочется накрыть поцелуем бледные пухлые губы, и он всё ещё не знает, можно ли ему это сделать. Боится, больше себя, а не реакции на это прикосновение. Вспоминает об обещанном разговоре, перенесённом на неопределённый срок. Ему отчего-то кажется, что сейчас, когда за окном медленно рассветает, этому самое время. С другой стороны, у них не совсем то состояние, что можно назвать «в трезвом уме». Оба разморенные тем, что не выспались и поднялись чуть свет. Не факт, что решения, которые они примут сейчас, не потеряют силу днём. Что смущение не захватит разум, когда солнце достигнет в небе своей высшей точки. И всё же... Тошинори сглатывает и собирается с силами, чтобы прервать тишину. — Как ты смот… — начинает он, но оказывается случайно перебитым. — Помнишь, я сказал, что вспомнил о событиях того дня? — брюнет теперь глядит прямо на него и указывает на свой шрам на скуле, а потом демонстрирует и тот большой на локте.       Всемогущий кивает, затаив дыхание. — Меня тогда неплохо так потрепало. И я хочу сказать тебе спасибо. Я видел, как ты вытащил меня из проклятого ада, — пальцы Шоты тянутся к нему. Сначала он робко дотрагивается ими до впалой щеки, а после невесомо проводит до виска, — Сейчас я здесь. В первую очередь благодаря тебе. Ты успел вовремя. И мне так стыдно, что я смог оценить это только теперь. Думаю, как и многие, я могу с полной уверенностью назвать тебя своим героем, — он делает короткую паузу, словно пробуя это слово на вкус, — Моим супергероем. — Я не мог по-другому, — смущается мужчина.       От непривычных, но таких желанных прикосновений по его телу пробегают электрические импульсы. Хочется больше. Он перехватывает ласковую руку и переплетает их пальцы. — Да брось ты скромничать. Это глупо, — дыхание у Айзавы глубокое, и Яги чувствует его волнующе близко, — Наверное, я слишком спешу, но… Можно мне поцеловать тебя, Тошинори?       Его имя, прозвучавшее из заветных уст напротив, заливает всё в груди раскалённой лавой, заставляет уши гореть огнём. Он замирает и давится, не зная, что ответить. — Если тебе нужно время, просто скажи, — учитель крепче обхватывает его ладонь, поглаживает костяшки холодными подушечками пальцев. — Вообще-то я не уверен, — Тошинори отводит взгляд, — В смысле, я разобрался со своими чувствами, и ты мне очень нравишься, Шота. Но то, что я предлагал обсудить… — он чувствует дрожь чужой кисти в своей руке, — Я считаю, что, привязав тебя к себе, поступил эгоистично и не хочу стать для тебя обузой. — Ты не станешь. — Я лишь хочу убедиться, что ты до конца понимаешь. Начну с того, что прежде в моей жизни не было места серьёзным отношениям. Я, скорее, всегда принадлежал миру, чем конкретному человеку или даже себе. Выбрал дело и полностью ему себя отдавал. Поэтому мне достаточно сложно представить себя подходящей персоной для подобных вещей. — А мне кажется, сейчас самое время. Ты ушёл в тень, так что тебе мешает попробовать жить так, как это делают обычные люди? — То, что я жив – уже само по себе чудо, — не сдаётся бывший спасатель, — Посмотри на меня. Я обтянутый кожей скелет. Мне не хватает органов, и моё существование сопряжено с множеством ограничений. Сколько мне точно осталось – не знаю. Может, несколько лет. Не понимаю, зачем тебе растрачивать лучшие годы жизни на это?       Шота на самом деле не задумывался о том, что будет, когда Тошинори умрёт. Не хотелось думать о таком. В одной песне, предложенной ему алгоритмами пару лет назад, содержалась мрачноватая строчка: «Холодные кости… Да, это моя любовь». Сейчас она, как нельзя кстати, всплывает у него в мыслях. Он не искал в песне особого смысла, но эта фраза надолго отложились в памяти. Когда он подолгу воспроизводил её в голове, истолковывая буквально, воображение рисовало серую картину, сквозящую безысходностью: человека, прильнувшего к могильному камню.       Технически, глаза можно закрыть абсолютно на всё. Шота давно приучил себя рассуждать о любви как о свободе, находящейся разве что только в рамках морали. Но столкнуться с такой свободой лицом к лицу он оказался не вполне готов. Взгляни на Всемогущего теперь кто-то иной, он наверняка ужаснулся бы и задался вопросом вроде «А на чём тут вообще дух держится?». Его хрупкость качается в этом мире на оставшихся истончённых нитях. Стоит ли оно того? Но что, если просто окунуться в эту свободу? Без раздумий, зажмурившись, прыгнуть с мостков.       Айзава прижимает его к себе, шепчет: — Всё ещё так отчаянно пытаешься спасти меня. Но даже такому заядлому альтруисту, как ты, нужна, по меньшей мере, капля эгоизма, — очерчивает через ткань лопатки и позвоночник, — Серьёзно, твой альтруизм слишком тотален, он ужасает. Так не пора ли тебе хотя бы раз в жизни отбросить все эти заморочки и побыть эгоистом?       Яги закрывает глаза, зарывается в мягкие волосы, упавшие на шею Айзавы, глубоко и порывисто вдыхает не успевший выветриться за ночь и смешавшийся с запахом его тела древесно-ванильный аромат. Его сердце бьётся до жути часто, и он ощущает сердцебиение Шоты. Так странно, точно он снова подросток и впервые влюбился. — Ты вернул меня к жизни, наконец, — звучит над его ухом, — По-моему, посвятить… отдать тебе её часть – это разумная плата за возможность видеть, дышать, чувствовать. — Шота… — Тошинори слегка отстраняется и касается лица Айзавы. Проводит большим пальцем по шраму, ощущая его шершавость. Тянется к губам и, выдыхая в них, не решается к ним припасть, — То, что ты увидишь у меня под кофтой, тебе не понравится. — Это причина, по которой ты стесняешься переодеваться на людях? — в голосе темноволосого преподавателя угадывается вызов.       Он приподнимается на локте, оглядывает фигуру Всемогущего с ног до головы. — Милая пижамка. — Спасибо. В молодости у меня была с похожим рисунком, и я решил не изменять традиции.       Айзава берётся за нижний край лёгкой синей толстовки со звёздами и аккуратно, не без помощи Тошинори, тянет его вверх, открывая живот и грудь спасателя в отставке. То, что он видит, и правда нельзя назвать приятным зрелищем. Гигантский шрам, занимающий, на первый взгляд, добрую половину торса, напоминает вмятину, какая остаётся в машине после мощного столкновения. Красновато-лиловый, как огромный синяк, с расползающимися от центра лучами. Шота замечает следы от швов. Должно быть, бок заново сшивали из лоскутьев. Собрали по кусочкам, словно разбитую вазу, и склеили, неумело и криво, но надёжно. Взгляд Яги несмелый, боязливый. Он будто ждёт грозного вердикта. — Всего лишь шрам, только выглядит очень болезненно, — спокойно произносит Айзава, — Я ожидал чего-то такого. Мои тоже не похожи на произведения искусства.       Он устраивается удобнее, подпирая голову ладонью согнутой руки, и дотрагивается до края жуткого кровавого солнца, намертво застрявшего под рёбрами блондина. Проводит по одному лучу-бороздке до центра. Тошинори, замерев, молчит и следит за прикосновениями. — Не больно, когда я трогаю тебя здесь? — Нет, хотя сам по себе шрам доставляет неудобства время от времени. Пусть я и привык к нему, — он пытается привстать, и это даётся ему тяжело как раз по причине присутствия на его теле следа былой травмы.       Шота нежно оглаживает изувеченную рубцами кожу на боку, впалом животе и тощей груди. Его касания медленно рассеивают боль. За окном, на фоне бледного рассвета, что расплывается по небу акварелью цвета пудрового розового и растушёвывается кремово-банановой пастелью, щебечут какие-то недоступные взору птицы. — Шрамы – это история. Они часть тебя, но хорошо бы научиться видеть сквозь них, — говорит Шота. Сейчас он особенно сентиментален и выглядит мягким и тёплым в молочных сумерках, несмотря на умеренную для лета бледность и усталый вид, — Ты прекрасен. Весь, такой, какой ты есть. — Спасибо. Ещё никто не говорил мне подобных слов с тех самых пор, — Тошинори останавливает руку, вызывающую приятные мурашки по всему телу, и переходит в сидячее положение.       Классный руководитель поднимается следом, улавливая его смущённый взгляд. — Поэтому прекращай уже записывать меня в некрофилы и всё усложнять. — Хорошо.       Яги обхватывает аккуратное лицо Айзавы, сначала мягко соприкасается своим лбом с его, порывисто дыша, а потом целует. Ощущения колючей щетины на коже непривычны, но ему это нравится. Шота берёт его за затылок, запускает пальцы в волосы, ласково перебирает пряди. Сминает ткань пижамы на плече. Его сводят с ума тонкие губы того самого благородного Символа, восхищавшего и по сей день продолжающего восхищать людей своими былыми заслугами. Однако для него, простого школьного учителя в последние годы, этот прославившийся спасатель всегда являлся лишь одним из многих знаменитостей. Таких бесконечно далёких от его реальности и таких, про кого он сказал бы: «Да, это круто, что они есть, но мне-то что с того?». Но он никогда не подумал бы, что однажды любое прикосновение к Всемогущему станет окликаться в его груди головокружительным трепетом, а любой взгляд станет настолько значимым. Если бы раньше Айзаве кто-то сообщил, что наступит день, когда он поцелуется с Всемогущим, и это его осчастливит, он бы только посмеялся и покрутил пальцем у виска. Но жизнь – страшно непредсказуемая штука.       Оба задыхаются от тепла и нахлынувших чувств. Слушают последние постукивания капель и пение райских, как их про себя назвал Шота, птиц. Заливистые трели в сочетании с зеленью за стеклом и впрямь духовно переносят этих двоих в чудесный сад. Ни один из них не может поверить в происходящее, но оба ощущают себя как никогда живыми.       Они не замечают, как теряют равновесие, и Яги оказывается на спине. Айзава осторожно, чтобы не причинить боли, слезает и укладывается сбоку. Они обнимаются и сплетаются ногами, сминая под собой плед. В определённый момент Шота теряет над собой контроль, всего на секунду, и толкается бёдрами. Дыхание Тошинори срывается. — Прости. Боюсь, я… — начинает он виновато. — А? Нет, это ты меня извини. Стоило держать себя в руках, — Айзава отстраняется и садится. — Мне следовало предупредить. Нужно было обсудить это. Всё из-за лекарств и… — Ничего, — он оглаживает худое плечо, — Я понимаю и не собираюсь отступать из-за такой мелочи. Обойдусь, раз уж мы дошли даже до этого этапа, что ещё на днях казалось невозможным. В конце концов, нам это и не нужно, учитывая нашу… несовместимость для выполнения репродуктивной функции. И при этом у нас всё равно целая куча детей. — Что правда, то правда, — улыбается бывший спасатель, присев. Однако от него не укрывается разочарование в голосе Шоты, пусть тот и выглядит уверенным в своих словах, — Но нет. Мы обязательно попробуем потом. Я постараюсь, чтобы эти отношения стали для тебя полноценными. Ну, или хотя бы отдалённо напоминали таковые. Сейчас я просто… не готов, наверное. Прости, что вот так испортил мгновение, — он опускает взгляд. — Тошинори, — Айзава касается его виска, заставляя вновь посмотреть на себя, — Я не устану повторять, что всё хорошо. Я очень хотел этих отношений, поэтому они и без того полноценны для меня. Просто жаль, что я не смогу… Не смогу таким образом выразить свою любовь к тебе. Но это не проблема. Так что даже не смей все последующие дни забивать себе голову каким-нибудь надуманным чувством вины. — О, Шота… Я и без того как тону.       И в тот же миг Яги в очередной раз оказывается в согревающих объятиях и бережно отвечает на них, обхватывая прильнувшее стройное и крепкое тело и целуя в макушку. Но думать, бесконечно думать обо всём он не перестанет никогда. Сквозь листву пробиваются ослепительные золотистые лучи.       Там их и настигает капризный сонный дух. Плед, такой же уставший, как растянувшиеся на нём вожатые, задабривает его своей шерстяной мягкостью. Прежде чем Всемогущего подхватывают тёплые зефиры и уносят к светлым зеленеющим просторам, он замечает, что Айзава задремал, свернувшись в клубок, и мысленно сравнивает его с котом. Последнее, что он слышит – щебет летних пташек, звенящий где-то на границе яви и сна.       Правда, пробуждение с ними не церемонится. Больно ударяет по с трудом разлепившимся глазам и устраивает жёсткую встряску будильником. В первые секунды Шота чувствует острое недовольство собой из прошлого, поддавшимся незрелому порыву покончить со сном вместо того, чтобы успокоиться и хорошенько посчитать баранов. Причём обнаруживает себя свесившим ногу за ограждение. Но, когда, повернувшись, он видит рядом с собой Тошинори, и события раннего утра восстанавливаются в его уме, он признаёт, что, в общем-то, недосып того стоил. Голубые глаза несколько раз мучительно зажмуриваются и поначалу вяло блуждают по комнате. Но, сталкиваясь со взглядом Айзавы, они озаряются аквамариновым волшебством. Несколько минут оба учителя упрямо не желают признавать необходимость выключения будильника. Будь они беззаботными студентами, наверняка забили бы на всё вокруг и продолжали бы лежать, наслаждаясь друг другом. Увы, ответственность, которой они на данный момент награждены, требует безотлагательного внимания.       Первым по лестнице спускается Тошинори. Шота зевает и следует за ним. Без утренних приключений, впрочем, не обходится. Классный руководитель оступается и едва не отправляется в ужасный травматичный полёт, но вовремя хватается за поручень, и, к тому же, спасатель, пусть и в отставке, подоспевает как раз в срок, чтобы придержать и помочь плавно сойти на первый этаж. — Чёрт, извини. Никак похмелье, хотя вчера к алкоголю не притрагивался, — Айзава уже увереннее встаёт на ноги, продолжая держаться за худую руку, в которой чувствуется ещё удивительно много силы, поднимает взгляд, — Если, конечно, ты не полусухое вино многолетней выдержки. — Осторожнее со своей жизнью в другой раз, — смеётся Яги, — Иначе весь мой труд окажется напрасным. — Постараюсь.       Всемогущему не верится, что наступил последний день лагеря. Он почти не замечал времени и не считал, сколько прошло суток – было не до этого. Иногда ему казалось, что такая жизнь продлится бесконечно. Тёплое лето, природа, детское озорство, совместное ведение хозяйства и вечерний отдых с полюбившимся человеком. Не предел мечтаний, учитывая необходимость выполнения ежедневной работы, но всё-таки кое-что, чего в его жизни всегда критически не хватало, сколько он себя помнит.       Дразнящее солнце, вступив в свои права ещё тогда, когда падали последние капли и он чувствовал Айзаву под своими ладонями и губами, так и не исчезло в облаках. После завтрака Яги, помня о своём плане, отловил двухцветного мальчика, отблагодарил и пожал ему ручонку. От сердца в очередной раз отлегло. Он искренне порадовался за Тодороки. Помимо того, что Шото принял участие в поисках, чем показал свою чуткость и готовность помочь человеку из своего коллектива, попавшему в беду, он взялся за дело в паре с Изуку, а, значит, обрёл друга. И, более того, проявил смелость и сообразительность, решив зайти в последний дом. Он не выказывал особого стремления помогать людям, как Мидория, но на практике этот ребёнок предстал перед всеми самым настоящим спасателем. А что до шкатулки, своего мнения Всемогущий не изменил. Он чувствует, что для зеленоглазого она имеет гораздо большую ценность. И знает, что Изуку обязательно добьётся всего, о чём мечтает.       Когда ровно двадцать учеников (они не раз тщательно пересчитали, в особенности убедившись в том, что Хагакуре никуда не исчезла) погружаются в автобус, Тошинори замечает тоску в глазах классного руководителя. Тот глубоко о чём-то задумался, оглянувшись в сторону тропинки, что привела их к деревне. — Уже скучаешь по этому месту? — со вздохом угадывает блондин.       В ответ Айзава многозначительно молчит. Он постепенно возвращается в реальность и заходит в салон уже не такого древнего и скрипучего, как им тогда досталось, транспортного средства. На этот раз он пропускает Всемогущего к окну, а сам устраивается со стороны прохода. — Всё равно буду не в состоянии наслаждаться видом, — объясняется он.       И действительно, спустя какое-то время после того, как трогается автобус, Шота закрывает глаза и начинает клевать носом. Тошинори тоже не ощущает себя бодрым, но поистине героически борется со сном. Смотрит в окно, пользуясь возможностью. Солнце низко над горизонтом, почти не слепит, а только прячется за деревьями, перебегая от одного к другому. Сейчас не так, как было в день приезда: совсем не душно. Яги ставит локоть на подоконник и подпирает голову ладонью. Мимо проплывают холмы, поля с разморенными лошадьми, придорожные цветы и заросли серебряных трав. Краски в небе сгущаются. Оно рыжеет, обласкивая всё вокруг свежим грейпфрутовым морем. Обливает кусты и деревья, поля и лошадей, дорогу и их автобус. И всего на мгновение Всемогущему мерещится вспорхнувшая вдалеке стая журавлей. Он думает, что оранжевый неплохо подходит для завершения чего бы то ни было, включая даже историю человечества. Оборачиваясь, видит всё так же посапывающего брюнета, только слегка порыжевшего. Ему становится немного жаль, что Айзава не застанет этот великолепный закат. Во сне Шоту клонит в сторону, и он вдруг заваливается спасателю на плечо. Как бы Тошинори ни хотелось зарыться в пышные волосы, он не смеет будить его и счастливо улыбается. Даёт себе слово, что обязательно покажет ему этот закат в другой раз.       Покажет ему всё самое прекрасное, чтобы Шота почувствовал то же, что испытывает он сам. Отведёт его в удивительные и дорогие сердцу места. Изо всех сил постарается оставить Айзаве столько ярких впечатлений, сколько успеет.       Никто из них не загадывает, что будет дальше. В общем-то, Айзаве глубоко наплевать, куда его занесёт течением жизни. Быть может, потеря второго столь близкого человека сильно по нему ударит. Пусть он и считает свой выбор осознанным, это не гарантирует ему психологическую непробиваемость. Не исключено, что он погрязнет в депрессии, закурит и запьёт, потому что всё вокруг вновь потеряет для него смысл. А, может, будет вспоминать Тошинори с теплом или даже создаст семью с кем-то другим. Но пока они есть друг у друга, ничего не имеет значения.

Эта история о том, как они были влюблены и чувствовали себя молодыми.