Самая общая теория всего

Гильермо возликовал. Как же безнадёжно всё было полчаса тому назад, и как же гладко и красиво он выкрутился: послал вторую Скру якобы за Бенедиктом, но проложил ей дорогу через кубики к Кирс, чтобы отвлечь. А потом лукаво улыбнулся Елизавете и предложил сделку: она его случайно оставит одного, а он устроит ей свидание с Бенедиктом, без проблем и свидетелей (Гильермо ей тоже проложил дорогу через кубики прямо к Бене, но эта тропа полностью изолирована, так что Скру ни на неё, ни на Бенедикта не наткнутся). Мини-Шварцберт тоже был заточён в известном кубике, его оставалось просто сюда приманить, разговорить, склонить к сотрудничеству. Скан уже безвозвратно отправлен, но Бернард ещё не ответил — значит, он пока ничего не видел, ещё не всё потеряно. И как же замечательно — для мирных переговоров Гильермо попался именно Альберт! Именно Альберт: наивный, добрый и всепрощающий. Альберт, для которого было нормой брать отпетых преступников под своё миллиардерское крыло. Альберт, с которым в последний раз они расстались друзьями, да какими! Гильермо подарил ему Шварцберта, как цацку, как комплимент и как неописуемую психологическую поддержу. Наконец-то возродится победный альянс! — Привет, — выпалил Гильермо. — Давно не виделись. — Привет, — ответил рой осколков. — Сразу к делу: я сдаюсь. Гильермо показательно достал из кармана пистолет, врученный Шелкопрядом на всякий случай, и положил перед собой. Вывернул немногочисленные карманы, опустился на колени и выставил перед собой кулаки, глядя в упор на цилиндр (неизвестно, где у него глаза). Мини-Шварцберт немного помедлил, аккуратно прочесал воздух вокруг Гильермо частью пластиночек. Потом робко, туго спеленал его руки и колени. Гильермо безропотно замер. — Что происходит? — спросил голос Альберта. — Что тебе нужно? Вроде бы, это правда ты, не голограмма… Частички обшаркивали его лицо, шею, теребили одежду. — Я сдаюсь, — ровно и холодно говорил Гильермо. — Я готов сотрудничать или быть вашим пленником. Только выслушай меня, пожалуйста. Я хочу поговорить лично с тобой, Альберт. Опустилась тишина. — …Допустим. Через полминуты часть бушующих пикселей сложилась в плоский, цельный прямоугольник, как смартфон, и там нарисовался белобрысый анфас — подключилось видео с фронтальной камеры. — Ну? Эти полгода состарили Альберта: он смотрел на Гильермо, как заморенный, в другой, тёмной одежде, в других, дедовских очках, с новой тяжестью во взгляде. Гильермо предельно серьёзно заговорил: — Я приношу глубочайшие извинения за всё, что из-за меня с вами случилось. Я прекрасно понимаю свою вину. Я не хочу быть тем, чем был раньше. Альберт долго выдыхал, ничего на это не ответив. — Ну? И? — Я искренне хочу извиниться, исправиться и сотрудничать, чтобы покончить с Шелкопрядом вместе. Я считаю, что вместе мы это сделаем в течение недели. — Я не буду с тобой сотрудничать. Уже один раз попробовал. Ты меня за идиота считаешь? — Я понимаю, что ты мне вряд ли поверишь. Но я больше не работаю на Шелкопряда, я хочу быть на вашей стороне. Я ушёл от Шелкопряда больше полугода назад, как раз тогда, когда началась эта кровавая баня, я не знал, что всё настолько серьезно, мне многое не договаривали. — Ты серьезно? — Альберт дёрнулся от возмущения. — Ты прямо сейчас тут сидишь и… — Сейчас меня держат тут силой, — напирал Гильермо. — Либо я им помогаю, либо они убивают Мигеля Анджело. Альберт округлил брови. — Что? — Сейчас объясню, — Гильермо низко кивнул, — всё это время я был не с ними. Я работал против них, они пытались меня к себе вернуть. Я помогал Мати и Лизе, потом они сами меня бросили, и я продолжил путешествовать с Рекви. Потом Рекви своим волшебным образом нашёл Мигеля Анджело, когда на него напали Скру и Лиза — мы пришли на помощь, но Шелкопряд нас поймал и заставил меня участвовать в этой клоунаде. Если бы я отказался, они бы убили Мигеля. Прямо сейчас они держат его в подземелье в Тапольца под отелем моего отца. Пока я им подыгрываю, они его не трогают. Альберт выслушал это, было видно, что он утрамбовывал это в себя с немалым усилием. Побегал взглядом, поёрзал в кресле. — Вот как… — Шелкопряд попросил меня сделать скан мозга Леонтины для каких-то своих исследований. С ними в команде Чарли Дорвин, они выкрали Мигеля чтобы его тоже препарировать, а потом убить. У нас ещё есть шанс его спасти, смотри: я уже сделал скан и отправил, но Шелкопряд не читал сообщения. Как только он его прочитает, Мигель, считай, мёртв. Я могу удалить сообщение, но, если сейчас вернутся Скру и увидят, что я это сделал, мне крышка и Мигелю крышка. Я предлагаю так, смотри: … Альберт медленно вдохнул и долго, прямо поверх слов Гильермо, считая до десяти, выдыхал. — Даже, если ты мне нигде не наврал, мне все равно. Я не буду тебе помогать. Это первое правило: не сочувствовать террористам. Гильермо уставился. Выглядело так, будто Альберт прочёл брошюру “Как разговаривать с террористами.”. — Альберт, Мигель в опасности. Они больше суток издевались над ним, я всё это… Альберт закрыл глаза и мотал головой. — Скажи честно: я тебе на слово сейчас должен поверить? — Да. Если ты мне не поверишь, Мигель умрёт. Альберт отчеканил: — Я не буду тебе верить и сотрудничать с тобой, ты террорист. — Я не требую, чтобы ты мне доверял и сотрудничал со мной на постоянной основе. Когда мы тут закончим, можешь взять меня в плен. Дай мне больше, чем две минуты, и я тебе всё расскажу, всё внутреннее устройство Шелкопряда! Если я так сильно тебе не нравлюсь, отдавай меня в полицию. Я согласен, мне там самое место! Но, пожалуйста, ради Мигеля… Альберт принял поданную идею. — Да, верно. Я просто отдам тебя в полицию, и всё. А в эту байку про Мигеля я не верю. Ты террорист. Гильермо вздохнул. — Спасибо, что не расист! Слушай, я понимаю твою враждебность, я это заслужил… Альберт тоже вздохнул. — Пожалуйста, не веди себя так, будто ты школьный хулиган, и я должен тебя простить за пинок в третьем классе. Ты убиваешь людей, это даже как категории сравнивать нельзя. — Я знаю, Альберт, я знаю! — Гильермо покаянно прогнулся. — Пойми: я душевно больной человек, я не всегда себя контролирую. Я пытаюсь исправиться. И я хочу вам помочь, правда! Альберт растормошился. — Что? — Я пытаюсь исправиться, пытаюсь изо всех своих сил. Я хочу вам помочь. — Нет, что ты имел в виду под “душевно больной человек”? Гильермо приготовился. Он не собирался это рассказывать прямо здесь. — Когда я совершаю это насилие, эти взрывы, это как будто совсем не я. Я очень сильно злюсь, у меня перед глазами воспаляется вспышка, и она ведёт меня. Я не придумываю кого-то убивать и калечить, это случается само собой. Но уже реже. Это мой папаша меня довёл. Он с детства избивал и пытал меня. Мне искренне жаль. Я не хочу этого, правда. Я хочу это прекратить. Я надеялся, что именно ты меня поймёшь. Альберт притих, уставился, прошерстил глазами всю долю Вселенной, что оказалась под его опущенным носом. — Именно я тебя пойму?… — Да. На его белом лбу выстрелила сердитая жилка. — Да ты… да я… да я слышать ничего не хочу! “Именно я тебя пойму”? Ну конечно! — он вскинул руки. — Я же псих, когда не принимаю таблетки, верно? Гильермо отпрянул. — Альберт, ты чего, я не это говорю. — Я прекрасно понял, что ты говоришь! Ты говоришь, что ты ни в чём не виноват. Это просто твой папа и прочие плохие нехорошие обстоятельства! Гильермо настоял: — Да, так я говорю. И я верю, что ты тоже жертва своих обстоятельств. Альберт бахнул руками по столешнице, скрытой где-то за кадром, и рьяно замотал головой. — Нет! Даже, если ты правда болен, даже, если ты мне не врёшь, мне плевать, что ты “ни в чём не виноват”. Я тоже не виноват, что у меня такая генетика, что без таблеток у меня начинается гипер-мания, представь себе! Мне, значит, можно творить всякую дичь? Нет! Лечиться — это не рекомендация. Это ответственность. И я свою ответственность соблюдаю. Как могу. А ты… ты… если это правда… — Альберт от волнения запутался в словах, — ты…ты ужасный человек! Да мало сказано! Ты чудовище. Гильермо обмякал и краснел. — Альберт, послушай, у меня никогда не было возможности лечиться. Я сто раз думал, что можно сделать, я правда не мог… Альберт люто качал головой. — Значит, ты плохо старался. Люди из-за тебя умирают. Ты разрушил жизни сотен человек, с твоей подачи умерли почти все мои друзья… Альберт нежданно застыл, на полуслове, как сетевая помеха. Всхлипнул и разрыдался. И тут Гильермо окончательно понял, что переговоры были заведомо проигрышными. Прямо у него за спиной плавал мозг Леонтины. — Ах, точно. Как-то он об этом забыл: те смерти полугодовой давности (Леонтина, Скру, Клоу и потом ещё Сёри) его совсем не касались, для него это какие-то далёкие меланхоличные получасовые новеллы. Ну умерли и умерли, что такого. А ведь он имел к этому косвенную, но всё же причастность. Он помогал Шелкопряду! Всё ясно, Гильермо допустил ошибку: не подумал, что Альберт его никогда не простит. Альберт начинал выглядеть так, будто погрязает в пучину грусти и розовеющих капилляров. Гильермо вымолвил: — Я хочу исправить свои ошибки. Мне очень жаль, что так вышло, правда, мне очень жаль. Альберт дёрнул здоровым глазом. — Жаль? Тебе “жаль”? Нет, я так не думаю, тебе не жаль. Альберт всхлипнул. — Поздравляю, - прорычал он, убирая слезинку из складок века. - Поздравляю, я этого никому в жизни не говорил, ты будешь первый: я ненавижу тебя. Я не хочу иметь с тобой ничего общего. Ни за что! — Понимаю… — Не говори так. Ты врёшь. Ни черта ты не понимаешь. Альберт посмотрел куда-то в комнату, может, в пустоту или в плохое воспоминание. — Я… обычно я не желаю людям зла, да и тебе я не то, чтобы желаю смерти или чего-то плохого, мне скорее все равно… может, я сейчас хрень эмоциональную говорю, мне плевать. Ох… в общем, я не желаю, я просто надеюсь… я надеюсь, ты останешься совсем один. Один, там, где ты никому не сможешь больше навредить. Где-то далеко. И надолго. Ты это заслужил. Вот. — Вот… Гильермо почувствовал, что на этом можно закончить. Не задался разговор. И никогда не задастся. Он слишком сильно, исторически проштрафился. Или, может, стоило просто подойти лет через девять. И не усесться при этом на фоне трупа его лучшей подруги! — Понял тебя. Значит, нужно менять стратегию, всего-то. Гильермо похрустел позвонками, медленно меняясь в лице, отбрасывая шкурку раскаявшегося Бима и занимая более естественное, безупречное амплуа. Теперь он будет не разговаривать, а работать. Как скажешь, Альберт, террорист так террорист. Имелся расходный материал “Альберт”. Смышлёный и изобретательный, в таком смысле, что хватался за яркую идею и бесновато ваял прототип до первой хребетной попытки, а там уже угасал и с отдышкой подчищал только самые грубые косяки (это по меркам Гильермо, по меркам всего человечества он строгал идеалы). Обычно среди “деталей”, на которые Альберта уже не хватало, была в том числе безопасность: в каждом своём проекте он думал о ней непозволительно мало, то ли от того, что на уровне душевного устройства всем доверял, то ли просто как инженер не умел это комбинировать и просчитывать. А Гильермо умел, и умел отлично. Имелся рой осколков с элементами шейпшифтинга. Если Альберт не отправил сюда самого Шварцберта, значит, с ним что-то случилось в последний момент. Значит, у Альберта не было много времени на этот новый опус. У него уже имелся готовый интерфейс шейпшифтинга для Шварцберта, значит, рой использовал его. В таком случае, перед Гильермо по сути был упрощённый Шварцберт, который, скорее всего, использует ввод с командной строки. Ввод с командной строки исторически работал как “диалог” со Шварцбертом и вряд ли Альберт его сильно переделывал ввиду спешки (а ещё он работал как обычный системный ввод в командную строку, речь и команды Шварцберт различал когнитивно). То есть сейчас, когда Гильермо разговаривал с роем, велика вероятность, что он вёл “диалог” как бы через командную строку. Гильермо хрюкнул. — Ты очень умный человек, Альберт, тебе это говорили? Альберт отвлёкся от горизонта и переметнулся взглядом в камеру. — А? Что? Ну, говорили, конечно… — А тебе говорили, что ты недальновидный? — Ну… — Я бы на твоём месте наконец-то взялся за голову. Альберт заметно разволновался, и переживал всё больше, подмечая, как на лице Гильермо расползалась улыбка. Гильермо игриво подмигнул и внятно произнёс: — Шварцберт, sudo shutdown -h now --force. Облачко рассыпалось, вместе с наручниками-силками. Команда выключила компьютер, с которого он пилотировался. Гильермо зажмурился от улыбки, поднялся с колен и сделал реверанс самому себе. Недо-Шварцберт повержен как минимум на пару минут, пока Альберт не включит компьютер, не запустит все процессы и не восстановит соединение с удалённым ядром. Гильермо прошёлся по хрустящим осколкам и наседающим шагом размозжил цилиндр — недо-Шварцберт мёртв навсегда. Затем вернулся к раскрытому компьютеру и проверил диалог со своим голубочком. “Лёша, как у тебя дела?” Лёша подозрительно долго не отвечал. “Сделать заметку. Ну, я всё” Гильермо изумлённо округлил брови. “В смысле всё? Вы выбрались?” “Сделать заметку. Ну, да” “Как Мигель?” “Сделать заметку. Нормально” Гильермо обратил внимание на Лёшину односложную косноязычную немногословность и решил не приставать (может, он просто устал). “Понял, смотри, даю инструкции: садитесь на автобус до Тихани и выходите на восьмой остановке (это за одну до конечной). Вы окажетесь у лавандового поля. Идите по тропинке, пока не увидите лавочку. Там ждите меня, я тоже туда пойду, как только тут закончу. Договорились?” “Сделать заметку. Ок” Гильермо свернул диалог и переключился на другие дела. На самом деле, он был чудовищно зол: Альберт вероломно испортил всего его планы. Гильермо сильно рассчитывал на этот альянс, теперь он остался без плана и без опоры (хотя, откровенно говоря, сам виноват). Как акт вызволения своей злобы Гильермо позвонил Скру: — Где ты и где вторая? Номера кубиков. Живо. — Обе в 532. — Замрите. Гильермо расплющил обеих Скру прессом из потолка. Телефонный динамик успел захватить бодрящий кровяной треск. — За-ме-ча-тель-но, — пропел Гильермо, скача по нёбу языком, прикидывая, убивать Лизу или лучше не надо. Нет, нет, у них же там с Беней позорное свидание! Пока не надо. Гильермо наслаждался собой и своей божественной властью. А надо было всего-то подключиться к интерфейсу трёхмерного движка! Проверил, что там релевантного произошло в Интернете. Трансляцию Бенедикта смотрит без малого пятьсот тысяч человек, каждый новый комментарий угасает в потоке сердечек и вопящих возмущений. Скрипт, который ещё в прошлый раз не давал администрации сайта вырубать Бенины трансляции, работает исправно. Полиция уже очухалась, но ещё не выехала (происходит бюрократическая пробка), по расчётам Гильермо, парад мигалок начнётся минимум через пятьдесят минут. Пора ускоряться! Грядёт зрелищная, неотразимая кульминация (Гильермо цокал языком от азарта), будет карнавал в его протеическом царстве, и это требовало пары-тройки ассетов и пары сотенок строчек кода. *** На пожолклых скелетах распускались нарциссы, чутко раскачиваясь, и под чарами круговой анимации снова закрывались. Лиза изнемогала от безумной улыбки. У её смешков был тесноватый, дрожащий обертон, будто она посмеивалась прямо у Бенедикта в зубах. — Я так давно хотела встретиться с тобой, ты даже понятия не имеешь… Бенедикт всё так же держался поодаль. — Действительно, не имею… Он сразу заметил, как только Лиза вошла: он снова слышит обоими ушами, но это новое равновесие все равно было дискомфортным. — Очень приятно познакомиться, мальчик-скрипка! Его голову разломило аккордом, от которого отслаивалась мелодия, раз — и Бенедикт уже на коленях, в одном бесконечно малом и бесконечно болезненном пятачке на макушке его сдавливала скрипичная трель. — Ай! С каждой секундой было хуже, этого было больше, в триллионе колющих струн всплывали и потопали девичьи стоны, звали его по имени, хвалили, как классно он подкачался, ругались и смазывались, дымили долгие непреклонные однообразные ноты. Все ножевые раны запели, как живые рты у него на спине. Звук сминал его, заставлял закрываться руками. И вдруг сник. Лиза погладила его по щеке тылом ладони. Она уже сидела напротив, на корточках, из неё сочилась улыбка. Бенедикт взглянул ей в глаза — у неё дрожали зрачки. Она была почти что в экстазе. — Какой ты красивый… так и вижу какой-нибудь параллельный мир, где я влюбляюсь в тебя, и ты разбиваешь моё сердце… Бенедикт ничего бы на это не ответил, даже если бы у него не кипел лоб. — Елизавета, вы чего-то хотите от меня? Я не понимаю. — Ты бесчувственный, холодный нарцисс… — она говорила об этом с придыханием, как о невероятной красоте. — Я знаю. — Как же сильно я тебя ненавижу! — Я догадывался. Лиза вмазала ему пощёчину — настоящую, не музыкальную, и поднялась на ноги. — Мы здесь, чтобы восстановить справедливость! Раз и навсегда! — Да, да, у меня юридическое образование… Лиза широко открыла рот для разгромного монолога, но ей по носу попала перчатка, и зажалила её. — АЙ! Кирс выглянула из возникшей двери, взмахнула рукой, мол, Беня, бежим, но Лиза тут же её оглушила. Кирс изогнулась и бросила в Лизу вторую перчатку, но слабенько — та нелепо пристала к её ногам. Лиза надавила новыми партиями (судя по синхронизации стонов, для Бенедикта и Кирс они звучали одинаково). Лиза занялась перестройкой. Она уменьшала громкость в некоторых направлениях, и узники, естественно, отползали ту сторону, которую она хотела, лишь бы не было настолько больно. Так она вела их к центру комнаты, чтобы они встали рядышком, но с пробелом, и оставались на карачках. Кирс с Бенедиктом тряслись и мычали. Бенедикт заметил и ахнул бы, если бы не мигрень: Кирс была вся в синяках, бедро разодрано, колено пунцовое, а вместо носа у неё была поделка из ваты, пластыря, клея-мази и сукровицы. Лиза присела между ними и приобняла за плечи. Затем приглушила музыку, оставив на самом высоком терпимом пороге. Всем было ясно, что она могла их оглушить за малейший шорох. — Вы знаете, для чего мы тут с вами собрались? — спросила Лиза. — Чтобы потешить чье-то самолюбие? — съязвил Бенедикт, и его голову прорезала злая гитара. Лиза усмехнулась. — Кто бы говорил! О, кстати, о самолюбии! Кирс, а ты знала, почему вы в итоге пошли сюда вдвоём и лично, а не послали сюда одного только Шварцберта? Это ведь так опасно… Бенедикт обалдел. Кирс хмурилась. У неё вспотел лоб. — Не знаю, откуда ты это вытащила, но я не буду тебе подыгрывать. Ненавижу подыгрывать. — Да как хочешь, дорогая! Он заставил вас согласиться прийти сюда лично только ради этой дурацкой трансляции, чтобы выглядеть в ней, как герой! — Это неправда, — возразил Бенедикт, изводясь и щурясь от музыки, — вы подслушивали наши разговоры, верно? Когда мы ссорились… несколько минут назад… Лиза излучала удовольствие. — Нет. Я умею читать твои мысли, гнида. Ты разбил Шварцберта. Ты кинул его с обрыва. Сам! Кирс уставилась перед собой, потом глянула Бенедикту в глаза, ещё не укоризненно, ещё беззлобно, с простым вопросом. Он изобразил возмущение: — Да что за бред!… Вы лжёте… вы обо всём лжёте! Лиза тут же захохотала от радости, будто ждала именно этот ответ. — Вот! Вот! Что я говорила?! Мудак, нарцисс и обманщик! Кирс, смотри, он просто не хотел, чтобы Шварцберт получил все лавры за поимку Шелкопряда! Тогда все бы снова обратили внимание на Альберта, а не на бедного Бенечку! Кирс уставилась. — Беня… — Это неправда, это всё неправда, она вас путает… Лиза снова разразилась искристым хохотком, бахнув Бенедикта по плечу, и на волне того же веселья начала рассказывать сразу всё. Наговорила, корча рожу, как бы от его лица: «Как же я презираю Альберта Цвайнштайна! Я так ненавижу этого беспечного пустоголового расиста! У него есть всё, у него есть все деньги, вся слава и все любящие люди! И он почти не старается! Я так мечтаю сломать ему руки, чтобы он ими больше никогда ничего не изобретал!». Кирс одубела. Бенедикт горел и краснел, и это уже не совсем выходило прятать. Теперь он уже даже не спохватился, не додумался сыграть недоумение и возмущение, мол, всё неправда. Теперь это была самая честная нефильтрованная истина, и его парализовал стыд. Лиза рассказала все его членовредительские помыслы, которыми он не гордился даже во времена их приватности, все до одной, рассказала, как он орал на его фотокарточку, как специально пересаливал его завтрак, как фантазировал о подножке на высокой лестнице и мечтал о ядерном взрыве в лаборатории. Кирс онемела. А потом Лиза хлёстко сменила прицел, и это стало намного хуже. — «О, мисс Кирс, я вас так люблю, вы такая красивая, ваша фигура сводит меня с ума, и каждый день мне нужно держаться и делать вид, что я просто ваш друг! Меня так это бесит, в гробу я видал просто с вами дружить!» Бенедикт так и не смог вставить сиплое «Это ложь», хотя Лиза уже сильно додумывала. Ему нравилось просто дружить, хоть это и было непросто. Он зачем-то отважился и посмотрел Кирс в глаза. На её лице было отвращение, горечь, она старалась на него не смотреть. Лиза загорелась, начала докручивать больше и больше: зачитала абсолютно все его давнишние мысленные ремарки, которые в личном сиюминутном моменте были сладостными, а вслух и на публику выглядели уже странно и пошловато, добавляла отсебятины, которую бы сложно было отсеять от правды, не цепляясь за каждое слово, и наконец объявила, что в той же манере, в которой Бенедикт мечтал избить Альберта, он мечтал изнасиловать Кирс. Тишина. Кирс замерла. Бенедикта схватил озноб. Это неправда. Он этого не хотел, и он бы никогда этого не допустил. — МИСС КИРС, ЭТО НЕПРАВДА, Я БЫ ВАС НИ ЗА ЧТО НЕ ОБИДЕЛ! — закричал он, но Лиза своей музыкальной магией превратила его слова в «Да ладно, а что такого?». Бенедикта как будто ударили наковальней. Кирс давно уже не смотрела никуда, кроме точки на полу, неподвижно и шокировано. Она не видела, что слова Бенедикта радикально не совпали с губами. Она не смотрела на него уже три минуты, видеть его не хотела. Она всему этому поверила. Как будто с запозданием, после долгого накопления, одной гигантской волной Бенедикта накрыла злость. Он рванул с пола и вмазал весёленькой Лизе в глаз, та отлетела в нокаут. Зажёгся плотный кулак, стрельнул бицепс, дурная музыка кончилась, Бенедикт обернулся и краем глаза увидел парящую камеру, смотревшую прямо на него. Она всё это время снимала их со спины. Видимо, прилетела вместе с Кирс. Лампочка горела красным, они онлайн. Каждая секунда, каждый шорох, который только что приключился, навсегда ушёл в Интернет. Это смотрят прямо сейчас, десятки, сотни, может быть, тысячи. Меньше, чем за секунду, Бенедикт вырубил трансляцию и пропихнул камеру в поясную сумку. Он как будто проглотил шпагу. Бенедикт краснел, багровел и рдел от кипящих стыда, злости и безнадёги. Все не просто кончилось и отменилось, всё погибло, он погиб, все его бестолковые лавирования насмарку, в каждом аспекте жизни, просто везде. Тишина и ярость. Лиза лежала без сознания, выкрученная, как сырая половая тряпка. Бенедикт посмотрел на Кирс. Она так и сидела на месте, пялилась, пятилась от него, как от заразы, как от чудовища. Не хотела смотреть ему в глаза. — А в-вы почему молчите? — засопел Бенедикт, от злости у него подрагивал голос. — В-вы поверили в её бред? Да уж, я был лучшего мнения о вас, мисс Кирс. “Беня, расскажи про свои проблемы”! А сами постоянно в самый важный момент застываете и тупите непонятно из-за чего, как сейчас. Вы сейчас просто всё испортили! Что там с вами когда-то случилось? Вас когда-то изнасиловали, у вас какая-то психологическая травма? Почему бы просто об этом своевременно не сказать? Каждый раз уверяете, что не повторится, и вот — опять повторилось! Вы просто тупая расистка, мисс Кирс, вы… вы заслужили такую ситуацию, всё к этому и шло! Он уже практически кричал на неё, к ней на ладонь попадала его слюна, а она даже не пошевелилась, даже не глянула в его сторону. Бенедикт колыхнулся и свирепо заорал: — ДА ПОШЛИ ВЫ!… ИДИТЕ К ЧЕРТУ! Я ВАС НЕНАВИЖУ! Рядом с Кирс лежал пульт. Бенедикт его подобрал, ткнул в стену и ушёл, оставив проход. Кирс за ним не пошла. *** Трансляция кончилась. Число зрителей из шестизначных девятисот тысяч переметнулось в однозначный, солидный миллион. В комментариях началась буря ненависти, стрелявшей в радиально-разные стороны. Кто-то был против Бенедикта, потому что ненависть и жажда насилия — это ненормально. Кто-то был за Бенедикта, потому что ненависть и жажда насилия — это нормально. Кто-то был против Лизы, потому что ненавидеть и мучить плохих людей — это ненормально. Кто-то был за Лизу, потому что ненавидеть и мучить плохих людей это — нормально. Кто-то поверил, что действительно произошла магия чтения мыслей и начал вопить о неоспоримых доказательствах ее существования; кто-то начал экстренно расковыривать этическую сторону этого паранормального феномена. Кто-то чистосердечно пытался понять, что вообще происходит. Все новостные ленты были перегружены выводами и отсылками на трансляцию. Европейский Союз был глубоко озабочен. Фиона была в экстатическом шоке. — Красота… ну ты погляди, какая красота! Алмазные мои! Ух! — Волшебно, — шепнула Квин. — А как натурально, я даже не могу разгадать этот фокус. Бенедикт и его, кхм, подруга кажутся очень-очень искренними, да и ясно, что эта крикунья с ними не заодно, они не могут быть заодно. Как сработало “чтение мыслей”? Откуда она достала эту информацию? Из слитых переписок? Слишком всё это интимно для переписок… Фиона приложила ноготок к подбородку. — Я слышала, психологи просят все свои нежелательные мысли писать в дневничок и показывать его на сеансе. Могло ведь так случиться, что Бенин дневничок умыкнули? Квин с медленным темпом повела головой, качнув сначала направо, потом налево, как сфинкс, услышавший неверный ответ. — Интуиция мне подсказывает, что психологом тут и не пахнет. Фиона расхохоталась, обняв щёку ладошкой. *** Бенедикт в сердцах избродил половину музея, часто меняя направление. Хотелось от всех убежать и оторваться. Почти бездумно он перескакивал через всякие примитивные платформеры и комнаты с лавой на полу, расталкивал мобов, лишь бы скорее убраться. Пробегая сквозь свалку с токсичными отходами, избил гигантскую муху и кинулся дальше. Наконец-то, через пятнадцать минут, он нашёл комнату совсем без мобов и без препятствий: просто валяющиеся, как перекати-поле, низкополигональные фигуры в прохладном неоновом освещении, вроде кубов и пирамид, словом, обложка учебника по геометрии за девятый класс. Он притормозил и наотмашь ударил синий тетраэдр, тот нежно отпрянул. Всё кончено, всё погибло, в голове гудел ветер — Бенедикту даже нечего было придумать. Если его сегодня ещё и убьют, всё будет вполне лаконично. В кармане настырно звякнул мобильный, и Бенедикта это опять рассобачило, пришлось избить гескагон. Долгое время он сжимал в руке телефон и не хотел туда даже заглядывать. Что бы это ни было, это было сообщение из внешнего мира, а с ним у него только что развязалась война. Все против Бенедикта. А потом он всё-таки посмотрел. “Акисава Куро: Почему видео остановилось? На самом интересном месте!” Бенедикт застучал зубами от злости. Первым порывом было обматерить пирамиду и швырнуть телефон в потолок, но вместо этого он зарядил пламенем: “Дж. Д.: А ты как думаешь, расист?! Что, не насмеялся надо мной?” “Акисава Куро: Беня, я не желаю тебе зла” Бенедикт поморщился. “Дж. Д.: Да пошёл ты к чёрту, Акисава! Вечно пишешь мне какую-то муть! Я ненавижу тебя!“ “Дж. Д.: Расист!“ “Дж. Д.: Шизофреник!“ Бенедикт бахнул телефоном об стену и разъяренно заходил восьмёрками, петлями, кругами, бесновался по всему кубу. Злость сходила, все силы в один миг истратились, и Бенедикт совсем изнурился — шлёпнулся на колени, опустошённый. Не надо было обзывать Акисаву “шизофреником”. Хотя, ладно, какая разница, переживёт. Пошёл он к черту. Бенедикт сидел неподвижно. Телефон опять загудел — опять этот шут написывал. Бенедикт всё-таки взял телефон и заблокировал Акисаву. Пусть больше не пристаёт, тупой расист, шизофреник. Такой назойливый!… Плакать совсем не хотелось, да и жалеть себя тоже. Даже наоборот, с каждым вдохом Бенедикт ощущал, как черствеет, с каждым выдохом ему становилось плевать, с каждой секундой он холодел и как будто бы отдалялся, наполнялся заново. Его уже как будто не сильно всё это касалось. А чего он собственно боялся? Потерять Кирс и Альберта? Да пусть идут к чёрту, пусть они под него прогибаются, он им вообще-то дал кров. Не хотят помирать на улице — справятся с его “трудным характером”. Не нужны ему такие союзники, под которых нужно бесконечно подстраиваться, чтобы всё оказалось насмарку. И снова телефон дрогнул с новопришедшим уведомлением. Бенедикт морщился. Ему писал новый контакт под ником “Не Акисава Куро”. Бенедикт посмотрел в потолок и заёрзал челюстями. Так и быть, прочитал, лишь бы уведомление не мешалось: “Не Акисава Куро: Привет. Тут кстати со мной одна моя подружка, она говорит, что она твоя главная фанатка, очень давно следит за тобой. Ей очень нравятся твои видео, и, вообще, она тебя очень любит. И я тоже тебя люблю” Бенедикт не сразу понял, что тут написано. Перечитал это десять раз, от начала до конца, по слогам, в обратном порядке, вверх ногами, перевёл на японский и обратно, ожидая, что из-за машинного перевода где-то провалилась игра слов или переносный смысл, и замер. Его разломило пополам, как молочную шоколадку. Стало наполовину приятно и наполовину невыносимо грустно, не больно, не злобно, а именно грустно, и он не понимал, почему. Бенедикт шмыгнул носом. — Ах. Ой. “Дж. Д.: Спасибо.” И почему-то всплакнул. Наверное, воздух сухой. Вот, пожалуйста, наглядная демонстрация — зря он чего-то боялся, у него и так есть куча других друзей. Бенедикт чувствовал, что дышал уже глубже и чище. Надо же, “фанатка”. Именно это слово. Надо же. Действительно, вот правда, на кой черт ему эти глупые Кирс и Альберт, если где-то в безразмерном пространстве его любит фанатка? Даже, скорее всего, далеко не одна! Ещё Акисава. “Не Акисава Куро: Мы понятия не имеем, что из того, что про тебя сказала та девчонка было правдой, а что нет, но мы верим, что ты не плохой человек” “Не Акисава Куро: НУ ТО ЕСТЬ НЕТ, ИНОГДА ТЫ ВЕДЕШЬ СЕБЯ КАК ОЧЕНЬ ПЛОХОЙ ЧЕЛОВЕК,” Бенедикт зашипел. “Не Акисава Куро: ТО ЕСТЬ ПРОДОЛЖАЙ ПРОЯВЛЯТЬ СОЧУВСТВИЕ, РЕФЛЕКСИРОВАТЬ И ПРОДОЛЖАЙ СТАРАТЬСЯ МЕНЬШЕ ЛАЖАТЬ!! МЫ ЗА ТЕБЯ РАДЫ!! ХОРОШАЯ РАБОТА!!” Бенедикт посмотрел в потолок. “Дж. Д.: Спасибо, Акисава. Меньше лажать! Вот это да! Никогда бы не подумал! Совет года!” “Акисава Куро: Как дела?” “Дж. Д.: Нормально.” “Акисава Куро: Хорошо. Если нужна помощь, обращайся” Бенедикт долго пялился в это сообщение, а потом выпрямился и сардонически усмехнулся. “Дж. Д.: Да, конечно. Подскажи-ка, что мне прямо сейчас делать с расисткой-психопаткой, которая читает мои мысли и управляет звуком у меня в голове, и расистом-террористом, который захватил под контроль весь музей? Не знаешь? Ах да, ещё после этого расистского эфира меня, наверное, ненавидит всё расистское человечество, что с этим прикажешь делать?“ “Акисава Куро: Ого, круто! Расскажи потом, чем закончилось!” “Дж. Д.: Ладно.” Бенедикт отложил телефон, начал думать и взвешивать. Кирс и Альберта из уравнения он вычеркнул сразу же и навсегда, пошли они к чёрту. Вспомнил: трансляция началась уже где-то час назад, проверил — зрителей там уже очень прилично, всмотрелся, НЕПРИЛИЧНО ПРИЛИЧНО, — значит, полиция уже в курсе его самодеятельности и в худшем случае уже в пути. Благо, ближайший населённый пункт довольно неблизко, за десять минут не приедут. И все равно надо действовать молниеносно и доблестно хотя бы на камеру, чтобы, в случае неудачи, Бенедикта арестовали в контексте “поймал Гильермо Стеллса”, а не “опозорился и взгрустнул”. План тривиальный: добежать до Гильермо, поймать его на камеру, оказаться героем. Избегать Скру. Избегать Лизы. Избегать Кирс. Избегать Альберта. Ничего невыполнимого. Временные рамки: неизвестно сколько, но очень мало. Бенедикт побежал, приготовив пульт для быстрого управления переходами. Он заметил, что передвигаться по кубикам стало в разы легче — всегда с первой попытки отворялся проход, да и имеющихся дверей вдруг появилось довольно много. Снова бренчал мобильный, снова написывал Акисава. Бенедикт это игнорировал, но, когда прилетело десятое короткое сообщение, так и быть, проверил на ходу. “Не Акисава Куро: БЕНЯ!” “Не Акисава Куро: БЕНЯ!” “Не Акисава Куро: БЕНЯ!” “Не Акисава Куро: БЕНЯ!” “Не Акисава Куро: БЕНЯ!” “Не Акисава Куро: БЕНЯ!” “Дж. Д.: ?” “Не Акисава Куро: Я не знаю, что тебе делать с твоими расистами-психопатами, но я придумал, как лучше сделать, чтобы тебя не ненавидело человечество” “Дж. Д.: ????” “Не Акисава Куро: Тут просто в комментариях все пишут … ну, разное пишут, но в самом лучшем случае ты у комментаторов морально-серый” “Не Акисава Куро: А в самом худшем, что ты мудак, урод и синонимы“ “Не Акисава Куро: Я тебе советую рассказать на трансляции, что ты всё понял и раскаиваешься.” “Не Акисава Куро: Чтобы всё точно получилось, держи-ка готовый текст.” Акисава отправил файл. “Не Акисава Куро: Вряд ли это избавит тебя от криминальной ответственности, но тебя хотя бы будут меньше ненавидеть в Интернете” “Дж. Д.: ????????” “Не Акисава Куро: В повествовании сейчас была твоя самая нижняя точка. Ты после этого осознал свои грехи, переродился и готов этим поделиться через монолог, чтобы в глазах публики стать любвеобильным анти-героем в конце арки искупления, а не МУДАКОМ“ “Дж. Д.: ????????????????” “Не Акисава Куро: Удачи!” Бенедикт скачал файл, открыл, пробежался глазами по монологу и поразился — его как будто бы сочинил он сам, более спокойный и добренький, может, пару месяцев назад, когда никто его не злил (всё-таки Акисава неплохо пишет). Прочитал опять, запомнил дословно, воткнув местами “расист”. Подобрал укромный угол, ракурс, освещение, поправил волосы, сделал атлантический вдох, запустил камеру и начал трансляцию. Лицо в дымке расфокуса детализировалось: Бенедикт вспотел, порозовел и излохматился. Он поздоровался с публикой теми же словами, как обычно, но с новой робостью. С уставшими, полными безнадёги глазами, он начал историю. Ему очень стыдно за своё прошлое поведение. Он считает, да и всегда считал насилие недопустимым, он считает и всегда считал изнасилование недопустимым. Это всё была клевета, разбавленная неприятной правдой. Он правда был очень завистливым, и он правда был одиноким. Он снова извинился перед человечеством и персонально перед своими близкими друзьями, если они это смотрят. Закончил. Поставил на паузу, поплевался. Как хорошо, что он отличный актёр! Включил снова и снова состроил гримасу ванили и самоотверженности. — Что же, надеюсь, теперь-то я был правильно понят. А сейчас, если вы не против, я всё же поймаю Гильермо Стеллса, и он наконец-то получит по заслугам. Бросился дальше и на ходу провалился в обрыв — под ним полностью исчез пол. *** Время заткнулось. Кирс так и сидела на полу, пялясь в одну условную точку: ей было почему-то прохладно-страшно, она ни черта не понимала, всё спуталось и застряло. Кирс много чего ненавидела (или вешала сгоряча на что-либо этот неодобрительный ярлычок), но, пожалуй, больше всего на свете она ненавидела плакс. У неё о себе было устойчивое мнение, с которым она в целом объективно совпадала: она адекватная. Она считала, что никогда не разрыдается из-за поцарапанной сковородки, она никогда не будет месяц торчать у своих друзей, требуя тонны внимания, потому что всеми признанный мудак внезапно оказался мудаком, она никогда не зависнет посреди боя на мечах, потому что Альберт её снова не любит. Это глупо, бесполезно и просто жалко. Она умнее и выше тупорылого, ягнячьего рёва. Она не была таким человеком. И было невыносимо больно осознавать, что иногда, если правильно натянуть рычажки, всё-таки была. Всё в голове раздвоилось: в одном потоке она прекрасно всё понимала — Лиза намутила правду с неправдой, Беня взбесился по очень понятным причинам (если бы залезли в голову к Кирс, Лиза бы получила черепно-мозговую травму), и объективно то, что у человека в голове, и то, что он каждую секунду решает делать, это две немного разные истории (одну из которых никто не имеет права насильственно узнавать). Ещё не факт, что Лиза не подмешала туда свои домыслы! С Беней просто нужно потом поговорить — да, он явно не ангелок, но сейчас его вменяемость просто поставлена под вопрос, не более. Во втором потоке Кирс превратилась в восьмилетнюю: надула губы, заплыла слёзной жижей и уткнулась в пол, будто кто-то приминал её вниз. Проклёвывался уже новый, третий поток: она себя ненавидела, ненавидела больше всего на свете. Где-то в периферии дрожала Лиза: то ли от боли, то ли от напряжения, то ли снова от этой безумной глумливой радости. — Видела, что он наделал? Ударил меня, как грубо. Показал своё истинное лицо. Будет синяк на весь нос… — Лиза хмыкнула, всплакнула. — Очень больно… неправа была одна моя подружка, как оказалось — боль — это не наркотик! К боли невозможно привыкнуть… Лиза выпрямилась, хрустя позвонками. Кирс почему-то заплакала, даже не зная, почему. Она этого не хотела. — Я тебя прекрасно понимаю, — ворковала Лиза. Она уже присела рядом и гладила её по спине. Это самое худшее, что Кирс могла слышать и чувствовать. Лизина рука ползла по позвоночнику как медуза, оставлявшая за собой воспаления. — А ведь Беня всегда таким был и будет, ты понимаешь? Жестоким, двуличным, озабоченным мудаком. Ты для него просто красивая талия, за которую хочется ухватиться. Кирс зарычала: — Я тебя ненавижу… нагородила какой-то бред… — Ты так говоришь потому, что не хочешь слышать правду. — Да ты… это не правда, это хрень. Он, конечно, тупой безмозглый идиот, но он бы пальцем меня не тронул. — Я услышала это у него в голове, дорогая, это всё правда! Всё это его “исправление” — это просто перфоманс, он ведь актёр! Пойми, он никогда не хотел с тобой дружить, он просто тебя хотел! От выброса кулака Лиза отлетела почти что на метр, бахнул стук — снова встреча черепушки и пола. По Кирс почти сразу ударило децибелами, но не смертельными, полупрозрачными — Лиза слишком больно ударилась, мысли сжижались. Пару минут уши и тело испепеляло музыкой, но Кирс держалась — её подпитала злость. Пока Лиза приходила в себя, Кирс варилась в мигрени, и враз мелодия распахнулась. — Вот как! — воскликнула Лиза. — Заступаешься за него?! За этого мудака?! Понятно, уже слишком поздно! Кирс снова собрала себя в кучу и подскочила, выдыхая огонь. — Да что ты несёшь?! Пусть думает о чём хочет! Пока он меня не трогает, меня это не касается! Лиза выдохнула. — Я просто хочу справедливости. Ты ведь поняла, какой он хамелеон, какая он гнида? — Ну и что? У всех в голове есть мусор. Ты его оттуда вытащила без разрешения и всем показала. И кто тут гнида?! Лиза сжала кулаки, повторяя: — Я просто хочу справедливости. Я хочу, чтобы он лишился абсолютно всего. Чтобы у него не осталось ни единого союзника, ни одного друга. Если после всего, что сейчас произошло, кто-то его поддержит, мол, “Беня, ой, как ты переволновался, ты такой молодец, что выучил слово “рефлексировать”, и сожалеешь, что ты мудак, хорошая работа”, считай, это всё бесполезно. Он ни черта не усвоит! Он должен остаться абсолютно один, он должен оказаться на дне, он должен ощутить, как он не прав. Ему должно сделаться действительно больно… Кирс выдыхала огонь. — Зачем?... Лиза крикнула: — Чтобы до него дошло, раз и навсегда дошло! Чтобы до всех них постепенно дошло! — она описала руками весь мир. — Все! Абсолютно все эти гниды, которые обидели меня, которые обидели ещё миллиарды таких, как я, они всегда остаются безнаказанными! Все их почему-то терпят, и приговаривают: “Ну, такой вот это сложный человек”! Всем слишком сложно и неудобно от них отвернуться, у них всегда слишком много власти, красоты, харизмы… Лиза расплакалась, опускаясь на колени. — Каждый раз одно и то же. И снова то же самое, опять его защищают, ты сама его защищаешь! Он ведь и капли твоего уважения не достоин, эта гнида! Вечно одно и то же! Вечно одни и те же чёрствые, самовлюблённые мальчишки, которые плюют на чужие чувства, которые обманывают и выкручиваются, лишь бы избежать минимальной ответственности, а им всё сходит с рук… и всё это — полная норма, чуть что, так это не их вина, а моя, что снова купилась, что снова обиделась… Кирс вздохнула. Лиза рыдала. — Они ведь даже не догадываются! Один их поступок, один разговор или даже слово… это им ничего не стоит, а мне это стоит всего моего психического здоровья! Это же настолько несправедливо! Я сошла с ума персонально из-за таких людей, как твой Бенедикт, и их это уже нисколечко не касается! “Прошло слишком много времени”! Остаток жизни это будет только моя проблема, и только мне надо будет нести за это ответственность, а они пойдут дальше, и на них даже царапины не останется… Лиза растирала потёкшую тушь поперёк носа, респиратор сполз под губы. — Я считаю, мир стал бы намного лучше, если бы гнид стало меньше. Если бы люди стали хотя бы чуточку эмпатичнее, если бы люди друг к другу больше прислушивались, понимали чужую боль… это ведь было бы замечательно, разве нет? Кирс обронила вздох. Лиза пялилась горящими, почти коралловыми глазами. — Кирс, разве ты со мной не согласна? Разве тебя никто не обидел… когда-то очень давно? Я ведь слышу… ты же тоже… — Так никогда не будет. — Чего не будет? — Вот этого самого, как ты это назвала… “справедливости”. Её никогда не будет. — Нет, ну что ты… я верю, что если сильно постараться, со временем… — Нет, — перебила Кирс. — Её не будет, потому что ты сама этого не хочешь. Ты не хочешь никакой “справедливости”. Ты просто хочешь, чтобы тебя пожалели. И всё. Лиза запнулась, обалдела, глуповато раззявила ротик. Впервые за десяток минут в кубике осела полнейшая, истаявшая тишина. — Да… да нет же! Ты вообще меня не поняла! — она снова плакала. — Да что ж такое-то! Т-ты должна была быть на моей стороне!… — Я ненавижу строить из себя жертву. Это слишком удобно. Лиза зашипела от возмущения. — С-…Слишком удобно не слушать жертв! — Я согласна. Но ты здесь не жертва, ты просто плаксивая тряпка. Лиза вмазала по Кирс барабанами так громко, как никогда раньше — Кирс упала на пол, сразу с головокружением и с блевотой в зубах. Лиза приближалась, бахая чёрными платформами. — Ах, вот как! Ну ладно! Понятно! Ну что, теперь и твои мысли почитаем, Кирс? Вспомним, как тебя изнасиловали? Может, ты наконец-то очнёшься и поймёшь меня?! Кирс коротнуло. Только не это. Встретились два титанических, близнецовых потока: застыть от страха или порвать Лизу на кванты, даже несмотря на паралич из-за музыки и то, что сейчас её саму разорвёт. Потоки вплелись друга в друга и завибрировали, заосциллировали, конец решится броском игрального кубика. Напряжение подымалось, Лиза впивалась ногтями в её надбровные дуги. Лизино лицо фатально-медленно приближалось, Кирс его рассмотрела. Под глазом собирался синяк из-за Бенедикта, на лбу загоралась шишка от Кирс. Кирс обомлела, вылупилась и просунула между ними телефон. На экране был текст Теории. Музыка кончилась. Лиза отпрянула и заверещала, как резаная. Кирс отлетела, заняла стойку. Лиза валялась по полу, беззвучно орала и вдруг потеряла сознание. Всё. Кирс выдохнула, у неё в черепушке догорали паутины, она наконец-то осознала свою усталость, все раны заулюлюкали, напоминая о себе, дышать только сквозь рот стало адски утомительно. Нельзя расслабляться. Кирс сдёрнула с Лизы наушники — дестабилизирующий фактор, — пожужжала молнией на поясной сумке и достала мазь, подалась к бессознательной Лизе, взяла хрупкое, мягонькое запястье, намазала ладонь мазью-клеем и заклеила глаз, а потом заклеила второй глаз другой рукой. Потом точно так же приклеила Лизу к полу, лицом вниз. Осмотрелась и думала, что делать. Из этого куба уже нет выхода (закрылся сам), Бенедикт смылся с пультом. Если Лиза скоро проснётся, всё как-то напрасно. Кирс подождала, подумала, попыталась написать Альберту — нет связи. А потом под ней разорвало пол. *** Бенедикт закончил изливать душу путём нечистосердечного монолога, подтянул сопли и побежал вершить третий акт повествования. Притом более динамично, чем ожидалось: под ним просто исчезла опора, и он с криком и эхом полетел в тень. Камера резко лишилась объекта-мишени, за которым должна летать, и растерянно закрутилась на месте, осматриваясь. А картинка менялась стремительно и кардинально. Единым рывком открылось молочно-чёрное небо, поле, парковка, трасса. Весь Рубик преображался: империя анклавов расщепилась на атомы, и весь имеющийся стройматериал с каждой из ста двадцати пяти комнат слетался в единую финальную сцену. Всё сложилось в скалистую пустошь синего авантюрина, почти симметрично описывающего звёздный ночной покров, словно галька, увеличенная в тысячу раз. В случайных закутках возникали голубо-синие языки пламени, колючими венками разлетались молнии, по кругу бьющие сами себя, тут и там извергалась кровь-лава с опасными отблесками. В разных закутках, подобно золотистым нарциссам в комнате Лизы, замерцали белые лилии. — Ох! Что за расизм! Камера обернулась: Бенедикт выбирался из-под завала камней. — Что же, видимо, это море пикселей разрушило физический каркас Рубика и на его ошмётках раскинуло свое собственное представление… Бенедикт долез до поверхности и оглянулся: вся эта анимированная свето-шумовая катавасия сидела аккурат поверх настоящего первого этажа, как на пьедестале. Стоило Бенедикту твёрдо встать на ноги, как из-за дальнего камня с визгом выбросилась летучая мышь с пышными крыльями и понеслась на него. Бенедикт рефлекторно вмазал мыши в лицо, и она рассыпалась. В эпицентре огней, молний и летучих мышей торчал единственный настоящий предмет — центральный цилиндр, откуда исходили команды для всех голограмм, размером в четыре телефонные будки, сложенные в одну. Вокруг него в постоянной петле анимации летало четыре вертолёта-сторожа, вместо прожекторов они светили красными, синими и фиолетовыми стробоскопами. Сверху на цилиндре гнездился дракон в натуральную, по западно-культурным представлениям, величину. С пепельно-чёрными чешуйками, восемнадцатью ртами вдоль всего живота и фосфоресцирующим скелетом. Дракон выгнулся всем телом и заревел гибридными сэмплами львов, медведей и кабанов. Бенедикт, если говорить о боевом опыте, умел правильно ударить, правильно бегать и правильно упасть. Летучие мыши были его позволительным максимумом. — На самом деле, тут нечего бояться, — приговаривал он на камеру, отбиваясь от тучи летучих мышей. — Дракон — это три-де модель. Он только выглядит гротескно-страшно. Видите вертолёты? Это пустышки, декорации, они просто летают в едином темпе по кругу. И всё! Все вертолёты одновременно развернулись и выстрелили огненными полосками следом за Бенедиктом. Он прятался за камнями, пробегая на полусогнутых. — Ладно, не всё так просто! Но, всё равно, Стеллс дурак, — говорил он зрителям, — с такими-то ресурсами он мог бы просто раздавить меня двумя полигонами, если бы захотел. Но почему-то не делает это. Нужно разобраться. Это во-первых! Он отпрыгнул от места, где зажегся голубой огонь, тяжело задышал, потея и голубея от цветастого света, оглянулся, а к нему с обрыва подлезал кряхтящий скелет, уже потянулся к его лодыжке. Бенедикт стукнул его ногой по лбу, и тот рассыпался. — Во-вторых! Стеллс где-то здесь. Здесь ни одной камеры, кроме моей. Но трансляция приходит по Интернету к зрителю с опозданием примерно на десять секунд, а он слишком точно угадывает, где я. Значит, он видит меня сам. Бенедикт ткнул пальцем в сторону дракона. У его сложенных лап стояло ехидное тельце, вооружённое ноутбуком. Бенедикт врубил кроссовки и начал перескакивать через преграды навстречу к антагонисту. Началась трудоёмкая нескончаемая драка с мобами. Каждый новый отряд мышей, скелетов и иногда внезапных кинжальных бабочек был немного умнее предыдущего. Бенедикт покровительственно, как дошколёнку, объяснял камере, что алгоритмы просто учились с ним драться, с каждой новой попыткой становились опытнее и пробовали новое поведение. Центральный цилиндр обступила свора скелетов, походившая больше на массу, чем на группировку, и щёлкала ртами, перемещаясь навстречу. Бенедикт побежал на таран, забежал на самый высокий камень, активировал кроссовки и взмыл вверх. Он кинематографично ухватился за ножку поднимающегося вертолёта и повис. Вертолёт отвозил его вверх. К висячему Бенедикту повернулась голова дракона, пасть раззявилась и выдала жар — Бенедикт выкрутился и прилип всем телом к ножке, струя загорелась прямо под ним. На самой высокой точке, перед тем, как вертолёт пошёл на снижение, как карусель, дракон снова начал медлительно раскрывать пасть, и Бенедикт прыгнул в неё солдатиком. Камера еле успела за ним, в утробу. Прямо позади неё, уже в глотке, загорелось пламя. На днище пустого тела, в котором явно не было органов, Бенедикта поймала воздушная подушка. Внутри было темно, всё состояло из сероватых изнанок полигонов. — Видите? — показал Бенедикт камере. — Сплошные пустышки! Стеллс меня тут не видит и не атакует! Он резво подпрыгнул, выскочил через один из ртов, которые были у монстра на животе, и великолепно приземлился. Потом с разворота эпично ткнул пальцем: — А вот и он — Гильермо Стеллс! Камера пролетела сквозь малореалистичные желудочные зубы, оказалась у хакера за спиной и пошла по кругу, целясь в него. Обошла Гильермо сзади, зацепила овальный тыл уха, его бок, полноценный профиль, а затем и анфас, и, наконец, успокоилась, сделав статичный кадр из-за плеча Бенедикта. Навела фокус с плечиков пиджака детектива на сокровенное лицо. Сочетание лба, глаз, щёк, носа, подбородка и отличительных чёрточек ежесекундно всасывал объектив, и по протоколу UDP в дюжине кадров они распылялись на миллионы девайсов, попадая на сотни тысяч глаз под реки измученных ахов. Весь мир увидел это лицо, и это уже неизбежно. В эту секунду было зафиксировано самое большое количество одновременно снятых скриншотов за всю историю. Интернет порвало, в течении полминуты лицо Гильермо Стеллса уже возникло на большинстве новостных порталов, а администрация сайта забросила попытки забанить трансляцию и только выдавала её в рекомендации всем возможным демографиям. Бенедикт Кнокс победил. Гильермо Стеллса всё это нисколечко не удручило. — Привет, Беня, — он усмехнулся. — Очень сексапильно выглядишь, ты подкачался? — Да. В эту секунду было зафиксировано самое большое количество одновременно взвизгнувших фанатов за всю историю. — Зачем это шоу? — посерьёзнел Бенедикт. — Ты мог убить меня уже тысячу раз. — А зачем говорить? — улыбался Гильермо. — Хочу тебя немного помучать… Бенедикт разрушил момент ужимок наглым прыжком и сбил Гильермо с ног. Компьютер отлетел в сторону, а они, на фоне драматического пейзажа огней, скелетов и летучих мышей, начали лежачую дворовую драку с перекатами. Путём тумаков и пощёчин Бенедикт случайно вытряс из Гильермо пистолет — тот выскользнул из его кармана и отпрыгнул в сторону. Бенедикт, оказавшийся сверху, отлетел от Гильермо и подхватил оружие, устремил его в небо, проверяя патроны, и наставил на оппонента. — А-ХА! ВСË! Обтрёпанный Гильермо стушевался и вставал с пола, скованно поднимая руки. — Конец! — декламировал Бенедикт. — Я победил! Гильермо улыбнулся. — Да? И что, правда выстрелишь, если я буду баловаться? — Конечно, расист, а ты как думаешь? — Правда-правда? Гильермо опустил руки и пошёл к своему компьютеру. Бенедикт застыл. — Н-ни с места! Замри! Лэптоп стоял домиком. Гильермо поднял его за сгиб и, не переворачивая, бережно обтряс. — Ты слышишь меня, расист?! Не дури! — рычал Бенедикт. Гильермо поводил мышкой и зажал несколько кнопок. — Беня, знаешь, почему я до сих пор тебя не убил? Сам догадался, или мне тебе это разжевать? Бенедикт так и стоял столбом, не решаясь выстрелить. Даже камера с её статичным кадром казалась подвижнее, чем его живой, полный энтропии организм. Гильермо протёр глаза. — Мне даже стараться не надо. Тело дракона зашевелилось, когтистая лапа пошла на подъём, теневой звездой пальцев опустилась на Бенедикта, и зажала всё его тело в кулак. Над его головой разошлась горячая пасть, готовящаяся плюнуть огнём. Его рука так и торчала, устремив пистолет на Гильермо, но он не стрелял. Его лицо было неподвижным. — Видишь? — сказал Гильермо. — Ты даже пальцем меня не тронешь. Ты ничтожество. Просто смирись с этим, Беня, ничего великого ты никогда в своей жизни не сделаешь. Ты просто не способен, тебя никогда не будет достаточно. Гильермо улыбался, проницая Бенедикта. Бенедикт безжизненно пялился, проницая Гильермо. Бенедикт с громом прострелил его грудь. Пуля прошла навылет. Гильермо уронил компьютер и упал лицом вниз, как брусок или ваза с цветами. Гильермо Стеллс умер. Бенедикт снова остолбенел, а анимированное царство кишело жизнью. Дракон тоже замер, так и не вывалив на него огонь. Бенедикт выбрался из шершавой хватки, туповато посмотрел на остывающий пистолет, потом на труп, с потерянным видом посмотрел в камеру и нервозно приблизился в кадр, попадая в расфокус: — Что же, на этом я сегодня заканчиваю. Спасибо за внимание. Трансляция кончилась. *** Тиша уставилась в только что застывшую трансляцию, обеими руками сжимая давно застывший чай. Полоса комментариев так и мчалась по три сотни новых в секунду. Тринадцать миллионов зрителей, и цифры пока не падали, все ждали, что ещё что-то будет. Лента в телефоне прямо на глазах засорялась постами с лицом Гильермо Стеллса и кадрами и цитатами из трансляции. Пять минут все сидели молча, усваивая информацию. — Мне это всё не нравится, — наконец-то сказала Тиша. — И мне не нравится, — согласился Акисава. — Книга была лучше. — Куро, какая к чертям книга? Это онлайн-трансляция. — Да, честно говоря, любая книга. Сразу после моего монолога сюжет стал какой-то жиденький. — Я не об этом, — говорила Тиша. — Гильермо слишком глупо поступил. Беспечно! Декорации эти зачем-то понастроил… не вяжется это всё. — Так я о том же! — Акисава развёл руками. — Сюжет жиденький! Конфликт сторон не дотянут! Мозг Леонтины вообще пропал из повествования, а антагонист просто тупой! — Так почему он тупой-то? — думала Тиша, отматывая немного назад, когда впервые показали лицо. — Может, не такой уж и тупой, и вместо него была обманка? — Обманка? — спросил Акисава. — А так разве можно? — Конечно. Есть такая техника — фотограмметрия. Фотографируешь предмет или человека со всех ракурсов и составляешь из фотографий трёхмерную модель. Сейчас для этого достаточно просто дюжины фотографий и парочки нейросетей, чтобы всё подчистили и додумали. — О-о, — воодушевился Акисава, — Ну, да, как вариант — он убежал и оставил вместо себя куклу. Но все равно жиденько. Зачем лицо-то показывать? Тиша кивала. — Это, конечно, в стиле Гильермо, подстроить помпезное самоубийство и смыться, но лицо…. Бенедикт ведь подтвердил, что это он, мы в этом уверены. Почему он не сделал модельку с мусорным пакетом на голове или хотя бы с респиратором? Она рассмотрела кадр, ставший за последние три минуты цифровым достоянием человечества. Гильермо был немного выше среднего, широкоплечий, с острым курносым носом и собачьими карими глазами. Самыми броскими атрибутами была причёска (бордовый ирокез) и странные три чёрные точки под глазом. Тиша бессознательно щёлкала пальцами. — Я… я чувствую, что ко мне приходит идея, но… — она прикусила губу. — Куро, давай, побудь тоже детективом. Что здесь не так? — Оу, — Акисава почесал подбородок, — хм… эх, я штук десять детективов написал, но самому думать, конечно же, труднее, — он засмеялся. Тиша оглянулась: — Сан-Джун, может, у тебя есть мысли на этот счёт? Сан-Джун был слишком занят тем, что сосредоточенно расставил руки и делал ими танцевальные волны, поочерёдно напрягая каждую мышцу от мизинца до мизинца. Всё это в висячем положении, зацепившись ногами за жёрдочку. Акисава мягко откинул голову. — Можно было и не спрашивать. — Ну, не оставлять же его всегда вне дискуссии! Тиша отвернулась к экрану, думала и соединяла. Изучала то Гильермо, то холодную корку на чае. — Так, так, так, так… постой! Ты сказал, после монолога сюжет страшно жиденький. А что, если это правда был “сюжет”? Если это всё понарошку? По предписанному сценарию? Акисава очаровался. — Вау. — Гильермо мог сделать что угодно с этим трёхмерным движком!… Акисава как будто влюбился. — Вау! Он сделал не только модельку себя, он ещё сделал модельку Бени и запустил с помощью этих моделек кукольное представление с жиденьким сюжетом! — Именно! — воскликнула Тиша. — Это было даже не его лицо. Гильермо сбежал и включил нам мультики! *** Кирс взвыла. Она давно смирилась, что её прибило камнями и единственное, что она могла себе позволить — это просмотр трансляции с телефона. Она так злилась, что заболтала вслух: — Почему опять Клоу?! Ненавижу, когда Клоу — это Гильермо Стеллс! Как это вообще могло произойти больше одного раза?! ААА!! — Мисс Кирс, вы здесь? — крикнул издали Бенедикт. Кирс на секунду застыла. Неловкая встреча, но иначе она не вылезет. — Да. До неё доходили вибрации — Бенедикт пролезал где-то рядом, почти прямо над ней. Над головой пошатнулся камень, который как раз её придавил. — Правильно? Вы под ним? — Да. Камень дёрнулся, вернулся, дёрнулся сильнее и просел ниже, задавив её ноги больше, Кирс пискнула. — Ай! — Ах! Сейчас. Бенедикт пытался сдвинуть камень. — Я попал под лавину булыжников и скелетов, не мог даже пошевельнуться, просто наблюдал за цирком, который намалевал Стеллс. Смог выбраться только, когда это кончилось. Вам, видимо, повезло меньше… Бенедикт что-то бубнил, думал, умостился, и откинул камень броском кроссовок — тот кувыркнулся и откатился прочь. Над Кирс наконец-то было небо, а не тупорылая темнота. Бенедикт подал ей руку. Она это проигнорировала и поднималась сама, хотя всё страшно болело. Ноги надолго сдавило, они затекли, потемнели и лихорадочно тряслись. Весь её вид изнывал по медицинской помощи, тишине и покою: разбитый нос, синяки, царапины, тремор. Она еле поднялась и с усилиями вылезла. — Выглядите неважно, — констатировал Бенедикт. — Мы немедленно едем в больницу. — Да. — Я могу помочь вам идти, —добавил он, протягивая руку. — Нет. — Понял. По не произнесённому, но обоюдному согласию они тут же поспешили к самолёту (он стоял на парковке). На горизонте уже минуту как загорелись красно-бело-синие огоньки. Время до встречи с полицией поджимало, но, кажется, они хорошо успевали. У Кирс открылось второе дыхание, она шла почти энергично. — Мы неприятно молчим, — заметил Бенедикт, пробираясь по трёхмерным камням с лилиями. — Мы спешим к самолёту. — Мисс Кирс, простите меня, что разбил цилиндр и втянул вас в этот бардак. — Придётся простить, а то ещё больше возненавидишь меня и выгонишь из дома. И что мне потом делать? Бенедикт некомфортно помычал. — Простите, что накричал. Я вас не ненавижу. Она вздохнула. — Давай уже нормально дойдём до этого дурацкого самолёта, нормально полечим меня и нормально поссоримся дома. Поверь, поссориться есть о чём! Но сейчас слишком много всего. Ненавижу ссориться, когда слишком много всего, у меня голова сейчас отвалится… — Конечно. Бенедикт внезапно впал в ступор, настолько глубокий, что обессиленная Кирс успела его обогнать. — Нет, — сказал он. — Мы должны найти Елизавету. И забрать с собой. Кирс оглянулась. — Что?! Если это типа “самоотверженный поступок”, чтобы показать, какой ты не-мудак… Бенедикт качал головой. — Нет, я такой чепухой больше не занимаюсь. — А что тогда?! — Она могла прочесть из моих мыслей координаты острова. Кирс обомлела. — Заводи самолёт, я за ней сбегаю, — она нескладно разворачивалась. — Я дотащу её, и вместе с ней мы сразу взлетим!… Кирс запуталась в своих же ногах и свалилась ничком на камень. Бенедикт строго насупился. — Мисс Кирс, хотя бы себя дотащите. За ней пойду я. Она измождённо закатила глаза, подымаясь. — Ох, ладно… давай свой телефон! Живо! Кирс взяла свой, что-то открыла, заблокировала и сунула Бенедикту. — Меняемся. Разблокируешь — там сразу секретная волшебная картинка, НЕ СМОТРИ НА ЭТУ КАРТИНКУ, покажи Лизе, Лиза туда глянет и вырубится. Дотащишь её. На экран ни в коем случае не смотри, ты меня понял? — Что за “секретная волшебная картинка”? Вы издеваетесь надо мной? — возмутился Бенедикт, а Кирс вырвала у него его телефон и толкнула в спину. — Беги! Лиза где-то недалеко от меня была, наверное, тоже застряла под камнем! И я сняла с неё наушники, она не должна быть настолько опасна! — Понял! Кирс уковыляла, понимая, насколько это тупой, безнадёжный план. Бенедикт, может быть, даже забудет про картинку! *** Бенедикт бросился назад к месту, где отыскал Кирс. Дорогу преграждали камни, отовсюду всё так же выстреливало пламя и летали летучие мыши, это сильно его замедляло. Смотрел в оба. Кирс он нашёл только по голосу. Совсем рядом взревели сирены. Бенедикт обалдел. Полиция ведь должна быть неблизко! Оглянулся — парочка машин подъехали без мигалок, они были уже здесь. Бенедикт и Кирс раньше их совсем не замечали. — Полиция Веспрема! Вы арестованы! — затрещал мегафон. — ЕЛИЗАВЕТА, ГДЕ ВЫ?! — взревел Бенедикт, прекрасно зная, что она глухая. Если она вообще жива, и её не убило камнем! Если она вообще тут, а не сбежала! Он наткнулся на тот самый камень, из-под которого вызволил Кирс. Лиза должна быть поблизости. Он искал, присматривался, нет ли где лоскутка одежды, пряди волос или торчащей руки, ноги или головы. В свете редких случайных огней в округе это было непомерно сложнее. Он бесплодно крутился на одном секторе, делая с самим собой уговор, что, если не найдёт её через тридцать секунд, надо бежать назад. Над головой взревел циркулярный грохот, и камни со скелетами выгорели добела. — Полиция Веспрема! Вы арестованы! — кричали из вертолёта. Бенедикт посмотрел наверх, слепясь. На него направили оружие. — Сдавайтесь, иначе мы будем стрелять. — Стреляйте! Я — ребёнок Миллениума, вы меня не убьете! Он выскочил из конуса света прожектора и бросился наутёк. В него стреляли и чудом промахивались. Он перемахнул через крупный камень и увидел — вдалеке из-под плоского булыжника вытекла верхняя половина тела, как мёртвая птица. Случайное пламя осветило его на долю секунды, и оно исчезло. Лиза. Бенедикт полетел туда, видя, что с той же стороны навстречу уже бегут бойцы в бронежилетах. Он пристал к её туловищу и дикими рывками начал выкуривать её оттуда, кажется, подарил ей парочку растяжений, но, что поделать. Взял на руки (поразился, что впервые держит так женщину) и заметно медленнее побежал. Благо, она была без сознания. По ним пытались стрелять, но обоих спасала волшебная космическая неприкосновенность. — У него на правой ноге протез, стреляйте в протез! — Вообще-то на левой! — тявкнул Бенедикт. Он снова пытался сократить дистанцию прыжками, но с грузом Лизы у него плохо получалось маневрировать, да и кроссовки уже пикали, что скоро разрядятся. Тупой Цвайнштайн, опять подставил! Самолёт уже оцепила полиция — тот шустро пошёл на взлёт под градом выстрелов, без Бенедикта. Бенедикт не останавливался, он отказывался замедляться. Кажется, у них с Кирс была предусмотрена опция “спасательный трос”. Бенедикт высматривал, куда Кирс пристроится, чтобы быть именно в точке, куда спадёт лесенка. Лиза вдруг вскинула голову и укусила его за кадык, и они упали в какую-то яму. Он сильно ударился затылком, в глазах закрутилось, и Лиза сразу же начала неповоротливо драться, барабаня по нему локтями. Её ладони кто-то приклеил к глазам. Бенедикт собрал себя в кучу и отбросил её, как шавку. Полицейский вертолёт приземлялся в десятке метров от них. В недалёком радиусе со всех сторонок приближалось человек двадцать пять, выстрелы поутихли, потому что сопротивление уже и так невозможно. Через минуту Бенедикт уже будет в наручниках. Снова. У Бенедикта всё болело и темнело в глазах, самолёт с Кирс глуповато маневрировал на месте, прискорбно далеко и высоко. Лиза близоруко осматривалась, созерцая полицию в щёлочках между пальцев, и вдруг коварно заулыбалась. Бенедикту это не понравилось. Она разбазарит координаты, как только ей дадут какой-то наушник. Оставалось тридцать секунд (примерно, наверное, может быть!). Бенедикт вытащил клей-мазь и вылил пол пачки на обе руки, а потом проехался клейкой жижей по собственным губам, придерживая тюбик коленями. Так он выиграет хотя бы пару часов. Полиция обнаружила эту сладкую парочку в весьма курьёзной, философской, извращённо-романтической позе: она закрывала руками свои глаза, а он закрывал руками её уши; ртами они целовались. *** После трёхчасового массажа, пилинга, спа, и столь же длинного информационного детокса Матильда укуталась в лиловый халатик, и с чашкой креплёного какао присела на велюровый диван, специально, чтоб очутиться рядышком с гипоаллергенной собакой. Гипоаллергенная собака храпела брюхом кверху и хрюкала, если по нему деликатно погладить. Матильда открыла новости. Матильда увидела ЭТО. Матильда закрыла новости. *** Что же, период нелепой доброты был коротеньким. После скоростного пешего путешествия через поля и трассы, Гильермо зайцем вошёл в битком забитый ночной автобус с единой целью: подстрелить у зеваки зажигалку и шуршащую коробочку сигарет. Цель была выполнена. Вышел на следующей остановке и побрёл поперёк плешивых лавандовых насаждений; в ногах стелился туман отцветших соцветий. Гильермо тянул в себя профильтрованный дым и извергал его — циклы успокоения. Тело ломило, будто его избили, или он простудился, но скорее всего это психосоматика. Ни единая частица Гильермо не выносила, когда всё идёт не по плану. С видео, конечно, шикарно получилось, но он сегодня вообще-то целился на добычу союзников, а не на ещё одну медиа-кончину. В мыслях неприятно позванивала безобразная фразочка, которую прохрипел заплаканный Альберт: “Я хочу, чтобы ты остался один”. Сама идея пугала, Гильермо считал это смертью. Как бы сильно он не воспринимал людей как расходный материал, какими бы они не были тугодумами, клячками, безграмотными NPC, попрыгунчиками, совсем один он ничего бы не смог. И на обратной стороне этой мысли просвечивало: как бы плохо всё сегодня ни кончилось, с ним всё равно был Лёша, его ручной конопатый Лёша. Гильермо подходил к назначенному месту, посреди поля на лавочке. В подоле небесной шторки порозовела виньетка. Лёши не было видно. Гильермо сразу это не понравилось, и он сразу переосмыслил тот раз, когда малыш очень немногословно с ним договорился о встрече: пассивно согласился. Нет, не нужно заранее паниковать. Гильермо достиг назначенной точки и только потом узрел её дремучую пустоту, пустоту на несколько десятков верст. Он окаменел. Нет, Лёшу надо просто подождать. Нужно отдохнуть, нужно его дождаться. Парнишу держали в заложниках, он устал, до Тапольца десять километров по воздуху. Гильермо распластался на дереве лавки, увидел уходящий от него космос, закрыл глаза. Даже пытаться заснуть было глупо, слишком плотные мысли. Прошёл час, прошёл второй, небо уже выцвело до белизны. Роптание. Гильермо вскочил. Лёша был весь измазан, измождён. Глаза блестели, лицо багряное. С шеи свисал замызганный фотоаппарат. — Бим… Гильермо бросился его обнимать. — Эй, ты чего? Они сплелись воедино и присели на лавочку. — Бим… — плакал Лёша. — Что случилось? Лёша крепко его обнял. — Бим… Гильермо мягко улыбнулся, не торопил. Он был очень рад, что Альберт сегодня ошибся. Лёша долго не отпускал, не мог собраться с мыслями и, наконец, установил постоянный зрительный контакт. — Давай по порядку расскажу. — Конечно. — Бернард пригласил меня выпить кофе… Гильермо присвистнул. — Это такой эвфемизм на “запудрить мозги”. — Да, я понял… он почти убедил меня, что ты мной манипулируешь. Достал флешку с твоими рассказами, глумился надо мной… ужас. — Да плевать, он эту флешку никуда не передаст, там и на него много грязи имеется. Я всё продумал. — Да. Конечно, — Лёша шмыгнул носом. — В общем, в какой-то момент он правда меня запутал. Я даже решил тебя кинуть. Гильермо захихикал, в этом смехе затаились истерика и облегчение. — Ладно. Спасибо, что не кинул! — Потом какая-то очередная паранормальщина началась. Бернард с Чарли заорали от боли, все оглядывались, испуганно на них смотрели, побежали к ним, а я под шумок убежал. И меня как будто кто-то за руку дёргал, что-то невидимое. Оно меня как будто тянуло к себе, но нежно, мол, пожалуйста, помоги. Из-под земли меня к себе звало. Исключительно тактильно. Гильермо произвёл элементарную паранормальную арифметику. — Тактильно… Мигель? — Именно так. И это он сделал им больно. На расстоянии. — А-а, — протянул Гильермо, и хмыкнул, — вот так осьминог…. Ну-ка, и что дальше? Гильермо догадывался, что, если Мигеля тут нет, вряд ли он поехал в Португалию на автобусе. — Я вернулся в пещеру, — Лёша оробел, слова становились неподъёмными. — Мигель меня звал. Я пришёл, а там… в общем… Скру отрезала его руки по локоть. Я чуть не наступил на его ладонь… Лёша расплакался. Гильермо обнимал и гладил его по голове. — Скру тоже брыкалась в агонии, орала и корчилась… естественно, он ей тоже делал больно, — выдавливал из себя Лёша. — А он лежит без рук и лицо у него такое, знаешь, будто его просто в живот ударили. Лужа крови под столом. Буквально лужа!… Это всё было так ярко, я каждый кадр чувствовал… — И что потом? Ты испугался и убежал? Лёша молчал. Гильермо гладил его. — Я не осуждаю. Всё в порядке, я сам бы вряд ли придумал, что делать. Тебе необязательно было геройствовать! Лёша позеленел. — Бим. Не тот монолог поддержки. Гильермо прыснул. — Что? — Я не “испугался и убежал”. — А что? Лёша подумал, вмял голову в плечи, сплёлся с Гильермо пальцами. — Я был очень злой. Я на тебя разозлился, потому что ты меня типа обманывал, я на Скру разозлился и разозлился на Шелкопряда в целом, что они занимаются этим членовредительством. Ладно, убийства, это мы уже прошли и смирились, но это-то что? И я злился на Альберта, как всегда, что из-за него я вообще во всё это попал. И меня заслепило. — Что? — Я убил Скру и убил Мигеля. Забрал свои, твои вещи и ещё кое-что, что мне показалось полезным, и смылся. Гильермо обалдел. На пару секунд стали слышны интриги полевых насекомых. Гильермо тряхнул сигаретами. — Курить будешь? — Да. Гильермо отворил пачку. — Но я не умею, — предупредил Лёша, занося пальцы пинцетом. — Могу научить. — Давай. — Фильтром в губы, и тяни из огонька сразу поглубже в грудь. Ты хочешь заработать рак лёгких, а не рак ротовой полости. Гильермо чикнул зажигалкой, дал Лёше затянуться. Лёша почти сразу закашлялся и сдался до третьей затяжки. — Нужна практика, — признал Гильермо, дымя ноздрями. Лёша поджёг ещё раз и докурил. Его замутило. Гильермо смеялся и обнимал его за плечо. — Это дамские. — Что это должно значить? — Что ты лошара. — Спасибо. — Так, а почему ты Мигеля убил-то? Лёша завис. — Не знаю. В общем, я много думал об этом. Я почти так же набросился на Рекви. Избил в кровь. Он ушёл из-за этого. Я тогда тоже разозлился не на него лично, а на всю ситуацию… я вообще никогда не хотел его обидеть. Он мне даже нравился. И Мигель мне нравился. Лёша снова сцедил пару слезинок. Гильермо грустно смотрел на кровь у Лёши на кроссовках. — Ага… — Я сейчас, пока шёл к тебе, всё очень подробно обдумал. Я думаю, у меня та же… болезнь, что и у тебя. — А? — Ты говорил, что, когда ты бесишься и устраиваешь эти теракты, ты себя не контролируешь. Я ведь тоже. У меня даже провалы в памяти, я плохо помню, как это делал. Я думаю, это тоже какая-то паранормальщина. Гильермо моргнул. — Что? Это типа я тебя заразил, что ли? — Не знаю. Даже, если так, это точно случайно. А паранормальщину можно как-то отменить, верно? Гильермо думал. — Я сейчас понял. Мне кажется, они Мигелю уже раньше включали это волшебное осязание. Я тогда валялся в приёмной, он им всем начал делать больно, они аж оставили меня без присмотра минут на десять, хотя всё время очень сильно сторожили. А потом всё нормально было. Значит, они искусственно ему эту суперсилу включили и выключили. Значит, теоретически, так можно. Убрать эту хрень. Лёша всхлипнул и крепко его обнял. Гильермо обнимал в ответ. — И что будем делать? — спросил Лёша. Гильермо заботливо улыбался, гладя его от бедра. — Лечить тебя, конечно же. — И тебя тоже. Лёша уже улыбался и плакал. Они держались за руки. — Бим… — Да? — Я тебя люблю. — Я тебя тоже люблю. Этот поцелуй был похож на колючую проволоку.