Больно. Ах, как же хочется кричать… За что ты так со мной? Теперь я точно могу ответить на вопрос, заданный мне когда-то давно. «А падать больно?» Очень.
***
Человек в простой синей водолазке, классических джинсах, кедах и медицинской маске спокойно шёл по улице; на вид ему было лет двадцать пять, хотя на самом деле он только недавно отпраздновал свой тридцать второй день рождения. Хотя «отпраздновал» сказано слишком громко: небольшой бисквит со свечкой и чашка жасминового чая в полном одиночестве серой съемной квартиры — вот и всё торжество. За городом было тише: никакого шума машин или голосов людей, только едва различимое шуршание сверчков и где-то вдалеке кваканье лягушек. Лето в самом своём разгаре. Однако, как и любому японцу, переехавшему в Англию, Какаши не хватало стрекота цикад и мелодичного звона фурина, покачивающегося от порывов ветра. Неожиданно что-то привлекло боковое зрение мужчины, и он заставил себя оторвать взгляд от облаков. Там человек. У Хатаке на секунду перехватило дыхание. Он молниеносно подбежал к телу, движимый то ли медицинским чутьём, то ли простым человеческим чувством ответственности за спасение слабых. Девушка. На чёрном, смоляном асфальте. Хрупкая девушка с чем-то, напоминающим обрубки крыльев, вся в крови и перьях, она словно испарялась на руках. Мужчина положил её голову себе на бёдра, осторожно повернул на левый бок, оторвал от водолазки лоскут и обмотал места повреждений. И только сейчас заметил, что девушка была абсолютно голой. Он накинул на розоволосую остатки своей верхней одежды и, взяв на руки, понёс её домой. Создалось впечатление, будто она упала с огромной высоты, рассуждал медик. «Как бы она не сломала себе ничего, — с каждым шагом всё ускоряясь, думал Хатаке. — Ладно, сейчас главное — дойти до квартиры». Солнце клонилось к закату, протяжно зевая красными лучами, потягиваясь и готовясь ко сну. Завтра ему снова придётся рано подниматься, будить всё живое и неживое. Облака лениво плыли в направлении запада, отсвечивая оранжевым блеском. Сереброволосый осторожно держал в своих руках девушку, кое-как закутанную в мужскую кофту, пахнущую, к удивлению всякого, кто знал Хатаке, ничем иным, как карамелью, словно хрупчайший в мире фарфор; он вошёл в полупустую квартиру, положил «находку» на матрас, а сам ушёл в уборную вымыть руки. Когда он вернулся, то обнаружил, что розововолосая обхватила ладонями локти и сжалась в позе эмбриона, чуть дрожа. Какаши немедленно, чертыхнувшись, подскочил к шкафу и достал оттуда большой клетчатый плед. Подарок сына Минато, сына человека, что был учителем мужчины и погиб много лет назад. Девушка, завёрнутая в одеяло, наконец согрелась и перестала трястись, однако изредка с её губ всё ещё срывалось тихое: «Больно». Подумав, что уже можно, хирург решил осмотреть тело на наличие переломов. Однако, не обнаружив, — ками юкатта! — ни одного, облегчённо вздохнул. Мужчина нашёл в глубине комнаты аптечку, обработал раны хлоргексидином, заменил лоскутья на бинты и задумался. Подложив под голову девушки мягкую пуховую подушку, он устроился на полу с книгой в руках, спиной прислонившись к основанию кровати. Ему нужно было кое в чём убедиться. Впрочем, устало потянувшись, Какаши не заметил, как провалился в глубокий сон. Два настороженных зелёных глаза со страхом уставились в бездонные серые Хатаке. Такое пробуждение нельзя назвать ни пугающим, ни прекрасным, скорее, всего по чуть-чуть. — Давно не спишь? — А… Девушка было попыталась что-то сказать, но не смогла вымолвить ни слова. Какаши, ни говоря ничего, ушёл в кухню, а после вернулся, минут пять спустя, с чашкой, полной какой-то белой жидкости. — Молоко с мёдом, — пояснил он. — Пей. Обладательница восхитительных зелёных глаз послушалась незнакомца и сделала пару глотков. — А… толь… ко… только проснулась, — ответила на вопрос она. От мужчины не веяло враждебностью, наоборот: почему-то ей хотелось поверить этому спокойному человеку. — Как тебя зовут? — мысленно подивился Какаши: его новая знакомая говорила на чистом японском, без акцента. — Я… я больше не хо… чу… не хочу носить то имя, — тяжело вздохнула она. — Могу ли я дать тебе новое? Она с лёгким изумлением взглянула на спасителя и осторожно кивнула. Какаши обвёл задумчивым взглядом розоволосую и предложил: — Что думаешь насчёт «Сакура»? — улыбнулся одними глазами мужчина, на нём всё ещё была медицинская белая, с едва различимым голубым оттенком, маска. — Мне… нравится, — почему-то на душе стразу стало тепло-тепло. Почему? Сакура тоже улыбнулась. «Она прекрасна», — пронеслось в голове у Какаши, но он сразу же отогнал от себя эту мысль. — Откуда ты? Улыбка мгновенно исчезла с её лица, глаза покраснели и наполнились слезами. Во всём положении её тела читалась глубокая горечь. Такую рану будет непросто вылечить. Она лишь пальцем указала куда-то вверх, на белый потолок. Прозрачные капли оставляли за собой на лице девушки мокрые дорожки. «Ангел. Как я и думал». — Послушай… — нарушил тишину, прерываемую осторожными всхлипами, спокойный голос Какаши. Зеленоглазая повернула голову в направлении речи, звуками которой была почти неслышная нежность. — С этого момента я буду рядом с тобой. Тебе не придётся быть одной. Сакура, поверь. В комнате витал чуть сладковатый запах карамели. Часы медленно отбивали секунду за секундой. Четыре тридцать утра. В последний раз вытерев рукой солёную жидкость, стекающую по лицу, она кивнула Хатаке и сделала пару глотков еле тёплого молока с мёдом. «Что же я делаю?» — спросил сам у себя медик, а затем засмеялся. Почему-то он поймал себя на мысли, что не хочет расставаться с этим прекрасным и робким человеком.