Часы Королевы

-7- Хуже не будет. Не может, не имеет права быть хуже. Хуже уже было, причём настолько, что дальше некуда, просто невозможно и даже вспомнить страшно. Хорошо, что пришёл волшебник — доктор Дарвин, взял Молли в ассистентки и заставил Стикс повернуть вспять. Но Лета взяла своё. Или там были не Стикс и не Лета? Молли ведь не могла пойти за Холмсом, не видела, что с ним случилось за порогом, только знает: он забыл там что-то очень важное и делавшее его человеком, которого она… к которому она была неравнодушна. Молли и сейчас неравнодушна, но мистер Холмс — нет, Шерлок, в мыслях можно назвать заветным именем — стал другим, неправильным, будто вернулся назад не целиком, а лишь частично. Возможно, в том, что так случилось, есть вина Молли. Возможно, её задача — это исправить. Не попробуешь — не узнаешь, верная ли идея пришла в голову. Шерлок тоже любит проводить эксперименты, чтобы узнать точно. А хуже не будет. Осталось убедить себя в этом, чтобы не краснеть, не бледнеть и не трястись, когда Шерлок придёт, и она попробует воплотить задуманное. Сегодня. Она попробует сегодня. Шерлок прислал телеграмму, как обычно, сухую и лаконичную: «Подготовьте тело Бенджамена Дорсета, буду в семь. Холмс». Его острый, чёткий почерк доставлял неизъяснимое удовольствие *. Молли любовалась им и всегда сохраняла телеграммы, хотя в них не находилось слов, о которых она мечтала. Они были чисто деловыми, как и полагается телеграммам. О письмах от Шерлока Молли оставалось только мечтать. Девушка расправила бланк и раскрыла книгу, чтобы заложить внутрь, распрямляться: бумага загнулась при доставке. Книга открылась на сказке «Кэт-Щелкунчик». В глаза сразу бросилось предложение: «И они поскакали — принц и Кэт — через зелёный лес. Собака бежала впереди и показывала дорогу. А Кэт рвала на скаку спелые орехи и прятала их в карманы». Вот откуда Кэт могла знать, что именно орехи помогут ей спасти и сестру, и принца? Или просто повезло? В сказке не говорится. В сказках чаще всего есть мудрая птичница, которая подскажет, как расколдовать жениха, ну а если нет такой помощницы — героине просто везёт. Случайно обронённая в отчаянии слеза, обещание выйти замуж или поцелуй оказываются единственным средством, которое может спасти зачарованного принца. Слёзы, во множестве упавшие на тело в ту самую ночь, не помогли. Но сказки обязаны хорошо заканчиваться, поэтому Молли придётся довести дело до конца. Шерлок эффектно появился, когда заходящее солнце золотило стены лаборатории. Молли просто решила, что эта комната более романтична, если вообще можно говорить о романтике в Бартсе, и ждала его тут. Наверняка Шерлок раскусит её манёвр, он всегда обо всём догадывается, ну и пусть. Лишь бы помогло. А Молли будет легче в выбранном ею месте. Холмс равнодушно поздоровался, аккуратно повесил пальто — а раньше любил просто небрежно швырнуть на спинку стула — и поинтересовался, подготовила ли она тело. Не доверял памяти и профессионализму Молли. — Мистер Холмс, сначала я должна кое-что… — Молли отложила книгу сказок и подошла к нему почти вплотную. Запнулась и залилась краской, как и следовало ожидать. — Да, мисс Хупер? — Шерлок смотрел на неё без интереса — видно, думал, что она, как обычно, предложит сварить ему кофе. Даже не проявлял нетерпения, а раньше требовал бы поскорее показать ему труп, ради которого приехал сюда. Наверное, смешно, что Молли любила его таким? Ведь и тогда он был к ней равнодушен. Но сейчас он равнодушен ко всем, и это куда больнее. Поэтому девушка сделала последний шаг, положила ладонь на грудь Шерлока и прикоснулась к его сухим губам своими. С тем же успехом можно было бы поцеловать его в щёку — поцелуй вышел бы столь же невинным, почти детским. — Я бы… вышла за тебя замуж, если бы это помогло. Только вернись, пожалуйста, — непрошеная, ненужная слеза выкатилась из глаза, Молли не стала её утирать, всматриваясь в Шерлока. Тот чуть нахмурился, кинул взгляд на книгу, и на его лице отразилось понимание. Он положил руку на затылок девушки, чуть притянул к себе и поцеловал. Поцелуй не был нежным, приятным тоже. Холмс будто обследовал полость её рта, он мог бы так же последовательно обследовать Дорсета, ждущего внизу, разве что не языком. Молли отстранилась в испуге. Солнце как раз перестало освещать лабораторию, и, может, поэтому Молли стало зябко. Она плохо видела в сумерках и потому не любила их. — Надеюсь, теперь вы убедились, что сделали всё возможное для моего исцеления, мисс Хупер? Или есть ещё какие-то упущенные детали? Не стесняйтесь, действуйте. Только предупредите, если меня нужно чем-то обрызгать или посыпать: я прежде надену лабораторный халат. Хочу окончательно решить вопрос, чтобы он не мешал вашей работоспособности, — Холмс даже не иронизировал, не смеялся над её глупостью. Добивался одного: чтобы ему не мешали. Его фигура казалась зловещей в наступившем полумраке, он будто стал выше, и Молли сделалось страшно. Она стояла, прижимая ко рту тыльную сторону ладони, чтобы не закричать. Когда пауза затянулась, качнула головой: — Нет... нет. Вы невозможны! Немыслимы! Девушка выбежала за дверь, но успела услышать брошенное вслед: — Но я мыслю! Разве это не главное? Однако рядом не было доктора Уостона, чтобы ответить на вопрос Шерлока. -8- Джон сидел на заправленной кровати, смотрел на «рыбий хвост» пламени в светильнике и пытался думать. Перед выездом нужно проверить свой саквояж. Да, обязательно нужно. Может, там бинтов не хватает. Или йода. Хуже всего, если нет настойки брома. Даже принимая лекарство, он не всегда держится. Держаться нужно. Так положено. И без лечения вообще плохо. Плохая вещь — меланхолия. Ей нельзя сдаваться. Саквояж стоял перед ним с раззявленной пастью, и в неё было страшно смотреть. Тело будто окаменело, и шевельнуться казалось просто выше человеческих сил. Чёртова меланхолия. Medice, cura te ipsum!** — Джон, поспеши, нам скоро выходить, — он вздрогнул. Шерлок вовремя напомнил о времени, а то они могут и опоздать. Детектив заметил, что Уотсон не в порядке, едва ли не раньше его самого. Теперь, когда ему было что-то нужно, Шерлок мог поторопить, лишний раз повторить — не раздражаясь при том. Будто заботился. Но, конечно, это был лишь его обычный эгоизм. Просто он научился получать желаемое, не тратя лишних эмоций. Сухой расчет, не более. Джон поднялся тяжело, как старик. Даже это было трудно, вялое тело отказывалось двигаться и, казалось, сейчас начнёт поскрипывать в суставах. Они всё равно могли бы опоздать — Джон, как это часто случалось с ним в последнее время, растерялся, когда, проверяя саквояж, увидел, что не хватает градусника. Он напрочь позабыл, куда положил несчастный термометр. Сначала замер в растерянности, а потом принялся бестолково открывать ящики бюро, хотя там нужной вещи точно не было. В конце концов, именно Холмс помог ему окончательно собраться и выйти из дома. Да, термометр одолжил тоже он. Зачем — Джон не стал даже спрашивать. Его это не волновало. Шерлоку, разумеется, повезло с транспортом. Так всегда случалось. Если пустой кэб не проезжал по улице в тот момент, когда детективу взбредало в голову куда-то ехать, то уж на его свист экипаж немедленно выезжал из-за угла. Так что промашка Уотсона не слишком им помешала. Успокоившись Джон несколько воодушевился, а может, просто предвкушение смены обстановки подняло настроение. Иногда кажется, что стоит уехать — и все тревожащие беспокойные мысли останутся дома, о них можно будет забыть как минимум до возвращения. Так или иначе, Джон ощутил, что расставание с Лондоном его почти радует. Тусклый и давно изученный пейзаж не стал намного интереснее ночью, и, возможно, оттого Джона потянуло на беседу, хотя в последнее время они с Шерлоком общались всё меньше. Уотсон понимал, что это он замкнулся, но и друг не пытался ничего с этим поделать. Зато сейчас Джон спросил то, о чём думал с тех пор, как Шерлок заказал билеты. Джон не терзался вопросом, подобные мелочи не слишком волнуют, когда весь мир кажется будто припорошенным пылью, малопривлекательным и в общем неинтересным. Просто было непонятно. — Почему мы едем в Манчестер на поезде? Туда летают дирижабли, не думаю, что, ведя расследования для мистера Маньира, мы стеснены в средствах на транспортные расходы, — Джон задал вопрос почти весело, разглядывая блики от фонарей, скачущие по лицу сыщика и придающие ему видимость оживления. — Чёрт! Я даже не подумал! — Шерлок удивился, почти растерялся. Оживление больше не было кажущимся, сейчас он был ближе всего к тому, прежнему Шерлоку за всё последнее время. У Джона забилось сердце в предчувствии и надежде на то, что сейчас ситуация переломится. Что всё пойдёт на лад. Сыщик сложил руки в типичном жесте, Джон затаил дыхание, боясь сбить момент, но долго этого делать не пришлось — озарение не заставило себя ждать. — Я понял. Дирижабли теперь всегда напоминают мне тот, полный трупов — символ моего провала. Как глупо! Назад мы обязательно полетим, нужно избавляться от таких нелепых ассоциаций, — он так энергично тряхнул головой, что Джону даже почудилось, будто с него сейчас съедет цилиндр. Захотелось поправить его и улыбнуться Шерлоку. — Думаю, это естественно, — горячо возразил Джон. — Я рад, что твои чувства начинают пробуждаться, правда рад… — А я — нет, — резко перебил Шерлок. — Разве не этого прекрасного состояния отточенности ума я добивался всю мою жизнь? И теперь терять свои достижения? Я сделаю всё, чтобы не позволить эмоциям снова захватить меня. И был бы признателен, если бы ты не мешал мне в этом, раз уж не можешь помочь. От первой же фразы Джон сжался. Крах, полный крах надежд. Это была мимолётная иллюзия, которая так легко разрушилась. А уж когда Шерлок выплюнул слово «эмоции» скривившись, будто оно жгло ему рот, Джон вовсе застыл. Он не возразил, не сказал ничего — потому что не мог ни вздохнуть, ни шевельнуться. Его руки похолодели, а внутренности будто ожгло свинцом. Джон сейчас понял наконец то, что давно поняло его тело. Не зря ему не хотелось жить. Шерлока, которого он любил, с ним нет. Он умер тогда, разбившись перед Бартсом. -9- Эразм Дарвин с тоской посмотрел за окно на полную луну: в такие дни в Бирмингеме идёт собрание Общества Луны, и, хотя тут, в Лондоне, тоже хватает одарённых людей, дух той прекрасной компании слишком памятен, а воспоминания о ней идут рука об руку с печалью по ушедшему времени. Оно всегда кажется лучше настоящего, и возвращаются мысли о том, что зря он согласился переехать в Лондон. Надо сказать, сегодня ему компанию составлял Майкрофт Холмс, тоже интеллектуал, печально лишь то, что избранное им политическое поприще так далеко от интересов самого Эразма. Ещё большее сожаление вызывала причина, по которой, как догадывался Дарвин, мистер Холмс пришёл сюда. Они уже обменялись приличествующими случаю приветствиями и любезностями, и пришла пора перейти к делу, но доктор не собирался торопить своего визави. Уж лучше любоваться на ночное светило. Наконец мистер Холмс разрушил тишину. — Я уверен, доктор, что вы знаете, беспокойство о ком привело меня к вам. — Не в первый раз, — Эразм улыбнулся. — И я жду вашего подробного рассказа, так как со своей стороны никаких ухудшений не вижу и нахожу, что обследования вашего брата скорее полезны мне как учёному, но не ему как пациенту. Насколько я понимаю, Шерлок в полном порядке. — Вы ошибаетесь, — расслабившийся было, подававший реплики чуть в сторону, Майкрофт подался вперёд, — хотя истоки ваших заблуждений понятны и очевидны. Вы не знали Шерлока до того. Вы даже не представляете, сколько он утратил. — Люди меняются после потрясений, а возвращение к жизни после смерти нельзя назвать обыденностью. И, вспомните, ситуация, которая привела к несчастному случаю, тоже могла сломить вашего брата морально, — возразил Дарвин, и не добавил, что, по его мнению, собеседник предвзят. Хотя доктор действительно считал, что Майкрофт несправедлив, но понимал: обвинения тут не помогут. Он и раньше высказывал некоторые сомнения в состоянии брата, однако Эразму удавалось побороть их, воспользовавшись своим авторитетом. Но сейчас было видно, что Холмс накопил не один-два аргумента, а множество, и пришёл за тем, чтобы его убедили в собственной неправоте. Этого ему хочется более всего прочего, и всё же, боясь ошибиться, он будет упрямо отстаивать своё мнение. Майкрофт — не экзальтированная дама, которой достаточно просто спокойного повторения одного и того же на разный лад: всё будет в порядке, и точка. Доктор обещает. Холмсу нужны убедительные контраргументы. Очень убедительные. Это был настоящий словесный бой. Майкрофт рассказывал о том, каким Шерлок был и каким стал. Его страстный монолог, полный ёмких образов, убедил Эразма в том, что тут можно говорить о проявлениях некоей душевной болезни, и он бы хотел развить эту тему, тем более Холмс-старший далеко не всегда с такой готовностью давал ему необходимый материал для размышлений и сравнений. Беда заключалась в том, что Майкрофт знал: Шерлок умер, а потом воскрес, и именно это повергало его в панику. Он настороженно кружил вокруг этой темы, не давая увести себя от неё. Холмс страшился и оттого искал, где за изменением поведения брата стоит нечто большее, чем обычная болезнь. Дарвин не предполагал, что Майкрофт проявит такую склонность верить в нечто мистическое, но Холмс говорил: — Вы вернули к жизни тело Шерлока, предрасположенности Холмсов помогли сохранить ему разум, но смотрите, как многое попало в лакуну между тем и другим. Даже его способности к расследованию, некогда феноменальные, потускнели. Я убеждаюсь, что человек — действительно нечто большее, чем сочетание разума и тела, возможно, тут есть смысл говорить о душе. — Я бы назвал это не так громко. Скорее у вашего брата стали менее выразительны чувства и эмоции, знаете, мистер Холмс, я сталкивался с подобным. Позвольте рассказать вам одну историю, возможно, она вас убедит. Некая мисс, назовем её мисс Н., страдала похожими симптомами, случилось это после того, как отец отказал её ухажёру. Семья заметила не сразу — ведь это вполне простительно, что девушка может несколько расстроиться в подобном случае, коль скоро кавалер ей нравился. Однако состояние, в которое Н. впала в итоге, никак нельзя было назвать нормой. Девушка стала чрезвычайно послушной, она делала то, что ей указывали, ела то, что ей положили в тарелку, но не проявляла своих желаний вообще. В целом её существование напоминало обычное: она, как и раньше, вставала и ложилась, шла обедать и рукодельничать, но в свободное время просто сидела, сложив руки и глядя перед собой. Её спрашивали, о чём она думает, и она отвечала: ни о чём. Сёстры говорили, будто феи подменили их всегда весёлую сестру куклой, хотя на самом деле девушка просто была больна. Её пришлось расшевеливать физическими упражнениями, беседами. Гипноз и электричество не помогли вовсе, и, откровенно сказать, в данном случае лучшим выходом было выдать её замуж за того молодого человека, к чему в итоге и пришли родители. Конечно, не все случаи так просты и очевидны, но ваши описания, мистер Холмс, кажутся весьма похожими. Разумеется, рассказ не развеял убеждённости старшего Холмса. — Не думаете же вы, что я так легко пришёл к подобным выводам? Мой брат не просто изменился, он влияет на окружающих. Люди его опасаются, инспектор полиции, с которым он работает, сделался более нервным и подозрительным, а уж как пострадали домашние... Знаете, навещая брата, я ощущаю, будто в доме свежий покойник. Насколько домашние были веселы, настолько стали печальны — это касается даже прислуги. А невроз доктора Уотсона? Этот некогда смелый человек, не боящийся смотреть в глаза смерти, теперь — невротик! Я опасаюсь, как бы ему не пришлось лечь в клинику для душевнобольных, его состояние внушает серьёзные опасения. «Особенно если он будет мешать вашим планам», — подумал Эразм Дарвин и промолчал. Есть вещи, которые не говорят в лицо Майкрофту Холмсу. Вместо этого он рассказал, как даже простое тревожное состояние одного человека естественным образом влияет на его близких, и что присутствие душевнобольного действительно угнетает. Холмс верил и не верил, в какой-то момент доктор понял: есть нечто, о чём он не говорит, но что убеждает его лично. Точку зрения Майкрофта относительно брата сейчас переломить нереально, наоборот, спор лишь укрепил его в собственных заблуждениях. И тут доктор Дарвин испугался за Шерлока. Майкрофт — человек волевой и склонный к сильным решениям. Кто знает, чем это обернётся для его брата? Эразм не думал долго — наоборот, решение было простым. — Как бы там ни было, правы вы или я — сейчас наш спор сугубо теоретический, в то время как гораздо важнее практический подход. Для этого вашим братом нужно заняться всерьёз. Я предлагаю вам отдать брата под мой присмотр. Вам ведь известно, в моей лаборатории всем оживлённым созданы хорошие условия, куда лучшие, чем в любой клинике. Хотя большинство из них и не заметит разницы между приличными апартаментами и ямой, вашего брата это явно не касается. И опасность находящихся в лаборатории для окружающих исключена, вы прекрасно знаете, какая там система охраны. Майкрофт кивнул. Эразм продолжил: — Я приложу все усилия, чтобы разобраться в случае Шерлока и помочь. — Я верю вам, доктор! — и по тому, с какой страстью Холмс это воскликнул, Дарвин понял: он испытал немалое облегчение от того, что эту мысль не пришлось высказывать самому. Что ж, он действительно любил брата и желал ему добра — в своей непростой манере. А Дарвин ощущал себя ответственным за Шерлока как за своё детище, да ещё и лучшее. Самое удачное, самое живое. Потому участь Шерлока Холмса была решена. -10- Досадное чувство, похожее на тоску, заставляло уходить прочь, бежать всё дальше и дальше в поисках островка покоя. Может быть, тогда удастся понять, что пошло не так. Шерлок обнаружил себя идущим по анфиладам ледяных залов и остановился. Он не ожидал, что поиск занесёт его сюда. Наверное, Королева опять решила поиграть с ним. Что ж, пусть так, но разыскивать её в огромном жилище он не собирался, пусть сама приходит. Зал, в котором он остановился, как и все прочие, переливался в свете северного сияния. Холодно отчего-то не было, хотя тут явно должна царить стужа. Теперь Шерлок рассмотрел, что дворец нерукотворный: стены чертогов намела метель, окна и двери проделали буйные ветры. Фантастическая природная красота была подавляющей и не говорила ни о чём, кроме могущества хозяйки. Её личность не отпечаталась в обстановке, или же Шерлок просто не умел прочесть окружающее, слишком отличное от того, к чему он привык. — Приятно видеть тебя здесь, мой мальчик. Высокий голос отразился от стен и потолка и раздался будто свыше. Шерлок обернулся. Позади него стояла высокая, стройная, ослепительно белая женщина, глаза её сверкали, как звёзды, но в них не было теплоты. — Я вижу, ты созрел для служения мне. — Нет! — Ты мог бы быть и полюбезнее после того, как я помогла тебе ожить и сделала подарок, о котором ты так долго мечтал. Королева и впрямь могла сделать то, о чём говорила, с её-то властью, но откуда Шерлоку было знать, что она не обманывает? — Какая у тебя короткая память, мой мальчик, позволь я помогу тебе её освежить. Она приблизилась и поцеловала Шерлока в лоб. Её поцелуй был холоднее льда и пронизывал насквозь. Он взломал оковы памяти, и Шерлок будто снова пережил тот момент, когда кромешная тьма, в которой невозможно было понять, куда можно податься и не придётся ли провести в ней вечность, осветилась появлением Королевы. Она за руку вывела его к собственному телу, а по пути навязала ему подарок. — Ты не будешь мне должен, но поблагодаришь неоднократно. Я просто восхищаюсь твоим стремлением к совершенству, так что не смей даже думать об отказе, — сказала она тогда. И Шерлок действительно не посмел даже помыслить о сопротивлении. Королеве он был обязан тем, что сердце больше не билось, а эмоции не переполняли. — Нет! Забери его назад, я вовсе не этого хотел! — прежде всего, Шерлок не хотел быть ей обязанным хоть чем-то. Младший Холмс не обязан служить, его присяга всегда добровольна, и выбор Шерлока был — не приносить её. — В самом деле? Вот какова твоя благодарность, — она усмехнулась. Шерлок покраснел, вспоминая, как отстаивал достоинства своего нового состояния перед Джоном, и тут же полностью осознал, что подарок действительно оказался не таким, как он себе представлял. И отказаться от него стоило не столько потому, что он вёл к служению, но потому, что не давал нужного. — Я хотел очистить разум от лишнего, чтобы стать лучшим мыслителем. Но на самом деле я сейчас вижу со всей ясностью — то, что казалось ненужным, им вовсе не является. Наоборот, я стал хуже понимать людей, это мешает мне работать. Мешает жить, — тихо прибавил он. — Лишь по человеческим меркам. Ты так и не захотел взглянуть на это правильно. Что ж, подарок я не заберу, но не запрещаю тебе избавиться от него самостоятельно, раз уж ты не умеешь его оценить по достоинству. Ты всегда мог это сделать, но он тебе нравился. Не бойся, я не буду мстить. Ты любопытный мальчик, но не один ты интересен мне. Хотя и жаль! Жаль! Жаль! Жаль! Ужаль! Эхо будто откалывало от стен пригоршни снега, и они закружились в танце, унося Шерлока прочь. Он проснулся и сел в постели. Тиканье в ушах казалось оглушительным, бисер пота выступил на висках и лбу. Воздух был словно чужим, незнакомым. Впрочем, почему «словно»? Так и есть, Шерлок ведь в лаборатории доктора Дарвина, среди прочих недочеловеков, воскрешённых, но так и не ставших действительно живыми. Объекты для изучения, по которым пытаются понять, в чём заключается ошибка. Его тоже сочли человеческим мусором, годным лишь для экспериментов. Шерлок обхватил себя руками. Только сейчас он в полной мере ощутил свою обиду на тех, кто так легко его отверг. Ведь сначала он думал лишь о том, что есть шанс наконец приблизиться к разгадке случившегося с ним, потом с удовлетворением отмечал, как удачно, что теперь он не подвержен влиянию стихийных чувств и не натворит глупостей — каким же он был идиотом, Господи! Не связал исчезновение чувств и странности его нынешнего сердца, даже не вспомнил о Королеве, просто не хотел о ней думать. Ему всегда была неприятна мистика, она чужда рациональному. И в самом деле, раньше всегда и всему находились лучшие объяснения, чем связанные с запредельными чудесами. Но стоило догадаться, что собственный случай — исключение, ведь он точно знал, что семья связана с непостижимым. А еще большим идиотом он был, разрушая немногочисленные дорогие ему отношения. И в итоге бывшие друзья предали его. Ведь, когда Майкрофт уводил его, миссис Хадсон стояла в коридоре, сминая в руке платок, но от проходящего мимо Шерлока неосознанно подалась назад, как от чумного. А Джон просто сидел в кресле, сжимая палку, едва взглянул на них и отвернулся, процедив прощание сквозь зубы. Разве можно было такое представить год назад? Тогда Уотсон кидался защищать Шерлока, невзирая ни на что, он верил в друга, вопреки всему, а сейчас просто ждал, пока его уведут. Уберут из дому, как ненужную вещь, неуместно напоминавщую о том, чего не вернуть. Шерлока затрясло. Он уже запамятовал, что такое сильные эмоции, а сейчас они накрыли его волной. Образ равнодушного Джона не оставлял, отказывался уходить из головы, хотя друг в воображении отворачивался, игнорировал Шерлока. А когда тот решил прикоснуться к нему и тем обратить на себя внимание, Джон повернулся и с вежливым удивлением спросил: — Вы кто? Шерлок забыл и то, какую боль эмоции умеют доставлять. Грудь судорожно сжималась, не давая толком вздохнуть, горло стискивалось, лицо горело, и лишь выкатившаяся из глаза слеза принесла облегчение. Она была крупной и, добежав до подбородка, не истаяла, а капнула вниз, куда-то в область сердца. Тут его скрутило снова — до черноты в глазах. Один раз Шерлок уже пережил подобное, он знал, какая адская боль идёт рука об руку с переламывающимся костями и рвущимися мышцами, каким длинным оказывается миг умирания. Разница была лишь в том, что в этот раз ему будто взломали грудную клетку и принялись вытаскивать сердце, нетерпеливо отрывая его от кровеносных сосудов. Теряя сознание, Шерлок успел подумать: меньше всего мог ожидать от себя такой глупости, как смерть от горя. Однажды, вечность спустя, его отпустили. Первое, что он увидел — зарю за окном, которая окрашивала решётки и подоконник нежными розовато-персиковыми тонами. Эта картина врезалась Шерлоку в память на всю жизнь. Глядя на неё, он впервые за год услышал вместо привычного тик-так заполошный, нервный стук своего сердца. Тук-тук, тук-тук, тук-тук. __________________________ Примечания: *Холмс пользуется пневматической почтой, где бланк, заполненный вручную, доставляется в закрытой капсуле по системе трубопроводов под действием сжатого или, наоборот, разрежённого воздуха. ** Врач, исцели себя сам!