Часы Королевы

-4- — А я говорю, он механический, и буду стоять на этом до последнего, — горячилась Энн. — Разве я не помню, каким был настоящий мистер Холмс? Он был весёлый джентльмен. Конечно, иногда впадал в меланхолию, но в другое время мог и со мной пошутить, а уж сколько с доктором Уотсоном смеялся! Я сама видела, как он скакал козой оттого, что ему попалось удачное преступление. После торжественного обеда — нечасто им удаётся собраться вместе — семья расположилась в большой комнате. Бабушка лежала в кровати, отец шуршал газетой, мама уселась вязать. Только младшие не сидели спокойно, а возили туда-сюда по полу сломанный подсвечник, даже Томас включился в игру, хотя ему уже двенадцать, совсем взрослый. Самое время рассказать о волнующем. За обедом Энн заговорить не решалась, чтобы никто не поперхнулся, и была права: её подняли на смех. А ведь она не просто так придумала! У неё были факты! О, не думайте, что можно прислуживать великому детективу и совсем ничего не узнать о фактах, благодаря которым раскрывают всякие преступления. — А этот новый совсем на мистера Холмса не похож. Лицо — что у твоего истукана, а уж когда попытается улыбнуться, понимаешь: истукан был бы лучше. Честнее. Лавочник, к которому приходишь сказать, что отменяется большой заказ и нужно вернуть задаток — и тот улыбается душевнее. Этот подменыш не радуется, не огорчается, ест, когда ему доктор прикажет, не хандрит и не стреляет по стенам… — Ох ты, Господи, страсти-то какие! И слава Богу, что не стреляет. Он, конечно, порядочный джентльмен, но стены портить негоже, я всегда говорила… Отец что-то неразборчиво буркнул и пыхнул трубкой. — Ещё этот механический хуже расследует преступления. Я сама слышала, как доктор его утешал, но не больно-то он нуждался в утешениях. Что ему до людей? Но это всё — не главное! Я сама видела! Энн победно осмотрелась. Не то чтобы внимание было приковано к ней, но её определённо слушали. — Что ж ты видела? — спросила нетерпеливо матушка. — Я видела, как с него сполз кусок парика, вот тут отогнулся, — она показала на себе, — а под париком был металл! Доктор Уотсон, когда заметил, подскочил и стал эти волосья поправлять, я вроде вышла, но специально посмотрела — он их подклеил. Выходит, он знает, что живёт с механическим человеком, так-то! Матушка даже вязать перестала. — Батюшки-светы! Так ты что, уволишься оттуда, что ли? Такую хорошую работу ещё поискать надо. Отец вынул трубку изо рта, и все умолкли. — Ишь чего удумали, сороки! Послушать Энн, так механический даже повоспитаннее живого будет. А работу просто так бросать — не дело. Я дозволения не даю, поняли? Трещотки. И снова уставился в газету. Можно подумать, Энн рвалась уходить. Вовсе даже и нет! Любопытно же, как дальше будет. Всё равно узнают, что мистер Холмс механический, и в газетах напишут. Написали же, что настоящий Холмс вовсе не разбился, и всё написанное про него в «Дейли Экспресс» — обман. Может, у Энн даже интервью возьмут, а почему нет? Так она будет к этому готова и расскажет историю во всех подробностях, уж будьте покойны. -5- Молодой человек, подпадающий под описание: волосы светло-русые, без усов и бороды, рост пять футов восемь дюймов, телосложение астеническое, белый, без особых примет — расположился в кресле для посетителей и рассказывал что-то Холмсу и Уотсону. Доктор подался вперёд и явно сопереживал, Холмс, как обычно, то ли слушал, то ли думал о своём, полуприкрыв глаза. Прежде чем выступить вперёд с коронной фразой, инспектор огляделся. Дневной свет заливал гостиную, казавшуюся поразительно убранной: по столам и на полу больше не валялись рычажки и шестерёнки, не шуршали приводы маленьких непонятных приборов, не пыхали паром двигатели, в комнате не пахло машинным маслом и припоем. Правда, на каминной доске рядом с черепом поселился не виденный ранее Лестрейдом прибор. Его механическая часть соединялась со стеклянными трубками, в которых переливалась красная жидкость. Выглядел он довольно зловеще, зато был всего один, прочие оказались куда-то упрятаны. Похоже, новообретенная страсть Холмса к механике, с которой он изменил своей любимой химии, временно утихла. А лучше бы навсегда. Инспектор не одобрял этого увлечения, хотя сам понимал, что такое отношение смешно. Его консультант не изменился из-за пристрастия к технике, скорее наоборот — он увлёкся механикой, потому что стал иным после падения. И всё же одно шло рядом с другим, и новое хобби, как и новый Холмс, вызывало у инспектора чувства, близкие к отвращению. Казалось бы, радоваться надо: Холмс теперь не задирал его подчинённых, не старался примчаться на место происшествия раньше сотрудников полиции; кажется, вообще помогал в расследованиях лишь по привычке, а сам рвался поскорее вернуться домой, к своим железкам. Впрочем, он этого не говорил, да и вообще теперь говорил гораздо меньше, суше, исключительно по делу или отвечая на вопросы. Вот только у Лестрейда мурашки по коже шли от его бесстрастных интонаций. Порой думалось: если бы человекоподобные автоматы, которыми любили пугать своих читателей бульварные газетёнки, уже изобрели — Холмса принимали бы за одного из них. Впрочем, и это заблуждение, скорее всего, оставило бы сыщика безучастным. Лестрейд мечтал разбить это неестественное спокойствие. Именно потому с таким удовольствием произнёс: — Мистер Джон Гектор Макфарлейн! Вы арестованы за преднамеренное убийство мистера Джонаса Олдейкра, — ему казалось, что излишнее выказывание чувств должно всколыхнуть эмоции сыщика. Два полисмена пыхтели позади, не выступая вперёд, пока инспектор не прикажет, или подозреваемый не выкинет чего. Макфарлейн поднялся и побледнел до синевы. Оглянулся на Холмса, но тот отстранённо смотрел куда-то вбок. Раньше он наверняка запротестовал бы: когда клиента арестовывают прямо у тебя в доме, это задевает честь сыщика — но сейчас ему явно было всё равно. Пришлось вступиться Уотсону, выторговавшему для растерянного адвоката Макфарлейна возможность рассказать его историю, и Лестрейд согласился, вновь надеясь расшевелить мумию-Холмса. Однако рассказ был выслушан, полисмены увели Макфарлейна, а Холмс всё сидел в кресле, точно статуя. Лестрейд нарочно задевал его, высказывая очевидно неверную версию, настаивая на ней с упрямством мчащегося в бой носорога, называл теории Холмса слишком мудрёными, но тот парировал равнодушно, будто отмахиваясь. Это было оскорбительно. Инспектор ушёл, отказавшись от чая и в очередной раз унося тяжесть на душе. Каждый раз после такой беседы Лестрейду, так и не сумевшему вызвать хотя бы призрак старого Холмса, казалось, будто он утратил нечто важное. Хотя его коллеги одобряли перемену в манерах сыщика. Полицейские находили, что теперь, когда не слышно привычных колкостей и грубостей, иметь с ним дело стало гораздо приятнее. Но инспектор не мог с этим согласиться. Прежний Холмс был куда человечнее. -6- Тик-так, тик-так — если прислушаться, за этим звуком можно услышать тихий шум тока крови, похожий на шорох прибоя. Тик-так, шшур, тик-так, шшур. Эти звуки могли бы успокаивать, но он и не беспокоился. Уже полгода, с того самого дня, как пришёл в сознание и услышал вместо привычного «тук-тук» механическое «тик-так». Шерлок до сих пор не решил эту загадку. Первое и главное предположение — что ко всему прочему ему провели операцию по замене сердца на механическое — не нашло никаких подтверждений. Следов операции не было, в то время как с головой Дарвин поработал достаточно грубо, сделав металлические накладки, скреплявшие череп. Кожа вокруг них чесалась и зудела. Там, где сломанная кость пропорола изнутри руку, остались шрамы, а срастающиеся мышцы долго болели. В области сердца ничего не беспокоило, не было оснований. Даже рёбра тогда сломались только нижние правые, они никак не могли затронуть сердце или ведущие к нему сосуды. Расспросы тоже не помогли. Доктор Дарвин, Молли и брат по отдельности давали непротиворечивые показания о проведённых над ним процедурах, и операцию на сердце никто не упоминал. Могли, конечно, сговориться, но рассказывали убедительно, Шерлок замечал в их историях мелкие расхождения, которые всегда бывают, если нет сговора. Брат мог бы научить их достоверно лгать, но оставался открытым вопрос: зачем говорить правду про то, как он умер и был оживлён, и скрывать куда менее важный факт о замене отдельно взятого органа? Логика и здравый смысл в этом не прослеживались. Шерлок стал интересоваться секретными исследованиями, проводимыми государством и частными лицами, что дало немало любопытных результатов. Он причастился ко множеству тайн. Ближе всего к искомому было то, что трансплантацию органов действительно практиковали, но не механических, а от человека к человеку. Элементарный расчёт — создать рабочее искусственное подобие органа было дороже, чем взять готовое из другого тела. Тем не менее, исследования в этом направлении велись, однако пока далеко не продвинулись. У Шерлока появилась версия: может, потому всё и держится в строжайшей тайне. Искусственное сердце, не требующее завода и не оснащённое паровым двигателем, который затруднительно поддерживать в рабочем состоянии внутри человеческого тела, было бы так же дорого, как цельный алмаз равных размеров, или ещё дороже. Джон, которому Шерлок расплывчато жаловался на что-то вроде тахикардии, неоднократно слушал его сердце и признавал: оно работает отлично. Не выказывал никакого удивления странными звуками, лишь беспокоился о его здоровье. Его, конечно, могли предупредить, но Джон не умеет настолько хорошо врать. Или научился? Они отдалились с Уотсоном. Шерлок пытался его изучать, а это невозможно со слишком близкого расстояния. Джон принял охлаждение далеко не сразу, метался, пытался объясниться, старательно увлекался механикой наравне с Шерлоком, чтобы помогать, прибегал к лести и фальшиво хвалил за малейшие достижения, будто мог обхитрить детектива. В итоге Шерлок пришел к выводу, что Джон не научился врать, к тому же их отношения стали более оптимальными, освободившись от части ненужных эмоций. Лишь раз он обдумывал возможность вскрыть себе грудную клетку и посмотреть, что там. Нашёл подобный вариант нерациональным. Кроме того, у него была отличная задача, решить её таким образом — всё равно, что подсмотреть ответ в конце учебника. Никакого интереса. Эта новая задача затмевала всё остальное, даже поимку шайки Мориарти и суд над ними. Хотя Шерлок был доволен тем, что эту скучную работу сделали, и его друзья в безопасности, это удовольствие было больше похоже на удовольствие экипажа, съехавшего с кривой дороги на ровную накатанную мостовую. Ничто не мешает, не заставляет дребезжать и ехать медленнее. Не отвлекает от главной загадки, скрытой внутри него. Когда он думал о тиканье и закрывал глаза, перед его глазами всплывали часы. Всегда одни и те же: медные карманные часы на цепочке, не круглые, а чуть вытянутые, они громко тикали и показывали не только час, но и день. Сегодня сто восемьдесят второй день, отсчитывая от момента, который можно считать вторым рождением. Время они показывали точно, он сверял с настоящими часами, и если случались расхождения — это значило, что настоящие часы спешат или отстают. Тик-так, шшур, тик-так, шшур.