Квинтэссенция лжи

Глава почти канон с мелкими, но важными авторскими изменениями. — Только попробуйте напасть на любого из нас, и оно разобьется, — сказал Гарри Беллатрикс. — Не думаю, что ваш хозяин будет доволен, если вы вернетесь к нему с пустыми руками. Или я не прав? Беллатрикс не двинулась с места; не сводя с него глаз, она облизнула кончиком языка тонкие губы. — Ну, — сказал Гарри, — так что же это за пророчество, объясните! Зачем оно понадобилось Волдеморту? Он не мог придумать ничего лучшего, кроме как продолжать разговор. Рука Невилла была прижата к нему, и он чувствовал, как она дрожит; затылком он ощущал участившееся дыхание остальных. Он надеялся, что они не теряют зря времени и стараются найти выход из этого тупика, поскольку у него в голове было пусто. — Ты осмеливаешься называть его имя? — прошептала Белла. – Как ты смеешь произносить его имя своим нечестивым ртом, как смеешь ты осквернять его своим гадким языком полукровки, как… — Разве вы не знаете, что он тоже полукровка? — дерзко спросил Гарри. У Гермионы, стоящей рядом, вырвался тихий стон. — Ваш Волдеморт? Да, его мать была ведьмой, зато отец — магглом! Или он наврал вам, что он чистокровный волшебник? — Остолбе… — Нет! Из палочки Беллатрикс Лестрейндж вырвался красный луч, но Малфой отклонил его, и заклятие угодило в полку слева от Гарри. Несколько стеклянных шариков разбилось. Две фигуры, перламутрово-белые, как привидения, и текучие, как дым, поднялись из осколков стекла на полу и разом заговорили. Их голоса смешались друг с другом, и за криками Малфоя и Беллатрикс можно было различить лишь обрывки их речей. — Не нападай! Даже тебе Милорд не простит нарушение приказа! — зло прошипел Малфой, направляя палочку в грудь Белле. — Он осмелился… как он смеет… Паршивец… грязный полукровка… — невпопад выкрикнула Белла, но палочку всё-таки убрала. — Вы еще не объяснили мне, что особенного в этом пророчестве, которое я, по-вашему, должен вам отдать, — сказал Гарри в надежде выиграть время. Потом медленно передвинул ногу в сторону, пытаясь нащупать ею чью-нибудь еще. — Разве Дамблдор никогда не говорил тебе, что причина, по которой ты носишь шрам, спрятана в недрах Отдела тайн? — усмехнулся Малфой. — Я… что? — вырвалось у Гарри. На мгновение он даже позабыл о своем плане. — При чем тут мой шрам? — Так ты ничего не знаешь? Значит, Дамблдор никогда не говорил тебе? — повторил Малфой. — Что ж, это объясняет, почему ты не пришел раньше, Гарри Поттер… В этот момент позади него воскликнули: «Редукто!» Заклятия вылетели из палочек в разных направлениях, и полки соседнего стеллажа, в который они угодили, разлетелись на куски; сотня стеклянных шариков взорвалась одновременно, и все огромное сооружение пошатнулось, а воздух сразу наполнился множеством молочно-белых фигур, и их голоса — эхо бог весть какого далекого прошлого — смешались со звоном бьющегося стекла и ломающегося дерева, когда щепки вместе с осколками дождем посыпались на пол… А потом был самый нелепый бой, который можно себе представить. Взрослые опытные маги, опаснейшие Пожиратели Смерти гоняли их по Министерству школьными заклятиями, постоянно промахиваясь, попадая по стеллажам, дверям и стенам, но только не по школьникам. Пожалуй, только Беллатрикс била на поражение, но её всё время одёргивал Малфой. А Долохов запустил в Невилла Таранталлегрой. — Смешно, — тихо прошептал Гарри, пытаясь разглядеть в темноте потолок Больничного крыла. — Было бы смешно, если бы не было так грустно. Каждый раз, закрывая глаза, Гарри мысленно возвращался в тот день и к тому бою. Сколько раз перед его глазами вставала картина, как тело Сириуса выгибается дугой, прежде чем утонуть в рваном занавесе, закрывающем арку. И то выражение страха и удивления на измождённом лице. Восторженный крик Беллы: «Я убила Сириуса Блэка!» — звучал в ушах очень долго. Как же он ненавидел её в тот момент! Гарри ведь действительно готов был её убить, когда кинулся вдогонку за Беллой. Даже Круцио сумел на неё наложить, правда слабенькое совсем. Оно лишь сбило ее с ног, но она не стала извиваться и корчиться от боли, как Невилл. Она мигом вновь вскочила на ноги, тяжело дыша, и больше не смеялась. А потом появился он — высокий, худой, в черном капюшоне, жуткое змеиное лицо, бледное и иссохшее, багровые глаза с щелочками зрачков… Лорд Волдеморт стоял посреди зала, направив палочку на Беллу, и Гарри застыл на месте, не в силах шелохнуться. Шрам горел огнем, и Гарри ощутил прилив ярости, абсолютно не связанной с его собственным гневом. — Ты нарушила мой приказ, Белла? — вкрадчиво спросил Волдеморт, устремив на неё безжалостный взор своих красных глаз. — Простите меня, хозяин! Я сражалась с анимагом Блэком! — зарыдала Беллатрикс, бросаясь ниц у ног Волдеморта, сделавшего несколько шагов вперед. — Вы же знаете, хозяин… — Замолчи, Белла. — В голосе Волдеморта послышалась угроза. — Через минуту я с тобой разберусь. Ты думаешь, я пробрался в Министерство магии, чтобы слушать твое дурацкое хныканье? А тебе я хочу кое-что показать, Поттер, — спокойно сказал он и взмахнул палочкой. Но в этот момент безголовая золотая статуя чародея из фонтана вдруг ожила — она спрыгнула со своего постамента и с грохотом приземлилась между Гарри и Волдемортом. — Что… — воскликнул Волдеморт, бешено озираясь. И тут у него вырвалось: — Дамблдор! Гарри оглянулся; сердце его пустилось в галоп. Перед золотыми воротами стоял Дамблдор. — Глупо было приходить сюда сегодня, Том, — спокойно произнес директор. — Сейчас подоспеют авроры… — К этому времени меня здесь не будет, а ты будешь мертв! — рассмеялся Волдеморт. Он послал в Дамблдора очередное смертоносное заклятие, но промахнулся, и стол дежурного колдуна вспыхнул, как гора сухого хвороста. Еще один зеленый луч вырвался из-за серебряного щита. Теперь его принял на себя однорукий кентавр. Посреди зала блеснула вспышка, и в ту же секунду Волдеморт исчез. — Хозяин! — вскрикнула Беллатрикс. Уверенный, что все кончилось, что Волдеморт наконец бежал, Гарри хотел было выскочить из-за спины своего золотого стража, но Дамблдор осадил его громовым возгласом: — Не двигайся, Гарри! Впервые в голосе Дамблдора прозвучал страх. Гарри не понимал, что его напугало: в зале не осталось никого, кроме них двоих, рыдающей Беллы, пригвожденной к полу статуей волшебницы. И тут шрам Гарри взорвался дикой болью, и он понял, что погиб: это была невообразимая, нестерпимая мука… Он больше не стоял в зале — он лежал на постаменте, обвитый жгутами магии, крепко скован по рукам и ногам. А вокруг него стояли пять магов — и троих из них Гарри знал в лицо. — Держите его крепче! — крикнул один. — Он же сейчас порвёт путы! — Я не могу больше — иначе останусь сквибом! — рыкнул второй, опуская палочку. — А он уже не жилец! И в этот момент кокон из расплавленного стекла треснул и Гарри показалось, что его затянуло в воронку аппарации. Приземление было жестким. Он буквально рухнул на пол, а подняться сил совершенно не осталось. — Милорд?! — услышал Гарри испуганный крик и над ним склонилось молодое лицо лорда Малфоя. — Добей меня… — раздираемый мукой, Гарри чувствовал, как открывается и закрывается его рот. Ослепленный и умирающий — каждая клеточка его тела взывала об освобождении. — Милорд… — потрясённый Малфой отшатнулся назад. — Добей, Люциусс — это приказ. Лучше так… всё равно уже не помочь… Гарри видел, как прищурились глаза Малфоя, как медленно поднялась рука с палочкой. — Авада Кедавра! В этот момент его накрыла благодарность к Малфою, боль ушла, Гарри лежал на полу лицом вниз, без очков, дрожа так, словно под ним был лед, а не дерево… А в зале перекатывалось эхо голосов, которых было гораздо больше, чем следовало… Гарри открыл глаза и увидел свои очки у ног безголовой статуи, которая еще недавно охраняла его, а теперь лежала навзничь, растрескавшаяся и неподвижная. Надев очки, он приподнял голову и обнаружил длинный искривленный нос Дамблдора в нескольких дюймах от своего собственного. — Как ты себя чувствуешь, Гарри? — Н-нормально, — сказал Гарри; его так колотило, что он не в силах был держать голову прямо. — Да, я… где… кто это здесь… что они… — больше ничего сказать Гарри не смог — потерял сознание. Очнулся он уже здесь — в Больничном крыле, пропахшем лекарственными зельями, на знакомой огороженной ширмой кровати, которая стала для него почти именной. Голова была чистой и ясной, шрам больше не болел, зато рыдала душа. Мадам Помфри поблизости не наблюдалось, но это было даже к лучшему. Гарри надо было побыть в одиночестве и подумать над всем, что он сегодня увидел и услышал. Его не беспокоили до утра. Лишь мадам Помфри подходила два раза, чтобы провести диагностику. Оба раза Гарри притворялся спящим, а медиведьма делала вид, что верила этому. За что он был ей благодарен. Сегодня он просто не мог ни с кем разговаривать и отвечать на вопросы. А следующий день начался для Гарри с появления Снейпа. Резко отодвинув ширму, зельевар взмахнул палочкой и произнёс заклинание. — Северус, — недовольно поджала губы стоящая позади мадам Помфри. — Здесь я медиведьма и вполне могу провести диагностику сама. Или ты перестал доверять моим диагнозам? — Директор велел мне лично убедиться в физическом здоровье мистера Поттера, — зло выплюнул Снейп. — Если у тебя есть претензии, Поппи — обращайся к нему. Поднимайтесь, Поттер! С вами не случилось ничего страшного, чтобы занимать больничную койку. У вас полчаса чтобы одеться. Директор Дамблдор ждёт вас в кабинете! После возвращения директора Дамблдора обстановка кабинета тоже вернула себе первоначальный вид. Хрупкие серебряные приборы снова очутились на столиках с веретенообразными ножками — они деловито жужжали и попыхивали. Портреты прежних директоров и директрис дремали на стенах, прислонившись головой кто к спинке кресла, а кто к боковой части рамы. — Проходи, Гарри, — улыбнулся ему Дамблдор, — ты будешь рад услышать, что ночные события не нанесли серьезного ущерба здоровью твоих товарищей и все они скоро поправятся. Гарри хотел сказать «хорошо», но не мог выдавить из себя ни звука. Воспоминания роились в голове, как осы в потревоженном гнезде. Дамблдор впервые за долгое время смотрел ему прямо в глаза и выражение его лица было скорее ласковым, чем укоризненным, Гарри не мог заставить себя смело встретить его взгляд. — Мадам Помфри быстро поставит на ноги всех раненых, — сказал Дамблдор. — Возможно, Нимфадоре Тонкс придется провести некоторое время в больнице святого Мунго, однако, по всей видимости, дело кончится полным выздоровлением. Гарри удовлетворился кивком, адресованным ковру. Он был уверен, что все портреты жадно ловят каждое слово Дамблдора и гадают, где были он и Гарри и откуда взялись раненые. — Я понимаю, что ты чувствуешь, Гарри, — очень тихо произнес Дамблдор. — Нет, не понимаете, — сказал Гарри неожиданно громким и сильным голосом. В нем взметнулась безудержная ярость. Он помнил и это лицо, и этот голос. Он был в том воспоминании, которым поделился с ним напоследок Волдеморт. Гарри повернулся спиной к Дамблдору и упрямо уставился в окно. Гарри чувствовал, как ярость жжет его изнутри, пылая в ужасной пустоте, наполняя его желанием покарать Дамблдора за те страшные хладнокровные слова. — Не надо стыдиться своих чувств, Гарри, — снова послышался голос Дамблдора. — Наоборот… в том, что ты способен ощущать такую боль, заключена твоя величайшая сила. — Ах, вот как — моя величайшая сила? — Голос у Гарри дрожал, а сам он не отрываясь смотрел на школьный стадион, уже не видя его. — Да вам-то… вы-то откуда знаете… — Чего же я не знаю? — невозмутимо спросил Дамблдор. Это было уже чересчур. Гарри обернулся, дрожа от ярости. — Давайте не будем обсуждать, что я чувствую, договорились? — Гарри, твои страдания доказывают, что ты остаешься человеком! Боль — удел человеческий… — ТОГДА — Я — НЕ — ХОЧУ — БЫТЬ — ЧЕЛОВЕКОМ! — взревел Гарри и, схватив с ближайшего высокого столика хрупкий серебряный прибор, швырнул его через всю комнату — он ударился о стену и разлетелся на сотни крошечных кусочков. Следующим ему под руку подвернулся столик, на котором минуту назад стоял серебряный прибор. Грянувшись об пол, он развалился, и его длинные ножки покатились в разные стороны. — Это пройдет, — сказал Дамблдор. Он не шелохнулся и не сделал ни малейшей попытки удержать Гарри от разгромления кабинета. Лицо у него было спокойное, чуть ли не отрешенное. — Да и сейчас тебе не все равно — настолько не все равно, что ты готов умереть, лишь бы перестать мучиться… Ты потерял мать, отца, а теперь еще и того, для кого был почти что родным сыном. Конечно, тебе не все равно. Но слов не хватало, и даже если бы он перевернул вверх дном весь кабинет, это не принесло бы ему облегчения; он хотел убежать отсюда — бежать и бежать не оглядываясь, спрятаться где-нибудь, чтобы не видеть этих ясных голубых глаз, этого ненавистного лица в обрамлении серебристых волос. Не слышать этого спокойного голоса, которым Дамблдор читал катрены над распростёртым на алтаре магом. И лишь только раз его голос сорвался на крик: «Держите его крепче! Он же сейчас порвёт путы!» — Выпустите меня. — Теперь голос Гарри звучал холодно и почти так же спокойно, как у Дамблдора. — Не раньше, чем ты меня выслушаешь. — По-вашему… думаете, я хочу… по-вашему, мне есть какое-то… — Придется, — твердо сказал Дамблдор. — Потому что ты и вполовину не так сердит на меня, как следовало бы. Если ты и впрямь на меня набросишься — а я чувствую, что ты уже недалек от этого, — мне хотелось бы сознавать, что я заслужил это в полной мере. — О чем это вы го… — В смерти Сириуса виноват я, — раздельно произнес Дамблдор. — Если бы я был откровенен с тобой, Гарри — к сожалению, мне не хватило на это смелости — ты уже давным-давно знал бы, что Волдеморт может попытаться заманить тебя в Отдел тайн, и не попался бы вчера на его удочку. Тогда и Сириусу не пришлось бы отправляться туда за тобой. Вина за это лежит на мне, и только на мне. Я должен с тобой объясниться, Гарри, — сказал Дамблдор. — Мои ошибки — ошибки старого человека. Ибо теперь я вижу: все, что я сделал и чего не сделал по отношению к тебе, несет на себе явную печать недостатков, связанных с возрастом. Молодым не понять, как думают и чувствуют старики. Но старики виноваты, если они забывают, что значит быть молодым… а я в последнее время, похоже, стал это забывать… Солнечные лучи упали на Дамблдора — на его серебряные брови и бороду, на глубокие морщины, избороздившие его лицо. — Пятнадцать лет назад, — промолвил Дамблдор, — впервые увидев шрам на твоем лбу, я догадался, что он может значить. Я увидел в этом шраме знак глубинной связи между тобой и Волдемортом. — Вы уже говорили мне об этом, профессор, — прервал его Гарри. Он понимал, что ведет себя грубо, но ему было все равно. Теперь его вообще мало что волновало. — Да, — виновато согласился Дамблдор. — Это, конечно, так, но, видишь ли… мне необходимо начать с твоего шрама. Ибо вскоре после того, как ты снова вернулся в волшебный мир, стало ясно, что я был прав и шрам предупреждает тебя о близости Волдеморта или о том, что его обуревает какое-то сильное чувство. И эта твоя способность — ощущать его присутствие, даже если он скрывается под чужой личиной, и знать, что он чувствует в минуты сильнейших переживаний, — становилась все более и более явной по мере того, как Волдеморт набирал силы, вернувшись в свое собственное тело. Гарри даже не дал себе труда кивнуть — все это он знал и так. — С течением времени, — продолжал Дамблдор, — я начал опасаться, что Волдеморт узнает о существовании этой связи между вами. И действительно — настала минута, когда ты так глубоко проник в его сознание и мысли, что он почувствовал твое присутствие. Я имею в виду ту ночь, когда ты стал свидетелем нападения на мистера Уизли. — Да, Снейп говорил мне, — пробормотал Гарри. — Профессор Снейп, Гарри, — спокойно поправил его Дамблдор. — Но разве ты не задавался вопросом, почему это объяснил тебе не я? Почему не я взялся учить тебя окклюменции? Почему я много месяцев избегал твоего взгляда? Гарри поднял глаза. Дамблдор смотрел на него печально и устало. — Да, — тихо признался Гарри. — Да, меня это удивляло. — Видишь ли… я боялся, что недалек тот час, когда Волдеморт попытается силой проникнуть в твое сознание, чтобы управлять твоими мыслями, и мне не хотелось лишний раз подталкивать его к этому. Я был уверен: если он поймет, что нас связывает — или когда-либо связывало нечто большее, чем обычные отношения между учителем и учеником, он обязательно захочет использовать тебя, чтобы шпионить за мной. Я боялся, что он овладеет тобой, подчинит тебя себе. Думаю, я был прав, считая, что Волдеморт попробует использовать тебя таким образом. В тех редких случаях, когда между нами возникал зрительный контакт, я замечал в глубине твоих глаз его призрачную тень… — Как показала сегодняшняя ночь, Волдеморт хотел овладеть тобой не ради того, чтобы погубить меня; он хотел погубить тебя. Он внедрился в твое сознание на короткое время, рассчитывая, что я пожертвую тобой в надежде убить его. Как видишь, сохраняя дистанцию между нами, я пытался защитить тебя, Гарри. Ошибка старого человека… Ошибка… Это слово заняло в сознании Гарри абсолютно всё место. От неожиданности Гарри растерянно замер. Дамблдор ошибся… и не только тогда, но и сейчас. Волдеморт не хотел его убивать, он хотел ему показать… А ведь они были врагами и даже ВРАГАМИ! Гарри его ненавидел, винил в смерти родителей, а теперь выясняется, что он ни при чем? Что это не от его руки погибли мама и папа. Что это не его палочка оставила шрам на лбу. А откуда он тогда? Откуда его ментальная связь? Ответ мог быть только один — тот ритуал, жертвой которого Волдеморт стал перед своей смертью. Сейчас Гарри не сомневался — это он был тем магом, привязанным к алтарю. Только его Малфой мог назвать «Милордом». Он глубоко вздохнул. Слова Дамблдора почти не задевали Гарри — месяц-другой назад он выслушал бы их с огромным интересом, но теперь все это не имело смысла по сравнению с зияющей пустотой, образовавшейся в его душе после осознания всей глубины лжи. Он уже никогда не сможет относиться к Сириусу по-прежнему. Может и к лучшему, что он погиб, иначе Гарри просто не представлял себе, как бы он смотрел в глаза этому человеку. Тому, кто зная правду, участвуя в ней, врал ему в глаза. Ведь никакая Кровная Защита не спасала Гарри. Потому что Волдеморт умер не в Годриковой Впадине, а на полу Малфой-мэнора, сражённый, да, авадой, но выпущенной из палочки, а не отскочившей от непробиваемого лба Мальчика-Который-Выжил.