демонофрения

      У Гриши внутри ворочается ощущение вселенского наебалова, когда он закрывает свою машину и идёт к служебной. Миниатюрная фигурка девушки даже через тонированные стёкла фонит наглостью и опасностью. Новенькая лисьим взглядом на него косится, угловатой улыбкой ведёт и песню делает тише, глуша радиостанцию небрежным движением. Не спрашивает — дёргает по нервам вызовом, пытаясь Измайлова то ли на прочность проверить, то ли... нет, действительно из себя вывести.               Он делает вид, что не замечает, начинает загонять какую-то ересь, в ответ желая то ли на место её поставить, то ли почву прозондировать. Ему в слова Олега верить не хочется, но что-то подсказывает, что это более чем правда. Бесовское чутьё в нём во все колокола звонит, неясную панику к горлу подталкивает и кричит об опасности. Никак не успокоится ещё с самого начала дня, когда она зашла в кабинет, как на свою территорию, и рёбра ему выкрутила к низу живота своими колющими и режущими шуточками, наглым взмахом ресниц и чавканьем пластинки жвачки на языке.              А потом новенькая его целует.               Полуоборотом закручивается, оказываясь в опасной близости к нему, и губами вжимается в рот, совсем недвусмысленно, совсем не случайно. Измайлов из реальности выпадает, отвечая на поцелуй чисто механически. Новенькая успевает кончиком языка по линии нижних зубов провести, как её грубо отстраняют за плечи в искреннем непонимании.               Гриша отшатывается от неё, будто от адского пламени, втискивается в дверку машины и ошарашенно смотрит в невозмутимое лицо своей подчинённой. Блеет кастрированным без наркоза бараном, руками в воздухе чертит изогнутые неясные фигуры и впервые за долгое время теряется рядом с девушкой.               — Ты чё творишь-то?!               — Целуюсь.               Она в святой невинности хлопает веером ресниц, а в оскалоподобной улыбке прячет свою безоговорочную победу. Пожимает плечами, мол, ничего же не случилось, а Гриша продолжает перебирать все гласные алфавита, не в силах связать и двух слов. Когда получается, в ответ ему бьют насмешливым и дерзким:               — Я, ну… Я… В-вст-встречаюсь!               — Ну, ты ж не мёртвый.               Ох, он ещё какой не мёртвый! Он, блять, живее всех живых сейчас. Измайлов не может не признать, что внизу у него уже всё закрутилось, перекрутилось и жаром по венам разлилось — девчонка целуется просто охуенно. Он якобы незаметно дёргает сбоку за ремень на джинсах, поправляя, но новенькая это срисовывает и закусывает губу в хитром смешке.               Гриша, сглатывает, чувствуя, что в салоне автомобиля адски жарко. Что-то ещё мямлит, точно желторотый птенец, и наконец-то выдавливает из себя новое предложение, взывая хоть к чьему-нибудь разуму:               — Блин, я не знаю, как у вас там в Медведково принято, но у нас так сходу людей не ебут!               — Ой-ли?..               Она над ним издевается и даже не скрывает этого. Он уточняет больше для галочки, чем для реального желания разобраться. У Гриши организм предательски реагирует — в паху становится тесно. Он снова глотает вязкую слюну, тянет воздух глубоко-глубоко и давится чужим запахом, от которого голову кружит похлеще, чем от бухла.               Алиса придвигается к нему с поволокой желания в зрачках, маняще облизывает губы и соблазняет одним своим фактом существования в этой машине вместе с ним, рядом с ним. Гриша чувствует, что ещё немного и он сдастся. Прокашливается, просит её остыть (на деле убеждает себя отвлечься, дурак) и пытается выбраться наружу под предлогом покупки дешёвого кофе из магазинчика при заправке.               Измайлов замирает, когда ручка не поддаётся. Дёргает ещё и ещё под чужим снисходительным взглядом, ищет спасение и бурчит неразборчивый бред себе под нос. Оглушается внезапным осознанием напополам с женским смехом на высоких нотах, что бьют в затылок наповал.               Чертовка заперла дверь — он в западне.               Алиса движется ещё раз, теперь настойчивее, теперь без шансов. Скользит ладошкой по его бедру, царапая складки на джинсе короткими ногтями, дышит нарочито громко, заглушая посторонние мысли. У Гриши кровь шумит в ушах от этого сумасшествия. У Гриши есть Алёна, ориентиры на долгую и прекрасно-счастливую жизнь, а ещё — возможность изменить той, которую он, вроде как, любит.               Гриша сдаётся.               Разворачивается к девчонке, сам сминает её губы в поцелуе и ловит в глотку удивлённое «ах!». Удобнее усаживается, одной рукой оглаживает чужой бок, сжимая рёбра, а другой нашаривает под сиденьем рычаг. Тянет вверх металлический стержень и одновременно тянет Рыбкину на себя. Ему совершенно не думается, ему по-животному невообразимо дико и сильно хочется.               Он отодвигает своё кресло насколько это возможно, освобождает пространство, которое тут же занимает Алиса: на колени к нему не садится — падает, будто в Бездну, и утягивает его за собой. Целует безумно, пьяно, так, словно для него она сейчас центр вселенной. И ведь чертовка права — он не может сосредоточиться ни на чём, кроме неё.               Ни на том, что всё это — измена Алёне. Ни на том, что всё это — большая ошибка. Ни на том, что всё это — причина, по которой он будет себя ненавидеть. Измайлов остатки сомнений хоронит вместе с собственным дыханием, фактически незнакомого человека засасывая как в последний раз.               Рыбкина на нём извивается, пытается комфортнее устроиться, и касается влажно, голо, жарко. Мнёт куртку, футболку, оттягивает светлые короткие пряди на затылке и несдержанно стонет, когда парень целует её в горло. Притирается внизу, сталкиваясь с ответным возбуждением и одним простым внезапным взглядом глаза в глаза выпускает наружу всех его демонов.               Гриша глухо шипит, не до конца сдёргивая с худых плеч абсурдно большую камуфляжную куртку, вгрызается в открывшуюся кожу и скользит руками дальше, ища, исследуя, узнавая. Сам не замечает, как начинает толкаться бёдрами навстречу и накрывается волной злости, когда видит тень победной улыбки на лице новенькой. Стирает напоминание о собственном поражении кусачим поцелуем и спрашивает, не надеясь получить внятный ответ:               — Что ты творишь?               — Трахаюсь.               О, да, а то он не заметил! У него так со студенческих годов не стояло, а ведь девчонка даже не делала ничего толком… Какого хрена? Измайлов широко распахивает глаза и откидывает голову, подставляясь, когда она укусами спускается вдоль его челюсти вниз. Красными сургучовыми печатями оставляет свои метки на его коже — не так, чтобы надолго, но так, чтобы запомнилось. Царапает его одежду, борясь с собой, чтобы не разорвать её прямо на нём, и извивается змеёй в поисках заветного трения.              Демон впервые чувствует себя настолько охуительно, а ведь основное действие ещё даже не началось. Это и прелюдией не назвать, они тычутся друг в друга как животные, сталкиваются губами, зубами, языками и реже — руками, в очередной попытке ощупать чужое тело. Гриша тихо воет, когда тонкие пальцы проходятся вдоль трещащей ширинки и хватаются за пряжку ремня, издевательски постукивая по блестящему ободку ноготками.              Алиса улыбается ему, искусно управляя ситуацией. И дело не в том, что она сверху — вовсе нет! — всё упирается в простую истину: она заводит его так, что от одного её стона с придыханием всё упирается у него. Гриша вонзается ей в трепыхающуюся вену, когда слышит характерный «вжик» молнии на собственных джинсах. Чужая кровь бьётся сквозь кожу ему в рот, шумит, зовёт. Девчонка ладонь на его члене сжимает, оплетая тугой плетью.              Взглядом его вспарывает, будто расправляет крылья, и безмолвно угольным взглядом кричит, что сегодня у них один путь — в омут. У Измайлова в ушах гудит осенний ветер, заметающий пылью последние шаги здравого смысла. Рыбкина по костям всю Землю — да весь хренов мир! — разбирает, пока небрежно рукой водит вверх-вниз, доводя его до исступления, и языком дорожки пота у яремной впадинки в цепи собирает.              У Гриши все звери под грудной клеткой на упругих лапах рвутся вперёд, к ней, чуют запах беды и несутся сломя головы навстречу непонятно чему. Он будто бы сам собой, в отместку за прикосновения к себе, проводит между ног Алисы, ощутимо надавливая. В её сдавленном всхлипе полыхает солнце, когда она на мгновение теряется, слушая возню чужих пальцев с её джинсами. Драконья броня на шее удачно подставляется под очередной сильный укус, когда Измайлов всей ладонью ныряет под резинку хлопкового белья, шумно выдыхая от мгновенного жара. Слова совершенно неуместного напоминания выталкиваются сами собой:              — Вы тут, кажется, на задании.              — Давно ли ты понял, что никто не вернётся?              Рыбкина смеётся дребезжанием на струне тетивы, пляшет солнечным знаком в тёмно-синей радужке и обнажает клыки в развязном начале великой охоты. Глухо жалеет, что не додумалась надеть сегодня юбку, и принимается кочевряжиться в самых немыслимых позах, отчаянно пытаясь стянуть хотя бы одну штанину. Гриша то наблюдает за ней, то соскальзывает вниз и из последних сил держится, чтобы не заскулить от боли возбуждения в члене — да что с тобой не так, блин?!              Переводит взгляд в окно, лишь бы отвлечься, и до ужаса меланхолично рассматривает почти пустую заправку. Боги, как хорошо, что никому нет дела до трахающихся в машине полицейских… За спиной Рыбкиной бесшумно стелются тени, расступаясь перед слабым электрическим светом наполовину перегоревших ламп. Когда девчонка внезапно вырастает перед ним, запыхавшаяся, но всё-таки спустившая мешающуюся одежду достаточно, демон вздрагивает. Подставляется её пятерне, сжимающей переплетенье его волос на затылке, что очень напоминают сейчас жёсткую траву.              Измайлов рычит проклятия и дёргает Алису на себя, опуская слишком резко и, возможно, даже болезненно: она вскрикивает. Выливается кардиограммой стонов, скачущих по хребтам одичавших гор его позвонков, расшатывает ему сердечный ритм и всхлипывает в рот железно искренним:              — Господи, как же охуенно…              Девчонка опускается и поднимается на нём, жжёт костёр маленькой смерти, а Гриша и рад: вдыхает дым её безумства, зацеловывает совсем уж неприлично и оглаживает взмокшую спину под защитными пятнами верхней одежды. Зов крови в их случае срабатывает совсем не так, как следует, вернее — не срабатывает вовсе. Гриша ястребиным зрением в её (не)человечьих глазах видит пожар, разгорающиеся сухие поленья дремавшего до этого беснования.              Демон обычно не загадывает наперёд, но что-то ему подсказывает очередную простую истину: им больше не вернуться назад.              Ритм ненормальный, быстрый, рваный, непохожий ни на один секс в машине до этого. Измайлов только и может, что двигаться вверх, навстречу, пока Алиса мешает поцелуи с собственными стонами. Кусает его за губы, сдирая кожу, слизывает красные капельки, пачкая уголок рта, и смеётся пьяной от крови сталью, проникая в демона тягучей болезнью. Она течёт до хлюпающих звуков, так, будто бы действительно ждала его. Чтобы прямо здесь, в служебной машине, дерзко, быстро и без защиты. Гриша замирает только на мгновение: они уже на самой грани, останавливаться поздно и бессмысленно.              Рыбкина угадывает по его глазам страх и распарывается в безумном блеске и шалой улыбке. Не жизнь — лишь война, и девчонка опускается до конца, притирается, без остатка беря внизу и высасывая душу через поцелуй наверху. Сжимает внутренние мышцы, на языке катает мужской короткий стон и облизывается опасно, хищно. С одержимой внимательностью наблюдает, как демон лёгким шагом входит в свою персональную маленькую смерть.              Как же Измайлов, блять, надеется, что девчонка на таблетках — и было бы неплохо, если не на колёсах. Она вновь его мысли читает в нахмуренном лбе и не до конца принятом блаженстве, а потому рокочет в висок заветное «не бойся», языком выводя узор на ушной раковине. У Гриши перед глазами расползается ткань бытия, тлея в чужих судорогах и протяжном стоне, когда он пальцами чуть надавливает на самое чувствительное место.              У него на периферии клинок ярости бьёт собственные порушенные принципы, отсвечивая факелом. Он неимоверно злится на себя, на такую низкую, нижнюю, измену, и на то, что получил от неё воистину божественное удовольствие. Рыбкина волчьим оскалом усмехается ему в лицо, жадно целуя в грязной, как кажется Грише, благодарности. Кровь всё ещё шумит и зовёт, когда он прижимается к острому плечу девчонки, напарываясь на декоративные шипы эполета.              Ему вдруг кажется, что он знал её всегда. Как и всегда знал, что после такого не возвращаются. Алиса елозит на нём, вбирая тепло и одновременно делясь им, косится на запотевшие стёкла и облизывает зудящие губы. На такой вечер она не рассчитывала, но определённо не против повторения или продолжения. Замирает, когда демон отстраняется от неё, смотря жёстко, вглубь, словно осуждает не только в собственной слабости, но и во всех смертных грехах.              Гриша ёжится от ответного вызова колдовских глаз, переводит взгляд вниз, туда, где они всё ещё соединены, и выдыхает то единственное, что невообразимо точно описывает случившееся:              — Пиздец.