***
Мидория теперь мог называть себя почти что «жителем церкви», потому что не покидал её пределы уже больше недели. Каждый день он становился невидимым для чужих глаз и взлетал под потолок, глядя на людей из деревни у подножья горы, которые каждый день приходили на обедню и каждый день произносили одну и ту же молитву. Гетерохром в это время громко воспевал уже заученные слова и крестился, обращаясь то к Господу, то к прихожанам. После обеда, когда в храме почти никто не оставался, он следовал в библиотеку, ощущая пристальный взгляд на себе и шлейф необыкновенной силы, что веялся вокруг него. В книгах они должны были найти способ «обрести покой», но пока что поиски не приносили никаких результатов. А прежде использованные молитвы просто не срабатывали; только заставляли по всей коже существа распластаться зелёным молниям, взрывающимся почти сразу же и оставляющим после себя на белоснежном полу сажу. Но Шото не хотел сдаваться. Не хотел отпускать это «чудовище» и дальше бесконечно скитаться по миру, вселяя в людей ужас, а потом поедая их помрачневшие чёрные души, упиваясь. Не хотел чтобы тот и сам мучился от своего бренного существования без Бога и веры. Не хотел признавать, что слаб. — Тодороки, ты пересмотрел уже горы этих скучных штук с мёртвыми природными материалами, разве не достаточно намёков, чтобы уже бросить эту затею? — иногда Изуку становилось ужасно скучно, и он пытался занять себя хотя бы нытьём и пустой болтовнёй. — Если устал наблюдать, то можешь помочь. Воля твоя, — сказал парень, поднимая глаза на кувыркающегося в пустом пространстве Деку. — Вот ещё, буду я эти человеческие штучки с каракулями трогать… — Может, ты просто не умеешь читать? Ни разу не доводилось видеть тебя за каким-нибудь полезным делом. — А зачем? Мало того, что я выучил ваш ужасный язык? — существо продолжало препираться, испытывая собеседника, но на лице со шрамом не появлялось ни единой эмоции, кроме уже обыденного безразличия. — Так ты бы быстрее ушёл в мир иной, да оставил свои невзгоды, — епископ встал из-за стола. — Я научу. Не то, чтобы «нечто» не хотело учиться или узнавать что-то новое… просто его тошнило от всего, связанного с людьми. В каждое лицо он смотрел с отвращением, пересиливая себя, чтобы не испить чужую душу прямо во время обедни, или же вовсе не задушить кого-нибудь в деревне, измазавшись кровью для восстановления сил. Но сейчас его не раздражало только одно лицо: с одним серым глазом и вторым голубым, вокруг которого красовался убогий шрам, прикрываемый красными волосами. Рассмотреть это клеймо можно было только когда служитель церкви читал, заправляя пряди за ухо, чтобы не отвлекаться, и спал. Да, Деку был даже в скромной комнатке с маленьким окошком, иконкой, столиком и кроватью, где отдыхал его «горе-спаситель». От скуки. Поначалу Тодороки просил Мидорию не следовать за ним по пятам, но вскоре смирился с чужой вредностью. Теперь он только строго-настрого запрещал тому покидать пределы храма, хоть и понимал, что не ему тягаться с нечеловеческой силой. Несмотря на это, причитания были услышаны и выполнены; существо один раз в день просто висел на каменной стене, оставляя большую часть своего тела в месте обитания, и питался мелкой живностью, до которой мог дотянуться своей силой. Гетерохром видел эти псевдо-охоты пару раз, но не смел останавливать «узника» своей прихоти, — питаться тому всё же стоит. Так они и проводили дни: в учении, исполнении своих обязанностей и чужой компании. Было приятно болтать с кем-то время от времени. Особенно, если этот «кто-то» живёт больше тысячи лет и знает много всего интересного о прошлом и настоящем. Изуку мог не просто рассказать что-нибудь из многочисленных книжек, а дополнить всё настоящими доказательствами или опровергнуть полностью. Он также помнил много языков, включая умершую латынь и племенные африканские диалекты. Слушать его глубокий, едва басистый голос было упоительно и успокаивающе. Словно ты где-то вне мира сего вникаешь в истины реальности, известные лишь немногим.***
— Ваше Преосвященство, подошло время освящать землю. Люди просили сделать это сегодня, чтобы уже завтра приступить к обработке, — сестра Очако, держащая огромную плетёную корзину с белоснежными покрывалами стариков из деревни, встретила Шото, наблюдавшего за «охотой» существа. — А, да, конечно… Коль хотят сегодня — сделаем, — кивнул парень в ответ девушке. Та радостно убежала складывать ткани внутрь здания. — Я не то, чтобы подслушал, — чужой голос раздался прямо над ухом, отчего епископ крупно вздрогнул. — Но ты собираешься за пределы храма? Я пойду с тобой. — Только если поклянёшься не трогать людей, — он сложил руки на груди, глядя вперёд. — И скот тоже. — Больно надо… Сегодня я уже нашёл себе добычу, — Деку вытянул руку вперёд перед собеседником, держа в ней оленя за шею. — Убери это отсюда сейчас же! — прошипел служитель храма, оглядываясь. — Хочешь чтобы ни в чём не повинные женщины увидели парящее в воздухе животное?! — Будто я их этим убить хотел, — недовольно проговорило «нечто». — Ладно, тогда не торопись, а то мне ещё есть. И с этими словами он вспорхнул чуть выше, отлетая за здание, останавливаясь у ограждения. Мидория ступил на белую краску и шагнул вперёд, едва нарушая наказ о непокидании территорию священного места всего на пару миллиметров, чтобы вкусить свою добычу, устроившись на огромном камне. Несмотря на своё могущество, тягаться с самим Богом из-за «неуважения» пока что не хотелось. А выслушивать о крови на белой стене от гетерохрома желания абсолютно не было. Совсем скоро, когда все приготовления завершились, все, кто находился в церкви, двинулись вниз к подножью. Шли они медленно, да настолько, что существо уже просто извивалось в воздухе, маяча перед глазами епископа. Вскоре, когда достаточно большое поселение оказалось перед ними, люди повыходили из своих домов, здороваясь с пришедшими. И старики, и взрослые, и дети — все стали радостно улыбаться от одного только вида духовного представителя. Да, может его внешность была очень необычна, но в глазах каждого мелькало не лицезрение красоты, а теплота и восхищение. Этого Изуку понять не мог. — Как хорошо, что Вы спустились, Владыко, — сказала пожилая женщина, улыбаясь. — Всё ради людей, матушка. Парень наконец дошёл до нужной грядки, где земля была почти не обработана и словно обезжизненна зимними холодами. Существо парило над столпившимися человечишками и глядело на чужую спину, извечно прикрытую чёрной тканью. — Тебе, Владыко, молимся: услышь моление наше, да по милости Твоей избавятся, славы ради имени Твоего… — начал Тодороки. Он говорил красиво, чётко и внятно. А был сосредоточен настолько, что «нечто» отлетело в сторону, от греха подальше, оглядываясь. Как оказалось, освятить надо было далеко не один кусочек земли, а каждый в их деревне. За это время тёмно-зелёные глаза прожгли дыры не только в людях-зеваках, но и в некрасивых, скучных домах, что ничем особо и не отличались друг от друга. Настало время возвращаться. Служитель храма, попрощавшись со всеми повернул обратно к своему дому. Мидория решил немного подзадержаться, — всё равно вернётся в то белоснежное, докучавшее его глазам здание. Приняв человеческий облик, он прошёлся по окраине, пока не был окликнут одной женщиной: — Милок, помоги, будь любезен! Уж очень тяжёлые вёдра, а детки пить хотят, — она стояла у колодца с шестью полными вёдрами. А был ли вообще шанс, что она унесёт их сама? «Человеку» ничего другого не оставалось, чтобы по деревне не пошёл слушок об очень неприятном человеке с мрачной внешностью. Вдруг ещё гетерохром узнает. — Давайте, — он тяжело вздохнул, подцепив четыре ведра коромыслами, перекинув их через плечи, а оставшиеся взяв в руки, выпрямился, как ни в чём не бывало, и глянул на удивлённую сумасбродку. — Куда нести-то? Они двинулись по узкой протоптанной тропинке к одному из деревянных домов. Народ, замечавший их, только охал, изумляясь, а само существо уже сто раз пожалело, что послушало это дьявольское создание. — А Вы не местный, да? — спрашивала спутница. — Что-то вроде того. — А что же забыли в такой глуши? Тут ни городов, ни других деревень… Или путешественник?! Ох, мечтала бы я жить свободно… — она то и дело, что вскидывала руки и качала головой, ударяя себя длинной косой по спине. — Вам нужно обязательно подняться в храм на вершине горы! Не пожалеете! Там Вас и отогреют, и накормят, и благословят в путь-дорогу. — И чем же так хорош этот храм? — Да не сам храм хорош, сколько епископ наш! Просто золото, ей Богу. Он и нас благословит каждый день, и земли освящает, и старикам помогает, и детей крестит. А когда семь лет назад пожар ночью случился, так он самый первый прибежал и тревогу бить начал. Ему тогда лет пятнадцать было, только-только свой храм построил, но дурная молодая голова, ах… Полез в избу людей доставать, да пока помогал им спастись, ударило его чем-то… То ли доской обгоревшей, то ли уголёк отскочил, да на его лице шрам сотворил. Но если бы не он, гляди, и вся деревня вспыхнула! — Да он какой-то ненормальный… — усмехнулся собеседник. — Зачем лезть на рожон? — Говорят, мать у него одержима была, да отец суров. Перебил тот и братиков, и сестрёнку, а мать младшего сына в монастырь запрятала, да потом изнемогла. С тех пор он и рвётся всем помогать — своим родным не смог, зато других выручает, — грустно вздохнула женщина. — О! Так мы и пришли уже! Спасибо тебе, добрый человек! — Да не за что…***
Несколько последующих дней Деку не мог думать ни о чём, кроме услышанного о своём временном сожителе. Никак не укладывалось в голове, что у такой юной души уже в детстве произошёл надлом всей последующей жизни. Хотя, сам он тоже недалеко ушёл… — Чего молчишь уж который день? Не случилось ли чего? — спросил у «узника» Шото, отрываясь от обучения его чтению. — Нет, всё нормально. — От прихожан слышал, что в деревне недавно появлялся высокий, статный молодой человек с тёмными кучерявыми волосами и невиданной силой. Он помог одной жительнице донести аж шесть вёдер за раз, а потом просто словно сквозь землю провалился: убежал к обрыву и исчез. Знаешь о ком они? — лукаво спросил он, подпирая челюсть рукой. — Извини, я пойду. Дочитаю немного позже, — Изуку поднялся из-за стола, но его схватили за руку. — Да погоди ты! Я хотел у тебя спросить кое-что, — парень заметно помялся, не ослабляя хватку. — Твоя обувь… В книгах написано, что такое носили древние китайские мастера из храмов… — Мне нечего сказать тебе по этому поводу, — грубо отрезал собеседник, вырвавшись и исчезнув в воздухе. Епископ только сжал губы. Он сделал что-то не так? Или, может, существу тут совсем наскучило? Оно и понятно: какой-то непонятный человек предлагает свою помощь, а в итоге не делает ничего. Может, нужно извиниться и наконец отправить его скитаться дальше, пока не найдётся кто-то сильнее? Тодороки не знал. Он был в ловушке собственных идеалов и голоса разума, которые предлагали только крайности: либо делать, либо отпустить. Но чем дольше разжёвывал эту мысль, тем больше думал о несчастном и чувствовал его присутствие. Каждый раз от холодка и запаха пепла по спине пробегали мурашки, а во рту пересыхало. Гетерохром и сам не заметил, когда стал с трепетом вслушиваться в тишину, царящую вокруг него, чтобы уловить хотя бы маленький шорох крыльев, или поднимать глаза к потолку во время обедни, чтобы столкнуться с тёмными-тёмными изумрудами, глядящими прямо в душу. Сердце начинало биться чаще от голоса, раздающегося над ухом, а руки и тело подрагивать от каждого случайного, неловкого прикосновения. Со временем Деку успокоился и принял всё происходящее. Он стал больше наблюдать за служителем церкви и замечать его странное поведение, отличавшееся от прежнего. — Ты какой-то рассеянный в последнее время, — он обратил внимание на себя, возникая на низком книжном шкафу и слезая с него, чтобы подойти к собеседнику. — Наверное, просто утомился. Сейчас люди работают в поте лица, поэтому я должен помогать своими молитвами. — Лучше бы помог им физически, чем сидеть тут, как отшельник, — когтистая рука вдруг оказалась на мягких разноцветных волосах, поглаживая их. — Хотя, я даже представить не могу как ты будешь справляться с тяжёлым трудом… Шото только фыркнул, откинув чужую ладонь. «Меня не такому в монастыре учили» Мидория усмехнулся, потирая нос, подушечкой указательного пальца, а когда прозвучал вопрос: «Что тут смешного?», он только мотнул головой.***
Читать мысли глубоко уверенного в своей вере человека было… странно. Нет, там не было ничего похотливого или неприемлемого. Там сворачивался такой ураган, что кучерявая голова несколько раз за день просто-напросто кружилась и отдавала покалываниями в виски. Поначалу. Через три дня удалось всё-таки выстроить плавный поток, от которого скулы «нечто» покрывались едва розоватым цветом. Епископ считал его привлекательным. Не просто симпатичным или интересным, как личность, а таким, с кем можно начать отношения. До этого момента о таком задумываться даже не приходилось. — Зачем ты стал гладить меня по голове? — «Можешь не останавливаться» — У тебя волосы мягкие, — стиснув зубы, сказал он в ответ. На самом деле епископ тоже был довольно хорош собой, и зелёные глаза не раз заостряли внимание на голом теле, когда тот переодевался, либо ложился спать. Это пугало. Сама мысль о привязанности или других чувствах к человеческому отродью заставляла выворачиваться. На лице тут же появлялась гримаса отвращения. Несмотря на это, Мидория понимал, что теперь уже точно не сможет покинуть эти белые стены, — только если не один. Компания? Нет, она ему ни к чему. Тут скорее более глубокие чувства, от которых в груди начинает покалывать сразу же после неловкого столкновения взглядами. — Я искупаюсь сегодня с тобой. Не против? — спросило существо прежде, чем возникнуть в полутёмном помещении, где стояла широкая японская бочка для купания. — Нет, конечно, как тебе будет угодно, — парень немного помялся, стоя в углу. Наконец он скинул с себя всю одежду и поспешил облиться сначала холодной водой, намылившись и смыв её, а потом залезть в воду. Его примеру последовал и пришедший. Они поместили свои ноги так, чтобы те не касались друг друга, и сели друг напротив друга. Пар, исходящий из воды, поднимался к потолку и выходил через маленькое окошко. Помещение вдруг стало заполняться едва терпким запахом. — Я не мылся уже лет сто, наверное, — усмехнулся Изуку, потирая свои ключицы пальцами правой руки. — Повезло, что моё тело в сухом состоянии не источает запахов. — Ты делаешь большие успехи в обучении… — вдруг начал собеседник, отводя разноцветные глаза к полу. — Только благодаря тебе. Тодороки покраснел; то ли от нехватки воздуха, то ли от чужих слов. Они просидели в молчании ещё какое-то время, пока кучерявый, зачесав свои волосы назад мокрыми пальцами, не придвинулся ближе к середине бочки. — Мне нужно тебе кое-что сказать… — лицо со шрамом выглядело очень внимательным. — Я сказал, что моё тело не источает запаха в сухом состоянии, и ты наверняка сейчас чувствуешь что-то сладкое или терпкое, верно? — ответом послужил кивок. — Это мои феромоны. Вдохнув их, человек не может говорить ничего, кроме правды. Поэтому я спрошу… — он встал на колени, став ещё ближе. — Что ты думаешь обо мне? Что ты хочешь сделать со мной? Гетерохром заметался, понимая, что язык совсем не слушается, а как только его рот приоткрылся, чтобы издать хоть малейший звук, он с силой прижал к нему ладони, препятствуя. Когтистые руки существа потянулись к Шото, аккуратно хватая за предплечья и оттягивая их. Тот замотал головой, сопротивляясь, но уже было поздно: — Я влюблён в тебя, — эти слова разнеслись эхом в комнате, отражаясь от стен. — Хочу, чтобы ты был рядом. Других слов не потребовалось. Деку прижал к себе относительно худое тело и телепортировал их в спальню, больше походившую на каморку. С мокрых тел падали капли, никак не смущающие зачинщика происходящего, который уже устроил свою «жертву» на кровати, надвисая сверху. — Подожди, так нельзя. Грех… — парень вцепился в широкие плечи, слабо сопротивляясь, пока его шею старательно выцеловывали. После прикосновений губ последовали два засоса: на ключице и шее, которые никто не видел в кромешной тьме. Грудь служителя церкви часто вздымалась, привлекая к себе внимание. «Нечто» коснулось плоского живота, вырвав вздох из приоткрытых губ, и поцеловал двуликого. Его руки завели над головой, придерживая, пока рот вылизывали, неоднократно проходясь по верхнему нёбу и ряду ровных зубов. Если бы Тодороки не жил с этим существом около месяца, то легко принял его за инкуба, каким тот не являлся, потому что уж очень умелы были все движения. Сладкий запах от чужого тела исходил всё больше и больше, подчиняя. — Для меня огромная честь быть первым, кто покажет тебе прелести всего, что ты почувствуешь, — и после этих слов Мидория опустился к груди, прихватывая зубами нежный сосок. Гетерохром громко вздохнул, прогибаясь в спине, и ухватился за кучерявую копну волос, сильно сжимая. Ощущение граничили между болью и блаженством, а сам человек не понимал своего тела, ведь всё время уделял внимание только душе, которая сейчас тоже плясала, переставая подчиняться. Влажный горячий язык с огромными неровностями от рациона питания проходился по чувствительному органу, прижимая его, чтобы почувствовать рельеф. Второй сосок удостоился такой же участи, но получил укус чуть ниже ареола. Существо решило не тянуть, поэтому, взяв чужой едва стоящий член в рот практически на всю длину, решил исправить положение. — А-а! Прекрати-и! — вырывалось из мокрых искусанных от наслаждения губ. И, возможно, Изуку подчинился воле епископа и на этот раз, если бы тот не простонал это. Долго и протяжно, проглатывая последние звуки так, что в лёгкие перестал поступать кислород. Потому сейчас худые трясущиеся пальцы, что никак не могут выпутаться из тёмных волос, сжимают их сильнее, то ли оттягивая, то ли задавая ритм. Деку только наслаждался всем этим, продолжая потирать головку полового органа о свою щёку с внутренней стороны. Но как только он заметил ёрзания ног, отстранился, зажимая пальцами в кольцо основание ствола, не давая кончить. Шото захныкал, стараясь потереться о что-нибудь, но не руки, что держали до сих, но уже у солнечного сплетения, не бёдра не помогали в этом. А «нечто» только зашипело, резко переворачивая пассию на живот, чтобы впиться в нежные ягодицы когтями. Не так сильно, что кричать от боли можно, но и не слабо, не давая упасть. — Расслабься, пожалуйста, — наверно, это была первая просьба, которую парень услышал за всё время из дьявольских уст. Но он не мог выполнить это, потому что боялся. Боялся, что сейчас находится в точке невозврата, откуда дороги в старую размеренную жизнь уже не будет. Но вместе с тем он боялся, что если отвергнет страдающего сейчас, вопреки своему собственному желанию, то не сможет жить дальше с этой виной. Поэтому приходится унимать такую заметную дрожь, чтобы не разочаровывать ни себя, ни существо, и приподниматься на колени, раскрываясь. Позволять всё тому же беспутному языку пробраться внутрь себя, вылизывая настолько, насколько возможно дотянуться. От этого служитель церкви тяжело дышит и утыкается в подушку, прогибаясь снова и снова, чтобы почувствовать колющее в животе чувство. Наконец, Мидория поднимается и встаёт на колени, проводя подушечкой пальца по позвонкам от лопаток к пояснице, вызывая табун мурашек, что перекидываются по всей коже. Из заднего прохода Тодороки текут остатки слюны, сползая на бёдра. Кучерявый только немного скалится, улыбаясь, и приставляет свой член к пульсирующему проходу, что так и зазывает его пробраться в самые потаённые местечки не только тела, но и души тоже. Епископ дышит глубоко, хватая воздух, и жмурится, считая про себя, но как только на секунду теряет нить мысли о спокойствии, то подаётся вперёд от грубого толчка, вскрикивая. От этого он кончает, поднимая голову и сжимаясь. Над ухом раздаётся тихое «Извини», и движения вновь возобновляются, выбивая остатки воздуха, которого и без того мало. Шото хватается за простынь, пропуская тонкую ткань меж пальцев, всхлипывает и чувствует как его снова переворачивают на спину, толкаясь немного осторожнее, чем прежде. — Дай свои руки, — почти приказывает Изуку, которому подчиняются сразу же без особых раздумий. Он поднимает человека, насаживая очень глубоко, отчего тот просто запрокидывает голову, мыча, а сам укладывается на спину. — Двигайся. Епископ, не совсем понимающий происходящее, упирается ладонями в чужой живот, чтобы не упасть, и, встречаясь с тёмными изумрудами, светящимися в темноте, легко приподнимается, а затем садится снова, натыкаясь на нужную точку. Когтистые руки после ещё нескольких попыток помогают пассии вскакивать как можно выше. — Я… Почти… — лепечет Тодороки, прежде чем подняться самостоятельно, чувствуя чужие пальцы уже на своём дёргающемся органе, и резко сесть, подавляя крик, сливающийся со стоном. Существо изливается внутрь из-за частых пульсаций и тугости, а рукой предотвращает попадание чужой спермы на своё лицо. Парень дёргает плечами, улавливая последние приятные секунды, и падает на широкую грудь возлюбленного, тяжело дыша. Тот вытирает ладонь о свисающую часть простыни, а другую кладёт на гетерохрома, поглаживая.***
На утро всё горит горит адским пламенем, но оно того стоило. Веки тяжело поднимаются, и глаза встречаются с солнцем, пробирающимся внутрь комнаты. Правым ухом слышен какой-то шум… — Доброе утро, — шепчет Деку, что пролежал в одном положении около десяти часов. К сожалению, скоротать время сном он не может со дня своего обращения. Епископ приподнимает голову, взглядывая на бледное веснушчатое лицо, и отвечает очень тихо, что сам едва слышит. Шумом оказывается трепещущее сердце виновника прошлой ночи, поэтому пассия легко улыбается. Это был не сон. Утро того дня навсегда останется в памяти у них двоих, ведь вопреки обыденности, порядкам и в какой-то части самим себе, они изменили судьбу. — Господи, если ты меня слышишь… — начал двуликий, стоя на коленях у красивой иконы, закрыв глаза. — Прости меня, грешного, за грехи содеянные. Отпуски грех раба твоего ничтожного. Подай знак, что простил, а коль нет, так каяться мне всю жизнь, да не нести свет людям потерянным и заблудшим… Ветер колыхнул пламя свечей на люстре. По коридорам резко прошёлся шум, солнечные лучи скрылись за тучами. В помещении едва потемнело, и как только человек захотел продолжить своё покаяние, время остановилось. В небе повисли птицы, пухлые искусанные губы замерли на полуслове, Мидория стоял за спиной возлюбленного, глядя на алтарь. — Давно не виделись, — сказал он появившемуся. — Никогда не видел, чтобы сам Бог держал в руках косу. — Не смей говорить со мной, отродье. Я пришёл за ним. — Ты не посмеешь, даже не пытайся, — на спине говорившего появились массивные крылья, а на голове рога. — Кто ты такой, чтобы перечить Господу? — отвечал мужчина в белом одеянии. — Я простил всех своих врагов, всех грешников, всех неверных… — Кроме меня, — закончило за ним существо. — Ты опорочил этого чистого человека. Сподвиг на смертный грех. — Так убей меня. Не трожь Тодороки. Он всю свою жизнь только и делает, что страдает и помогает людям. Разве не похоже на тебя? — Не могу. Любой, кто связался с тобой, заслуживает умереть, — как только серебряная коса вознеслась над головой с разноцветными волосами, Изуку подался вперёд, препятствуя последующим действиям. Мужчина не успел отклониться — его сильно ударили, впечатав в иконы на стенах. Оружие упало на пол, громыхнув. — Зря ты всё это затеял… Они налетели друг на друга с чудовищной силой, глядя в глаза. Оба были сильны. Оба были бессмертны. Оба имели цели, за которые боролись. Казалось бы, никто не может потягаться с божественной силой, но это заблуждение. Хотя бы потому, что тот по ошибке сам создал себе наисильнейшего врага, что живет уже не одно столетие. Они сходились в драке лишь два раза, и тогда Деку чуть было не проиграл, лишившись руки, но не успевая её регенерировать, чтобы продолжить схватку. В этот раз он не убежит, зализывая раны, а наоборот, заставит сбежать самого Бога. И этот бой должен идти не пару часов, и не пару дней… Даже не пару недель. Их второй бой за жизнь одного человека из восьми миллиардов, проживающих на планете, длился четыре месяца. Без единой остановки. — Ты слабеешь, посмотри на себя, — поддразнивало врага «нечто», упиваясь смехом. По его лицу лилась кровь: и своя, и чужая. Мышцы гудели неимоверно, но желание победить стояло выше всего. Сам оппонент выглядел не лучше: порванная одежда, кровь, усталый взгляд. Но они продолжали сталкиваться, откидывать друг друга в стены, бить способностями и кулаками, уворачиваться, пока тёмно-зелёные глаза не увидели верёвку. Совсем маленькую, не больше двадцати сантиметров, но это было то, что нужно. Как он не заметил это раньше?! — Сдавайся, отродье, — мужчина побежал на врага, но тот, выудив свой «ключ» к спасению, внезапно возник на чужих плечах и обвил удавку вокруг шеи. — Телепортация?! — На неё уходит слишком много сил, старик. Это очень трудный приём, — Мидория вдруг затянул верёвку, заставляя противника задыхаться. — Мы же оба знаем, что мир не выдержит твоего перерождения… Давай просто разойдёмся и оставим всё как есть? — Ещё чего, — прохрипел Бог. — Я сказал хватит! Оставь его! И выполняй молитвы за других людей, как раньше! — кучерявый толкнул ослабевающее тело на пол, оставаясь в воздухе. — Знай одно: как только наши силы восполнятся, третьего боя не избежать. И с этими словами он исчез, а время, замершее на сто двадцать два дня, возобновилось. Изуку усмехнулся и грохнулся в высоты своего роста на пол за спиной в чёрном одеянии. Шото резко вздрагивает от шума и оборачивается, замирая. Посередине помещения лежит его возлюбленный, что только пару часов назад был рядом с ним в кровати. Его крылья ободраны, из многочисленных ран идёт кровь, а кашель оставляет после себя ужасные чёрные пятна. — Изуку!***
— Спасибо Вам, Владыко! Гетерохром только улыбнулся, кивнув. Люди, приходившие на обедню, наконец-то разошлись по домам. — Шото, разве тебе не надоело? — Деку, парящий над возлюбленным, спустился к нему, обнимая за талию. Крылья уже почти восстановились. — Изо дня в день… — Ты не отговоришь меня, не пытайся, — покачал головой епископ. — Я очень благодарен тебе за бессмертие, но скитания — это не моё… — А что же тогда «твоё»? — У меня в жизни только две вещи, которым я хочу посвятить всего себя, — он обернулся, глядя на веснушчатого счастливыми глазами. — Спасение людей и Деку.