***
1920 год, город N, Англия.
«Как же скучно», то и дело думала Марта Джонсон. Это был обычный вечер четверга, такой же обычный, как сотни вечеров до этого. Такие же типичные задания, как и те, что были вчера, позавчера, четыре года назад, как её только приняли в этот дом на работу горничной. Такие же типичные вазы, столы и стулья, дорогая мебель, с которой приходилось сдувать пылинки — уж больно Джонатан Фокс любил в своём доме чистоту и порядок, порою доводя данное до сплошного абсурда. Поправить скатерть там, поправить шторку тут, смести слой почти что незаметной (но не для Джонатана) пыли со шкафов, вымыть пол, да так, чтоб тот блестел и спешить подать на ужин утку с яблоками — в этом и заключалась серая рутина по мнению Марты. И ничто не могло скрасить этот вечер, ведь не было в нём ничего такого необычного, того, что заставит подпрыгнуть и закричать во весь голос, зовя свою прекрасную госпожу. Или же испугаться до такого состояния, что ноги откажутся ходить по этой земле и далее. Одним словом, каждый вечер для Марты превращался в одну сплошную скуку. Единственным же развлечением был приезд гостей, что происходил каждое двадцать девятое февраля, но и то сплошная редкость — на её памяти такое было лишь дважды и второй раз как раз сегодня. О большем же не стоило и мечтать. И всё, как и всегда, должно быть идеальным, начиная от этой проклятой утки и заканчивая кустарниками, за которые, впрочем, отвечал Говард (пускай сам по себе он дворецкий, но их садовник куда-то исчез пару суток назад). Однако в тот день всё пошло по совсем иному сценарию. Марта, как и всегда, ровно в 20:00 относила часть ужина Джонатану Фоксу, своему престарелому господину, что был известен на весь округ строгими требованиями и весьма скверным нравом. Ровно в 20:05 она добралась до кабинета на втором этаже и постучала в дверь только три раза; это был их условный пароль, который идеально выучили каждая из сторон. Но дверь в этот раз никто открывать не спешил, что было весьма странно для чопорного британца. Марта постучала ещё три раза, однако картина совсем не изменилась. И тогда она впервые решилась — за четыре-то года! — открыть дверь первой, не дожидаясь хриплого: «Войдите». Скрип двери и немой крик, из-за которого наверняка проснулся бы весь дом. Марта роняет поднос, который несла с таким трудом и огромным отсутствием всякого желания, стоило только увидеть тело в кресле напротив двери. Да, это точно Джонатан Фокс, иначе и быть не может, уж его-то Джонсон узнает из тысячи таких же проходящих мимо неё людей. Кровавое пятно на полу, под ногами у уже просто тела, след от чего-то острого на уровне живота и явный испуг на бледном лице — вот что успела рассмотреть Марта в первые пять секунд. Позвать на помощь, разбудить всех в округе и только потом успокоиться — таков был её план, по крайней мере, так она думала, что сможет сделать. Но по итогу она даже не смогла толком пошевелиться, сдвинуться с места, застыв в самом настоящем ужасе. Только и делала, что глядела на труп уже почившего нас Джонатана Фокса, открыв рот, при этом не издав более и звука. Марта, увы, была слишком впечатлительная девица. Порою даже слишком, хоть в данном ситуации её нельзя за подобное винить. Они знакомы ведь целых четыре года, Джонатан заменил ей давно почившего отца, которого Марта так искренне любила и не менее искренне обожала. Джонатан заменил ей и старшего брата, у которого всегда можно найти защиту, заменил учителя, что даст необходимый и — что самое главное, — своевременный урок. Марта была ему так сильно благодарна, что не найти и подходящих для этого термина слов; это была слепая вера в человека. И готовность простить ему все его грехи, совершенно неважно, какими те были по итогу. Джонатан был для неё настоящим светом, а сейчас этот свет так безбожно, так грубо отняли, не оставив позади себя и намёка, и улики. И Марта не собиралась отступать. Она обязательно найдёт убийцу. — Ю… юная госпожа! — громко завопила она, быстро добегая, буквально за несколько секунд, до нужной двери, вечно запинаясь в словах и выражениях. То и дело перескакивая на канадский акцент. Это так, сплошные мелочи. — Юная госпожа, проснитесь! — Чего тебе нужно в такой поздний час, Джонсон? — что же касаемо самой Доминик, то с ней они совершенно не ладили. Юная госпожа, как называла её Марта, вышла в одной только ночной рубашке, с совершенно недовольным выражением лица и торчащими во все стороны волосами, будто бы это иголки. Впрочем, Доминик по характеру и была ещё тем колючим идолом. — Нормальные люди в это время уже спят и ты это прекрасно знаешь… — Ваш отец… он… он… — прерывая Доминик, начала было Марта, но резко осела на пол, захныкав подобно малому дитю. Для неё это было слишком, и осознание произошедшей трагедии дошло только сейчас. — Мой отец что? — без капли злобы, несмотря на всю свою вспыльчивость, спросила Доминик. Нехорошее предчувствие било по рецепторам, но мисс Фокс хотела верить в лучшее, пусть никогда не была человеком, которому можно так легко навешать лапшу на уши. Однако сейчас ей хотелось быть обманутой. — Умер, юная госпожа. Ваш отец умер. И земля ушла из-под ног. И нет возможности что-то исправить и как-то изменить, только идти дальше и найти правду среди происходящего вокруг хаоса да мрака. Доминик пыталась сохранить лицо перед только что прибывшими гостями, пусть и побледнела, став «ярче» мела, пыталась сохранить осанку, пусть так хотелось подобно Марте упасть на колени и заплакать. Для её семнадцати стать хозяйкой дома — непосильная ноша, которую она едва ли сможет вытянуть. Потеря отца же стало настоящим ударом, с которым Доминик не могла справиться ни тогда, ни тем более сейчас, в будущем, где ей исполнилось целых девяносто два. Она кусает пальцы до первых капель крови, она кусает губы, разрывая те до «мяса». Она ломается изнутри и ничего не может с этим поделать — нужно отдать Марте приказ заселить гостей, нужно осмотреть тело и попрощаться с отцом раз и навсегда. Нужно вызвать полицию и попросить тех не выносить дело за стены дома, раз уж подобное случилось. Слишком многое нужно сделать, и нет никаких гарантий, что всё вообще получится. Доминик вдыхает один раз, затем второй до едва ощутимой боли в лёгких — так всем станет легче; но не ей. Нужно играть на публику, подставлять крылья солнечным лучам и делать вид, будто бы всё в порядке — слишком сложная задача для обычного ребёнка. Доминик качает головой из стороны в сторону, прогоняя мысли; наедине с собой можно будет плакать столько, сколько вздумается. Наедине с собой можно побыть тем самым ребёнком, о котором все забывают, прикрывая рты словами: «юная госпожа». Наедине с собой Доминик можно быть хоть немного, но счастлива — неправильное чувство, которого не должно было быть. Однако и быть запертой всю жизнь в доме не особо приятная задача. Но Доминик не на что жаловаться. Она была счастлива. Почти. А после наступил этот странный день, и весь мир рухнул к её ногам, разрушая остатки детства. Заставляя взрослеть за считанные минуты, нет, секунды. — Вызывай полицию, — твёрдо и решительно говорит она, наблюдает за тем, как быстро на пошатывающихся ногах убегает Марта, а после роняет первую слезу. На большее она пока что просто не способна; леди, что должна всегда держать себя в руках и не позволять эмоциями взять вверх над манерами. Отточенные донельзя привычки, что стали давным-давно настоящими оковами. И всё та же хрупкая леди, что пытается казаться сильной — вот что из себя представляла Доминик. — И да поможет нам Господь. Вот только Бог совсем не слышит никаких молитв, больше никогда.***
Доминик было пять лет, когда её мать покинула этот мир. Её самый близкий человек, что подарил этого милого плюшевого кролика, которого она хранила под подушкой до сих пор. Отец запретил плакать, запретил горевать и хоть как-то упоминать её имя вслух. Отец запретил приходить на её могилу, запретил мыслить, существовать рядом со столь дорогой матерью — Доминик это молча приняла. Приняла и переезд в другой, совершенно незнакомый ей город, и то, что местные жители то и дело называли её чудовищем. Приняла нередкие избиения, за которые отец после долго и нудно извинялся — Доминик приняла всё и даже более, ведь любила всё живое. И своих родителей она любила больше всего на этом свете. Доминик было пятнадцать лет, когда её любимый пёс Рекс попал под колёса машины. Её самый дорогой питомец, которых больше не разрешали заводить и запретили выходить на улицу, всё приговаривая: «Это лишь твоя вина». Доминик это приняла, согласилась и не пыталась хоть как-то оспорить, исправить ситуацию. Сидела смирно в своей комнате, читала книги и искренне пыталась не плакать от обиды — леди не плачут, леди не рыдают по ночам в подушку от удушающего чувства несправедливости. Леди не терзают собственное тело, не режутся острыми ножницами, не срезают волосы просто, потому что того так захотелось. Леди всегда выполняют отведённую им роль в обществе; из Доминик откровенно плохая леди. Но она искренне пыталась это исправить, раз за разом подавляя настоящую личину. Становилась не сама собой, надевая маску. Это так типично. Доминик было семнадцать лет, когда её отец оставил её совсем одну. Доминик не плакала, не пыталась снять привычные оковы, лишь терпела огромную дыру в душе. И ничего не могла поделать, ничего не могла исправить. Только наблюдать за тем, что происходит и закрывать крышку гроба. Ничего более не остаётся. Для Доминик жизнь — сплошное одиночество, утраты. Для Доминик жизнь — игра за масками в приличную манерную девицу, от которой так сильно её саму тошнит. Для Доминик жизнь — её отсутствие как таковое. Она попросту привыкла, попросту смирилась. И теперь чуть ли не ломает собственные пальцы от тоски. Так, до боли, глупо.***
Полиция прибыла практически сразу, прошло всего каких-то полчаса; вышли из своего автомобиля двое не особо высоких, но явно крепко сложенных людей. Милейшая девушка, чьи чёрные, как смоль, волосы вечно торчат в разные стороны (совсем как у Доминик в столь позднем пробуждении). И не менее милый парень с волосами цвета мандарина. По внешнему виду данных людей даже нельзя сказать, что они — самые высоковостребованные полицейские, помощник детектива и сам детектив собственной персоной. Вот только оружие, промелькнувшее всего на миг под подолом чужого плаща, быстро убеждает в обратном. Как и удостоверение о том, кто они и зачем, собственно, прибыли. Убит тот, кому принадлежит восемьдесят процентов всего этого небольшого городка. Разве не чудесное явление, которое уж точно стоит изучить? И найти такого интересного всем и каждому убийцу. — Доброй ночи, мисс… — как-то начал детектив, но осёкся, стоило только Марте упасть ему в ноги, — Вы не ушиблись? — Нет-нет, всё хорошо, — ответила ему Марта, потирая лоб — место ушиба. — Вы прибыли на наш звонок, да? Вы нам поможете, ведь так? Я просто очень сильно бесп… — Да, мы Вам поможем, юная мисс, — не дослушав, говорит детектив. Всяко в её болтовне не было ничего полезного. — Меня зовут Аден Ботт, а эта прелестная девушка, — Аден указывает ладонью на стоящую рядом даму, — Эшли Барлоу. Приятно познакомиться, жаль, что при таких обстоятельствах. — Д-да, мне тоже очень… — и вновь она была перебита; впрочем, Марте к такому не привыкать. — Можем ли мы осмотреть комнату, где был убитый? — всё же стоять под дождём было излишне утомительно. Открытая дверь поместья «Фокс». Гости, которых нужно уберечь любой ценой. — Юная мисс, Вы ведь понимаете, что убийца находится в этом доме? И игра, которую только стоит начинать.