О блуждающих огнях

Град ледяных мыльных капель разбивается о лоб Маррота. — Вот расскажу матери, что ты дурачилась во время работы… — нарочито грозно шипит он, бросая белье в реку и вытирая глаза. — Не задирай нос! И вот Маррот уже сидит мокрый с головы до ног. — Я же знаю, что ты не расскажешь. — Улыбка Марель слепит не слабее шустрых солнечных зайчиков, плещущихся в потоках ручья, когда девчонка бросается в объятия старшего брата. — Как думаешь, что она выдумает завтра, чтобы выгнать нас за порог? — Не говори так. Если у нас пока нет работы, это не значит, что мы имеем право сидеть сложа руки. — Он заправляет за ухо прядку медных волос сестры, чуть не утонув в омуте таких родных серых глаз, и поспешно добавляет, — Она любит нас, ведь она — наша мать. Однако попадись ты ей в таком виде — целой не уйдешь. Та в ответ только смеется. — Маррот! Марель! Заканчивайте со стиркой и накрывайте на стол! — доносится до берега низкий женский голос. — Помяни лихо… — Марель! — Брат замахивается для шутливого подзатыльника, но младшая уже соскочила с его колен и торопливо забрасывает мокрую одежду в корзину с выражением смиреннейшего существа. — Я иногда думаю, не подать ли родителям идею подкинуть тебя странствующим циркачам? И прибыль потечет, и талант раскроешь… — Ага, а тебя — на рудники! — Маррот, убери лишние тарелки. Отца сегодня не будет. — Не будет? Неужели взяли?.. Мать передергивает плечами и принимается нарезать хлеб, с торопливым громким стуком обрушивая нож на разделочную доску и делая вид, что не услышала вопроса. Дети, не получив ответа, обмениваются понимающими взглядами: видимо, и мяса в доме тоже не будет еще долго. — Тогда что насчет нас? — с затаенной надеждой осторожно спрашивает Маррот. — Послушай, — устало вздыхает мать, оборачиваясь и складывая руки на груди. Кристалл с ее душой при этом мелодично перестукивает с полудюжиной причудливых камешков, которые она носит «на удачу», как любит повторять будто бы в оправдание постоянным бедам. — Ты не хуже меня знаешь, что сейчас в деревне работы никто не возьмет. Мое рукоделие вам обоим совсем не дается, земля в этом году скудна на урожай. И только попробуй заикнуться о шахтах — мал еще, не пустят. Удача в их дом все так же не идет. — Мамочка, но что же будет? Она снова отворачивается, и нежный перезвон кристалла и подвесок резко контрастирует с ее глухим голосом: — Лучше ешьте, пока даю. Маррот всегда знал, что однажды ему придется покинуть родных ради улучшения их материального положения, и был готов даже гнуть спину в садах местного управителя во имя их благополучия — было бы у того желание брать наемных работников. Но к предательству со стороны родителей он готов не был. Несмотря на то, что практика продажи детей высокопоставленным лицам в качестве сырья самого разного рода была довольно популярна в бедствующих семьях, мальчик был твердо уверен, что подобная участь их не постигнет, и свято верил в непоколебимую материнскую любовь. Тем не менее в ту же ночь Маррот и Марель лишились своих душ: они оказались в руках возничего, насмешливо прозванного в высших кругах «психопомпом», чья вместительная повозка, регулярно появляющаяся в деревнях и навсегда увозящая своеобразную дань, давно стала главным ночным кошмаром деревенских детей. В одной ночной рубашке, с дикими глазами, растрепанная и такая маленькая, Марель понимала, что видит мать в последний раз, и потому не скупилась на слова, пока не сорвала голос. Ее отчаянные, полные отвращения и боли крики поражали искренностью, однако мать так и не подняла глаз от заполняемых документов. Лишь одно на мгновение оживило ее взгляд и заставило отшатнуться — грохот подсвечника, который смела со стола Марель, вырываясь из рук кучера; казалось, даже его покоробила ненависть, излучаемая кристаллом ребенка. Свечи упавшего подсвечника мгновенно потухли, оставив тем самым единственный источник света в комнате: фонарь в руках «психопомпа», с завидным успехом державшего себя в руках и заканчивавшего бумажную работу с матерью — наверное, сказывался опыт. По стенам заметались тревожные тени. Они плясали, принимали пугающие очертания, искажали привычные образы, и Маррот давно вернулся бы к обязанностям старшего брата и успокоил бы Марель, если бы не черная, тяжелая, нагнетающая фигура, фигура отца, появляющаяся то в одном углу, то в другом, то в одной тени, то в другой, но будто бы ни на секунду не сводившая с него взгляда, погружающего сознание мальчика в беспросветную тьму. И вот теперь его плечи сотрясаются в такт подскакивающей на кочках крытой телеге, все дальше удаляющей его от родной деревни с полудюжиной таких же товарищей по несчастью. На его коленях тревожно сопит сестра, утомленная тяжелыми переживаниями и теперь кажущаяся еще меньше. И Маррот не сдастся эмоциям, не подаст виду, что его мир только что рухнул. Не подаст виду, даже если внутри него разверзается беспросветная бездна. Не подаст виду, ведь, что бы ни случилось, он все же не будет один. И именно это взваливает на его плечи огромную ответственность — ответственность за жизнь самого дорогого человека. Трава под ногами приятно шуршит, вторя свистящему в ушах ветру; изредка в их дуэт вклинивается треск сухих веточек — Тиол не видит нужды скрывать свое присутствие и старается получать от задания практически столько же удовольствия, сколько получал бы от легкой пробежки по лесу. Не дает расслабиться только единственная мысль, которую никак нельзя позволить выхватить легкомысленному ветерку или утопить в трелях пробуждающихся птиц: не спускай глаз с повозки! «Будто вернулся на три года назад, — проносится у Тиола в голове, когда он с легкостью дикого зверя перемахивает через очередной поваленный ствол и, погрузившись в грезы, чуть не врезается в следующий. Это наконец приводит его в чувство. — Нет, в то время я не вернусь никогда. И я никогда не буду прежним». Кристалл души вспыхивает льдом, наполняя его холодной решимостью. «Еще немного, и Амнисовый лес станет совсем другим. Я все изменю. Еще немного…» Именно этот холод напоминает Тиолу не о далекой цели, но о сегодняшней: стоит ему обернуться на повозку, что он преследует уже несколько часов, как земля под ногами едва заметно начинает вибрировать. Наученный улавливать малейшие колебания поверхности, Тиол мгновенно припадает к ней ухом, почувствовав неладное. И точно: «С юга… нет, с юго-востока. Чуть меньше полудюжины всадников. В эту сторону!» Тут же ночную тишь прорезает пронзительное ржание, и одна из лошадей, везущих кибитку с новоиспеченными рабами, падает со стрелой в шее. «Меткий выстрел, и с такого расстояния! Это наверняка…» Мысль остается незавершенной: нужно действовать, и Тиол выскальзывает из леса, исчезнув в тени ближайшего к дороге дерева, когда обоз окружает конный отряд из четырех человек с оголенным оружием. Животные, заразившись настроением всадников, угрожающе фыркают и яростно бьют копытами, приводя жалкого кучера и возничего в ужас. Они — не простые рабочие лошадки, а настоящие боевые звери, жаждущие крови не меньше хозяев, и это, как и одежда наездников, лишь подтверждает догадки Тиола об их происхождении. Он натягивает платок на нос, скрывая лицо, и весь обращается в слух, приготовившись вмешаться в единственно верный момент. — Души — это хорошо, милый господин, — ухмыляется один из нападающих, осматривая связку мягко мерцающих кристаллов, которые он только что получил из дрожащих рук «психопомпа», — но лесные пташки нам напели, что вы везете кое-что поинтереснее. — Помилуйте… Не понимаю, о чем вы, не имею ни малейшего понятия… — лепечет тот; знай Тиол его раньше, он, несомненно, посмеялся бы над секундной трансформацией невероятно самодовольного и алчного властолюбца в покорную зверушку, нелепо сползающую с облучка и падающую на колени перед едва сдерживаемой лошадью. — Прошу вас… Души… Деньги! Люди! Что угодно… — Он украдкой косится на кучера, надеясь хоть на какую-то поддержку. Но бесполезно: тот безвольно свисает с сиденья, кажется, потеряв сознание от страха, хотя еще несколько секунд назад, закрыв лицо руками, в панике бормотал: «Это ветерисы... это ветерисы... это ветерисы!» — Возможно, это развяжет тебе язык? — лениво протягивает первый ветерис, приставляя к горлу своей жертвы наконечник копья. Но, заглянув в ее глаза, тут же убирает его и раздосадовано фыркает, позволяя беснующемуся коню растоптать возницу. В ответ на немой вопрос соратника он поясняет, закатив глаза, — Не дай внешности обмануть себя. Если он занял такую должность, то точно должен быть подготовлен к пыткам. — Он со скучающим видом поворачивает наконечником то, что мгновение назад было головой возничего, наблюдая, как кристалл в тонкой посеребренной клети меркнет и превращается в серый бездушный камень. — Не к любым, конечно, но мы потеряли бы с ним гораздо больше времени, чем если бы просто обыскали повозку, поверь. Но самое главное, по взгляду сразу ясно, что его твердо убедили: не выполнит это задание — может распрощаться с приличной жизнью. Даже оставь мы его в живых, не прошло бы и получаса, как он повис бы на первой ветке… — Должно быть, процесс убеждения был не самым приятным, — хмыкает в ответ второй. — Ха-ха, у нас методы не лучше, знаешь ли! — Тут ты прав. Тогда приступим? — Приступим. Эй, народ… Наконец отвернувшись от тела «психопомпа», ветерис оборачивается к напарнику, но взгляда отвести уже не может. Неестественно выпученные, полыхающие одновременно и дикой яростью, и смертельным ужасом, глаза напротив говорят больше, чем можно выразить словами; тем не менее, отныне немые губы еще судорожно дергаются в тщетной попытке сложить хрипы и отчаянное бульканье в речь; из открытой раны в горле хлещет алая кровь, в стремительно темнеющий песок глухо падает кинжал. — Лест… Черт! Лест! Разбойник отшатывается от соскользнувшего со спины лошади тела и судорожно оглядывается, пытаясь прогнать мутную белесую пелену, застилающую взор. Он видит двух своих товарищей, замерших с поднятыми руками в седлах, видит нити, тянущиеся от кристаллов обоих, но не успевает проследить взглядом источник вражеского потока энергии, ибо вдруг ощущает, что и к его душе кто-то подключается. — Дернешься, и я атакую. Откроешь рот без разрешения, и я атакую. Начнешь концентрировать энергию, и я атакую. Из-за ближнего дерева выходит невысокий узкоплечий парень, укутанный в темный плащ с вышитыми по краю позолоченными символами; вся его тонкая на первый взгляд фигура излучает уверенность, и пылающий пронзительно-синим пламенем кристалл души не позволяет усомниться в правдивости его угрозы. — Дворцовый! — непроизвольно выдыхает ветерис и тут же закусывает губу. Страж же раздраженно цыкает и подносит ладони к кристаллу, концентрируясь. — Последнее предупреждение. Я задаю вопросы, ты отвечаешь… Он запинается, когда на лицо падают серебристые пряди, ранее собранные под капюшон, — такие же, как и у нападающих. Единственный источник освещения — огонек дорожного фонаря, подвешенный за краешек крыши повозки, — мелко трепещет, играя тенями, и в неровном свете черты проступающего из предрассветных сумерек лица кажутся острее и угловатее, чем они есть на самом деле. — Быть не может… Тиол? — неуверенно произносит один из них, медленно опуская руки. — Три года прошло, малой, но ты все так же самоуверен и опрометчив! — Молчать! — яростно вскрикивает Тиол, голос его взвивается на несколько октав, все тело напряженно дрожит от презрения, и по одной из нитей проскальзывает ослепительная голубая искра. Он силится сказать хоть что-то, но губы не слушаются, взгляд мечется от одного всадника к другому. Тогда он судорожно хватается за пояс, тянется к кинжалам. — Не делай глупостей, малец, знаю, ты на них горазд. Успел доказать в прошлом. — Один из противников инстинктивно вздергивает руку к шее, памятуя о бесславной гибели Леста. Мягко зажурчавший при этом перезвон напоминает ему о связке кристаллов, что он еще сжимает в ладонях, в глазах вспыхивает насмешка, и не проходит и секунды, как души проданных детей оказываются подвешены между горлом ветериса и его охотничьим ножом, выскользнувшим из рукава быстрее, чем Тиол успевает среагировать. — Тебе не нужны лишние жертвы, я прав? Стража по головке за такой промах не погладят, уверен. И ты наверняка понимаешь, в чью сторону обернулась ситуация. — Плевать. Меня не касается, что будет с этими душами. Я думал, ты догадался, что я здесь по другой причине, — отрезает тот. «Хоть бы у них хватило ума сидеть внутри и дальше…» — Как блефует, только взгляните! — Всадник хохочет и оборачивается на товарищей. — Вот ведь, подался в дворцовые и язык отрастил! При дворе все болтливые, иначе ведь не удержаться, понимаю! Но не обидно ли тебе за свою кровь, а, Тиол? Нож оставляет на одном из кристаллов кривую бороздку. Тиол готов ответить, он готов красноречиво выплеснуть все эмоции, все воспоминания, что не дают ему спать по ночам, вызволить все слова, что копились долгие годы, и он уже слышит свой голос, однако — прозвучавшие далее слова принадлежат не ему. — НЕ СМЕЙ! Все четверо в недоумении оглядываются на нового участника конфликта, теряясь в догадках, к какой стороне он относится. Но все предположения развеиваются искрящейся нитью души, потянувшейся, как ни странно, к кристаллу Тиола; второй же ее конец принадлежит взъерошенному, дрожащему от переполняющих его противоречивых чувств рыжеволосому мальчишке. Он держится в застиранных и усеянных заплатками обносках так, будто это ни много ни мало королевская мантия, несмотря на то, что одежда висит на его плечах как на вешалке. Пальцы судорожно сжимаются в кулаки, ногти впиваются в грубую кожу, он пытается обуздать эмоции, взять себя в руки, но с этим справляется только крохотная ладошка, внезапно появляющаяся на его предплечье. — Маррот, не надо… Из-за спины мальчика выглядывают бездонные глаза, обрамленные смятыми тревожным сном медными локонами. Серые омуты мягко проскальзывают по фигурам наездников, задерживаются на переливающейся связке в руках одного из них, не касаясь мертвых тел у колес, а встретившись со взглядом Тиола, снова исчезают за спиной старшего брата, оставив после себя неясное сияние бронзовых искорок. Маррот глядит исподлобья, все его лицо бороздят глубокие изменчивые тени, но намерения его тверды — в этом у Тиола, с трудом (в чем он никогда себе не признается) сохраняющего концентрацию и прежнюю решимость, нет сомнений. Что-то определенно не складывается, думает он и старается не отвлекаться на громыхающую в ушах кровь; как у проданного ребенка может висеть на груди собственная душа? Несмотря на связывающую их паутинку, непосредственной угрозы своей жизни страж не чувствует; в самом деле, что ему может сделать отчаявшийся ободранец, когда сосредоточиться следует на опытных всадниках? Дальнейшая судьба и мотивы вмешавшегося мальчишки его также ничуть не касаются, однако приятель Леста прав: лишних жертв хотелось бы избежать, если не ради одобрения Диссена, королевского советника, то хотя бы из банальных принципов. Да, лишних жертв он не любит. Мысли носятся в голове, с дикой скоростью сменяя друг друга; подсознательно юноша понимает, что Маррот, вероятнее всего, пытается защитить душу сестры, потому приготовился атаковать именно Тиола, от чьего решения даже в большей степени зависит судьба кристаллов, а вовсе не от разбойника, который при малейшей угрозе может поступить абсолютно непредсказуемо, да и выглядит в разы внушительнее физически и, казалось, доступнее для переговоров. Тот в свою очередь смекает, что преимущество на его стороне, и оценивает, насколько велик этот перевес, медленно проводя ножом по одному из камней. Маррота берет дрожь: лезвие ложится ровно на душу Марель. «Сейчас!» Хрупкая концентрация Тиола на пару секунд спадает, он выдергивает из-за пояса кинжал и метает его в голову всадника. Сердце Маррота пропускает несколько ударов, когда он вдруг ощущает тяжесть на своей спине. Обернувшись, он едва успевает подхватить безвольное тело сестры. Он не чувствует собственных рук. Марель мелко дрожит, глухо кашляет и сплевывает кровь, машинально пытаясь прикрыть рот ладошкой, но не дотягиваясь ею даже до груди. Ее губы медленно шевелятся, когда она из последних сил выдыхает имя брата. С последним ее вздохом перестает дышать и Маррот, будто воздух перестает существовать, будто его легкие перестают существовать, нет, будто все вокруг, все внутри него просто перестает существовать, и время в этот миг останавливается, кажется, уже навсегда. Для Марель — точно. В голове необъятная пустота, чувства полностью расстроены, не просто расстроены, а висят на грифе оборванными струнами, душа растеряна, рассыпана на песчинки и рассеяна по ветру. Словно он не потерял сестру, а сам потерялся. Словно в одночасье потерял самого себя. Полный мрак стирает все, что еще недавно было Марротом. Где-то за лесом как будто в насмешку разгорается рассвет, первыми робкими лучами оглаживая серую землю, однако потемневшего лица за рыжими вихрами не видно — мальчик опустил голову, вжав ее в окаменевшие плечи, и только алая душа кроваво подсвечивает неподвижный подбородок и шею с бешено бьющейся жилкой. Время, тем не менее, остановилось лишь для Маррота, для Тиола же оно несется с пугающей быстротой, лишающей возможности холодно обдумать ситуацию и принять решение в течение доли секунды, как и подобает достойному дворцовому стражу. За отвратительно томительную паузу в целое мгновение разум Тиола пронзает слишком объемный ворох мыслей и острых выводов, не всегда стоящих того, чтобы опьянять ими голову в ответственный момент, когда драгоценные секунды стремительно проносятся мимо одна за другой. А ведь у юноши есть повод для беспокойства. Он не слишком раскаивается в принятом ранее решении; когда нож противника, крепко зажатый в дернувшейся в предсмертном жесте руке, пронзил один из кристаллов, оставив глубокие трещины на еще нескольких, Тиол, как и ранее в подобных ситуациях (их было немало, хотя становилось все меньше), успокаивал себя мыслью, с которой успел свыкнуться за три года. «На пути к достижению любой цели нужно всегда быть готовым к жертвам». Иногда «жертвы» подразумевались в прямом смысле — человеческие. Но приходится привыкать, даже если… не нравится. Ведь цель, благородная и высокая, оправдывает средства — по крайней мере, Тиол свято в это верит. А глядя на насмешливую ухмылку, навсегда теперь застывшую на лице разбойника, лишь убеждается в этом. Серебряные волосы окрашены багрянцем, в остекленевших глазах тлеет торжество и почти что безумие. Однажды он сам будет смеяться им всем в глаза, и их предсмертные выражения будут иметь абсолютно противоположную окраску. А сейчас его пробуждает необъяснимо темное ощущение, передающееся его душе по тонкой связующей нити, тянущейся к тому вмешавшемуся мальчишке. Однако проявлять любые чувства было бы опасно, поэтому сначала, придав себе наиболее невозмутимый и уверенный вид, Тиол не глядя спешно подбирает связку и мягко подбрасывает кристаллы к ногам пары; вдруг внимание привлекают неестественно пронзительные блики. Но еще не успев обернуться, юноша едва удерживается на ногах — тревога накрывает огромной ледяной волной, пронизывая липким и мокрым страхом все тело. Когда его взгляд фокусируется, ему кажется, что от видимого мира откусили, выцарапали, выдрали с корнями целый кусок, настолько темной выглядит внезапно обесцветившаяся фигура. Солнечные лучи словно огибают пространство вокруг Маррота, окружая его все расширяющимся мрачным покрывалом. Тьма эта, сперва исходящая от тела и бывшая не такой ощутимой, теперь тянется от его души, и она медленно, плавно, но от этого не менее уверенно и неостановимо приближается. Тогда Тиол понимает, где и насколько просчитался, а голову, из которой мгновение назад вымыло любые соображения накатившим ужасом, вновь переполняют сбивчивые противоречивые мысли. Сгусток черной энергии на том конце нити неотвратимо увеличивается в объемах; время одновременно безумно несется и мучительно тянется, сводя стража с ума. «Эта сила… Я не смогу поглотить так много! Меня просто разорвет на части!.. — Сердце бьется так сильно, что можно подумать, будто оно разорвется быстрее кристалла души еще до того, как темнота поглотит Тиола. Мозг при этом не отстает, с бешеной скоростью обрабатывая ситуацию. Вдруг в голову ударяет невероятно острое воспоминание. — Я ведь уже видел такое… однажды…» В тот миг, как только страж осознает, что происходящее ему смутно знакомо, он также начинает понимать, что что-то снова выбивается из общей картины. Взгляд мечется по очертаниям ужасающей ауры, буквально поглощающей весь свет вокруг себя, и зацепляется за крошечный клочок золотого света прямо в ее центре — там, где о сверкающем золоте и речи быть не может. — П-постой! Стой! Успокойся! Она… — Тиол путается в буквах именно тогда, когда так важно донести информацию до практически невменяемого человека, дрожит и с трудом шевелит языком. — Она жива! Только-только начавший набирать обороты рост мрака внезапно останавливается, его очертания извиваются и трепещут, мальчик приподнимает голову. Нить дергается, сфокусированная на ней энергия бьется на месте. Что же это? Совпадение? Концентрирующаяся ярость? Надежда? — Ее к-кристалл! Он еще горит, посмотри, душа еще там, только взгляни, она жива! Разверзнувшаяся бездна резко смыкает челюсти, и тьма мгновенно тает, когда Маррот падает на землю рядом с телом Марель.