О блуждающих огнях

Сойра беспомощно схватилась за голову. — Ты не удосужился даже сообщить мне о встрече, так еще и решаешь судьбу нашей дочери в одиночку! — Она в отчаянии ловила взгляд Высокого. — Да еще какую судьбу! — Ты не понимаешь, — тихо возражал он, — они сожгли бы весь лес, если бы мы не приняли их условий. А если бы приняли бой, от ветерисов тем более ничего бы не осталось — хоть они и дуалы, их слишком много, и каждый из них — искусный боец! — Да кто они вообще такие, раз сам Высокий добровольно отдает им наследницу Холодных? — Видимо, это остатки племен с южных гор. Они спустились в Амнис, когда некая болезнь начала опустошать их земли, и теперь решили прибрать к рукам новые территории. Пойми же, это единственно верное решение, которое вообще можно принять в такой ситуации! — Наследницу… Каким-то горцам!.. — У нас остается Тиол. Тиол сполз по стене и опустился на землю. Ткнувшись лбом в колени, он зажал рот ладонями, боясь испустить хотя бы звук и раскрыть свое присутствие. Кровь застучала в ушах, заглушая слова, гремящие неразборчивым эхом. Он все равно услышал более чем достаточно. Тиол впервые подслушивал родителей. Это получилось совершенно случайно, юноша даже не смог бы толком объяснить, что сподвигло его нырнуть в тень подоконника, когда он услышал истеричные нотки в срывающемся голосе матери. Теперь же он, с широко раскрытыми и полными гневного ужаса глазами, прерывисто цедил стынущий вечерний воздух. И чувствовал, как душа наливается ледяным пламенем. «Династический брак» — так они назвали этот акт скрытого насилия. За этими двумя словами спрятались долгие переговоры, угрозы, каких еще не получало (а лишь высказывало само) племя Холодных, шокированные крики искренне преданных правящей семье ветерисов. А самое главное — то, что пресекло любые протесты на корню и надолго лишило речи всех, кто чтил не только Высоких, но и веками неукоснительно исполняемые обряды и священные традиции. Кровь дочери Первой, единственной наследницы, которая должна была занять престол ветерисов после смерти своих родителей, смешается с кровью дуала, так им объявили. Дуала, не принадлежавшего лесу, не принадлежавшего даже Амнису, вторгнувшегося в неприкосновенные владения детей Первой и посмевшего предъявить свои дерзкие условия. И эти условия могли не только уронить честь и достоинство Холодных, но и лишить их власти и могущества, наращиваемых долгие годы. Тиол сжал кулаки, пытаясь погасить бесполезные сейчас эмоции; ногти вонзились в ладони. Вскоре ему наконец удалось взять себя в руки и поднять взгляд от собственных переживаний. На церемониальной поляне Амнисового леса — пепелище в самом его центре, образовавшемся вследствие пожара, свидетелей которого уже не осталось в королевстве, — впервые на памяти Тиола, как и остальных ветерисов, негде было и яблоку упасть. Тут и там сновали разряженные в кожу горцы, довольные своей неожиданной победой, услужливо предлагали жителям леса, с молчаливой угрозой следящим за ними исподлобья, мед и перешучивались между собой о вдруг засиявшем впереди счастливом будущем. Будущем для горных племен, разумеется. Взгляд льдистых глаз метался по толпе, с отвращением избегая темноволосых голов и обходя мрачных седовласых соплеменников. Бесконечные бочки меда, почерневшие пни, пестревшие цветными праздничными лентами ветви и, наконец, белоснежное платье, будто вышитое усеянной сверкающей росой паутиной. Тиол был первым ребенком Высоких, но, как известно, правление детьми Первой наследуется лишь женщинами, а потому вскоре на свет появилась Эйлин — нерешительная и хрупкая на первый взгляд, она обладала тем несломимым внутренним стержнем, которым могли похвастаться все обладательницы Холодных душ. Тонкие светлые брови, всегда как-то не то вопрошающе, не то умоляюще вздернутые, тонкие бескровные губы, тонкая лебединая шея; все в ней было утонченным и изящным: от черт лица и фигуры до манер. И тогда она улыбалась — вымученно, через силу, однако не смея дать слабину — и повод матери лить слезы. Встретилась с братом светлыми-светлыми глазами — и мягко кивнула, а затем, робко спросив у окруживших ее горцев позволения отлучиться, заскользила по выжженной поляне. — Он не такой плохой человек, — мягко произнесла Эйлин, когда Тиол прижал ее к себе, осторожно, трепетно, будто боясь помять не белоснежное подвенечное платье, а саму девушку. — Мы наверняка сможем с тобой видеться… — шептала она, пока брат с ненавистью пожирал глазами ее будущего жениха. Тот, поймав испепеляющий взгляд, издевательски ухмыльнулся и приветственно поднял кружку в его сторону. — Ты не думай обо мне, тебе теперь престол наследовать… Если только не появится другой сестренки. — Другой… Не говори так… — Не думай, говорю же. Только маму с папой жалко — вдруг кто против них пойдет? Я слышала, как отец Леста говорил о Высоких. — Они не посмеют, — уверенно ответил Тиол. Но тут же усомнился в своих словах: когда вождь делает столь широкий шаг против обычаев, на которых строится вся вера племени, ожидать можно чего угодно. Тем не менее в общей враждебной атмосфере, витавшей над головами веселившихся горцев и нащупывавших под плащами кинжалы ветерисов выделить потоки неприязни, направленных на правящую пару, было сложно. — Все-таки идем против воли Первой. То есть, получается, я иду… За дни приготовления к свадьбе я столько успела передумать, и, может быть, — Эйлин мялась, — мне было бы разумнее, знаешь, покончить с собой? Руки Тиола дрожали, когда он резко отстранил сестру, схватив ее за плечи. Его взгляд метался по родному лицу, и он силился понять, когда, как и почему мир перевернулся, исказился настолько, что его любимая сестра помышляет о самоубийстве во благо мнимого спокойствия ярых приверженцев Первой, не допускающих кровосмешения с «безродными»? Эйлин была для него почти столь же дорога, как и Сойра, их мать; чего нельзя было сказать об отце, который никогда не был хорошим примером для своего потомства. К остальным же детям Первой он почти не был привязан, да и не был заинтересован в товариществе — друзья детства быстро стерлись из памяти, когда для сына Высоких началась пора юности, а значит — годы упорных тренировок, обучения, самосовершенствования и, конечно, заботы и поддержки будущей правительницы леса. А она все так же улыбалась, натянуто, виновато. — Хотелось бы уже перейти к делу! — разнеслось над пепелищем громогласное требование, как видно, предводителя горцев. — К делу твой сынок ночью перейдет, — заржал кто-то, чей смех подхватили все темноволосые. — И где же наша невеста? — продолжал первый. — Уж не собирается ли она разыгрывать побег? Или у Холодных принято воровать девушек перед свадьбой? Эйлин молча бросила Тиолу прощальный взгляд, один взгляд, способный сказать гораздо большее, чем смог бы выразить сам новоиспеченный наследник, если бы был способен произнести хоть слово, и ее рука, в последний раз сжав чужие пальцы, выскользнула из его ладони. Сотканное самыми искусными лесными пауками платье сверкало в толпе драгоценной жемчужиной, тонущей в темных грубых волнах, и Тиол отвернулся. Теперь он знал, что даже самой прекрасной жемчужине, попав в море, суждено уйти на дно. Однако через несколько секунд Эйлин вспыхнула на гребне волны — искусственном возвышении, где ее ждали Высокие и несколько горцев. Предводитель последних продолжил свою речь: — Итак, все присутствующие здесь могут благодарить Изначального… нет, или в кого вы там верите, за то, что милостивая судьба — в основном в моем лице — предоставила вам возможность стать свидетелями события, которое войдет в историю. И не только войдет, но и перевернет ее, ибо этот день ознаменует падение… О, не хотел, прошу прощения, громко сказано. И рановато, — поправился мужчина, услышав тихий неодобрительный комментарий сына. — В этот день сочетаются брачными узами — подумать только, не правда ли? — дитя гор и дитя леса, и брак их не только объединит два народа, но и приобщит простых людей к силе Холодных. Страшной силе, доверять которую одним только ветерисам было бы несправедливо, согласитесь? Единомышленники оратора согласно загудели. Высокие с непроницаемыми выражениями лиц прямо стояли рядом с дочерью. — И откроет нам эту силу вот эта прекрасная девушка, — издевательским тоном продолжал горец. — Наследница. Любите вы ее, а, ветерисы? Не отвечаете, но по глазам вижу: любите. Даже слишком сильно, скажу я вам, что глупо. Почему, спросите вы? В этот момент один из вторженцев сорвал с шеи Эйлин кристалл души и приставил к ее боку нож. Через несколько мгновений жизнь каждого обладателя Холодного камня оказалась под угрозой: если к кому-то не удалось подобраться с холодным оружием, это упущение тут же наверстали лучники. — А потому, что когда каждый здесь готов пожертвовать благополучием своих соплеменников ради одной девчонки и нелепых принципов — это и называют глупостью. — Оратор удовлетворенно оглядел поляну. — Что ж, как известно, к невесте полагается приданное, не так ли? А избранная дочь Первой — девушка завидная. Настоятельно рекомендую не обходить стороной хотя бы общие традиции, — он сделал акцентную паузу, на что ветерисы злобно засверкали глазами, — и предложить своим новым родственникам, скажем… Две трети Амнисового леса, да, как насчет этого? Тиол был парализован месивом переполнявших его чувств. Его невидящий взгляд блуждал по стволам деревьев, нестройными рядами ограждавших толпу, не способный на чем-либо сфокусироваться. Перед глазами плыло. — Или, может, в качестве божьей кары стоит обратить в пепелище и вашу деревню? Кинжал, упиравшийся Тиолу под ребра и призывавший стоять неподвижно, никак не мог помочь ему удержаться на ногах. История была переписана заново в ту же ночь. Стоило тьме опуститься на лес, как группа заговорщиков, составлявших чуть больше половины жителей леса, во главе с Высокой выступила с оголенными душами и оружием на временный лагерь горцев, расположившихся на пожарище. Без ведома вождя и его согласия. — За кровь Холодных! — зазвучали воинственные призывы, как только ветерисы были обнаружены. Стоит признать, произошло это слишком поздно: мало кто был способен сравниться с ними в умении скрывать свое присутствие, нападать исподтишка и бесшумно устранять цели. — За Высокую Эйлин! Черная выжженная земля окрасилась такой же черной во мраке кровью, только седые головы контрастными пятнами белели на ней. Повсюду сверкали яркие всполохи искр: то сталкивались лезвия, рассекающие ночь пронзительной мелодией смерти, или вспыхивали последним огнем опустошенные кристаллы дуалов. Привычная тишина чащи сменилась людскими воплями, полными страдания или ярости, свистом стрел и лошадиным ржанием. В воздухе звенели слепая ненависть, отчаяние и праведный гнев. Битва закончилась еще до рассвета, а исход ее тем более был предрешен задолго до него. Несмотря на то, что горцы превосходили нападавших в количестве и почти настолько же хорошо владели луками и холодным оружием, как любой взрослый ветерис, эффект неожиданности определенно сыграл решающую роль. Силы душ детей Первой, напротив, в потасовке едва ли были полезны: куда легче и быстрее метнуть в голову противника кинжал, чем концентрироваться и высасывать из него жизненную энергию — за это время он вполне способен ответить тем же. На стороне Холодных, что немаловажно, были также их кони — дикие, непокорные животные, мощные и устрашающие, способные одним ударом копыта размозжить человеческий череп. А с первыми лучами они, разом остывшие и присмиревшие, оплакивали своих погибших хозяев вместе с оставшимися выжившими. И несмотря на то, что Эйлин среди последних не оказалось, не нашлось коня, который остановился бы у ее тела. Да и если бы и был, приблизиться к ней он бы не смог: погибшую в ходе боя девушку плотно окружили в скорбном молчании обнаженные седые головы. Только холодящие кровь рыдания матери достигали медленно розовеющего неба. Пусть лес и был очищен от вторженцев, наследницу, несмотря на надежный план и мастерство его исполнителей, спасти не удалось. После самого убежденного, самого непробиваемого и самого твердого отрицания рано или поздно обязательно наступает смирение; Тиола же к смирению привело полное опустошение, то абсолютное истощение и пустота души, которую с содроганием представляют даже Холодные. Он очнулся через двое суток после дня, перевернувшего жизнь племени. Сорвал голос, пытаясь сквозь полубред дозваться до Эйлин и Сойры, а когда узнал, что вряд ли когда-либо сможет обратиться как к сестре, так и к матери, снова забылся лихорадочным сном. Его сердце изъел губительный дуэт горя и стыда; в следующий раз он проснулся уже другим человеком — тем Тиолом, которого в последний раз увидят ветерисы, прежде чем он навсегда покинет родной лес. Неожиданное прибытие короля и его свиты застало юношу, полностью восстановившего силы, вернувшего себе подобающий вид и внимательно выслушавшего все объяснение событий последних дней, за сборами. «Это не может не быть знаком судьбы», — подумал он тогда. — До столицы дошли слухи, — обращался к Высокому первый советник, акцентируя внимание на последнем слове, — что в ваше подданство якобы были приняты спустившиеся с гор племена. Нам показалось, что подобную информацию Его Величество должен был узнать лично от вас, причем в форме официального сообщения. — Верно, приношу свои извинения, — отвечал вождь, краем глаза заметив появившегося из палаты Тиола, но не подав виду. — У меня ушло несколько больше времени, чем я рассчитывал, на работу с некоторыми формальностями. — Получается, численность подданных ветерисов резко возросла? — Именно так, примерно в два раза. По поляне в центре деревни, где, по решению самого Высокого, и проходила внезапная встреча двух правителей, прокатился изумленный шепот. Но, как и рассчитывал Холодный, никто не посмел высказать свое недоумение, в некоторых случаях перебиваемое возмущением, — слушатели лишь приняли к сведению выбранную им стратегию. По лицу же короля Амниса, предоставившего вести переговоры своему советнику, невозможно было определить, почувствовал ли он ложь в словах Высокого. — А где же Высокая, позвольте узнать? — только и спросил он. — К сожалению, сейчас она оправляется после тяжелой болезни. Надеюсь, при следующей нашей встрече она самостоятельно будет вести с вами беседу, как и должно быть. В груди Тиола вскипела ярость. Это ложь. Это бред! Всем присутствовавшим здесь детям Первой было известно, что Сойры не было ни среди мертвых, обнаруженных на пепелище, ни среди живых, собравшихся в деревне — она, вместе с выжившими после нападения и истребления горцев, бесследно (насколько это было возможно в данной ситуации) исчезла. — Примите мои пожелания скорейшего ее выздоровления. Несколько сотен лет назад между королем Амниса и Высоким, которые остались теперь лишь в памяти людей, было заключено мирное соглашение. Взаимовыгодное или нет, оно гарантировало безопасность жителям королевства и защиту от лесного племени, значительно превосходившего тогда по силе любую армию дуалов и Теплых. За века многое успело измениться, в частности — фактическая мощь ветерисов, но неизменными оставались как животный трепет пред ними всех остальных, так и закрепленная тем же соглашением неприкосновенность Амнисового леса, занятого Холодными. Вызывало сомнение также постоянство численности последних: дети Первой медленно вырождались, о чем, вопреки обязательству обеих сторон незамедлительно сообщать об изменениях боевого потенциала, в Амнисе не было известно, и не просто так. И неспроста, разумеется, при первом появлении ветерисов началось возведение двойных стен, окольцовывающих столицу, однако теперь, когда львиная доля племени покоилась в земле под могильными крестами, за стенами следовало бы прятаться самим Холодным. И отец Тиола, занимавший сейчас пост Высокого, решил, что от падения их авторитета спасти могла одна ложь. — Что ж, уверен, ваши новые подопечные усвоят все условия мира, — заключил король, легко взобравшись в седло и кивнув Высокому. А мысли Тиола, будто оседлав печально известных коней ветерисов, проносились в его голове быстрее, чем он мог рационально оценить и обдумать каждую из них. «Судьба», — снова повторил про себя он, выступив из толпы перед самим королем, упав перед ним на колени и склонив голову к земле. Реакция Холодных повторилась, и Тиол решительно прогнал желание обернуться и взглянуть на отца, когда услышал глубокий, сильный голос. — Сын Первой что-то хочет добавить? Он поднял голову. Король, высокий, статный мужчина в самом расцвете сил, прямо державшийся на лошади, выжидающе оглядывал дерзкого юношу. Довольно крупный кристалл с непривычного ярко-рыжего оттенка душой, отливавшей даже алым, защищал решетчатый панцирь, не скрывавший тем не менее силы, таившейся за ней. Такого же цвета были чуть вьющиеся волосы правителя и короткая борода. Пожалуй, единственное, что не вписывалось в его яркий облик, подчеркнутый роскошной мантией и выглядывавшими из-под нее богато изукрашенными ножнами на поясе, — глаза. Темные и невероятно глубокие, будто затягивающие, они глухо светились таинственной и очень давней печалью, переросшей со временем в отстраненность и сухость. Обожженные недавним горем неестественно светлые глаза и выжженные очень старой болью темные встретились. — Прошу принять меня в подданство. Обязуюсь преданно служить Амнису и посвятить укреплению благополучия королевской семьи все свои силы. Если по поляне и разносились какие-то звуки, Тиол их не слышал; он полностью отгородился от племени, что уже оставил позади. Назад пути не было. Король заинтересованно прищурился, но Холодный не услышал ни слова, хотя и обратил все свои силы и выдержку в слух; он молчал. Первым высказался советник: — Удивительное дело: чтобы ветерис отрекся от своей крови и решил переметнуться к Амнису? Невиданный случай, — едва сдерживая возмущение, прошипел он. — Это невозможно, недопустимо. И попрошу вести себя подобающе, учитывая обстановку… — Диссен, — резко оборвал его король. — Взгляни в его глаза. Он здесь не останется. Советник нетерпеливо покачнулся в седле, бросил свысока оценивающий взгляд и непонимающе замолчал. После напряженной тишины, растянувшейся в несколько бесконечно долгих секунд, Тиол услышал следующие слова: — Встань с колен, сын Первой. Если пожелаешь, ты отправишься с нами в столицу, где определится твоя судьба. Тиола ничуть не разочаровала полученная должность в войсках. Напротив, о большем он и мечтать не смел, ведь однажды, Холодный уверен, он поднимется настолько, чтобы самостоятельно или при поддержке короля руководить определенными сферами жизни. Сначала — выше простого солдата, после — выше королевского стража. Настолько, чтобы осуществить задуманное и, как он считал, предначертанное. «Эйлин, твоя смерть не была напрасной, — думал он, — ты показала не только мне, но и матери, насколько прогнил изнутри культ Первой… Изнутри — потому что в сердце его находится наш отец». «Доказавшие свою разумность» — так Высокий назвал тех, кто не покинул деревни вместе с Сойрой или же вернулся после побоища. Он оплакивал (опрометчивость) погибших вместе с остальными, и Тиол не посмел бы оспорить, что слезы его были настоящими, однако все произошедшее на него, кажется, не произвело почти никакого эффекта и практически не изменило его жизни — лишь на некоторое время, до избрания новой Высокой, он получил более широкие полномочия. Разумеется, ведь в ту ночь он не терял ни матери, ни сестры. Призрак Эйлин долго преследовал Тиола. Ее постоянное присутствие не только рядом, но и в мыслях ранее было столь привычным, что осознать ее безвозвратную потерю оказалось невероятно трудно. «Как человек может быть действительно мертв, — спрашивал страж себя, — если я чувствую, будто он здесь, как и всегда, как и всю жизнь?» Он не мог сконцентрироваться на своих новых обязанностях, когда пламя отчаянной решимости и одержимости целью несколько поугасло. Он ощущал себя истрескавшимся кристаллом души — только тронь, и тот распадется сотней острых осколков, выпустив под облака ледяную душу. Не было больше клети, собиравшей эти осколки вместе, осторожно соединяя краешек с краешком, позволявшей чувствовать себя целым — нет, таковым он не был уже тогда, когда в последний раз отпустил руку Эйлин. «Я клянусь, что твое имя станет большим, чем простым напоминанием об инциденте, приведшем к сокращению численности ветерисов, — настраивал себя страж. — Оно станет символом — символом освобождения Холодных, которые заслуживают нормальной жизни, свободной от обязательств и законов, такой же, как и люди с другими душами».