О блуждающих огнях

Первое, что вы увидите, с какой бы стороны вы ни приближались к Амнису — стены. Многие путники, прибывающие сюда за последний десяток лет в поисках исцеления от неведомой болезни, новой жизни или ее достойного конца, разочарованно отмечают: единственное, что осталось от былого величия гордой столицы — эти титанические стены, охватывающие город в два кольца, венчающие землю, кажется, от одного края мира до другого и каждый раз поражающие своими масштабами, к которым способны по-настоящему привыкнуть разве только те, кто родились в их пределах. По высоте крепость превосходит один лишь королевский замок, а в необъятных башнях, сложенных (наверняка многими и многими жизнями) из символического желтого и голубого камня, чудятся величественные фигуры Первых, ступающих с поверхности восходящего солнца… Такими увидел их Маррот утром, ровно через пять с половиной дней после вынужденного расставания с родной деревней, совершенно неожиданно приведенный к самому истоку рек, паутиной оплетающих всю территорию королевства Амнис. А вступая в сам город, он испытывает, пожалуй, то же, что и его современники-путешественники: неприятное ощущение неоправданных ожиданий, хоть и тщательно скрываемое от себя самого, выглядывает скользкой черной змейкой из яркого вороха благоговения и восторга. Все эти томительные дни ожидания в воображении оживали веселые богатые ярмарки, роскошно разряженные горожане, поражающие необычными архитектурными решениями столичные здания. Теперь же кажется, будто его обманули, несмотря на то, что никто ничего не обещал… Или, может быть, на настрое сказываются события последних дней? Эмоции товарищей сильно отличаются от чувств Маррота. Один облегченно возвращается в почти что родной и такой знакомый город, ставший ему настоящим домом; другой же снова уверенно ступает по земле, которую он поклялся защищать ценой собственной жизни и которую почти что полюбил. А Марель… Марель вряд ли что-то может чувствовать, будем честны. И именно поэтому в душе Маррота цветет тьма. Ростки ее тянутся выше, оплетают трепещущее в замешательстве сердце, и она распускается чернильно-черными бутонами, пока рядом вприпрыжку скачет призрак сестренки. Девочка восхищенно указывает пальцем на каждый пестрый навес торговых лавок, смущенно отводит взгляд, встречаясь глазами со случайными прохожими, спрашивает еще большие глупости, чем те, которыми Маррот донимал старших спутников. Лучезарно улыбается, когда ее образ внезапно тонет в тени умирающей Наи. И вот у его ног уже задыхается, раздирая себе грудь и медленно опустошаясь, сама Марель. Ранее у Маррота не было так много времени, чтобы просто уйти в себя. Теперь же, когда сил на поиск отвлекающих действий не было, привычные перепалки с товарищами выпали из расписания, его внутреннюю плотину отложенных на потом переживаний наконец прорвало. В голову ударили воспоминания о детстве в деревне, считавшемся счастливым, покуда рядом были близкие люди, о трудовых буднях, настолько же тяжелых, насколько веселых. О матери, чей светлый и, казалось, неосквернимый образ вмиг растаял у него на глазах; о матери, которую он любил нежно, трепетно, доверяясь каждому ее движению и указанию; о матери, завоевавшей все сердце сына лишь парой проявлений сомнительной заботы и так же быстро разбившей его на тысячи мягко перезванивающихся колокольчиков на ее шее. Да, принадлежа к классу Теплых, а что самое главное, будучи еще совсем ребенком, Маррот никогда не был склонен к глубоким размышлениям, самоанализу и трепетному планированию, как Тиол. Оттого непереваренные, необработанные и невысказанные мысли и впечатления темным облаком клубятся у него в сердце. Кажется, оно вот-вот рассыплется серой мукой, будто жертва «королевской мельницы». «Теперь ты понимаешь», — произнес тогда Тиол, первым обрывая негласно установленную минуту молчания. Все трое, поддавшись пасмурному небу, прощались с церковью Изначального, ставшей для них убежищем от взбушевавшейся ночью природы и подарившей каждому уникальный опыт. И страж мог бы выучить еще один урок, если бы не развернулся и первым не заскользил по влажно хлюпающей грязи к повозке. Позже Тиол был слишком увлечен беспокойством о преследовании и навязчивыми поисками более материальной угрозы, чтобы осудить себя за последнюю фразу. Вряд ли он сам мог бы дать имя тому чувству, что побудило его выплюнуть резкие, жестокие слова в лицо ребенку, нос к носу столкнувшемуся со смертью, которая может постигнуть самого дорогого для него человека в любую минуту. Со смертью, оказавшейся куда более пугающей, чем казалась. Сейчас же лишние размышления Тиол вытесняет предвкушением успешного завершения одного из ключевых пунктов плана, который он взращивал в своей фантазии без малого три года. И он совершенно сознательно не позволяет просочиться ясному осознанию того, что незначительный на первый взгляд поступок был не чем иным, как проявлением черствости, приобретенной при дворе. Конечно, тяжело признавать свою зависть, свою ревность к мальчишке, способному с энтузиазмом изучать боевое искусство, с улыбкой расчесывать лошадиную гриву и с неискоренимым оптимизмом вглядываться в будущее, даже не удосуживаясь хотя бы прищуриться или приставить ладонь козырьком ко лбу, чтобы не ослепнуть от собственных ожиданий, — после всего, что ему пришлось пережить. С него надо было сбить спесь, подумал бы Тиол, если бы озвучил все эти выводы. И извинился бы. Извинился бы еще тогда, когда заглянул в потемневшие глаза Маррота, на протяжении последнего отрезка пути безучастно провожавшего взглядом скользившие мимо деревья. Или тогда, когда Нозари глухо выдохнул, услышав разорвавшие тишину слова, так, будто ударили его самого. Однако Тиол был слишком оглушен быстро накатившей, но так же быстро спавшей злостью на лекаря, чтобы интересоваться его интонацией. И как бы он ни критиковал манеру Маррота смотреть на солнце широко раскрытыми глазами, сам он был не меньше ослеплен собственными идеями. — Эй, господин многоуважаемый королевский посыльный, — слышит Тиол, только ступив на первую ступень ведущей к дворцовым вратам лестницы. — Не думал, что ты бросишь свою добычу и просто сбежишь. Он замирает; длинные серебристые пряди, спрятанные под капюшон, невидимо обвивают под плащом всю его фигуру, создавая обманчивое ощущение ее объемности, однако стоит ему выдохнуть — медленно, сквозь зубы, — как иллюзия рассеивается. Страж поворачивается к Нозари, выжидающе изогнувшего бровь с Марель на руках и Марротом под боком. «Дешевая провокация», — холодно говорит он себе. — О дорогой подмастерье застеночного травника, видимо, в твою одухотворенную лесными сборами голову не пришло мысли, что первым делом придворному следует отчитаться о своем возвращении, — после короткой заминки парирует Тиол. — Неужели? То есть ты утверждаешь, что хотел заявиться к своему последнему поручителю без самого заказа? И ты, выходит, не забыл о том, что проход ко владениям королевских лекарей находится с другой стороны? — Воздух вокруг двоих юношей заискрился. Но вдруг Нозари ахает. — Или ты просто не знал? — Мне не было нужды обращаться к вам за помощью, — буркает страж. — Понятно-понятно, это объясняет, почему мы раньше не встречались… Как ты только все это время обходился… — У меня есть свои связи. И я знаком с Симо, раз тебе так интересно. Косвенно. Нозари лишь коротко сверкает стеклами очков, разворачивается и движением головы приглашает следовать за собой. Тиол с раздражением осознает, что почти испугался вероятности неправильного истолкования его слов. Он вовсе не пытался прозвучать грубо, не хотел также производить впечатления высокомерного Холодного, не прибегающего к помощи простых смертных, не собирался, разумеется, выставляться пятнадцатилетним оруженосцем, ищущим оправдание нелепого промаха. И это лишь преумножало обиду за собственную ошибку — с ума сойти, забыл о своем основном задании, о клети! И ведь Нозари понял это даже раньше него. Что вообще могло означать резкое завершение их диалога? А самое главное — когда Тиол научится удерживать мысли на своих местах и думать о том, что действительно важно? Нозари же, кажется, перенял всю отходчивость и легкомысленность Маррота — одной-единственной ночи хватило, чтобы он по крупинкам вновь склеил непроницаемую маску любезно-ехидного придворного с короткой памятью и весьма длинным носом. И сейчас он, аккуратно прижимая к груди девочку с багрово-красной клетью на шее, уже деловито шагает по светлому коридору, куда все четверо попали через довольно скромную для королевского замка дверь. По одну сторону тянутся оплетенные декоративной решеткой окна, по другую же — бесконечные переходы, перемежающиеся лестницами, ведущими неизменно вниз. «Помнится, Диссен однажды назвал лекарей слепыми подземельными крысами, — думает Тиол, с сухой усмешкой наблюдая, как быстро уставший Нозари старательно скрывает дрожь в ногах-тростинках, пытаясь поудобнее перехватить Марель и при этом не спровоцировать волнение Маррота. — И мне тяжело признавать справедливость каждого его слова». Лекарь тем временем оставляет попытки пристроить Марель так, чтобы комфортно было обоим — точнее, вмиг забывает об этом. Взгляд его приковывается к изящной маленькой девушке, семенящей навстречу попутчикам со внушительной корзиной в руках. Нозари взмахивает головой так, чтобы очки съехали на самый кончик носа, по мере возможностей склоняется вперед в шуточном приветственном жесте и сверкает травянистыми глазами поверх стекол. Девушка останавливается, и подол пышной юбки шумными волнами накатывает на ее колени: то с одной стороны, то с другой, кажется, словно она парит вдоль изящно изрешеченных окон на пушистом облаке. Она повторяет жест целителя, с едва уловимой улыбкой встречаясь с ним взглядом, но лишь на секунду — и вот коридор наполняется эхом колыхающихся юбок. Нозари довольным котом жмурится, принюхиваясь к оставшемуся от встречи послевкусия мятных трав, которыми была наполнена корзина в руках девушки. — Ты, смотрю, не чуждаешься заигрывать с горничными, — не удерживается от комментария Тиол. — Прошу заметить, не со всеми, — миролюбиво фыркает тот. — Только с одной. Хотя я произвожу впечатление ветреного человека, не так ли? Страж закатывает глаза и быстро теряет всякое желание продолжать обмены колкостями. А Нозари и не думает ни о нем, ни о девушке — он предвкушает кое-что интересное, что обязательно произойдет совсем скоро, и примеривается, как бы приложить к событиям свою руку. Острый травяной запах бьет в нос, и Тиол прикрывает лицо шейным платком, недовольно морщась и впервые после начала службы проклиная свою чувствительность. В воздухе клубится бледно-серый дым, и его мягкие облачка беспорядочно разлетаются в стороны, когда Нозари затворяет дверь. Лишь теперь, когда дым частично прибило к стенам, гости способны оценить высоту комнаты, в которую в итоге привел их лекарь, — она воистину поражает. Потолок из-за мягкого полумрака разглядеть сложно, но уходящие ввысь бесконечной чередой настенные полки, на которых поблескивают склянки самого немыслимого содержимого, подсказывают, что и острое зрение Тиола здесь не поможет. В глубине залы, напротив двери, располагается стол, размеры которого не позволяют посетителям усомниться в том, что они действительно находятся в королевском замке. Тем не менее, свободное место на нем найти сложно: повсюду взгляд натыкается на причудливые приспособления, и из нескольких как раз валит серый дым, заставляющий Маррота то и дело щуриться и чихать. Несмотря на бурную деятельность приборов, комната выглядит пустой — на креслах, окружающих стол, навалены только разные механизмы, емкости и тряпье. — Учитель, вы снова оставили кипятильник на большей мощности! Нозари выскакивает вперед — благо, Марель уже покоится на руках брата, — и одна из груд одежд подает признаки жизни. — Вам не нужно было браться за перегонку без меня, это ведь совсем не к спеху… Груда отзывается на его слова слабым движением плеч, на что Нозари кивает и принимается выкручивать регуляторы беснующихся приборов. Обитатель лаборатории в это время оборачивается на новоприбывших. Он с холодным, но в то же время абсолютно невраждебным интересом окидывает всех троих быстрым взглядом и склоняется в кресле в немом приветствии. Тиол с Марротом возвращают жест и, не успев выпрямиться, синхронно поднимают на учителя Нозари глаза, полнящиеся куда более ярким любопытством. Тиол, как порой слишком осторожный, но искушенный боец первым делом обращает внимание на кристалл души: он, мутноватый и исцарапанный, хоть и изобилует сколами, оказывается довольно внушительным — чуть ли не в полтора раза больше, чем у стража. Внутри него плещется бледно-синяя энергия; разумеется, среди целителей Теплых не бывает, ибо лечение души в большинстве своем заключается в вытягивании болезни из сосуда, на что Первый, как известно, не был способен. Маррот же ищет глаза, однако седые пряди, спадающие на испещренные морщинами щеки и лоб, не позволяют как следует вглядеться в лицо, несмотря на то, что голову королевского алхимика венчает призванный предотвратить это обруч. Когда же старик наконец выпрямляется в кресле, выражение его глаз все равно остается загадкой, но вся фигура старшего лекаря — от чуть сгорбившейся от возраста спины до сложенных на коленях рук — излучает полное спокойствие. Уверенность, что Нозари не приведет кого попало, и заведомое доверие к новым знакомым. — Прошу прощения! — прерывает последний неловкую паузу между незнакомцами. — Мне следовало сразу представить вас друг другу, но, как видите, пришлось сначала разобраться с дымом. Иначе вы бы и собственного носа скоро не разглядели. — Он по очереди представляет алхимику каждого из своих случайных попутчиков, а после обращается и к ним. — Моего учителя зовут господином Симо, — старик снова коротко кланяется, качнув спутанными седыми прядками, — и он нем. Симо растягивает губы в будто бы извиняющейся улыбке, когда Маррот всем своим видом дает понять, что в первый раз сталкивается с таким недугом. — А как же вы тогда общаетесь? — со всей детской наивностью выдает он, проигнорировав осуждающее шипение Тиола. — Очень просто. С помощью языка жестов, — ничуть не смутившись, с готовностью отвечает Нозари, а Симо тут же демонстрирует это. Он несколько раз складывает ладони в разных жестах под внимательным взглядом ученика, и тот переводит. — Учитель спрашивает, что же все-таки привело вас сюда? Пока Маррот выражает свое восхищение впервые увиденной им системой («Ничего себе, и как вы оба помните все-все буквы и слоги? А пальцы не устают?»), Тиол объясняет алхимику ситуацию, в которой оказались дети («Мы хотели бы узнать, можно ли как-то им помочь?»). — Кинжал впился прямо в кристалл, но насквозь не прошел, поэтому душа не ускользнула из камня. А из-за того, что сознание покинуло девочку, развитие болезни сильно замедлилось благодаря прекращению циркулирования энергии, — дополняет Нозари, на что старший понимающе кивает. Маррот, устроив сестру в одном из кресел, склоняется над ней и трепетно убирает волосы с мраморных щек. — Очень интересный случай, думаю, король не будет возражать, если мы возьмем ее под опеку. Вполне вероятно, что она поможет продвижению в изучении «мельницы»… Но кристалл уже начал крошиться, и я счел нужным заковать его в клеть. Точно, Тиол, ты так и не рассказал, как она у тебя оказалась, причем так, что ты не знал о ее природе. Страж привычно хочет одернуть лекаря напоминанием о том, что тот лезет не в свое дело, однако замечает, что Симо, кажется, не менее заинтересованно ждет ответа. — Все просто, — протягивает он, отводя взгляд под потолок. — Советник поручил мне проследить за доставкой некоего подарка не то от кузнеца, не то от алхимика где-то под Флюменом. «Психопомп», тот самый, который возит в столицу проданных, изрядно задолжал ему и предложил искупить долг своеобразной помощью. Скорее всего, он просто боялся, что с него потребуют чего посерьезнее. Но не мог же советник доверить все лапам «психопомпа», а потому велел мне убедиться в безопасности его пути. — Ах, Диссен? Так и знал. — Да, к тому же, он счел такой транспорт для столь дорогого подарка ироничным… Ну, ты наверняка знаешь его чувство юмора. Все его знают. К своему удивлению Тиол слышит глухое карканье алхимика, видимо, знаменующее смех. А затем сталкивается взглядом с его глазами. Мир вокруг делает неловкий кувырок, плывет перед глазами мешаниной из полок, склянок и облачками еще не рассеявшегося полностью дыма, заставляя сердце тревожно подскакивать к горлу. «Слепые подземельные крысы…» — Страж? Что-то не так? — Нозари иронично вздергивает бровь, Маррот поднимает голову. — Ты прямо-таки… позеленел. Тебе не идет. А Тиол не в силах отвернуться, он не в силах даже моргнуть — ему в душу, прямо, уверенно, спокойно, смотрят неестественно светлые, бледные-бледные глаза — совсем такие же, как у него самого. — Вы… неужели?.. — шепчет он, прижимает к губам ладони и, пошатнувшись, непроизвольно отступает назад. — Холодный? Здесь? Как? — На его лице, скрытом платком и дрожащими руками, смешались удивление, злость, страх. — Я думал, это седина, а глаза просто подслеповаты… — О, так ты понял. — Ученик алхимика складывает руки на груди, а губы его вытягиваются в тонкую полоску, змеятся предвкушением и азартом. — Позволь же мне рассказать тебе, как на самом деле учитель, по вине твоих соплеменников, эпитета которым я подобрать не смог, потерял возможность говорить… Нозари, только начавшего тихо распаляться, прерывает Симо, требовательно потянувший его за рукав мантии, и тот, мгновенно замолкнув, с готовностью следит за движениями рук алхимика. Затем непонимающе ахает, но спорить не смеет. — Учитель… хочет побеседовать с тобой наедине, — цедит сквозь зубы он, обращаясь к замершему на месте стражу. — Позвольте проводить вас обоих… — Однако его снова обрывает Симо, жестом уверивший, что они благополучно пройдут три шага до задней комнаты и сами. На резкие вопросы о том, почему лекарь не может оставаться рядом, он терпеливо отвечает мягкой улыбкой. Нозари избегает смотреть на Тиола, но Маррот замечает за стеклами очков огонек такой знакомой ему детской обиды. Пока Нозари заменяет клеть Марель, которую следует доставить советнику, на одну из целительских запасов, страж и алхимик, прихватив несколько листов бумаги и перо, уединяются в смежной с лабораторией комнате. Она напоминает на первый взгляд пыльную тесную кладовую с лишними стульями, глиняными чанами и даже небольшим столом, за которым оба и устраиваются. Тиол чувствует смутную тревогу, витающую в рыжеватом от отблесков какого-то иного пламени свечи, но она, кажется, не достигает Симо. Он дружелюбно улыбается ему одними уголками губ и берется за перо. «Видел тебя два года назад на приеме, — гласят завораживающе идеально выведенные буквы. — Давно ты здесь? Ты несильно изменился». — Вы тоже, если верить моей памяти, — осторожно замечает Тиол, на что алхимик добродушно фыркает. — При дворе я четвертый год. «Что привело столь юного юношу во дворец?» Симо не упоминает его кровной принадлежности, не говорит о том, что оба они относятся к Холодным, не пытается вглядеться глубже, чем того позволяют светлые глаза напротив. Только указывает на возраст. И именно это настораживает Тиола больше всего: он, сцепив пальцы на коленях, тщетно пытается предугадать, к чему приведет их диалог, и не может не признать, что одновременно встревожен и безумно заинтригован. Это и побуждает его не увиливать. — Жажда мести, — коротко отвечает он. Обладатели Холодных душ, покинувшие свое племя — явление такое же исключительное, как дуальная душа в королевском роду. От зеркального вопроса удержаться сложно, и Тиол душит свое любопытство, обусловленное осознанием сильной связи со старцем — не только из-за крови. Но Симо уже выводит на него ответ. «Уверен, у тебя были весомые причины покинуть лес. Должно быть, ты через многое прошел, — пишет он, и по выражению его лица страж с облегчением осознает, что алхимик вовсе не ждет от бывшего соплеменника пересказа собственной биографии. — Я был лет на десять старше тебя, когда сбежал в столицу. Почему? Я был одержим исследованиями природы и слабостей Холодных, недопустимыми в культе Первой». Тиол не сдерживает тяжелого вздоха. Этих немногих слов хватило для того, чтобы сложить перед ним полную картину произошедшего. Разумеется, за еретичество (которым культ готов оклеймить все, что неугодно правящей верхушке — Высоким) Симо был подвержен небезызвестной казни ветерисов, которую на свое горе переживали лишь единицы, — последовательному лишению всех органов чувств. Видимо, лишь провидение Изначального позволило старику неведомым образом сбежать сразу после потери языка, но расспрашивать подробнее и оживлять в памяти эпизоды печального прошлого не хотелось. «Полагаю, Высокие с того времени уже не раз сменялись, и смею предположить, что тебе повезло, — продолжает Симо, на что Тиол молчит. — Скажи только, знаешь ли ты девочку по имени Сойра? Хотя сейчас она, наверное, тебе в матери годится». — Сойра, да, — будто смакуя, повторяет Тиол имя, которое так не привык произносить вслух. Ногти сильнее впиваются в колени, и он рад, что свет от выгорающей свечи тускнеет, не позволяя собеседнику вглядеться в его глаза. — Когда я уходил, она… Да, с ней все было хорошо. «Я рад. Спасибо тебе за добрые вести». — А как вас приняли ко двору? — спешит Тиол задать более отвлеченный вопрос. «О, это как раз приведет нас к делу. Мне посчастливилось найти покровителя — бывшего королевского алхимика, который, восхитившись моим рвением и успехами, принял меня как сына. А после того, как он покинул столицу около десяти лет назад, я занял его место». — Покинул столицу? Я слышал, что он погиб, пожертвовав своей жизнью ради королевы и ее ребенка. «Так принято считать при дворе, на что есть определенные причины. Но никто не знает и не должен узнать правды. Даже король. — Тут Симо остановил на Тиоле долгий серьезный взгляд. — Он жив и, скорее всего, именно он был тем, от кого советник должен был получить клеть. Все эти годы он занимается поиском защиты от «мельницы» и панацеи, способной навсегда уничтожить или хотя бы снова запечатать ее». — Снова?.. «Тебе не стоит об этом думать. Но уверен, он смог бы помочь девочке куда больше, чем мы с Нозари. Если ей можно помочь». — Мне кажется, что вероятность этого возрастает благодаря ее брату, — заговорщицки произносит Тиол, наконец доверяя постороннему свое главное наблюдение. — Он невосприимчив к болезни благодаря какой-то силе, таящейся в его душе. И я рассчитываю на то, что моя причастность к возможному прорыву не останется без упоминания. «Это интересно… Так или иначе, для начала вам всем нужно встретиться с моим предшественником. И я не знаю, от чьего имени он захочет объявлять о результатах своей работы, поскольку числится мертвым. Я оставлю мальчику адрес, по которому он, насколько я знаю, скрывается сейчас». — Что ж, позвольте выразить свою благодарность. Чем я могу отплатить вам за эту информацию? — многозначительно отвечает Тиол, не понаслышке зная, как ревностно относятся к любой информации придворные, и будучи прекрасно осведомленным о том, что бесплатно ею ни с кем не делятся. Симо вновь хрипло смеется. «Смышленый юноша, — с оттенком горечи улыбается он глазами, скрипя по бумаге пером. — Я ничего не возьму — с тебя хватит, ты и так натерпелся. Разреши только задать пару вопросов». Алхимик обращает к стражу вопросительный взгляд, на что тот, поворачивая ключ в запирающем неприятное предчувствие замке, с готовностью кивает. «У тебя длинные волосы, и ты не изменяешь стилю ветерисов. Значит, ты чтишь их обычаи даже вдали от родины?» — Н-наоборот! То есть, не совсем, я ведь не могу отвергнуть Первую… — Вопрос загоняет Тиола в угол, и он многое хотел бы сказать, чтобы опровергнуть предположение старика, но тот жестом останавливает его. «Извини, я не собирался обвинять тебя, просто стало интересно. Скажи только: уж не ветерисам ли ты мстишь?» — Да. — Тиол медлит. — Высокий… не только предал принципы племени, но и… зашел слишком далеко в своем стремлении сохранить земли. Все традиции и обычаи теперь обратились в ничто, потеряли всякий смысл, а потому не должны существовать. Я больше не хочу быть частью племени. Я хочу следовать пути Первой, но подарить Холодным право выбирать свою судьбу. — Симо неподвижно ждет, словно подсказывая, что страж не договорил. — И для этого мне нужна власть. Рыжее пламя играет отражениями в светло-серых глазах, все слабее и слабее — еще минута, и Тиол уже не сможет разглядеть слова собеседника на иссеченной танцующими тенями бумаге. Он склоняется ниже и завороженно следит, как медленно, мягко из-под кончика пера вытекают витиеватые линии, складывающиеся в буквы. Чужие пальцы уверенно выводят чернеющие засохшей кровью слова, и Тиол не способен оторвать взгляда даже тогда, когда, разгадав значение следующей фразы, всем своим существом мечтает сорваться с места и бежать, бежать быстрее собственных мыслей. «Выбор, значит? Но пробиваясь к власти во имя Первой, ты разве не уподобляешься тем ветерисам, которых так ненавидишь?» На душе у Маррота светло. Кажется, надежды, которые он возлагал на поездку в столицу, все-таки оправдались, и шансы на исцеление Марель возрастут, если они обратятся к некоему Кемиситу — так Симо назвал бывшего королевского алхимика, скрывающегося где-то в переплетениях бесчисленных рек. По его словам, именно Кемисит занимается «мельницей», и судя по его последним сообщениям, он уже близок к разгадке! Учитель Нозари предположил, что изучение душ Маррота и Марель может поспособствовать поиску панацеи. Хотя в чем заключается важность его камня, самому мальчику не рассказали. Но это и не имеет особого значения! Осталось лишь найти Тиола и спросить, будет ли он сопровождать их в новом путешествии; Маррот искренне верит, что тот, кого он из-за внезапного душевного подъема уже считает другом, не откажется. После того, как Тиол неожиданно выскочил из комнаты, в которой он разговаривал с Симо, а уже через мгновение покинул лабораторию — серебристые волосы развеваются длинным шлейфом, голова опущена и вжата в плечи, — Маррот его больше не видел. Нозари быстро выведал через знакомых расположение покоев, в которых живет страж, выписал мальчику необходимое разрешение, а также предложил до отбытия остановиться с лекарем. И теперь Маррот плутает по пустым коридорам дворца в поисках комнаты Тиола. Неприкрытая роскошь каждого уголка угнетает его, а высокие своды, увешанные позолоченными люстрами и призванные дарить ощущение простора, наоборот, давят. Но вот наконец перед ним, если верить инструкциям Нозари, вырастает искомая дверь. Он сначала робко стучится, неуверенно зовет стража по имени, но, не получив ответа, осторожно толкает дверь. Как ни странно, она поддается. Прямо за ней, на усеянном осколками полу, Маррот видит измазанного в крови Тиола.