Алыми нитями связаны

— Ну и какого чёрта, Юкиджи?       Тодороки смиряет худую статную женщину тяжёлым взглядом. Она держится уверенно; от стальной бирюзы глаз не хочется сбегать, сжиматься, проваливаться сквозь всё, что только можно. Разве что… хочется, чтобы чужой взгляд чуть смягчился, самую малость, и смотрел как можно дольше. Минуты, часы, дни, года. Но каждое имеет свойство заканчиваться.       Юкиджи склоняет голову чуть в бок и ведёт плечом, словно её холодит. С другой стороны — напротив, в буквальном смысле, пылает огонь. Но всё равно холодно. Внутри, не снаружи. — Ну… — задумчиво тянет женщина и наматывает на пальчик золотую прядь волос, — Ты ведь собираешься жениться. Почему я не могу повидаться с тобой в последний раз?       Энджи взрывается, подобно самодельной гранате. — Ты прекрасно знаешь, для чего заключается этот брак! Не строй из себя идиотку или невесть кого, встань в моё положение и оцени, чтоб тебя, ситуацию трезво! — это не голос, а ярость — огненная и испепеляющая — во всей красе.       Юкиджи поднимает бокал красного вина, подносит к пухлым губам и делает глоток. Горло сушит, как никогда. Она делает вид, что кричат не на неё; просто кто-то за её спиной провинился и Тодороки не выдержал. Сейчас она бы была только рада оказаться безмозглой дурочкой, безнадёжно влюблённой в одного-единственного мужчину, который скоро женится. Как же её там? Мэй? Рин? Кэй? Ах, да… Девушку зовут Рэй, если Юкиджи память не изменяет. «С ледяной причудой», — услужливо подсказывает внутренний голос. — И что ты мне предлагаешь? — озлобленно шипит женщина, не выдерживая, — Ждать, когда она нарожает кучу детишек и, получив элитный образец, ты вернёшься ко мне? Гениально! — взмахивает резко рукой она, а затем прикладывает её к груди, — Просто браво. Ты ведь не рассчитываешь на то, что первый ребёнок унаследует обе причуды? И чтобы это узнать, нужно как минимум вырастить его до четырёхлетнего возраста. Если слияния причуд не произойдёт, твоей жёнушке придётся вынашивать ещё одного ребёнка. Посчитай, сколько ещё времени пройдёт, прежде чем следующий пробудит причуду, и прибавь девять месяцев вынашивания. Элементарная математика, не так ли? — в каждом слове — змеиный яд; сделав ещё глоток вина и умерив пыл, Юкиджи продолжает, — Если и второй ребёнок окажется неудачей, то всё повторится. Но, — она с деловым видом поднимает указательный палец и медленно, пугающе медленно, тыкает в Энджи, — Два ребёнка в твоей копилке. Будет третий. Оставишь бедную женщину с ни в чём невиноватыми детьми на её шее одну? Сомневаюсь. Ты можешь быть на редкость каким подонком, но вряд ли так поступишь. — Я… — начинает было Тодороки, но слова застревают в глотке, как кость рыбья.       Всё, что сказала Юкиджи — элементарно и правдиво. Попытки привести хоть какие-либо аргументы проваливаются с треском. Минуты, часы, дни, года — подходят к своему логическому завершению, финалу, эпилогу. Любое подойдёт, но смысл тот же. Каждое имеет свойство заканчиваться и они не исключение.       «Что сказать, когда сказать нечего?» — мысль одна на двоих. Не озвученная, но витающая вокруг, перемешивающаяся с запахом дорогого вина.       И либо всё уже сказано, либо просто нет сил сказать что-то напоследок. Или, возможно, уходя, Юкиджи захочет бросить в Тодороки нечто подобное: «Желаю удачи с женой в новом доме, надеюсь, она будет лучше меня!». А потом хлопнуть дверью показательно громко и бросить об стену вазу, которой в этой квартире нет и не было никогда. Чтобы насолить напоследок. Хоть как-то оставь память о том, что она есть… была.       Или Юкиджи скажет нечто очень спокойное и рассудительное, вроде того, что: «Мы же всегда это знали. С самого первого дня. С самой первой минуты, что наш союз невозможен и временен, что жить двоим из абсолютно разных миров не представляется возможным…». И уйти тихонько, так, будто её и не было никогда. Ни тут, в этой квартире, ни в жизни Энджи.       Хочется что-то сказать, а сказать нечего. Вроде и слов было столько в её голове, она же слово-плёв с малых лет, прирождённый оратор, Юкиджи же это как два пальца… А теперь она сидит и смотрит на некогда — до сих пор — любимого мужчину. Буквы где-то в горле свалялись в тугой ком и вытекают только едкими, обжигающими хлеще огня, каплями по лицу. Она обещала себе не плакать. Но какой толк от этих обещаний самой себе? Она сказать ничего не может. Уже даже не хочет.       Ужаснее всего то, что Юкиджи казалось, что и она, и Энджи, сделали для этих отношений, недоотношений, недолюбви и недострасти всё, что могли и умели. Большего делать жизнь её не научила. А у него совершенно другие приоритеты и цели в жизни. Ей-то периодами казалось, что она уже вообще у плинтуса, распласталась половой тряпкой у его ног, а он просто перешагивает. Так бы и было на самом деле, если бы она буквально не выскребла из себя крохи гордости и не приняла твёрдого решения уйти. Хоть как-то уйти. С шумом или тихо — не важно.       Она делала всё. То, что хотела, и то, что не хотела. То, что делала раньше и не делала никогда. То, чему предстояло только научиться. Он повторял. А это всё получалось так, будто сегодня первый урок по предмету, а завтра уже экзамен.

"И снова двойка!". Периодами Юкиджи выташнивало. Не буквально. Просто Тодороки Энджи был… сложным человеком? Мягко сказано.

      Юкиджи его ненавидела, потом отчаянно любила и страстно желала, потом ей хотелось его убить. И сейчас это всё смешалось в один ком. Клубок ниток, где нет ни начала, ни конца. Не распутать.       Это было ни на что не похоже. Возможно, это не самая большая любовь в её жизни. В жизни Энджи. Не самый невероятный крышеснос, возможно, у него не было желания броситься ради неё под поезд, а у неё нарожать ему кучу детишек… Но здесь было другое. И есть. И, может, будет до конца.       День за днём. Капля за каплей. Она верила «в нас». Верила в общее дело, творчество, союз. Ещё ни с кем и никогда Юки не обсуждала сценарий свадьбы и то, что будет после. И хоть её с недовольством выслушивали и даже делали вид, что не слушают вовсе, она всё равно верила. Целовала в щетинистую щёку и верила. Она не позволяла ранее платить за неё в таком объёме, брать ответственность и проявлять участие. Никто не пытался её изучить, пробраться в её голову, вывернуть наизнанку, ну и затем поставить штамп "не годен". В буквальном смысле. Куда Энджи упёрлась слабенькая водная причуда? Ответ очевиден.       Все заканчивается. Они закончились. Это было быстро, молниеносно, незабываемо. Как укус комара. Как удар ножом. Как пуля, выпущенная в висок.       Что осталось теперь? Пустой дом. Связка ключей. Запах. И тысячи воспоминаний, от которых хочется забиться в угол и выть. Срываясь, выдирая волосы и по волчьи.       Но не перед ним — сильным, не испытывающим жалости к слабакам. Таким, как Юки. Она потом пожалеет себя. Сейчас же сама этого хотела. Сама к нему приехала. Навязалась. Увлеклась. Да, ей ничего не было нужно. Это она пришла ночью. У неё «кошки скребли внутри». Какая разница, кто кого недолюбил, если всё это горит на ритуальном огне, распаляющимся с каждой секундой всё сильнее.       Все кончено. Так и не успев толком начаться. Корни сгнили раньше, чем успели распуститься цветы.