Сбор №3

      Куроо учится на филологическом, ругается на литературном и цитирует Бродского, когда первой парой стоит вышмат. Куроо всё время таскает в дом книги: от старых, пропавших временем томов, до новых, с хрустящими страницами и обложками. Куроо барахольщик, хитрец и языковед. Он учится на филологическом, в России, уже как год и начинает понимать, почему русские такие грустные. Куроо несколько раз бросает курить, но Дайшо стабильно видит его по утрам с сигаретой. Куроо с трудом даётся русская речь, и он так же стабильно, раз в месяц, рыдает в подушку, заглушая всхлипы. Куроо учит Есенина, расхаживая по единственной комнате взад-вперёд, старательно вытравливает из речи привычные шипящие, рычит, тарабанит скороговорки и в конце концов тянется в холодильник за банкой энергетика. Неизменно картавая «р» преследует его с самого первого дня изучения русского, и Дайшо внутренне злорадствует, когда девушки с их курса треплют Куроо за щёку и, называя «милым котёночком», дают листы с новыми скороговорками. — Ехал грека через реку, видит грека в леке ла… Чёрт! — Куроо роняет голову на стол. Дайшо ухмыляется. — Сунул Грека руку в реку, рак за руку Греку цап, Тецу-чан. Ничего сложного. — У Дайшо не было проблем с дикцией и речью. У Дайшо были стальные нервы и желание стать лучшим. — Пришли квитанции на оплату. На стол, прямо на недописанные конспекты, падает конверт с логотипом госуслуг. Куроо как-то совсем обречённо стонет в сгиб локтя и хриплым голосом просит Дайшо сделать кофе. Дайшо шлёт его к чёрту и достаёт с верхней полки шкафа банку растворимого. Не потому, что попросил этот ублюдок, а потому, что сам недавно пришёл с улицы и очень сильно замёрз. Гадство. Сугуру, если честно, не понимает, почему в какой-то момент решил уехать из родной Японии в промозглую Россию. Сугуру планировал подавать документы в Тодай и Чуо, намеревался изучать раннюю японскую поэзию и начать серьёзно встречаться с Микой. …Ровно до того момента, как мать на втором году средней школы не сказала: «Тецу-чан собирается учиться по какой-то программе за границей. Такой целеустремлённый, умный, старательный мальчик». Куроо не смог поступить в Тодай (неудачник) и прошёл в Чуо только по спортивной квоте. Вечером того же дня Дайшо искал курсы русского, и, боже, посмотрите, где он сейчас. — Слышь, у нас расход на горячую воду огромный. Куда ты её сливаешь, просто ответь мне? Сугуру фыркает, показывая средний палец. Не говорить же прямым текстом, что он чертовски мёрзнет? Громко урчит старенький электрический чайник, доставшийся от предыдущих владельцев квартиры. В банке остаётся слишком мало кофе, поэтому Дайшо засыпает его только в одну кружку, заливая вонючие чёрные гранулы водой. Куроо достаётся просто кипяток. Дайшо берёт свою чашку и уходит, оставляя Куроо, причитающего о «Чёртовых гадюках», одного, наедине с квитанцией, Есениным и скороговорками. В единственной комнате было чертовски холодно. В конце мая вообще было холодно — небо уже как неделю затянуло чёрными тучами, грозясь вот-вот обрушить на несчастный город тонны воды. Поэтому в квартире сыро и промозгло. А ещё сквозняки гуляют. Дайшо сумел полюбить Питер, но в такие моменты хотелось удавиться. — Корабли лавировали, лавировали… — слышится бубнёж с кухни, и Дайшо ставит горячую чашку на старинную, как и весь дом, тумбочку. От окна нещадно дует, ветер скачет где-то под высоким потолком, а батареи еле чадят, простаивая едва тёплыми. Сугуру подкладывает одеяло под подоконник, и сам садится на пол, прижимаясь спиной к тёплому железу. Рядом ровными стопками стоят учебники, разбросаны криво написанные конспекты, ноутбук и недопитая бутылка Балтики. Куроо учится на филфаке, читает длиннющие поэмы, участвует в литературных дебатах, углубляется в дебри русской культуры и вообще «Аннушка уже разлила масло». Сугуру тоже учится на филфаке, но вместо Достоевского он читает «Достоинство нации» и пишет курсовую «Проблематика равновесия мира». Порой Сугуру кажется, что в какой-то из прошлых жизней он очень сильно проебался, потому что объяснить происходящее он не может от слова совсем. Пиво тёплое, противное — Дайшо допивает его в один глоток и смотрит сквозь зелёное стекло на утыканную пёстрыми закладками книгу. По окну забарабанил дождь, где-то вдалеке грохнул гром. — Люблю грозу в начале мая, когда весенний, первый гром, как бы резвяся и играя, грохочет в небе голубом! — Куроо вваливается в личное пространство, кидая рядом второе покрывало. — Распиваем алкогольные напитки, сударь? Негоже, право слово, употреблять в одиночестве! — он нагло приваливается сбоку и, отбирая бутылку, с грустью — как собака, ей-богу, — выдыхает, когда не находит пойла. Дайшо осклабился: — По охуенно тонкому льду ходите, милейший. — Господь помилует — не утопну. Куроо хмыкает, а Сугуру хочется надавать по наглой роже, так кстати подвернувшейся «Утопленницей», да простит его Николай Васильевич. — Скажите пожалуйста, вы не свихнулись ещё с последнего ума? Была ли в одноглазой башке вашей хоть капля мозгу, когда толкнули вы меня в тёмную комору лени и порока? — Дайшо колко смотрит из-под чёлки, как Куроо достаёт сигарету и прикуривает. Сугуру отнимает сигарету и тушит о дно бутылки. — Черти уж плачут по моим бокам, — недовольно, с укоризной, — не долго осталось, уж вытерпи последнюю волю. Дайшо наконец отогревается, блаженно жмурясь. Спину мягко греет батарея, ноги в тёплых шерстяных носках, а сбоку сидит горячее, мягкое тело. Наверное, не будь Сугуру таким гордым, он непременно упал головой на чужое плечо, но подавись, драный котяра. — Чего пришёл? — Соскучился. — Ну сиди. И Куроо сидит, сначала просто подперев щёку рукой, потом сворачивается калачиком на куске одеяла, а потом, в край обнаглев, кладёт голову Сугуру на колени, чуть не уронив ноутбук. Дайшо шипит, но не прогоняет, потому что мы в ответе за тех, кого приручили. Под глазами Тецуро чёрные дыры, он дышит рвано и поверхностно, изредка вздрагивая и пытаясь не уснуть. Сугуру может гордиться, потому что дикие звери засыпают только рядом с теми, кому доверяют. Дурацкий повод для гордости, но всё равно приятно. Видел бы его сейчас Хироо. Экран ноутбука горит ровным белым светом, буквы на вордовском документе пускаются в пляс, и Дайшо ловит себя на переписывании одного абзаца второй раз. «Национализм — это проявление слабости нации, а не её силы. Заражаются национализмом по большей части слабые народы, пытающиеся сохранить себя с помощью националистических чувств и идеологии…» — Сугуру шипит, долбит кнопку отмены и готовится испустить дух. Глаза слезятся, в комнате царит полумрак, и на коленях тихо сопит уставшее чёрное нечто. Дайшо на секунду закрывает глаза, а открывает их уже утром: на продавленном диване, с головой укрытый одеялом. Учебники и конспекты собраны в одну кучу, ноутбук еле слышно гудит, подключенный к зарядке, из кухни доносится бубнёж: «Корабли лавировали, лавировали…» Сугуру снова засыпает.