«И мощь его несокрушима; нет власти сильней и могущественней» (Писание Бафомета 1: 3 )
«...гонимый сын был отдан на съедение...» (Писание Бафомета 15: 4)
«И в руинах построен новый город, именуем Эматирос; и нет места порокам в нём» (Писание Бафомета 37: 14-15 )
Улавливать яркие блики и щуриться от пробирающегося света под плотно сомкнутые веки — не самое приятное занятие. Особенно, когда это раннее утро. Особенно, когда всю ночь ты провела вместе с дьяволом. Недовольно переворачиваюсь на бок и зарываюсь лицом в мягкой подушке, что так приветливо встречает своими объятиями. Мне бы поспать еще пару часиков, насладиться тем миром грёз, что заманчиво манит отголосками туманных образов, ещё не исчезнувших из сонного разума, но звонкое щебетание птиц решает иначе. Нежная мелодия пробирается сквозь плотное одеяло и громким эхом отбивается в моей голове, окончательно прогоняя иллюзорные сюжеты. Но разве в Аду бывают иные звуки, кроме криков и стонов грешников? Медленным движением руки провожу по противоположной стороне кровати, но меня ждёт лишь остывший хлопок, аккуратно устилающий пустую постель. Нехотя приоткрываю глаза и встречаю утренние лучи палящего солнца, освещающие белёсую простынь. Мне хватает и нескольких секунд, чтобы вспомнить чёрный шёлк, на котором я провалилась в сон, и сейчас я уж точно не в той кровати, где предалась дьявольскому греху. Отодвинув одеяло, умело скрывающим оставшуюся часть лица, окончательно открываю глаза и приподнимаюсь с подушки, с непониманием оглядывая комнату, что стала уже такой родной, но которую я вовсе не ожидала увидеть. Светло-серая краска стен совсем не схожа с черновато-красным бархатом, обрамляющим покои дьявола; солнечный свет освещает каждый закуток, когда огонь камина и пламя свечей едва позволяли различать очертания просторной комнаты; аромат спелых фруктов и ванили никак не перебивает аромат миндаля и виски, что так въелся в мои волосы и кожу. И с которым я так не хочу прощаться. Ком обиды и разочарования подступает к горлу, и я с досадой потираю саднящую шею, что наверняка сверкает багровыми отметинами. Босыми ногами касаюсь ворсистого ковра и с непониманием вглядываюсь на ветвистые верхушки деревьев сквозь стеклянную преграду, в надежде найти ответ на единственный вопрос: как я оказалась в своей комнате? Почему уснув в покоях Люцифера, я проснулась в своей постели? Неужели я настолько отвратительна для него, что ему мерзко засыпать со мной в одной кровати? В голове кружится рой ненавистных мне мыслей, которые то и дело, что жалят меня, да ещё и побольнее с каждым разом. Мелькают обрывки прошлой ночи, всё ещё чувствуется вкус его поцелуев на моих губах и обжигающие касания грубых рук, ощущается терпкий аромат, принадлежащий только ему одному. Проносятся отрывки невзначай сказанных фраз, которые дали мне призрачную надежду на то, что я смогла попасть в сердце Люцифера, но которые, уж я наверняка уверена, срывались с его уст не единожды и не только в мою сторону. Чувствовать себя бестолковой девчонкой, что так самонадеянно возжелала найти укромный уголок в непроглядной тьме души Люцифера — разве может быть что-либо глупее? Отнюдь нет. Но тогда почему, проваливаясь в мир грёз, лежа на груди дьявола, я была так уверена, что обязательно проснусь от его тёплых касаний и нежных поцелуев? Я ведь никогда не была настолько несмышленой, чтобы действительно мечтать о чём-то подобном. Да и три ночи, проведённые с Люцифером, несколько недвусмысленных взглядов никогда не давали мне этой надежды. Я чётко понимала, что ему нужно лишь только одно. Да и мне тоже, если уж быть честной с собой. Тогда почему сейчас, стоя перед окном, меня разрывает от злобы, что всё совсем не так, как мне бы хотелось? Нет, не так. Почему всё совсем не так, как я бы того тайно желала? Возжелать дьявола. Господи, могла ли я когда-либо подумать, что такое произойдёт со мной? С Вики Уокер, что так рационально подходила к выбору партнёров и никогда не подпускала никого к себе слишком близко. Так почему, чёрт меня возьми, я сейчас так яростно желаю пресытиться Люцифером? Демоном, что полон жестокости и презрения. И в котором, судя по всему, ничтожная часть человечности. Нет, в нём её нет от слова «совсем». И страшней всего то, что я чётко понимаю всё это. Понимаю, но не перестаю меньше думать о нём. Наоборот, я лишь сильнее мечтаю оказаться в его власти. Кажется, я пропала. Дверь позади меня отворяется с характерным скрипом, и из ванной комнаты выходит Мими, просушивая полотенцем влажные волосы. Редкие капельки соскальзывают по заострённым ключицам, и я диву даюсь её красоте. Воистину дьявольской красоте. Наверняка, живи Мими на Земле, она была бы одной из тех женщин, в честь которых строили и разрушали города. — Ты чего? — Что? — недоумённо встряхиваю головой, отводя взгляд от идеального тела подруги. — Зависаешь. Я бы посоветовала тебе ускориться, Вики. Молча киваю и продолжаю наблюдать, как Мими рассыпает мелкие крупицы чая по чашкам, что уже разносят по комнате аромат муската и севильского апельсина. — Да что с тобой? — вопросительно выгибает бровь и отставляет чайник. — Если ты насчёт экзамена, то даже и не вздумай сомневаться, Вики. Ты с лёгкостью сдашь его. — Да, я знаю, — вымученно улыбаюсь, но Мими не подаёт виду, и беру чашку, что сразу же согревает холодные руки, — просто волнуюсь. — Сегодня это такое — ерунда, а вот завтра, — в чёрной радужке загораются возбуждённые искорки, — ты просто обомлеешь, подруга. Полночь, кровавая луна и озеро Катарсис — душа в пятки уходит. Завтра откроются все секреты, — хищно улыбается, очерчивая языком пухлые губы. — О чём ты? — Катарсис показывает суть каждого, кто входит в него. Святая вода окутывает душу и в зависимости от пороков или благодетели, что являются основой нутра каждого, поглощает душу целиком. Дух озера невозможно обмануть: закоренелые грешники могут встать на сторону ангелов, и наоборот. Всё зависит лишь от того, что находится здесь, — касается груди и прикрывает глаза, — в твоей душе. Крепче сжимаю чашку и закусываю щеку. Да до такой боли, что и в уголках глаз слёзы. Но лучше так, нежели испуганный взгляд, бегающий по лицу подруги. — Но ты в любом случае встанешь на сторону белокрылых, — недоумённо трясу головой, заставляя демоницу закатить глаза. — Ну, ты же вся такая правильная, да и мама словечко замолвит, я думаю. — Знаешь, за всё это время, что я нахожусь здесь, она не смогла выделить и пары минут, чтобы просто увидеть меня, позволить прикоснуться к ней. — Ничего удивительного, ангелы всегда были слишком высокомерными. Растерянно пожимаю плечами и крепче впиваюсь в горячую чашку, почему-то впервые почувствовав свою ненужность. И нет, дело не в том чувстве, что постоянно преследовало меня на Небесах. Нет, я вдруг поняла, что в словах Деметры была правда, и если бы мама действительно хотела увидеть меня, провести несколько минут вместе — она бы обязательно это сделала. Стоило бы только захотеть. Но сейчас для неё первостепенны авторитет и должность, а не семья. Вернее, то, что от неё осталось. — Вики, — тихий голос демоницы вырывает из размышлений, — что происходит между тобой и Люцифером? — Что ты имеешь в виду? — сердце пропускает удар. — Сначала он обижает тебя, а сейчас приходит в нашу комнату, и после ты пропадаешь на всю ночь. Вики, я не знаю, что в твоей голове и чем ты руководствуешься, — её глаза полны беспокойства, — но Люцифер, он погубит тебя. — Всё не так, как ты думаешь Мими, — потерянно вожу взглядом по полу, всматриваясь в каждую соринку. — Люцифер… мы с ним просто общаемся. — И от этого общения у тебя следы от его пальцев по всей шее, да… Вики, — голос её меняется, и я улавливаю в нём грусть, — не забывай, что мы подруги. И это, конечно, твоё дело, и мне лезть туда не стоит, тем более, что ты сама этого не хочешь, но, Вики, ты человек. Ты была человеком, и от этого ты не сбежишь. В тебе всегда будет жить эта потребность чувствовать и любить, а Люцифер, он не тот, кто позволит тебе это. — Мими, ты не… — Нет, Вики, ты знаешь его несколько месяцев, а я — который век. И ты можешь думать что угодно, представлять картинки, в которых вы с ним вместе, но запомни, он либо трахает тебя, либо использует. И не более. С характерным звоном оставляет чашку на стол и подходит к шкафу, выбирая очередной наряд, пока я внимательно наблюдаю за каждым её движением, совершенно теряясь в своих мыслях. Слова Мими оказываются громом среди ясного неба, после которого хочется не просто спрятаться под одеялом, а закрыться в коморке и остаться одной. Разобраться во всём, что происходит вокруг. Но как это тяжело, когда ты являешься лишь зрителем, что наблюдает за умело созданным спектаклем, происходящим на сцене театра. Актёры изумительно играют свои роли, переигрывая сюжет вновь и вновь. Добавляют драму, плаксивые моменты и душераздирающий занавес. И всё бы хорошо, но играют они твою жизнь. А тебе остаётся лишь сидеть на балконе и ожидать дальнейших действий, не в силах поменять что-либо. До начала экзамена осталось чуть более часа, и чтобы хоть как-то развеять бушующее внутри беспокойство, решаю прогуляться по школьным лабиринтам. Сворачиваю на едва заметную тропу, что неприглядно расположилась за поваленным сухостоем, и под ногами слышится треск сожжённой под палящим солнцем травы. Это место кажется до жути абсурдным — поляна смерти в мире бессмертия. Порывистый ветер, возникший из неоткуда, заставляет поёжиться и побыстрей покинуть это место. — Виктория, — знакомый голос заставляет сердце пропустить удар. Медленно оборачиваюсь на звук и встречаюсь с хитрыми карими глазами, что завораживают с одного взгляда. На одинокой скамье, скрытой под кустистым терновником, вальяжно расположился Данталион, закинув ногу на ногу. Длинными пальцами перебирает сухоцвет, и кончиком языка обводит сухие губы, словно хищник, завидевший свою добычу. — Данталион, — едва заметно киваю и ступаю к очередному коридору лабиринта, спешно надеясь покинуть демона, вспомнив разговор с Люцифером, — доброе утро. — Ну же, — его голос, словно гипноз — я останавливаюсь, — удели мне своё время, Виктория Уокер. И я под неведомым кем-то властью делаю шаг. Прячусь за терновыми ветвями и сажусь у края скамьи. А Данталион неотрывно наблюдает за каждым моим движением и усмехается. Так тихо, спокойно, до полыхающих щёк. — Волнуешься? — О чём ты? — О твоём экзамене, — утвердительно киваю, и моей ладони касается его. — Ты поступишь правильно, тебе не о чем беспокоиться, Виктория. — Я уже и не знаю, что из всего этого правильно. — О, Виктория, ты так ошибаешься. Всё, что тебе нужно знать находится здесь… — рукой касается моей груди, и я невольно вздрагиваю, вызываю на его устах усмешку, — боишься? Не стоит бояться меня, — нарочито выделил последнее слово, — я один из тех немногих, кто не желает тебе зла. Сегодня ты должна думать не головой, Виктория, а слушать то, что говорит твоё сердце. Ведь на мысли может повлиять кто угодно, как угодно. Непонимающе всматриваюсь в демона и понять не могу: почему он так добр ко мне. И добр ли? — Ты читаешь, слышишь, видишь, и всё это сеет зёрна в твоей голове. Зёрна, которые есть кто угодно, но не ты. Но сердце, Виктория, в нём не посеешь ничего, в чём не было бы тебя. — Дант… Данталион, зачем ты мне всё это говоришь? Смеётся так тихо, нежно. И так по доброму. — Потому что в тебе увидели то, что сокрыто ото всех. И нельзя, чтобы ты оступилась, — демон тепло улыбается и приподнимается со скамьи, намереваясь уйти. — Что? — отчаянно хватаю рукав рубашки и вскакиваю следом. — Что ты увидел? — Брось, Виктория, я лишь страж и вижу только твоё милое личико. — Данталион, прошу… — голос вот-вот сорвётся. — Скоро придёт время, и ты сама всё поймёшь. А сейчас, — демон склоняется ко мне и оставляет поцелуй на щеке, едва касаясь кончиком языка, — ступай. Щелчок. Данталион исчез, но оставил после себя подступающую панику и бешено колотящееся сердце. Ладони становятся влажными, а воздуха катастрофически мало. Сквозь тернии проступает тьма, коридоры становятся уже и, кажется, если я останусь — тьма поглотит меня. Колючие ветви царапают кожу, но я продолжаю убегать, отчётливо видя в сгущающей темноте силуэт Бафомета. Я так верила, что перестав беспокоить меня эти несколько дней, он окончательно отступил, и я свободна от всего ужаса, преследующего меня ночами, но ошибалась. Он здесь — внутри меня, и с этим мне ни черта не сделать. Этот яд течёт моими венами, и я чувствую его каждый раз, когда пользуюсь своими силами. А своими ли? Навряд ли. Тьма становится всё ближе, а образ Бафомета — отчётливей. Я чувствую его дыхание и шипение около себя. Но продолжаю бежать, уверовав, что за пределами лабиринта буду в безопасности. Хоть на минуту, хоть на какое время, но в безопасности. Рядом с ним я чувствую страх. Животный страх, разрывающий изнутри. А ведь по сути этот лабиринт и есть я. Такая вот метафора моего очернения. Бафомет подкрадывается, оставляет свои отметины, что никак не смыть, а бегущая я — душа, что неистово рвётся на свободу, рвётся к чему-то чистому и светлому, чему-то, что спасёт её. И что, если спасение — служение Шепфа в облике ангела? Да вот только который поворот, а выхода нет. А что, если Данталион знает, что я проклята? Что, если он видел этот мрак, осквернивший мою душу? Если он на стороне Бафомета? Не зря же Люцифер так настроен против него. Люцифер… Это имя, словно лунный блик, случайно заплутавший в витавшей вокруг черни, но единственное, что каким-то невиданным образом вырвавшим меня из объятий тьмы. Лабиринт закрывается, и я оказываюсь выплюнутой в школьный сад. Вокруг гомон, шум, и никто не обращается внимания на перепуганную Непризнанную, стоящую на коленях у тернистой ограды. Кто-то улыбается, кто-то молится у статуи, а кто-то заинтересовано оглядывает проходящих мимо девиц. Всё словно нарисовано — настолько идеально, ведь у каждого в этом этюде есть своё место. У всех, кроме меня. Но я знаю свой путь. Мне необходимо стать ангелом, ведь это единственное, что зачтётся, а остальное — непременно погубит. Это та моя призрачная надежда на то, что Шепфа защитит меня и спасёт. Ведь разве может Создатель позволить своим детям страдать? Отдаст ли в лапы чудовища? Прохожу тёмными коридорами Ада, почему-то именно здесь ища спокойствия. И не какого-нибудь, а душевного. Это кажется до боли абсурдным, но почему-то Преисподняя сейчас является для меня центром умиротворения. Нет постоянных разговоров, криков учеников, да что там, даже привычных мученических стонов не слышно. Именно в этот момент кажется, что Ад создал эту прекрасную тишину именно для меня. Мигающее огнище факелов придаёт этому месту лишь таинства. Гранитная порода раскалена до предела, но сейчас я даже не сторонюсь в ужасе от стен, боясь обжечься. В эту секунду всё кажется таким прекрасным. Как же странно получается, что для того, чтобы перестать бояться и впервые насладиться Преисподней, мне всего лишь понадобилось сделать выбор. И явно не в сторону Ада. Когда понимаешь, что, возможно, это твоя последняя прогулка здесь, всё кажется таким особенным. Проклятые души уже не вызывают того страха, а являются неким прекрасно выполненным предупреждением, что за всё приходится платить; от искрящихся потоков лавы уже не отскакиваю в ужасе, а чувствую то тепло, что нежно окутывает меня; грохот, раздающийся из недр Ада больше не бьёт по барабанным перепонкам, теперь я слышу, как Преисподняя говорит со мной. И я так не хочу терять это. Но выбор уже сделан. Вхожу в библиотеку, и тотчас в нос ударяет знакомый запах расплавленного воска и лигнина. Гравированные переплёты сверкают в причудливом танце пламени свечей, от едва уловимого сквозняка слышно шуршание листов, что превращается в мелодию, да такую прекрасную, что не один композитор не в силах воссоздать подобный шедевр. Касаюсь затёртых корешков и прохожу вдоль стеллажей, понимая, что эту красоту я больше не увижу. Ведь только демонам и смертным, чья душа ещё стоит на распутье, позволено находиться здесь — в сердце Преисподней. Сворачиваю за один из стеллажей и вижу Люцифера, одиноко сидящего за столом с несчётным количеством рукописей, фолиантов и книг. Устало склонён над очередным свитком, что с явным раздражением отброшен в сторону. Берёт в руки следующую рукопись, а я всё так же продолжаю наблюдать за ним, да что там, продолжаю любоваться дьяволом. — Бесполезные куски бумаги! — голос его наполнен злобой и отчаянием. Резким движением руки сбросил всё со стола, и к моим ногам прилетело несколько пожелтевших листов. С характерным звуком опустил голову на деревянную поверхность и обречённо выдохнул, от чего внутри всё непроизвольно сжалось. Смотрю на его согнутую спину и так хочется подойти, обнять, но кто я такая, чтобы позволять себе такие вольности по отношению к Люциферу? Делаю шаг в его сторону, и под носком туфли оказывается сброшенный Люцифером фолиант, скольжу взглядом по выцветшим чернилам и сердце резким движением ударяется о рёбра от увиденного отрывка: «Равная власть дана каждой стороне, дабы сохранить равновесие и не позволить всем трём мирам вернуться к первобытному хаосу и разрухе, что царили испокон веков. Нет в мире той силы, что самостоятельно сможет удерживать весы в равном положении, лишь при единстве миров возможно сохранить тот порядок, что был выбит кровью в жесточайшей войне. Согласно закону равенства, что был утверждён создателями, противоположные начала должны поддерживать элементарный порядок на равных условиях. И это равенство должно поддерживаться всегда и при любых условиях, иначе воз…» Оторванный кусок страницы не позволяет мне дочитать весь текст до конца, но даже от прочитанного внутри всё замирает. Не стоит даже и долго думать, чтобы понять, что сейчас, в мире Ада и Небес, нет того равновесия, о коем гласит писание. Невооружённым глазом заметно, что главенствующую роль в иерархии бессмертных занимают именно ангелы и подобные им. Но как это допустил Шепфа и почему демоны так просто смирились с этим, несмотря на свой пылкий нрав? Аккуратно поднимаю страницу и едва слышно прячу её в карман своих джинсов. Делаю ещё шаг в его сторону и уже чувствую этот знакомый аромат миндаля и кофе, что не спутаю ни с чем другим. Он кажется таким успокаивающим, таким родным, но в то же время никогда мне не принадлежащим. Сквозь черный хлопок отчётливо видно каждую мышцу, что перекатывается по напряжённой спине с каждым вдохом дьявола. — Люцифер, — его плечи содрогнулись, но он сразу же выпрямился и повернул голову в мою сторону. — Что ты здесь делаешь? — Прогуливаюсь перед экзаменами. — В Аду? — недоверчиво усмехнулся, опираясь о стол и складывая руки на груди. — Сегодня последний экзамен, перед перерождением, — делаю шаг, и дьявол вопросительно выгибает бровь, — у меня может больше не будет возможности здесь находиться. Да и здесь так спокойно, можно всё взвесить и определиться... — Определиться? — едко смеётся, а у меня во рту пересыхает от волнения. — Твоё место с белокрылыми святошами, разве не его ты выбивала каждый раз, проходя задания? — отрицательно трясу головой, но он лишь смеётся громче и от его смеха становится жутко. — Лобызать ноги Шепфе, витать в облаках и размахивать палочкой, творя добро, — мне казалось, ты так к этому стремилась. — Ты не понимаешь, Люцифер, всё совсем не так. — Конечно не так, Уокер, — с силой провёл рукой по лицу, очерчивая напряжённую челюсть. — Ты будешь гнить в лицемерных улыбках, делать, как любят выражаться ангелочки, благие дела, совершенно не беспокоясь о том, что следует за ними, а поверь мне, Вики, после тебя всегда будут оставаться окровавленные тропы. — Я совершенно не понимаю тебя, что ты такое говоришь? — ноги предательски подкашиваются, а внутри зарождается беспокойство. — Конечно, ты ещё так глупа, Вики, — недовольно хмыкаю и вздёргиваю подбородок, но он лишь усмехается от этого. — Глупая Непризнанная, ведущаяся на красивую обёртку. Тебя поманят сладкими обещаниями, а ты и рада этому. С натянутой до ушей улыбкой следуешь за светом, совершенно не обращая внимания на всю тьму, что сгущается около тебя. Улыбаешься и направляешься к свету, попутно выполняя указания свыше, но вот в чём вопрос, Вики: а коснёшься ли ты этого призрачного света? — Скажи мне, Люцифер, а какой свет ждёт меня здесь, рядом с тобой? — Со мной? — едва слышно смеётся, закатывая глаза. — А кто сказал тебе, малышка Уокер, что твоё место рядом со мной? И в этот момент внутри всё оборвалось. Чувствовали ли Вы когда-либо, как Вашу хрупкую надежду втаптывали грязными ботинками в асфальт? Да так, чтобы и размазать по серой поверхности. Чтоб и не собрать воедино, как бы ни пытались. Это даже не больно, скажу я Вам. Это гораздо хуже. Намного. Ведь боль всегда можно перебить чем-то, что ужалит тебя посильней. Даже опрокинь горячий чай на себя — первое время ты и не вспомнишь о том, что до этого тебя терзало. Но с подобным чувством битого стекла, что врезается острыми осколками в твоё, и так уже израненное, сердце, не сравнится ничто. — А что я не знаю, малышка? — криво усмехается и делает шаг ко мне. — Как ты с открытым ртом стоишь пред дирекцией школы, стоит только им заговорить об лучезарных перспективах ангелов? Или, быть может, как вы лобызались со святошей, прячась по кустам? Кстати, тебе понравилось? — поправляет манжеты рубашки, очерчивая языком белоснежные клыки. — Но знаешь в чём загвоздка, мой будущий ангелочек? Ты взгляда с меня не сводишь, течёшь лишь от одного моего касания, — смотрит глубоко в глаза и лёгким движением скользит кончиками пальцев по моей шее. — Так может твоё место в Аду, рядом с такими же, как и ты? — Уж точно моё место не рядом с тобой, Люцифер! — от обиды и дышать забываю, но от его рук одёргиваюсь, как от огня. — Знаешь, рядом с тобой никогда не будет никого, кому ты по-настоящему нужен. А хочешь узнать почему? — усмехается, равнодушно щурясь, но я чётко вижу ту растерянность, что на доли секунды промелькнула в его рубиновых глазах. — Да потому что рядом с тобой быть невыносимо, Люцифер. Ты заставляешь парить в облаках, да… но потом с силой тянешь вниз и разбиваешь на сотни осколков. Уничтожаешь всё то настоящее, что есть здесь, — с силой бью по своей груди, едва сдерживая слёзы. — Но тебе этого не понять, Люцифер, ведь у тебя здесь пустота, и ты никогда ничем её не заполнишь. А все те демоницы, кружащие в твоих покоях, — лишь обычные сырые девки, жаждущие одного — чтобы их отымел сын самого Сатаны. — Разве? Но ты ведь тоже была одной из них. — Ты прав, — плечи осунулись, а внутри пустота, — я допустила самую огромную ошибку, когда позволила себе это, но впредь это не повторится. Прощай, Люцифер. Щеки багровеют от царапающих кожу слёз, но я горделивым шагом оставляю Люцифера за спиной, внутри проклиная себя за глупость и наивность. Кажется, что вместе со слезами меня покидают последние силы, но нет, внутри разгорается злость и обида, что неимоверным огнём жгут где-то в груди и с током крови расходятся по моему телу. Кончики пальцев немеют, и я готова поклясться, что вижу, как ладони искрятся синим пламенем. Сворачиваю за угол и вжимаюсь в породу, до жути непривычно леденящей спину. Но разве стены Преисподней не раскалены огнём Геенны? Перед глазами проносится образ Люцифера, его озлобленных глаз и сжатых кулаков. Чувствовать, как здравый смысл тебя покидает, а ему на смену приходит неподвластное безумие — наверное, наистрашнейшая кара Господня. Цепляюсь за последние призрачные отголоски своего разума, но они словно песок проскальзывают моими пальцами. Туман, вокруг сплошной туман, и силы не покидают меня, наоборот: я лишь уверенней стою на гранитной породе, но сознание растворяется. И я падаю в темноту.***
Стёртым грифелем вывожу несуразные рисунки в своём блокноте, совершенно не реагируя на взволнованный гул Непризнанных. Мими без умолка щебечет о чём-то, что должно меня заинтересовать, но не получив должного внимания на свои речи, разворачивается ко мне спиной и начинает разговаривать с Ади, что сидит позади нас. Вырисовываю завитки, двигая карандашом по наитию, даже не всматриваясь в образы, что появляются на белоснежном листе бумаги. Невидящим взглядом уткнулась в выцарапанные буквы на дубовой поверхности стола, спокойно продолжая марать листы, пока внутри хочу кричать от страха и паники, что разрывают меня. — Доброе утро, — дверь закрывается, и в аудиторию входят Геральд и Фенцио, — займите ваши места, пожалуйста. Какофония голосов прекращается и лишь изредка слышатся колкие насмешки демонов, что только и заставляют трястись и без того взволнованных Непризнанных. Мими оборачивается к преподавателям и прикрывает рот ладонью, испуганно всматриваясь в мой набросок. Крепко зажмуриваю глаза, в надежде прогнать волнение перед предстоящим экзаменом и делаю несколько глубоких вдохов. — Всё это время, что вы учились в школе, вам давалась возможность самими определить свою судьбу, — Фенцио проходит между рядами, в то время как Геральд просматривает журнал, где записаны результаты каждого задания. — Все ваши выборы склоняли весы в определённую сторону, к которой стремилась ваша душа. И сегодня последний экзамен перед предстоящим Перерождением. Впредь выбора у вас не будет. Дрожащая рука слишком вдавливает карандаш, и грифель ломается, продырявливая страницу моего блокнота. Перевожу взгляд и до меня, наконец, доходит осознание рисунка: языки пламени охватывают девушку, угольные волосы волнами взлетают, а лицо изуродовано гримасой боли. И только по родинке на груди понимаю, что на листе изображена я. — Вам даётся последняя возможность всё исправить, — продолжает учитель, пока я борюсь с подступившей тошнотой. — Исходя из результатов данного экзамена, ваши прошлые достижения будут удваиваться. Так что прошу вас окончательно подумать и не ошибиться. Ангелам не место в мире демонов, и наоборот. Горячая ладонь подруги успокаивающе касается моей, и я сплетаю наши пальцы. Подумать только, мне всегда казалось, что до Перерождения ещё так много времени, но сейчас, ожидая последнего экзамена, я дрожу от осознания, что пора принимать свою сторону окончательно. — Если экзамен будет провален, — Геральд отложил бумаги в сторону, — Непризнанный продолжит обучение на повторном курсе, чтобы его душа смогла определиться. Но, судя по вашим прошлым результатам, вы все уже давно определились. — Что касается рождённых ангелов и демонов, — впервые Фенцио говорил спокойно, и от его голоса не хотелось спрятаться в шкафу, — то от ваших результатов будет зависеть, перейдёте ли вы на следующий курс обучения, где сможете освоить новые навыки и подняться в иерархии своего вида. Или же останетесь на своей ступени навсегда. — Не забывайте, что право на повторный курс имеют только Непризнанные, урождённым же бессмертным этого не дано. Краем глаза поглядываю на Мими, но демоница совершенно спокойно слушает слова преподавателей, изредка отвечая что-то шепчущему ей на ухо Ади. — А теперь приступим к вашим экзаменационным заданиям. Отовсюду слышатся взволнованные разговоры Непризнанных, что так переживают насчёт предстоящего экзамена, а я стою столбом, ожидая своей очереди и даже подойти ни к кому не могу. И дело не в том, что я робею или ещё что-то. Я попросту их не знаю. Даже имён не вспомню. Ведь всё свое время я проводила с демонами или Дино, но никак не с себе подобными. Единственные, с кем я общалась, сейчас мертвы либо гниют в подземных тюрьмах Преисподней. В окне замечаю свою подругу, что уже ныряет в водоворот и делаю шаг к Фенцио, что раздаёт конверты с заданиями. Помнится, защищая диплом, я так не волновалась, как сейчас. Ведь в обычной жизни всегда была возможность всё бросить и заняться тем, что тебе действительно приходится по душе. А здесь, в царстве Рая и Ада, придётся всё своё вечное существование идти лишь по одному пути: света или тьмы. И мне кровь из носу необходимо примкнуть к свету. Ведь иначе я сгорю в червонном огне Преисподней. — Уокер, задание откроете перед тем, как нырнуть в водоворот, — кладёт в мою ладонь желтоватый свиток, аккуратно перемотанный серебристой лентой. — Вам будет дано четыре с половиной часа, которые начнут свой отсчёт после вскрытия свитка. Молча киваю и разворачиваюсь в сторону двери, чтобы выйти в сад, где у водоворота уже ожидает Геральд. К Фенцио подошёл один из Непризнанных за своим заданием, но преподаватель сопровождает меня тяжёлым взглядом от которого хочет провалиться сквозь землю. Кладу ладонь на резную ручку и отворяю дверь, но внезапное обращение Фенцио ко мне заставляет пропустить сердце несколько ударов: — Ну, вот мы и узнаем, Уокер, кто же вы на самом деле. Крепче сжимаю хрупкую бумагу, что, кажется, сожми её крепче — превратится в пыль, и закрываю за собой дверь. Едва передвигаю ноги по мраморному полу, до конца оттягивая момент спуска на Землю. Очередной экзамен, которые я столько раз сдавала, но всё тело пробивается дрожью и желудок стягивается в тугой узел. Бояться, что я сделаю не тот выбор, и вся моя жизнь покатится к чертям, — хотя куда ещё хуже? — чувство не из приятных. Особенно, когда понимаешь, что от тебя уже толком-то ничего и не зависит уже. Подхожу к водовороту и чувствую, как холодный ветер неприятно касается открытых участков кожи, заставляя меня поёжиться. Застываю в шаге от закрученных потоков воздуха и улыбаюсь, почему-то искреннее уверовав, что у меня всё получится. Получится вырваться их оков тьмы, что цепкой хваткой держится за меня, и стать наконец свободной. Нужно лишь подтолкнуть человека на светлый путь и тогда я точно стану ангелом. А разве позволит Шепфа коснуться своего создания корявыми лапами зла? Вряд ли. Всего лишь один шаг отделяет меня от благодатного света. Лёгким движением срываю ленту и разворачиваю тончайший пергамент, что аккуратно исчерчен чёрными чернилами: « Бертран Лэнгдон. Молодой аколит Римско-католической церкви. В настоящее время предаёт вероучение сомнению, считая, что святые письмена истолкованы неверно и многое утаивают. При дальнейшем продолжении служению церкви, станет кардиналом Святой Римской Церкви. Будет известен своей жестокостью и склонностью к сексуальному насилию над детьми в среде монахинь. Во время его службы правление Небес укрепит свои позиции и оттеснит права Преисподней. В случае отречения от веры приступит к изучению религиозной символогии. Будет открыто множество тайн, что тысячелетиями утаивались ото всех и при определённых условиях может пошатнуть равновесие в земном мире, поставив главенство Небес под сомнение». Пергамент загорается синеватым пламенем и превращается в пепел, что осыпается у моих ног. А я продолжаю удерживать образ уже несуществующего свитка в руках и чувствую, как разрушаюсь изнутри. Мудрее всего было бы натолкнуть Лэнгдона на служение церкви, что очевидно сразу же пробьёт мне дорогу к ангелам, но за этим следуют сотни искалеченных жизней. Или же спасти их, но подвергнуть Небеса возможности потерять своё господство над всеми тремя мирами. И после этого выбора мне уж точно дорога в ряды демонов. Готова ли я пожертвовать собой? Готова ли окончательно отказаться от того призрачного шанса на спасение ради тех, кого я и не знаю даже? Вступить в число светоносцев и оставить души гнить в Аду, ведь судя по всему, Небеса не особо беспокоила их дальнейшая судьба. Лишь собственное превосходство. А вот не это ли то двуличие, о котором мне говорила Деметра? Яркий фасад начинает рушиться и передо мной возникает полуразрушенное здание с побитыми окнами и облупленной краской. Красивая картинка, за которой спрятано то страшное, что они так любят приписывать миру Преисподней. Но так ли это? Действительно ли мир ангелов так праведен, а Ад — беззаконный? — Вики, сделай правильный выбор, — едва слышно шепчет Геральд и сжимает губы в тонкую линию. И я делаю шаг. Ноябрьский воздух пробивается сквозь тёплый свитер, заставляя кожу покрываться сотней мурашек, что бегло перемещаются по продрогшему телу. Ступаю мокрым асфальтом, старательно огибая лужи, что ловят едва срывающиеся снежинки. Раньше Гётеборг мог показаться мне слишком серым и унылым городком, но только не сейчас. Впервые я так наслаждаюсь сыростью земных городов, коей никогда не бывает на Небесах. Прохожу пустынными улицами и чувствую себя на своём месте. На месте, что меня так подло лишили. Сколько бы я себе не доказывала, что я смирилась со своей смертью, это было лишь ничтожным самообманом, что рушился каждый раз, когда я вдыхала земной воздух, что всегда смешан с выхлопными газами и серым смрадом, витавшим около фабрик. Воздух, казавшийся мне до невозможности родным. Сворачиваю за угол заброшенного здания и сталкиваюсь со знакомым взглядом, пренебрежительно брошенным в мою сторону, и я готова поклясться, что он наверняка знал, что я приду. Застываю на месте, не решаясь подойти к Люциферу, впиваюсь ногтями в тонкую кожу запястий и мысленно борюсь с желанием подойти к нему. Внимательно наблюдаю за ним, а он лишь докуривает сигарету да смотрит на меня без единой эмоции на своём лице. На дьявольски красивом лице. Закусила губу до металлического привкуса и вздёрнула подбородок, решительно стараясь казаться уверенной, хоть глаза уже полны слёз. Делаю шаг и вижу, как недокуренная сигарета опускается на асфальт. И тлеющий огонёк ещё не успевает коснуться мокрых капель, как Люцифер исчезает, оставляя после себя облако чернеющего дыма. Он вновь сбежал от меня. Привычно посылаю его ко всем чертям, попутно проклиная каждый закоулок, ведь я совершенно не имею понятия, где находится эта церковь. В Гётеборге чуть меньше сотни церквей, и из них мне необходимо найти одну, в которой служит этот Лэнгдон, будь он неладен. Выхожу из мрачной улочки и вижу в несколько кварталов от меня небольшую церквушку, что, ну наверняка, должна оказаться той самой. Дождь уже срывается гораздо сильнее и от того шарма, что царил вокруг и так нравился мне, не остаётся и следа. Вокруг остаются лужи и грязный асфальт. Ускоряю шаг и перед самым входом в церковь сталкиваюсь со священнослужителем, что заносит внутрь какие-то кресты. Несколько секунд опешивши таращусь на куски дерева, что упали в грязь и впитывают каплю за каплей, но тут же принимаюсь поднимать их и извиняясь, ну уж точно несколько десятков раз. Спустилась, чтобы помочь сохранить веру, а в итоге топчу в грязи один из символов той самой веры. Да уж, Уокер, ты просто молодец. Захожу внутрь, виновато опустив глаза и оставляя после себя мокрый след подошвы на идеально чистом полу. Церковный хор напевает песенки о всепрощении, сидящие прихожане с восторженными взглядами и кукольными улыбками сжимают в руках смятые листки очередных молитв, а я чувствую себя до жути здесь чужой. Неловко переминаюсь с ноги на ногу, ожидая подходящего момента, чтобы узнать за некого Лэнгдона. Скольжу взглядом по затёртым иконам под пыльными стёклами, что кажутся такими старинными, но настолько неухоженными, что на всём этом вылизанном до чистоты помещении выглядят нелепым пятном. Деревянная статуя Христа покрыта слоем лака и от её поверхности отражаются блики сотни свечей, что стоят на кануне. Хор продолжает напевать молитвы, и я уже подпеваю строчки, которые почти выучила, как мимо меня проходит священник. — Простите меня, — чёрт, как к нему нужно обращаться? — Святой отец, вы не подскажите, где я могу найти Бертрана Лэнгдона? — Вы ошиблись храмом, дитя моё, — монотонный голос звучит, словно очередная молитва. — Вам необходимо в церковь, что за окраиной города в районе Кохёга. И тут мои плечи опустились, да и я сама вся поникла. Ведь как можно добраться на окраину города за столь короткий отрезок времени, что у меня остался? — Не беспокойтесь, один из наших прихожан живёт неподалеку от нужного вам места, — ободрительно касается моей руки и заглядывает в мои глаза. — Если вы немного подождёте, то он с радостью вас довезёт. — Да, конечно, спасибо вам большое, — кратко отвечаю и присаживаюсь на ближайшую скамью. Время тянется до невозможности долго, как и речи священника, и я уже улавливаю себя на мысли, что я и не на задании вовсе, а на очередной нудной лекции Фенцио, что никак не заканчивается. Как же всё же странно слушать проповеди после того, как тебе открылся истинный смысл. Будучи живой, я никогда не питала особого интереса к вере и всему, что с ней связано. Но сейчас, проводя параллель между всем, что я узнала в школе, и тем, что слышала раньше, да и в данный момент из проповеди священника, я понимаю: как же далёко представление земного мира насчёт всего, что творится там — по ту сторону нашей жизни. Их жизни. Не знаю, сколько ценного времени я потеряла, но даже сейчас, сидя на затёртом сидении небольшого грузовичка, я бы с радостью пошла пешком, нежели выслушивала незадачливые истории моего попутчика про его праведную семью. В такт кивающей собаке отстукиваю пальцем по деревянной панели и не отрываю взгляда от мигающих молний за стеклом. Крона деревьев гнётся под порывами ветра и кажется, что стоить покинуть пределы пыльной кабинки — меня снесёт и не просто куда, а прямиком в Ад. Откуда я так отчаянно пытаюсь вытащить свою душу. Прозрачные капли всё чаще падают на лобовое стекло, и даже дворники не спасают ситуацию. Кажется, ты не видишь ничего, кроме нерушимой стены проливного дождя и искрящих бликов, отражающихся от мокрой поверхности. Внезапный раскат грома заставляет вжимать голову в плечи и цепляться ладонями за края сидения. Странно, но эти жесты всегда помогали. Особенно в детстве, когда после смерти матери мне часто чудились неведомые монстры, что ночью следили за мной у моей кровати. От них всегда веяло могильным холодом и отвратительным запахом, кислое послевкусие которого долгое время ещё ощущалось на языке. Но стоило крепко зажмурить глаза и вцепиться тоненькими кулачками в край одеяла, как чернеющие силуэты пропадали из моего вида. Машина замедляет свой ход, и мы останавливаемся у развилки. Разряд молнии освещает пустырь, и я с непониманием поглядываю на Роба, всё ещё надеясь, что он не высадит меня здесь. Но по всем законам везения, он уверяет меня, что нужная мне церквушка находится всего в сотне метров от нас, а грузовик может попросту загрузнуть в грязи и не выехать. Широко улыбается и машет рукой, пока я стою в луже, что переливается через край ботинок внутрь, и провожаю взглядом удаляющуюся машину. Сквозь пелену дождя едва ли возможно что-либо различить, порывы ветра бьют мокрыми прядями волос по лицу, но я продолжаю ступать и исследовать каждую выбоину на этой богом забытой дороге. Холодная вода хлюпает в ботинках, что уже и не спасают меня от проливного дождя, и я чувствую, как околевшие пальцы судорожно дёргаются в попытке согреться. Интересно, только мне так повезло с местом выполнения задания? Наверняка Фенцио позаботился об этом. Уверена, что большинство учеников сейчас блуждают и наслаждаются солнечным теплом прибрежных городов, пока я грузну в грязи размытой дороги. Впереди мелькает молния, и я различаю едва уловимый свет в сотне метров от меня. Небеса громыхают, заставляя меня испуганно зажать плечи, и всё небо освещает электрическое зарево. Срываюсь на бег и направляюсь в сторону света, что единственный полыхает в этом хаосе необузданной природы. Потрёпанная веками церквушка уединённо возвышается среди ветвистых деревьев, скрипучая калитка пропускает меня вперёд, и я чуть ли не разбиваю кулаки о деревянную дверь. Уже кажется, что никто не впустит меня, как дверь отворяется и из темноты виднеется силуэт мужчины. — Простите, — продрогший голос срывается, — вы позволите мне переждать грозу у вас? Мужчина недоверчиво оглядывает меня и всматривается вдаль, словно ища кого-то ещё, но отворяет дверь шире и разрешает мне войти. В нос ударяет запах плесени, что нашла своё пристанище по углам отсыревшего здания, и я невольно морщу нос, потирая замёрзшие руки. — Вы нездешняя? — прикрыл дверь на засов и направился вглубь помещения. — Я не видел вас ранее. — Американка, — стараюсь оглядеться, но сумрак уверенно хранит помещение в секрете. — Надо же, — удивлённо усмехнулся, — и что же у нас забыла американка? — Я ищу ответы. Бертран останавливается, и я чуть ли не врезаюсь в него, ожидая его реакции или что-либо ещё, но мужчина молча сворачивает за угол и скрывается за приоткрытой дверью, из-под щели которой виднеется свет. Переминаюсь с ноги на ногу, почему-то совсем не чувствуя к нему доверия, но всё же решаюсь проследовать за ним, хотя бы для того, чтобы согреться после этого чёртового дождя. Вошла в комнату и меня сразу же укутало приятным теплом, исходящим от трещащих поленьев в камине. На столе, заваленном книгами, горят несколько свечей, но даже и их хватает, чтобы осветить небольшую комнатушку. На односпальной кровати небрежно скомкан плед и разбросаны исписанные листы, а у изголовья едва различим чёрный комочек шерсти, который не пошевелись, я и не заметила бы. — Из-за грозы перебило электричество, — подходит ко мне и протягивает свитер, — опять ждать несколько дней, пока его починят. Бертран тактично отворачивается и ставит чайник на специальную подставку у камина, пока сбрасываю промокшую насквозь одежду и натягиваю шерстяной свитер, приятно пахнущий мускусом, грейпфрутом и чем-то ещё, что я так и не смогла разобрать. — И часто такое бывает? — прячу ладони в длинных рукавах и усаживаюсь возле камина. — Да, деревья валятся на линию проводов, — кочергой перевернул поленья и поправил тёмные пряди, спавшие на лоб. — А потом ехать на отшиб города желающих мало. Молча киваю и потуплено всматриваюсь в тлеющие угольки, совершенно не имея представления, как непринуждённо перейти к тому, чтобы убедить Бертрана посвятить всю свою жизнь служению Шепфе. — Вы здесь один? — непонимающе перевёл взгляд на меня и в голубизне его глаз мелькают искорки от согревающего нас пламени. — Живёте в церкви. — Да, за ней в своё время наблюдал мой дед, а после его смерти я решил пойти по его стопам. — И вы готовы провести так всю жизнь? — обвожу взглядом помещение и вновь замечаю обилие книг и рукописей, что разложены, кажется, везде. Чайник начинает противно свистеть, заставляя Бертрана отставить его и подняться за чашками. Заливает кипящую воду и по комнате разносится аромат соцветий липы и ромашки. Точно такой же, как когда-то заваривала мама. Протягивает мне чай и садится рядом, сдержанно отводя взгляд от моих открытых колен, что так бестактно оголись из-под вязаного свитера. — Так что же вы ищите здесь, американка? — потёр глаза и устало склонил голову. — Вики, — мягко улыбаюсь и замечаю глубокий шрам на его шее. — Веру, я ищу здесь веру. Вернее, доказательство её существования. — Вы выбрали не ту церковь, Вики. Неловко прикрыл шею воротом своей рубашки, приметив мой взгляд на ней, и делает глоток чая, тут же морщась от горячей жидкости. За окном раздаётся оглушающий рокот грома и кажется, что Небеса подгоняют меня к выполнению задания. — Но разве церковь не пристанище всего святого? Разве не в этом месте возможно найти себя? — В Америке так мало церквей, что вам пришлось лететь на другой материк? — Дело не в этом, — вспомнив все слова демонов, что ангелы что-то утаивают и текст моего задания, который прямым текстом гласил, что существуют тайны, сокрытые от простых бессмертных, я поняла, что, возможно, это и есть мой шанс узнать хотя бы некоторые из них. — Все следуют за святыми письменами, как новорожденные котята, слепо уверовав в то, что было написано одним из нас — человеком, — уловила его внимательный взгляд и сделала несколько глотков чая, пытаясь убрать волнение в голосе. — Но где гарантия, что всё, чему мы следуем и веруем, — подлинные законы, оставленные для нас Всевышним? — И что вы хотите от меня? — от его спокойного голоса в душу закрадываются сомнения, что Бертран вообще знает о чём-то подобном. — Я хочу узнать так ли это на самом деле или нас умело водили за нос всё это время, — ну же, расскажи мне всё, о чём ты знаешь, и я сразу же подтолкну тебя на дальнейшее служение Шепфе и вернусь в свою тёплую и уютную комнатушку на Небесах. — Кто мы такие, чтобы предавать сомнению простые истины? — Те, кто не хочет быть одураченным, — на его лице промелькнула едва заметная усмешка, но он сразу же вернул ему прежнее выражение. — Знаете, Вики, иногда лучше быть одураченным, нежели знать то, что неподвластно нам. — Но какой в этом толк, если протянутая нам рука, не видящим в этой темноте ничего, ведёт нас по кишащему трупами болоту, уверяя, что это покрывало цветов, устилающих Эдемские сады? — А что вам даст, если вы откроете глаза и, испугавшись, начнёте тонуть в этом болоте? — отставил чашку в сторону и внимательно всматривается в меня. — По крайней мере, это будет мой выбор. А это уже не так уж и мало, согласитесь. — Иногда этот выбор стоит слишком дорого. По телу пробегают ледяные мурашки, и я понимаю, что времени у меня осталось совсем ничего, и водоворот уже зовёт меня, напоминая о скором окончании моего экзамена. Всего лишь каких-то несколько минут, а я даже и не начала подталкивать Бертрана к одному из выборов. И даже не хочу. Мне жизненно необходимо узнать те тайны, что он открыл. Почему-то внутри беснуется царапающее чувство, что мне непременно нужно это узнать, в противном случае я потеряю что-то, что способно поменять всё. — Знаете, я всегда считала, что всем правят Небеса, что вся власть принадлежит только им. Нет, вся власть должна принадлежать только им. И никому больше, — на его лице больше нет той едва заметной улыбки, лишь сосредоточенное лицо, что внимательно улавливает каждое моё слово. — Но пару месяцев назад я нашла древний манускрипт, который гласил, что власть между Адом и Раем должна быть поделена поровну, что только так возможно сохранить равновесие. А если весы пошатнутся в одну из сторон, то грядёт что-то страшное. Я долго сомневалась в подлинности этого документа, да может, и до сих пор не верю. Собственно, поэтому я и прилетела в Европу. Мне казалось, что старый свет может открыть завесу этих тайн… — И где же вы нашли этот манускрипт? — безразлично хмыкает и делает глоток чая, но в его глазах загорается огонёк и они начинают резко метаться по искрящим поленьям. — Нашла в библиотеке, — касаюсь кармана джинсов и нащупываю смятый листок, — что принадлежит одной церкви. Промокший лист небрежно скомкан, и я неуверенно перебираю его в руке, опасаясь, что чернила растеклись и стёрли писание. Едкий холодок вновь пробегает по позвонку и ног касаются сотни иголок — водоворот вновь напоминает, что пора возвращаться. Отставляю чашку на пол и бесцеремонно протягиваю Бертрану украденный из Ада фолиант. Недоверчиво разворачивает лист и начинает вчитываться в написанный текст, пока я диву даюсь, что ни одна мокрая капля не пропитала его насквозь. — Не может быть… — едва произносит, дрожащей рукой касаясь печати, большая часть которой осталась оторванной. Подбегает к столу и одним движением руки сбрасывает все книги, лежавшие на нём. Кладёт фолиант и бережно проводит по чернилам, отрицательно тряся головой. Я делаю шаг к нему и застываю в изумлении, наблюдая, как Лэнгдон подносит лупу к пожелтевшему писанию и начинает что-то внимательно вычитывать. Ему хватает одного неверного движения, чтобы каким-то чудом стекло умудрилось треснуть и острые края прокололи палец. Хочется выхватить фолиант, опасаясь за сохранность зачем-то сворованной мной страницы, но я с отвисшей челюстью смотрю, как каждая капля крови, упавшая на страницу, начинает впитываться в бумагу. Чернила переливаются багровыми красками и буквы, словно ожив, передвигаются, вычерчивая совершенно новые слова. — Нет-нет, это… где вы нашли её? — его горящий взгляд, граничащий с безумием, бегает от меня к фолианту с бешеной скоростью. — В Аду, — только и могу сказать, зачаровано наблюдая за этой магией. Танец кровавых чернил завораживает: буквы исчезают, появляются, тускнеют, вырисовывают слова, что сливаются в один единый текст. Кажется, что всё это лишь плод моего воображения, ведь такого быть не может. Пальцем касаюсь фолианта и на кончике остаётся капелька крови, что вмиг испаряется. Перед глазами начинает всё чернеть и появляются несуразные блики, что не собрать в единую картинку. Силы покидают меня и я опадаю. — Всё в порядке? — обеспокоенный Лэнгдон подхватывает меня и усаживает на рядом стоящий табурет. Утвердительно киваю, совершенно не имея сил даже сказать что-то. Водоворот зовёт меня, бьёт сотней игл по каждой моей клеточке, но я упорно сопротивляюсь ему. Концентрирую всю энергию на этом месте, дабы пробыть здесь, хоть на пару минут дольше. — Вики? — горячей ладонью касается моих щёк. — Вы вся горите, Вики! — Прошу, — шум потоков водоворота уже отчётливо слышен и его ледяные касания промораживают до мозга костей, — что там написано? Лэнгдон делает ещё несколько неудачных попыток меня растормошить и тянется за фолиантом, не отпуская моей руки. И, наверное, его касания и стали тем якорем, что не позволили мне вырваться с Земли. — Потеряв свою любовь, Он стал пустым сосудом, что был заполнен отчаяньем, гневом и желанием упиваться местью, — тихий голос с едва заметной хрипотцой почти не различим в звуке потоков воздуха, что уже скоро затянут меня. — Сотни беззащитных душ были сожжены в нещадном огне Преисподней, что пылал с новой силой при каждой, попавшей в него. Но с огнём разгоралось и желание мести. И тогда решил Он, что единственная кара, соразмерная той, что был предан Он — смерть единственного ребёнка Создателя всего сущего. Смерть его первенца — Йешуа. Лэнгдон прерывается, крепче обхватив меня, словно чувствуя, что эти его касания — единственное, что ещё удерживает меня здесь. Крепче сжимаю его руку, совершенно игнорируя ту адскую боль, которой наказывает меня водоворот за непослушание. Водоворот и наказывает. Смешно ведь, ей богу. И раньше я бы обязательно посмеялась с того безумца, что соединил эти два слова в одном предложении, но не сейчас. Ибо сейчас я чувствую каждой клеточкой своего тела тот холод, что пробивает меня насквозь. — Дьявольские языки пламени пожирали святую плоть, обманом заманенную с Небес. Каждая капля крови, что стекала с клинка, проткнувшего сердце сына Божьего, превращалась в ледяные ручьи, как только соприкасалась с раскалённой породой. Огонь Преисподней поглотил Йешуа, сына Творца. Но с последней каплей крови, упавшей с мёртвого тела, Адское огнище погасло, оставив после себя ледяное озеро. Озеро мученической кончины Агнеца Божьего. Что отныне и вовеки веков осталось в центре самой Преисподней. И название озеру — Коцит. Не свожу затуманенного взгляда с мелькающих букв, что вновь и вновь меняют своё расположение и открывают завесу тайн, что веками скрывались в пожелтевшем листке бумаги. Старательно вслушиваюсь в обеспокоенный голос Лэнгдона, в надежде сохранить всё где-то там, на подкорке своего сознания. До безумия хочется прикрыть глаза и потеряться в сумрачном мире снов, но я отважно борюсь с болью и слабостью, ибо желание узнать сокрытое — моя спасательная соломинка, за которую я отчаянно хватаюсь. — И был ангелами собран пепел сына Божьего, и был выкован из него священный клинок — Опус Деи. Двумя каплями крови, что удалось спасти, окропили остриё клинка, ознаменовав его чистейшим непорочным оружием, — края фолианта начинают тлеть и пламя пожирает тайное писание, старательно скрывая всё то, что должно было оставаться в секрете. — И служить с тех пор тому оружию на славу благодетели, — терпеть становится невыносимо и я с криком сгибаюсь, обхватив ноги от распирающей боли. — Да что же это, Вики… Вики… — полный растерянности Лэнгдон обхватывает мои щёки, испуганно пытаясь пробиться в моё угасающее сознание. — Придите в себя… — Читайте дальше, — тлеющее пламя всё больше разрастается и от листка уже не остаётся и половины, — я должна узнать… — Пылать в огне каждому, кого коснётся святой клинок Опус Деи, — крепче обхватываю его руку, концентрируясь на каждом слове. — В свете дня наступит темнота и настигнет Его гибель. Падёт Сатана от пепла, убитого им. Ногтями впиваюсь в запястья, и на его руках виднеются алые капли. Перед глазами темнеет, а тело ломит от резких порывов с которыми Небеса призывают меня. Он уже рядом: на потолке виднеется, как образуется водоворот, что не виден обычному глазу. Ещё несколько секунд, и меня затянет. — Не прекращайте искать… — тихий шёпот. И осталась лишь пустота. Потрескавшиеся витражи поблескивают в свете неоновых софитов, пока я переступаю через битое стекло бокалов. Кажется, я попала на очередную гулянку демонов, но стоит присмотреться, сразу замечаешь, что сынов Преисподней-то и нет почти. Пьяные Непризнанные выкручиваются в танцах, зажимаются по углам, некоторые заливаются краской от похотливых взглядов демонов и уединённо сидят за отдалёнными столиками в компании ангелов. Хватает одного взгляда, чтобы понять: кто чью сторону выбрал для себя. Подошла к бару и ладони сразу коснулось леденящее стекло. Крепкий алкоголь заставляет зажмурить глаза, прогоняя всю смуту, что кружится около меня. Мими о чём-то весело болтает, постоянно дёргая меня за руку, пока я безучастно делаю глоток за глотком, свято уверовав, что от этого станет легче. Но станет ли? Скольжу взглядом по присутствующим, а вокруг сверкают улыбки. Да такие искренние, что аж тошно. Все светятся счастьем, ведь завтра знаменательный день для каждого из нас — обретение себя настоящего. А что я? Сижу, заливаясь бурбоном, и внутри разрушаюсь, поскольку у меня осталось меньше двадцати четырёх часов до перерождения. Я так рвалась на сторону ангелов, но под конец всё так опрометчиво испортила. И теперь, уж наверняка, меня ждёт сторона тьмы, где Бафомет легко завладеет моей душой. Мелкие капли конденсата соскальзывают с прозрачного стекла на мою грудь и покрывают кожу сотней мурашек. Встряхнула головой и улыбнулась в ответ на звонкий смех Мими. Поправляет аспидные волосы и закусывает алые губы, что блестят в свите софитов, да без умолку продолжает болтать, очерчивая тонким пальчиком края бокала. — Мими? — во рту пересыхает, но я продолжаю: — Если идти по одной стороне, но последний экзамен провалить — это конец? — Ты завалила экзамен? — отставила бокал в сторону и со всей серьёзностью посмотрела на меня. — Да… то есть, нет. Я прошла…он был слишком… — слова остаются где-то на уровне гортани и я связать их толком не могу. — Ты прошла его как демон, — и не спрашивает же. — Не беспокойся, Вики, это ничего не поменяет. — Но ведь результат удваиваются, да и Фенцио говорил, что только экзамен толком решает на какую сторону мы встанем. — Всё не совсем так, — тянется за бокалом и делает глоток, пока я взгляда с неё не свожу. — Встать на сторону демонов очень трудно, почти невыполнимо, я бы сказала. Сатана считает, что в рядах его подданных должны быть только урождённые демоны, либо Непризнанные с душой чернее ночи, а таких, скажу я тебе, Вики, бывало уж очень не много. — То есть, я стану ангелом? — А ты этого хочешь? — чёрная радужка прожигает меня насквозь, и я растерянно бегаю взглядом по лицу подруги. — Да. — Ты не поняла вопрос, Вики. Ты хочешь встать на сторону ангелов потому что убедила себя в том, что так нужно и так будет правильно? Или же потому что ты действительно этого желаешь? — Мими, ты не понимаешь, это всё… — Что, Вики, что? Я вижу, как почти каждую чёртову ночь ты просыпаешься от кошмаров. Ты постоянно что-то скрываешь, с тобой что-то происходит и ты молчишь. Но мы ведь подруги, я всегда помогу тебе! — Ты не сможешь, нет. — Та метка, это она тебя поменяла, — дыхание замирает, — но ты чиста, я не чувствую и следа от неё на тебе. Тогда что, что с тобой не так? — Я-я не знаю, — голос дрожит — ей нельзя знать правду, — я боюсь ошибиться, Мими. Всё происходящее вокруг, мама, Люцифер… я разрываюсь. Это всё слишком для одного маленького человечка, Мими. — Но и ты ведь не человек, больше нет. — Какое счастье, — звонкий голос прервал нас, — я уж подумала, что в этой чёртовой попойке не встречу знакомые лица. Деметра жестом заказала напиток и облокотилась о барную стойку. В этом месте она кажется чужой: слишком элегантна и красива, дабы находиться здесь. — Мими, поздравляю, слышала, что ты с успехом справилась со своим экзаменом. Отец гордится тобой, — лёгкий поцелуй в щёку и поднятый вверх бокал. — Отвратное питьё, поэтому я никогда и не развлекаюсь на поверхности. — В последнее время ты зачастила сюда. — Времена меняются, подруга, — лёгкая улыбка и устремлённый взгляд на меня. — Ну, а как твои дела? Правила не позволяют никому знать о результатах, но это же так интересно, — в глазах демоницы разгораются искры любопытства, — как ты прошла, Вики? — Вам нельзя знать результаты? — непонимающе хмурю брови — Ну да, никто не знает о том, какое было задание и как ты его прошла. Его выбрал для тебя Катарсис, и только ему всё известно. Только хочу прервать Деметру, как она словно читает мои мысли: — Совсем никто, Вики. Ни Серафимы, ни даже сам Сатана. Лишь Катарсис. Разве это не прекрасно? — Безусловно, — безучастная Мими допивает бурбон и уходит танцевать. — Она знает? — лицо Деметры в миг потеряло всё веселье. — Что? — но она лишь усмехнулась. — Знаешь, Вики, я уже довольно долгое время не была на церемонии Перерождения, но то, что я помню — невероятно прекрасно. — Почему? Ты раньше не поднималась? — Они боятся меня, милая, — Её лицо становится острее, а серые глаза искрят амоком. — Мы для них угроза, несущая смерть — и это верно, но они лишь позабыли об одном: с чьей подачи мы такие? Невольно отодвигаюсь от демоницы и чувствую, как по позвоночнику пробегает едкий холодок, заставляющий содрогнуться. — Ну, нет, Вики, перестань, я не причиню тебе зла. Я сполна поплатилась за свои грехи и за грехи своего отца. Передо мной сразу проносится образ матери, её черных волос, таких же глаз и нежной улыбки. Той женщины, что была мне матерью на земле. А что сейчас? Я так отчаянно желала встречи с ней, так хотела вновь почувствовать то материнское тепло, которого мне не хватало столько лет, что остервенело рвалась к свету. Слушала каждого, кто говорил, что это мой способ стать семьёй с ней. И ради чего? Ради призрачного образа в моей памяти той, которая не смогла и минуты уделить мне. — Наши родители, их нет рядом, но их поступки, они всегда имеют влияние на нас. — Как и мы на них, — Деметра медленно прикрыла глаза и грустно улыбнулась. — Скажи, ты до сих пор хочешь стать на сторону белокрылых? — А разве моё желание имеет значение? — обречённо поднимаю свой взгляд к Деметре. — Нет, — сухо. — Деметра, помнишь, ты что-то говорила о моей душе, что она черна, — внимательно всматривается в меня, — как… как ты это поняла? — Хм, ты ведь и сама это понимала, да? Но, Вики, ты задаёшь неправильные вопросы. Почему она так черна, вот твой главный вопрос. Похолодевшими пальцами крепче вжимаюсь в бокал, что вот-вот разлетится вдребезги. — Люцифер, он сопровождает тебя завтра? — потуплено трясу головой. — Ты насквозь пропитана им, ты его, но твоей души он не касался, она черна не из-за кого-то, она такова потому, что это ты. Ты черна, Вики. В тебе больше тьмы, чем во многих из нас. Бокал крошится, и в руку вгоняются десятки мелких стёклышек, оставляя алые капли на побледневшей коже. — Завтра ты станешь одной из нас. Весь мир вокруг словно застывает, и в голове эхом отбиваются слова Деметры, смахивающей осколки с моих ног. Но в один миг всё начинает трястись: бокалы падают наземь, а мебель едва ли удерживается на одном месте. Кажется, ещё один миг, и всё рухнет в Тартарары. Испуганные крики превращаются в сплошную какофонию, Непризнанные крепче цепляются за столы, и лишь урождённые бессмертные спокойно остаются на своих местах. Внезапно вокруг разносится оглушающий рокот, и всё замирает. И в полной тишине слышится мягкий голос Деметры: — Пришло время, Он ждёт.