Сердце Воина. Часть II. Испытания и ошибки

      Оби-Ван выключил все освещение, пока единственным источником света в комнате не стали зарево позднего вечера и огонек масляной лампы, танцующий на маленьком столике рядом с циновками для медитации. Затем он опустился коленями на циновку, наблюдая, как Квай-Гон выкладывает последние предметы, необходимые для ритуала. Мастер стоял на циновке напротив. Возле столика он поставил красивую лакированную коробку зеленого цвета, расписанную золотыми цветами. Из нее он одну за другой вынул несколько кистей, стеклянный флакон с темно-синими чернилами, банку с пудрой и, наконец, сам резак.       Оби-Ван не был знаком с этим ритуалом до прошлой ночи. Хотя они и родились в одном мире, он знал о культуре гораздо меньше, чем мастер. Что было странно, учитывая, что Квай-Гон не был близок со своей семьей, в то время как у него самого были теплые отношения со своей. Но во время тех пары визитов у них были дела поважнее, чем научить Оби-Вана обычаям и правилам. Квай-Гон же, происходивший из семьи, имевшей еще более тесные связи, чем его собственная, усвоил обычаи на горьком опыте вскоре после своего наречения рыцарем, когда его отправили — фактически призвали — в свой дом, чтобы официально отречься от претензий на наследство. Он провел там четверть года, ритуально игнорируемый семьей, для которой он был чужим. К нему обращались только слуги, дроиды и вассалы, чьей обязанностью было обучить его истории и ритуалам его Дома, чтобы он полностью осознал, от чего его «просят» отречься. Там он выучил каллиграфию, погрузился в культуру своего мира и, вероятно, стал более эрудированным данноранцем, чем если бы вырос там.       Квай-Гон приложил щепоть ладана к пламени лампы и поместил его в подставку. Когда воздух начал наполняться ароматом деревьев и пряностей, Квай-Гон низко поклонился своему падавану. Оби-Ван отзеркалил жест. Когда они снова выпрямились, Квай-Гон взял свиток бумаги из простого кожаного футляра и развернул его на полу, зафиксировав четырьмя камнями-подарками его ученику.       Оби-Вану было тринадцать и несколько декад, когда они впервые сидели вот так. Квай-Гон официально признал связь, которая выросла между ними. Оби-Ван наблюдал, как его новый мастер выписал клятвы Мастера и Падавана осторожными черными мазками на плотной белой бумаге, высушил их, присыпав песком, и подписал свое имя в нижней части документа зеленым и золотыми чернилами в сложных иероглифах Высокого Данджи и, что более прозаично, на Бейсике. Гораздо менее опытной рукой Оби-Ван добавил свое имя синим цветом. Это было впервые. Каждый из них поставил свои подписи во второй раз, когда Квай-Гон официально взял Оби-Вана в ученики после их расставания на Мелида/Даане. Два набора подписей уже было беспрецедентным случаем; редко ученику позволяли вернуться к своему мастеру после такого разрыва в их отношениях, но, по крайней мере, тогда между ними все еще существовала связь. А теперь будет третий набор…       Между ними лежал развернутый свиток, такой же яркий, как и в тот день, когда его аккуратно свернули и убрали. Но не было связи, нечего было признавать, кроме боли, которая выросла в этой пустоте. Оби-Ван поклялся Квай-Гону в своей абсолютной преданности и послушании, как его мастер поклялся ему наставлять его и заботиться о его благополучии. Оба вышли за рамки простых требований клятвы признавшись в своей любви. Оби-Ван нарушил свои обязательства из-за юношеской ошибки. И тем не менее оба чувствовали разрыв связи, как свидетельство своей неспособности сдержать эти клятвы прежним способом.       — Ты понимаешь, зачем мы здесь, Мой Падаван?       — Да, Мой Мастер, — ответил Оби-Ван с невыразительным лицом.       Они до поздней ночи обсуждали, как возобновить узы — и следует ли это делать — и остановились на архаичной церемонии из прошлого их родного мира: военачальник вытатуировывал личный знак собственности на плоти своих воинов. Их версия будет отличаться от первоначального ритуала тем, что Оби-Ван вместо личного знака вырежет иероглифы Данджи «страсть» и «безмятежность»* на плечах своего мастера, оставив выпуклые рубцы вместо татуировок. В напоминание о его обязанностях перед своим падаваном и возлюбленным. Как и татуировка, все будет сделано без анестезии и без передачи боли в Силу. Оби-Ван не был полностью согласен с методом Квай-Гона, но не мог найти серьезных возражений против его теории о том, что первая связь возникла в нужде и опасности, разорвалась от боли и, возможно, может быть восстановлена таким же образом.       Они закончили лишь вчера поздно вечером, каждый спал в своей постели. А следующее утро Оби-Ван провел за практикой каллиграфии. Позже Квай-Гон научил его пользоваться виброрезаком и попросил потренироваться на фруктах с толстой кожурой. Когда его учитель был удовлетворен, они сели медитировать, пока не пришло время. После этого каждый из них вновь подписал свиток.       Теперь, с наступлением темноты, Квай-Гон снял всю одежду и нижнее белье и отвернулся от ученика, спиной к свету. В мягком свете масляных ламп его кожа казалась рельефной картой прошедших миссий и полученных во время них травм.       «Очень много», — подумал Оби-Ван, легонько следуя рукой по шрамам от бластеров; плохо заживающих порезов от шрапнели, снарядов и падений; и теперь широкая полоса обожженной и все еще нежной кожи, которая словно стекала от пролитой на нее кислоты, от плеча до талии. Оби-Ван придвинулся ближе к свету, взял кисть и осторожно нарисовал Данджи «страсть» на левом плече своего мастера. Чернила были темно-синего цвета и надолго отпечатывались на коже, поэтому Оби-Ван очень внимательно относился к задаче. Его каллиграфия не была такой тонкой или сложной, как каллиграфия Квай-Гона, но имела свою простую красоту на фоне бледной кожи. Квай-Гон слегка вздрогнул от щекотки кисти. Оби-Ван осторожно нарисовал иероглиф «безмятежность» на правом плече. Когда он закончил, он поцеловал позвоночник между ними и сел.       — Мне не нравится это, Мой Мастер. У тебя уже столько шрамов, а этот такой свежий. — Он снова едва прикоснулся к недавно зажившим ожогам, заставив Квай-Гона вздрогнуть. — Должен ли я? Нет ли другого выхода?       — Мы уже обсудили это, Падаван. Мы делаем то, что я считаю лучшим.       — Да, Мой Мастер, — несчастно ответил Оби-Ван.       Они замолчали, ожидая, пока чернила полностью высохнут, прежде чем Оби-Ван распылил антисептик на свежие пятна. Тогда пришло время. Он взял тонкий виброрезак и почувствовал, как он оживает в его руке, как какая-то кровожадная зверюшка. Прикосновением Силы Оби-Ван отогнал кровь с этой области. Кожа Квай-Гона похолодела, под его пальцами, готовая к удалению нескольких слоев.       — Когда будешь готов, падаван, — спокойно произнес Квай-Гон.       Оби-Ван остановился с резаком на миллиметр от кожи Квай-Гона, чувствуя легкую тошноту и неправильность всего происходящего.       — Я не могу этого сделать, Мастер, — сказал он, снова откладывая резак. Его голос был мягким, но полным новой убежденности. — Я не могу причинить тебе боль таким образом. И не стану.       — Если ты не можешь вынести это как церемонию, считай это наказанием, Мой Падаван.       — Это еще хуже, — мрачно ответил он. — Ты бы стал наказывать меня таким образом?       — Мне не нужно, Оби-Ван. Ты — моя ответственность, и я бы никогда не позволил тебе предпринять действия, требующие такого сурового наказания. Это, мой молодой ученик, привилегия мастеров и отступников. Оглядываясь назад, я не уверен, что Мейс не был прав, назвав меня старым плутом.       — И это твое искупление?       — Разве этого недостаточно?       Оби-Ван наклонился вперед и прижался щекой к спине Квай-Гона между двумя нарисованными иероглифами:       — Этого много, — прошептал он. — Слишком много.       — Нет, Мой Падаван, — поправил Квай-Гон. — Боюсь, этого слишком мало.       — Возможно, для твоего падавана, но более чем достаточно для твоего любовника. — Руки Оби-Вана обвились вокруг него, уперев ладони в обнаженную грудь.       — А я гадал, есть ли он у меня, — тяжело вздохнул Квай-Гон.       — Как и я, — подавился Оби-Ван, затем глубоко вздохнул и снова отодвинулся назад. — Квай, повернись, — сказал он мрачно и решительно. — Пожалуйста. Между нами не должно быть секретов, и мне нужно кое-что тебе сказать. То, что я должен был сказать тебе вчера вечером, если бы смог найти для этого способ и время.       Квай-Гон повернулся и посмотрел на своего ученика с невыразительным лицом, каким умел только мастер-джедай. Оби-Ван глубоко вздохнул, поклонился и прижался лбом к полу:       — Я обидел тебя, Мой Мастер, — произнес он. Голос его был немного приглушенным, но отчетливым и сильным. — Я предал тебя, переспав с другим.       Квай-Гон почувствовал, как его сердце на мгновение забилось, а затем вернулось к своему обычному ритму.       — С кем? — Ему удалось показаться гораздо более отстраненным, чем он чувствовал себя.       — С падаваном Бруком Чаном, Мой Мастер, — ответил Оби-Ван, все еще глядя в пол.       — С Бруком Чаном? — Квай-Гон не смог сдержать удивления в голосе. — Тем самым молодым человеком, которому ты не так давно сломал ключицу?       Он заставил Оби-Вана снова подняться, желая увидеть его лицо, понять, что это значит для его падавана, для молодого человека, который был его любовником, которым, как он надеялся, тот станет снова.       — Да, Мой Мастер. — Выражение лица Оби-Вана было таким же невыразительным, как и его собственное, но его тело было напряжено перед наказанием, которого Квай-Гон решил, что заслуживает.       — Расскажи. С самого начала, — тихо попросил он, чувствуя… сам не зная что.       Оби-Ван был удивительно собран, описывая растущую дружбу с молодым человеком, как если бы он делал отчет о своих исследованиях или обычной миссии. Единственная разница заключалась в том, что он не мог встретиться глазами с Квай-Гоном. Его рассказ не был ни слишком подробным, ни скупым, но и лишенным эмоционального содержания. А именно это Квай-Гон хотел узнать больше всего.       — Почему ты спал с ним, Оби-Ван? — спросил Квай-Гон, чувствуя странную неправильность, собственную неправоту в том, о чем он интересовался.       — В то время это казалось правильным, Мой Мастер. — Оби-Ван, по крайней мере, имел изящество раскрасить свой ответ.       — Да, но почему? Что ты искал?       Оби-Ван ответил не сразу, но и не попытался уклониться от вопроса. Одна вещь, на которую Квай-Гон всегда мог рассчитывать со своим учеником — это жестокая честность перед собой.       — Я думал, что это могло быть корнем наших проблем… что Брук хотел меня. И это помогло скрепить мир, который вырос между нами. — Наконец-то ответил Оби-Ван, одновременно обеспокоенно и серьезно. — Это также был способ выразить признательность за его извинения и поблагодарить его за компанию в тот вечер. И за то, что он помог мне, позаботился обо мне, когда я был болен. И я… — Он запнулся, глядя на Квай-Гона, а затем снова в сторону, явно пристыженный. — Я хотел немного комфорта.       — Понятно, — слабо сказал Квай-Гон, глядя в сторону, все еще пытаясь определить, что он чувствует. Очевидно, признание шокировало его. Но он не чувствовал себя опустошенным, как когда Оби-Ван оставил его на Мелида/Даане, или когда Ксанатос отвернулся от него, или когда Тал стала единой с Силой прямо на его руках. Вместо этого он почувствовал облегчение, сам не зная, почему. Он и Мейс спали с другими, когда были любовниками. И это не причиняло им боли. Но лишь после того, когда они оба стали рыцарями и поняли, что любые притязания друг к другу попросту невозможны. Но у них с Оби-Ваном было еще немного времени наедине, до того, как его падавана призовут в рыцари. Квай-Гон исследовал свои чувства и Силу, и ощущал лишь правильность и покой. Это был не совсем тот результат, которого он ожидал, но ощущения нельзя было назвать смущающими.       — Я никогда не хотел причинить тебе боль, Мой Мастер, — сказал Оби-Ван, несмотря на продолжающееся молчание Квай-Гона.       — Ты думал, что не сделаешь этого? — Его голос должен был быть резким от боли, но он не был. Просто нейтральный вопрос, который мог бы задать любой учитель.       — Нет. На каком-то уровне я знал, что творю. Но цель была не в этом.       Квай-Гон потянулся и провел пальцами по косе своего падавана. Короткий огрызок, едва доходивший до мочки, когда Квай-Гон впервые заплел его, за годы их совместной жизни вырос почти до талии. Волосы под его пальцами были шелковистыми, золотистого цвета, отражали свет лампы.       — Я не собирался причинять тебе боль, Оби-Ван, блокируя нашу связь. Я никогда не хотел, чтобы она исчезла в таких обстоятельствах. И все же она была разорвана, и я причинил тебе ужасную боль.       — Ты сделал то, что считал лучшим, Мой Мастер, — возразил Оби-Ван. — Ты научил меня смотреть в лицо своим страхам. Как и себя. Теперь я это понимаю.       — И ты сделал то, что считал лучшим в то время. Ты добился желаемых результатов. Ты стал другом и даже любовником с бывшим врагом, — заключил он. — Замечательное достижение.       — Нет, не любовником. Не совсем так, — медленно мотнул головой Оби-Ван.       — Ты ничего не чувствуешь к нему?       — Я не…       — Исследуй свои чувства, Оби-Ван. Будь верен им, чего бы это ни стоило, — предупредил Квай-Гон, его сердце внезапно сжалось от боли.       — Не то же, что я чувствую к тебе, — искренне настаивал Оби-Ван. — Я забочусь о нем. Не думаю, что люблю его. Не так, как я люблю тебя. Не думаю, что могу любить так кого-нибудь, кроме тебя.       — Брук знает об этом?       — Да. Я сказал ему, что ничего не могу ему обещать. Мы… договорились.       Квай-Гон отпустил косу и откинулся на пятки, глядя в глаза падавану:       — Чего ты хочешь теперь, Оби-Ван?       — Мастер? — Казалось, он не понял вопроса.       — Мы закончим на этом? Перестаем быть любовниками? Перестаем быть мастером и падаваном? Ты предпочтешь другого мастера, другого любовника?       — Мастер! Мы обсуждали это вчера вечером…       — Да, Оби-Ван, и тогда ты был не совсем честен со мной.       Оби-Ван отпрянул будто от удара, и закусил губу, глядя в сторону:       — Ты, конечно, прав, Мой Мастер. Я не был откровенен. Прости меня. Тогда мне не хватило смелости. — Он снова перевел взгляд на Квай-Гона, встретив его прямо. — Однако это не меняет правдивости того, что я сказал вчера вечером. Мои чувства не изменились. Я не хочу другого мастера. Я не желаю другого любовника. Если ты все еще хочешь такого, как я…       Сердце Квай-Гона снова сжалось, на этот раз по совершенно другой причине. Он знал свои чувства, знал, что лишь храбрился перед лицом жесточайшего удара, который только мог вообразить; что Оби-Ван может отвергнуть его, как бы Квай-Гон не старался. Он протянул руки, обхватил лицо молодого человека ладонями, притягивая к себе, и наклонился вперед.       — Падаван или любовник, у меня не будет другого, — прошептал он, прижимаясь губами к теплу и мягкости Оби-Вана. Тот ожил от этого прикосновения, открылся, проскользнул языком на территории, которые уже считал потерянными. Вскоре Квай-Гон отразил вторжение обратно, пробуя на вкус и исследуя. Поцелуй перетекал от одного к другому. Они пожирали друг друга, как нищие на пиру, пока хватало дыхания, и все равно не удовлетворенные.       Оби-Ван, наконец, откинулся назад и посмотрел на столик с кистями и резаком.       — Я и так слишком сильно тебя обидел. Я не буду этого делать. Я не стану наказывать тебя, Квай-Гон. — Он внезапно посмотрел в глаза своему мастеру, как будто эта мысль только что пришла ему в голову. — Лучше сделай это со мной. Отметь меня. Напомни мне, кому я принадлежу.       — Ты принадлежишь самому себе, падаван. Об этом нужно напоминать мне.       — Тогда пусть мое тело станет напоминанием. Ты будешь вспоминать каждый раз, когда мы будем заниматься любовью.       Квай-Гон сохранял нейтральное выражение лица, обдумывая эту идею, не сомневаясь в ее действенности и уже ненавидя последствия. Одно дело — поступить так с самим собой; пометить своего падавана — совсем другое, независимо от того, использовалась ли боль для восстановления связи или нет. Как минимум Совет за это устроит ему личный филиал ситхского ада.       — Именно моя потребность породила нашу связь в первый раз, Мастер. Пусть в этот раз снова будет моя потребность, — умолял Оби-Ван.       — Это болезненный процесс, падаван. Мой контроль лучше, чем твой.       — Тогда я тоже кое-чему научусь сегодня вечером. Считай это тренировочным упражнением. Кроме того, — уголок губ Оби-Вана приподнялся в хитрой полуулыбке, которую так любил Квай-Гон, — из нас двоих ты лучший каллиграф. И ты знаешь, что делать с резаком. Лучше искусство, чем увечье.       — Ты абсолютно уверен в этом?       — Да.       — Как только мы начнем, остановки не будет, — предупредил Квай-Гон.       — Я понимаю, Мой Мастер, — сказал Оби-Ван совершенно спокойно.       Квай-Гон колебался лишь мгновение:       — Хорошо, падаван. Повернись.       Мастер помог Оби-Вану снять нижнюю тунику, отложив ее в сторону, будто какую-то драгоценность. Обнажив спину, он прошелся по ней дорожкой поцелуев, пока не достиг последнего участка обнаженной кожи над штанами:       — Я люблю тебя, — прошептал он так тихо, что Оби-Ван почти не расслышал его, — больше, чем ты можешь себе представить.       Он сел и провел ладонями по спине Оби-Вана — нетронутую шрамами, в отличие от его собственной — от плеч до талии в успокаивающей ласке, пока напряжение не начало выходить из Оби-Вана почти видимой волной. Когда он закончил, падаван расслаблено выпрямил спину, не скованно и без напряжения.       Квай-Гон взял кисть и начал.       — Я, Квай-Гон Джинн, мастер-джедай третьей степени, беру своим учеником-падаваном Бен-Чжао Ларса, также известного как Оби-Ван Кеноби, девяностый посвященный Дома Кеноби…       Квай-Гон произнес слова Клятвы Мастера со всей серьезностью, соответствующей клятве, следуя ритму движения кисти по спине Оби-Вана, пока действо не превратилось почти в стихи.       В первый раз, когда эти слова были сказаны, Оби-Ван почувствовал привязанность и уважение своего мастера как в их растущей связи, так и в интонации самих слов, и окутал себя теплом, которое расслышал. Теперь было что-то более глубокое, чем просто привязанность, и сильное, чем уважение, и теплота, которой слова не обладали в первый раз, когда связь между ними только родилась. Оби-Ван почувствовал, как Квай-Гон потянулся к нему, и широко распахнул свои щиты, высвободив свои страхи и боль, которую они причинили друг другу, в Силу. Он ощутил, как огромная ноша покидает его сердце. Он услышал, как Квай-Гон мягко вздохнул, и почувствовал, что тот сделал то же самое.       Рисование иероглифов заняло больше времени, чем ожидал Оби-Ван, или, возможно, ему лишь показалось. По крайней мере, он не помнил, как долго продолжался его собственный труд. Но Квай-Гон действительно был лучшим каллиграфом, лучше не только Оби-Вана. Его иероглифы были сложнее обычных. В то время как большинство каллиграфов Данджи предпочитали абсолютную простоту, которой научился Оби-Ван, Квай-Гон предпочитал приукрашивать свои работы, чтобы каждый знак сам по себе стал произведением искусства. Он знал, что что бы там ни было, знаки, которые Квай-Гон оставит на нем, будут красивыми.       Клятва была короткой, но Квай-Гон продержался до тех пор, пока последний мазок не был нанесен на его кожу. Он подул на спину Оби-Вана, чтобы высушить чернила, затем потер руками, чтобы согреть плоть от пробежавших мурашек. Прикосновение рук Квай-Гона было электрической дугой пронеслось по позвоночнику в пах.       — О боги, Квай, прикоснись ко мне, — простонал Оби-Ван, внезапно едва в состоянии сформулировать мысль. Все его тело стало эрогенной зоной под руками Квай-Гона.       — С удовольствием, любовь моя, — прогремел ему в ухо голос мастера, исполненный желания. Пальцы Квай-Гона скользнули по его ребрам, нашли его соски и стали кружить над ними, дразня. Оби-Ван выгнулся навстречу этим сводящим с ума прикосновениям, желая их. Зубы прикусили плечо. Не настолько, чтобы оставить синяк или отметину, но игриво. Мозолистые пальцы наконец натерли его соски, пока они не превратились в твердые, чувствительные комочки, а Оби-Ван начал тяжело дышать.       — Прикоснись ко мне… — охваченный огнем, умолял его Оби-Ван. — Сделай все правильно.       Квай-Гон поднял их обоих с пят на колени и прижался вплотную. Его руки скользнули вниз по тонкому, мускулистому торсу к застежке штанов Оби-Вана, расстегивая их, и скользнули внутрь, пока большие пальцы не зацепились за пояс. Плавным движением они оказались на его коленях, а затем волшебным образом под ними, скользили по его икрам и лодыжкам и стекая с его ног. Его член высвободился и нетерпеливо выгнулся к животу, пульсируя. Предэякулят уже сочился из головки. Рука Квай-Гона нашла ее, сомкнувшись вокруг. Большой палец приласкал щелку и скользнул под крайнюю плоть, смазывая его собственными соками. Он почувствовал, как между ними снова вспыхнула связь, слабая и мерцающая, как огонь под дождем, и услышал свой стон. Будто кого-то смертельно ранили. Квай-Гон повторил его.       — Так долго. Слишком долго. — В первый раз их связь сплелась одной потребностью; другая же восстановит ее сейчас.       — Слишком долго, — согласился Квай-Гон, облизывая ухо, обжигая дыханием. — Скажи мне, чего ты хочешь, мой падаван, — пробормотал он, прижимая к себе Оби-Вана и зажимая сосок. Все еще одетые бедра упирались в его голую задницу. Но возбуждение Квай-Гона было ясно ощутимо под тканью. Несколько долгих секунд они двигались в волнообразном безмолвном танце, с тихими акцентами резкого дыхания Оби-Вана. Пока он снова не обрел голос:       — Хочу тебя, Мой Мастер, — выдохнул он, протянув руки за спину, чтобы сильнее прижать Квай-Гона к себе. — Я хочу знать, что принадлежу тебе. Навсегда.       Квай-Гон еще раз двинул бедрами Оби-Вана, а затем поставил его в ритуальный поклон: руки по обе стороны от головы, лоб прижат к полу, бедра чуть выше пяток:       — Замри так, Мой Падаван. Дождись меня.       — Да, Мой Мастер, — задыхаясь, выдохнул Оби-Ван, его сердце колотилось как бешенное, дыхание хрипело в легких.       Казалось, прошло бесконечно много времени, прежде чем Квай-Гон вернулся. Их медленно сплетающаяся связь была достаточно хрупкой, даже небольшое расстояние ослабляло ее.       — Поторопись, Мой Мастер, — умолял Оби-Ван.       — Минутку, Мой Падаван, — ответил Квай-Гон, столь же обнаженный. Он встал на колени не позади него, а перед ним, широко расставив колени по обе стороны его рук. — Немного ближе, как если бы… Ах, да, — прошипел Квай-Гон, когда рот Оби-Вана нетерпеливо сомкнулся на головке его твердого члена. — Подожди, любимый, подожди, — пробормотал он, кладя руки Оби-Вана по обе стороны своих бедер и отнимая его голову. — Просто прижмись щекой на мгновение. Прежде чем мы начнем, тебе следует понять, каково это.       Квай-Гон взял виброрезак. Тот с резким жужжанием зазвенел у уха Оби-Вана, заставив его вздрогнуть. — Сконцентрируйся на вытягивании крови из капилляров здесь, — сказал мастер, обводя эллипсом область между лопатками падавана. — Прижмись к моим ногам. Скажи мне, когда будешь готов, падаван.       Через несколько минут Оби-Ван потерся щекой о бедро Квай-Гона и тихо произнес:       — Я готов, Мой Мастер.       — Расслабься, — приказал Квай-Гон, проведя лезвием по одному из более коротких штрихов иероглифа в верхней части позвоночника. Воздух затопил рану, словно кислота. Оби-Ван зашипел, но не двинулся с места. Слово «мучительно» пришло на ум почти сразу, за ним последовало множество синонимов и сопутствующих проклятий.       — Ты сможешь вынести это, Падаван? — спросил его мастер, отрывая лезвие.       — Да, Мой Мастер, — задыхаясь, выдохнул Оби-Ван. Его голос был четким и сильным.       — Сможешь ли взять меня в рот и доставлять мне удовольствие, пока будешь терпеть?       Оби-Ван приподнялся с колен Квай-Гона и посмотрел на него широко раскрытыми от изумления глазами, почти забыв о боли.       — Нет ничего постыдного в том, чтобы сказать «нет», Падаван. Лучше сказать правду, чем… ошибиться, — произнес он с кривой улыбкой.       — О, Мой Мастер, — прошептал Оби-Ван, ошеломленный этим неожиданным проявлением доверия Квай-Гона к нему. — О, да. Я смогу это вынести. Да. Да! — И этот талантливый рот сомкнулся вокруг него, язык проник под крайнюю плоть, кружился вокруг головки. Оби-Ван взял член Квай-Гона в руку и уперся предплечьями в его ноги.       Квай-Гон сделал все возможное, чтобы не поддаваться порывам удовольствия, которые стремительно приближали его к кульминации.       — Замри, Падаван, — пробормотал он, глубоко вздохнув. Лезвие снова ожило в его руке. Он погладил прохладную кожу, пока язык Оби-Вана ласкал его член, проводя лезвием по нарисованным мазкам. Он почувствовал, как Оби-Ван ненадолго оторвался, тяжело вздохул, а затем снова сомкнул свои губы и начал сосать. Сначала лениво, но все с большей силой, по мере того, как лезвие продолжало сдирать кожу на его спине.       — Ох, любимый, — пробормотал он, отрывая лезвие и ненадолго закрыв глаза. Окутывая влажным жаром, язык, губы и зубы Оби-Вана игрались с ним, и это было почти чересчур. Оби-Ван, казалось, почувствовал это и замер, пока Квай-Гон не достиг своего центра и лезвие снова не коснулось кожи Оби-Вана. Боль вновь расцвела, на этот раз через обоих, но тут же сменился экстазом, быстро переходя от одного к другому, пока они не перестали различать.       Каждый сосредоточился на другом. От этого их связь снова сплеталась, прядь за прядью, когда Квай-Гон вдруг обнаружил, что больше остального осознавал боль в спине, а Оби-Ван — яркое, напряженное возбуждение в паху. Квай-Гон работал аккуратно, обращая внимание на мелкие штрихи и детали иероглифа, вырабатывая кожу точно под чернилами, чувствуя каждое движение резака волной агонии, смешанной с изысканным жаром, давлением и нежными прикосновениями в паху. А в то же время Оби-Ван находил самые чувствительные точки на его члене и активно работал языком и губами. В этот момент он не рисковал двигать ничем, кроме рта: покусывал, сосал, облизывал, в то время как его собственный член дрожал и сочился предэякулятом с каждым движением резака по его бледной коже.       — Приготовься, — выключив лезвие, произнес Квай-Гон. — Сейчас будет еще больнее.       Он распылил тонкий туман антисептика на свежие шрамы и едва вздрогнул, когда Оби-Ван глубоко вобрал его и сглотнул. На мгновение Квай-Гон ощутил болезненный экстаз, который подтолкнул его к краю пропасти. Он знал, что Оби-Ван разделил это с ним.       Он осторожно отстранил Оби-Вана, прежде чем кто-либо из них смог кончить, и позволил ему перелечь повыше на колени. Квай-Гон посыпал мелким темно-синим порошком стерилизованные шрамы, затем возложил руки прямо над ними, посылая легкую волну Живой Силы на их исцеление. Келоидные рубцы выступили на бледной спине Оби-Вана едва заметной выпуклостью, краснота на ранах успокоилась и вовсе исчезла. Квай-Гон промокнул спину, смахнул оставшийся порошок в контейнер и вытер кожу. Оби-Ван вздохнул и расслабленно развалился на нем. Их связь пульсировала новой раной, немного болезненной и не совсем зажившей, но, несомненно, более устойчивой.       Оби-Ван, тяжело дыша, лежал на его ногах, лицо залито потом. Квай-Гон пригладил его волосы. Он все еще был болезненно возбужденным и ничего не хотел так, как окунуться в тело своего возлюбленного.       Но вместо этого он спросил:       — Все в порядке, любимый?       Оби-Ван кивнул, глубоко вздохнув:       — Который это был?       — Безмятежность.       — Достаточно уместно. На этот раз я хочу, чтобы ты был внутри меня, — настоял Оби-Ван. Член Квай-Гона дернулся в ответ. — Я хочу почувствовать, как ты трахаешь меня, пока врезаешь в мое тело иероглиф страсти.       — О Сила, любовь, — прошептал Квай-Гон, гадая, сможет ли он. Впрочем, как он мог отказаться?       — Пожалуйста, Квай. Сделай все правильно, — умолял Оби-Ван.       — Хорошо, любимый.       Оби-Ван снова сел на колени, а Квай-Гон пересел ему за спину и вновь подтолкнул его вниз в ритуальную позу. Руки мастера сомкнулись на заднице Оби-Вана, поглаживая и массируя, а затем подтолкнули его бедра вверх, открывая больше доступа. Грубые пальцы раздвинули его ягодицы, раскрыв его, а затем горячий язык прошелся по нижней стороне его яичек, вверх по промежности и по сморщенному сфинктеру. Оби-Ван извивался, норовя отпрянуть от бархатного прикосновения щетины Квай-Гона и маленькой настойчивой влажной мышцы, раз за разом пронизывающей его, вьющейся внутри. Квай-Гон облизывал, посасывал, кружил и прощупывал, заставляя его стонать и умолять. Оби-Вану было трудно вздохнуть, что его зрение покраснело на краях, а его конечности тряслись.       — Пожалуйста, Мастер, пожалуйста, пожалуйста… о Сила, Квай-Гон, пожалуйста, поторопись! Ох, прошу, хочу, чтобы ты был внутри, пожалуйста… — бормотал он, тяжело дыша.       В ответ язык отступил, и скользкий палец без предупреждения вошел в него. Оби-Ван вскрикнул и с усилием отпрянул. Другая рука Квай-Гона прошлась вдоль его позвоночника, часть которого теперь была покрыта синими знаками: один выпуклый, а второй пока плоский, — и закружила по пояснице. В то же время грубые пальцы нащупали внутри простату и стали беспокойно мять ее, посылая вспышки удовольствия по телу в пах и вверх по позвоночнику.       — Еще! — всхлипнул Оби-Ван. — Еще! Тебя целиком!       Он почувствовал, как Квай-Гон приблизился к нему. Мощные бедра раскрыли его, колени задели яйца, гладкий член Квай-Гона скользнул сначала по расщелине, затем между ног и вдоль промежности, потерся там, покачивая яйцами.       — Пожалуйста, — всхлипнул он. — Пожалуйста. Хочу, чтобы ты был внутри.       Два скользких пальца погладили его отверстие, на мгновение погрузились в него, на пробу растянули и вышли, а затем прижалась головка члена, мягко толкаясь внутрь, преодолевая напряжение легче, чем ожидалось. Оби-Ван застонал и качнулся на твердый член, который вонзился в него. Не было ни боли, ни жжения, только глубокое чувство правильности и удовлетворения, заставившее его заплакать от облегчения. Квай-Гон придерживал его бедра и осторожно, медленно погружался до тех пор, пока Оби-Ван не насадился одним сильным толчком.       Когда Квай-Гон оказался внутри, они замерли на мгновение. Оби-Ван дрожал и задыхался, Квай-Гон держал его неподвижно и ласкал, как перевозбужденное животное. Мастер положил руки Оби-Вану на плечи и очень нежно потер большими пальцами затылок, затем наклонился вперед и поцеловал.       — Мы все исправим, сердце мое. Ты готов?       — Да, Мой Мастер, — выдохнул Оби-Ван, схватив одну из рук Квай-Гона и поцеловав мозолистую ладонь. Освободив руку, Квай-Гон провел пальцами по косице Оби-Вана.       — Медленно произноси Клятву. Ты должен оставаться совершенно неподвижным. — И снова он услышал, как резак голодно ожил до его плоти.       — Да, Мой Мастер. Я, Оби-Ван Кеноби, урожденный Бен-Чжао Ларс, девяностый Посвященный Джедай Дома Кеноби, принимаю Квай-Гона Джинна своим мас… — Клинок снова коснулся его кожи. — Мастером… — продолжил он, ахнув, как будто это было восклицание. Это был последний раз, когда он запнулся в чтении. Вместо этого он сосредоточил внимание на самой Клятве, обетах послушания и верности до смерти, на ощущении смысла слов и последствий этой беспрекословной верности человеку, который причинял ему такую боль в этот самый момент и чей член заполнял его и доставлял такое удовольствие. И боль, и удовольствие придали новый вес этим словам, которого в них не было, когда ему было тринадцать и он был совершенно неопытен в своей уединенной жизни в Храме. За последние семь лет он заплатил за свои слова кровью и плотью, моментами страха и более длинными периодами неуверенности в себе, разбитым сердцем и своей невинностью.       И он получил взамен гораздо больше.       Он почувствовал, как Квай-Гон снова потянулся к нему. Он прошел сквозь боль и запечатлел свое удовольствие от встречи с ним. Волна тепла и любви захлестнула Оби-Вана. Боль, казалось, утихла, превратившись в приятную агонию, мучительный экстаз. Продолжая слушать клятву, Квай-Гон молча свидетельствовал каждое обещание с подтверждением и принятием. Он распахнул свои щиты и восстанавливал оставшиеся разорванные клочки связи между ними, медленно двигаясь внутри него между каждым движением резака. Оби-Ван открылся навстречу, предлагая свои эмоции и потребности, переплетая нити мыслей и чувствуя, как мастер предлагает то, что станет новой, нерушимой связью между ними.       Он думал, что боль будет невыносимой, но, смешанная с радостью от того, что член Квай-Гона в нем и возбуждает его, она казалась намного меньше. Это было похоже на легкие ранения во время полевой работы или тренировочных боев. Он закончил произносить клятву незадолго до того, как Квай-Гон закончил вырезать последний штрих. Было так приятно снова почувствовать присутствие своего мастера в своем разуме и сердце.       Квай-Гон распылил антисептик на его воспаленную спину, затем схватил Оби-Вана за бедра и вошел в него. Сильно, первый, второй, третий толчок, когда прохладный туман осел на его спину и мгновенно превратился в огонь. Он услышал свой крик, когда боль и экстаз слились друг с другом и стали неразличимы.       — Шшш, любимый, — успокоил Квай-Гон, поглаживая большими теплыми руками вверх по спине и вниз по рукам, избегая ран. — Все почти закончилось. Просто потерпи еще немного, ладно?       Оби-Ван сделал несколько глубоких вдохов, прежде чем ответить. Он обнял боль, затем позволил ей уйти в Силу, чувствуя, как та растворяется.       — Да, Мастер. Я… я в порядке.       Напряжение вышло из его плеч, живота и из тех мест, в которых оно ютилось без его ведома.       — Очень хорошо, Падаван.       Оби-Ван ощутил легкое покалывание и зуд от мелких частиц, покрывших его кожу. Затем Квай-Гон снова направил Силу на открытые раны. В их исцелении, Оби-Ван чувствовал, как их связь еще больше срастается, эмоции и мысли начинают течь легче и свободнее, чем даже до расставания. Настройка все еще не завершилась, но он снова остро ощущал присутствие Квай-Гона — запах его кожи, прикосновение его рук, мягкое дыхание и шелест его волос, а также его любовь, струящуюся сквозь связь. Их связь.       Несколько минут спустя мастер вытер спину мягкой влажной тканью. Освободив спину от красителя, Квай-Гон провел руками между плеч, где теперь не ощущалось ничего, кроме покалывания Силы и фантомной боли, отмечавшей раны. Грубые пальцы легкими прикосновениями обводили линии иероглифов, заставляя Оби-Вана дрожать, желая почувствовать их в других местах своего тела. Их обновленная связь горячо пульсировала между ними, полная облегчения, любви и желания.       — Мастер… — хрипло произнес Оби-Ван.       — Да, любовь моя? — ответил мягко Квай-Гон. Его губы прошли путь по его плечам и загривку. Его горячий язык лизнул только что загрубевшие рубцы; через их вновь выкованную связь Оби-Ван почувствовал вкус собственного пота и медь крови. Почти невыносимо эротично.       Квай-Гон поднял Оби-Вана от пола и прижался к нему, так что тот оказался верхом на его бедрах, пронзенный им. Он трясся и скулил от отчаяния, которое одновременно волновало и печалило мастера. Так много нужды и столько любви в этом комке Живой Силы. Так много страха потери.       — Шшш, любовь моя, — успокоил он. — Тише.       — Еще, Квай! — простонал Оби-Ван.       — Тише, любимый. Я здесь. — Он легко качнулся внутри него, чтобы напомнить Оби-Вану о своем присутствии. Тот выгнулся вперед, и с гортанным стоном запрокинул голову. Путаясь руками в чужих волосах, сжимая их, он потянул Квай-Гона на себя, пока их рты не встретились и не сцепились. Язык Оби-Вана вклинился между его губ, как пропитанный маслом факел в огонь, воспламеняя угли желания в горячую, яркую похоть, которая угрожала сжечь их обоих. Квай-Гон прервал поцелуй, вздохнув, освободил пальцы Оби-Вана из своих волос и крепко прижал его к себе, почувствовав колотящееся сердце.       — Медленней, любовь моя… если мы хотим восстановить эту связь на долгие годы. Медленно наполни и выпей одним глотком.       Квай-Гон обвил член Оби-Вана их переплетенными руками, другое переплетение он прижал к груди Оби-Вана. Он наполнил их Силой, чтобы успокоить и умиротворить своего нетерпеливого, дрожащего любовника. Его член был окутан плотным горячим шелком тела возлюбленного, и Квай-Гон уже не в первый раз удивлялся тому, что Оби-Ван доверяет ему сделать себя таким открытым и уязвимым. Ему… после всего, через что он заставил его пройти.       Казалось, Оби-Ван не хотел ничего, кроме как отдавать себя, позволять использовать свое тело и получать от этого удовольствие. Невероятный дар. Квай-Гон сомневался и в том, что он достоин этого, и в своей способности расплатиться. Он мог только принять его и дорожить им.       Поглаживая большими пальцами руки, переплетенные с его собственными, он удостоверился, что они оставались совершенно неподвижными: на коленях с Оби-Ваном оседлавшим его бедра.       — Проникнись, моя любовь, — тихо попросил он. И тут же радость Оби-Вана наполнила его.       Его чувства были широко открыты. Он чувствовал такую же открытость Оби-Вана. Каждый из них раскрылся до уровня, который был почти дискомфортным, если не совсем болезненным, но связь между ними лишь разгоралась от этого. Витающий в воздухе мускус пьянил, смешиваясь с ладаном, все еще горящим в держателе. Масляная лампа давала лишь тусклый огонек, больше наполняя комнату тенями, но яркость ковра, брызги цветов на одной стене, церемониальный свиток на другой казались Квай-Гону такими же яркими, как при свете дня. Он мог слышать слабый шум пульсирующей вокруг них жизни Корусканта, мягкое дыхание и сердце Оби-Вана, бьющееся напротив собственного. Он чувствовал, как тело Оби-Вана потряхивает, пока он пытался успокоиться.       Квай-Гон провел большим пальцем по сочащейся головке твердого члена Оби-Вана, заставив того ахнуть:       — Квай… — Стон.       — Безмятежность, Оби-Ван. Страсть с одной стороны, безмятежность с другой. Соедини их вместе в здесь и сейчас.       Квай-Гон почувствовал, как Оби-Ван судорожно вздохнул, разочарованный, но готовый последовать совету. Он одобрительно потер щекой между плеч Оби-Вана, прямо над знаками, и наполнился чувством удовлетворения. Через несколько мгновений их дыхание синхронизировалось, и сердцебиение стало для них единственными движением. Глубокое спокойствие и ясность охватили их обоих, заставив закрыть глаза. Но даже так они видели друг друга сквозь пламя желания. Квай-Гон учил Оби-Вана терпению тлеющего, медленного сгорания.       Так они сидели на циновке для медитации, казалось, долгие часы. Комната вокруг них не погрузилась в кромешную тьму только из-за тусклого света лампы. Квай-Гон иногда раскачивался в своем любовнике, целовал его шею или плечо. Оби-Ван же сильнее прогибался назад, насаживаясь глубже, подставляясь, чтобы почувствовать вкус его рта. Их переплетенные руки неторопливо поглаживали член. Оби-Ван протянул другую руку к сердцу так, что пальцы Квай-Гона слегка задели его сосок.       Спустя время дрожь в теле Оби-Вана утихла, пока только его сердцебиение и эрекция не доказывали его возбуждение. Он прижался к Квай-Гону, облокотился на него, дыша глубоко и медленно, как в медитации, в ритм своему мастеру. Когда их сердца начали биться в унисон, Квай-Гон понял, что пора.       Он разверз свои чувства, позволил Оби-Вану почувствовать себя, и сильным толчком вошел в Оби-Вана, прижимая его к себе, проникая глубже, вырывая стоны обоих. Оби-Ван прижался к нему и поцеловал его в щеку, открываясь в ответ, предлагая свое восприятие как подношение.       По негласному согласию они начали покачивания, впадая в единый с дыханием ритм. Руки продолжали двигаться на члене Оби-Вана, другие — крепче сжимали друг друга, держась запястьями, сцепив их скользкие от пота тела в единое целое. Темп нарастал. Дыхание сбилось до резких вздохов, все еще синхронных, перерастающих в крики, от движений друг в друге. Напряжение казалось почти невыносимым. Желание выстрелить все нарастало, растекаясь от паха вверх по позвоночнику, по рукам и ногам. Пламя между ними стало почти видимым. Оби-Ван ощущал, что плавится от отчаянной потребности освободиться. И все же он никогда не был ближе к Квай-Гону, чем в этот момент. Их связь была живой, она ярко сияла между ними.       Они кончили одновременно, выкрикивая имена друг друга. Натянутые струной, они тряслись и задыхались, грозясь вот-вот лопнуть от напряжения, но продолжая звенеть желанием. Казалось, это продолжалось часами. Этот момент восхитительного ощущения перерос в целую жизнь удовольствия: все продолжая изливать свое семя, Квай-Гон — в Оби-Вана, Оби-Ван — в их соединенные руки, — как будто Квай-Гон кончал через его тело. Оби-Ван думал, что это никогда не закончится, но это случилось. Они вместе опустились на циновку, устроившись на боку, все еще дыша синхронно, но более резко. И даже дыхание постепенно замедлилось и расцепилось, ритм порвался, а они снова стали лишь самими собой.       Спустя мгновение Оби-Ван развернулся и устроился в объятиях Квай-Гона, вдыхая смешанные запахи пота, спермы и кожи мастера с сонным удовольствием, чувствуя, как между ними пульсирует возобновленная связь. Она снова была целой. Они стали целыми.       Квай-Гон приподнял подбородок и поцеловал его. Язык пробежался по губам, скользя между, руки пригладили плечи:       — Косай Оби-Ван.       Возлюбленный — на Бейсике.       Оби-Ван вдруг обнаружил себя лежащим на спине. Квай-Гон скользнул по его телу, останавливаясь, чтобы вылизать. Это было восхитительное ощущение: гладкий горячий язык проводит длинными медленными движениями по его бедру и животу, проникает в его пупок, обвивается вокруг его члена, щекочет крайнюю плоть и головку, — чтобы найти все до последней частички его сущности. Он потянулся и с наслаждением вздохнул. А потом Квай-Гон снова повернул его, чтобы слизать свою сперму из растянутого отверстия и вернулся, чтобы поцеловать его снова, даря ему смешанные вкусы секса, их семени и собственного вкуса Квай-Гона, в то время как его пальцы расчесывали жесткие кудри вокруг его члена.       — Мы еще не закончили, — пробормотал он, отпуская губы Оби-Вана и снова начиная ухаживания. Он почувствовал, как в руке Квай-Гона его член наливается и твердеет.       — Надеюсь, что нет, — ответил Оби-Ван, снова втянув его в поцелуй.       //Я слишком долго ждал, чтобы это закончилось так быстро.//       //Жадина.//       //До тебя — всегда.//       Его снова перекатили на спину, Квай-Гон лежал на нем, язык наполнял его рот вкусом их секса, ласкал его, исследуя, как будто изучая заново. Он вновь двинулся вниз по телу Оби-Вана, целовал, покусывал и пробовал на вкус, терся щеками и подбородком о его кожу, пока она не краснела, касаясь его теперь уже возбужденного члена и таких чувствительных яичек. Этот чудесный язык снова облизал его ствол, а затем без предупреждения его вобрали по самый корень и так же быстро выпустили, оставив мокрым и удивленным.       Квай-Гон удивил его еще сильнее. Оседлав его, он взял член Оби-Вана в руку, направляя к своему отверстию. Он опустился, пока его вес не распределился равной степени на его собственные ноги и таз Оби-Вана, глаза закрыты, руки на бедрах. Оби-Ван наполнял его, окутанный мягким, плотным теплом. Он не мог не думать о себе и Бруке не так давно — не достаточно давно было бы вернее.       — Не надо, любимый, — пробормотал Квай-Гон, открывая глаза, чувствуя его сожаление и оскорбленные эмоции через их исцелившуюся связь. Оби-Ван отвернулся или попытался, но Квай-Гон схватил его лицо, пригладил брови, наклонился и поцеловал. — Я не виню тебя. Я никогда не просил тебя не иметь других любовников. Я предполагал, что так когда-нибудь случится. Ты молод, а я нет. Что ты спал с другими…       — Только Брук. Больше никого. С тех пор, как мы начали.       — Тогда только Брук. Эта эксклюзивность — больше, чем я могу попросить у тебя.       — Чтобы у тебя была возможность переспать с кем-то другим? — с горечью спросил он. — Это то, что ты имеешь ввиду?       — Нет. Я больше никого не хочу, кроме тебя, — просто ответил Квай-Гон, наклоняясь, чтобы поцеловать его сердце. — Но у меня уже было много иных любовников, и времени достаточно, чтобы сделать этот выбор.       — Значит…       Квай-Гон приложил пальцы к губам Оби-Вана:       — Довольно, любовь моя. Хватит. Это не имеет значения. Ты принес свои извинения; Я знаю, что ты подразумевал именно их. Но я искренне рад, что у тебя есть хотя бы один ровесник, который любит тебя. Я не буду жить вечно, и мне легче от мысли, что ты не останешься один, когда я уйду. Этого достаточно? — спросил он, обнаружив, что он сказал правду от первого до последнего слова. Потому что, несмотря на всю боль, которую он причинил Оби-Вану, ни разу его юный любовник не требовал таких извинений от него. Как мог он сам просить большего? Их разлука была гораздо более трудной, чем он когда-либо предполагал, и ее исход был гораздо более неопределенным. Квай-Гон осознал, что не может винить Оби-Вана в том, что тот хотел немного утешения в темноте, в которую он невольно погрузил их обоих. Он сам хотел этого и до сих пор не находил. Но того, что он нашел сейчас, было более чем достаточно для старика вроде него.       Оби-Ван на мгновение заколебался, какая-то часть его все еще ожидала — желала — наказания… но он осознал, что уроком послужили не наказание или взаимные обвинения. Страх перед ними. Редкие наказания были настолько же жестокими, насколько казался страх перед ними. Возможно, это было то, чему Квай-Гон на самом деле намеревался научить его, взяв с собой на вершину башни и заставив наблюдать за падением своего мастера, оставив его без объяснения причин и заблокировав связь. Подобно Квай-Гону, стоящему на выступе, он все еще боялся возможной потери и возможности неодобрения своего мастера. Эти страхи, вероятно, никогда не оставят его. Но они оба сошли с уступа, упали и выжили. Не гладко и даже не хорошо, но они оба каким-то образом поднялись на ноги и пошли дальше. После этого все изменилось. И это только сделало момент более сладким и острым. Кто знает, сколько времени им осталось друг с другом? Зачем тратить его на страх?       Квай-Гон медленно покачнулся. Член Оби-Вана легко скользнул в него, заполняя, как никогда. Квай-Гон наблюдал за лицом Оби-Вана, затем, как тот прекращал самобичевание и плавно погружался в этот момент. Он был так прекрасен в этом беззащитном состоянии: голова запрокинута, глаза прикрыты, едва показываясь из-под длинных золотых ресниц, судорожно бьется жилка на открытом и уязвимом горле, тяжелые мощные руки скользят по его бедрам с каждым толчком, легко подгоняя.       — Квай, — тихо простонал он, — люблю тебя. Я так тебя люблю.       «И этот простой факт изменил все», — подумал Квай-Гон. Сила, они так много и столь сильной боли причинили друг другу за все эти годы, проведенные вместе, и все же Оби-Ван отдал эту часть себя ему. Он думал, что боль, которую причинил ему Ксанатос, невыносима, но когда Оби-Ван покинул орден джедаев всего через несколько месяцев своего ученичества на Мелида/Даане, Квай-Гон почувствовал себя совершенно опустошенным, уверенный, что больше никогда никому не поверит снова. Особенно этому мальчишке, который оказался таким неверным. И все же Оби-Ван вновь удивил его, более чем переубедив. В боли из-за смерти Тал Оби-Ван стал единственным источником смысла в его жизни, единственным светом во тьме горя, единственным голосом спокойствия и разума, который он мог слышать. Сила неумолимо сводила их вместе. В конце концов, он просто сдался страху снова обжечься, и позволить произойти тому, что должно.       Тем не менее, он продолжал удивляться тому, что после этого так сильно влюбился; удивлялся, что Оби-Ван мог не просто простить ему его холодную отстраненность и множество отказов, но и полюбить его, причем столь же всецело; удивлялся тому, что прошлое осталось в прошлом, будучи единожды прощенным. Дело не в том, что о боли забыли, а в том, что она стала неважной, как фоновый шум: иногда содержал что-то полезное, но в основном игнорируемый. Он знал, что большая часть этой трансформации была вызвана собственной природой Оби-Вана, источниками любви и доверия внутри него, которые казались почти бездонными.       — Ты невероятный дар, любовь моя, — пробормотал Квай-Гон, откидываясь назад, глубже опускаясь на член своего любовника, желая, чтобы он оказался внутри как можно глубже. Его руки поглаживали бледную и шелковистую кожу Оби-Вана, заставляя твердую мускулатуру под ней дрожать. — Дар, которого я не заслуживаю.       Оби-Ван потянулся к нему, обхватив его щеку одной рукой, большим пальцем провел по его губам, подбородку и горлу, плечам и рукам:       — Квай-Гон иджи аиджинн, — моя любовь, — я никогда не смогу дать тебе достаточно, — ответил он, взяв Квай-Гона за руки, когда его мастер откинулся назад и потянул его на себя. — Я так много тебе должен.       И снова они вместе покачивались в свете лампы и давали друг другу то, что могли. Больше, чем думали.