В одном слове

Когда казалось, что дела — хуже некуда, когда уныние и безнадёга окружали со всех сторон, Атис вновь и вновь открывал и читал странички сшитой вручную тетрадки. Никто не подозревал о наличии у брата по оружию чего-то столь сокровенного. Более того, воины могли с уверенностью заявить, что знают Атиса меньше, чем кого-то ещё в Йоррваскре. Атис тешил себя мыслью, что это никому и не надо. Обложка из зелёной кожи, снятая с испорченной книги, местами потёрлась, где-то на сгибах потрескалась. Эти молчаливые строки — маленькая сокровищница, в которой можно было найти помимо редких блестящих безделушек — светлых и добрых воспоминаний, — и потемневшие кости прошлых ошибок, и тяжёлые горные камни, от которых, кажется, никуда не деться, как и от самого себя. Нет, это не дневник. Скорее, как это принято теперь называть языком образованных — мемуары. Многие события были описаны спустя годы или даже десятки лет, и только тогда, когда перо касалось бумаги, Атис вновь переосмысливал всё пережитое. Порой странички будто нарочно шли не по порядку, но он-то сам точно знал, от чего и к чему шёл. Далеко не в каждое слово он мог вложить поэтический смысл, да и жизнеописание его не блистало великим событиями. Кто он, где он — каждым днём и пережитым годом теперь уже соратник лепил себя таким, и в целом сейчас ни на что не жаловался. Но Атис всегда находил, что им двигало. Слово это — одно-единственное, ключевое на каждый отрывок, было спрятано и раскрывалось раз от раза с новой стороны. Своего рода мораль — ты получаешь ровно столько, сколько заплатил. И речь не о чём-то вещественном. Глупый, потирая ушибленный лоб (или что попало под раздачу), бездумно перешагивает через свои ошибки и несётся от них прочь — разумеется, не так далеко, как надеется. Но Атис уже набил за свою жизнь немало шишек, чтобы, закрыв глаза, идти в веренице подобных мелкой поступью — к пропасти. Вот только озарение приходило почему-то всегда с подлым опозданием, а мысли о наболевшем складывались грамотно только в ситуациях, подобных нынешней. Холод темницы отрезвлял и сажал напротив арестанта здравый смысл — только к нему и можно обратиться в сырой полутьме. В самой первой записи вместо даты или заголовка значилось: «Вивек. За несколько лет до начала конца».