***
Каллан вздрогнул от холода и шумно выдохнул, покрепче сжав пальцами штурвал. На борту маленького космического корабля было холодно и тесно, и за неделю, проведенную в пути, это место успело ему порядком осточертеть, равно как и бескрайнее космическое пространство за толстым лобовым стеклом. Рассыпавшиеся, словно песчинки, по черному полотну звезды, удаленные от него на десятки и сотни световых лет, казались особенно раздражающими. Прямо сейчас Каллан ненавидел все, но именно эта ярость до сих позволяла ему держаться. Неделя, которую отнял у него этот долгий томительный путь, оставила яркий след на его и без того удручающем состоянии. Смуглая кожа приобрела нездоровый тусклый оттенок, который визуально только усиливался из-за глубоких лилово-синих мешков под его глазами. Серебряные волосы давно сбились в неопрятную копну; а тело заметно исхудало: последние несколько недель он и так практически не ел и не спал, а теперь, упрямо рассекая космическое пространство, не мог позволить себе и минуты отдыха. Иногда Каллан проваливался в дремоту, когда его организм отказывался выдерживать настолько сильные нагрузки, но быстро просыпался из-за очередного кошмара. Его воспаленный рассудок не утихал ни на мгновение, мотая его между яростью, виной и горечью, как бы он ни старался отвлечься хотя бы на пару минут. От назойливых мыслей раскалывалась голова, а от запаха сирени, которого никогда по-настоящему не существовало, страшно мутило. Каллан оказался заперт на тесном борту корабля наедине с собственными кошмарами. Однако, за это время он смог многое осмыслить. Тем утром он проснулся со жгучим чувством ярости и ведомый ею же, спонтанно и импульсивно, покинул Немекрону, отогнав каждого, кто попадался на его пути и едва ни на коленях умолял одуматься. Каллану было плевать. Все те люди, что вились вокруг него тогда, не понимали ровным счетом ничего, не видели того, через что ему пришлось пройти. Они не понимали его гнева, смотрели, как на безумца, и разговаривали, как с полоумным; но все это больше не имело никакого значения. Каллан слишком долго оглядывался на людей и их слова, слишком долго и отчаянно искал одобрения, что, в конце концов, погубило его. Он искал отцовского признания, но так и не получил его — только лишь превратился в подобное Азгару чудовище, собственноручно уничтожив все, что он любит. Вязкое липкое ощущение горячей крови Каталины на ладонях по-прежнему не оставляло его. Тот день стал для него точкой невозврата. Каллан зашел слишком далеко, и этот путь привел его в никуда. Он ничего не получил — только потерял. Он грезил о мести уже давно; но прежде никогда не осмеливался признаться себе в настойчивости этих мыслей. «Это неправильно, — убеждал себя Каллан. — Отцеубийство — самое страшное преступление». Но разве то, что сотворил Азгар, не было хуже? Разве не заслужил он жестокой расплаты? — Вы вошли в пределы солнечной системы Манзилия, — механический голос навигатора заставил его встрепенуться и перевести утомленный взгляд за окно: перед глазами выстроились разноцветные сферы знакомых планет, среди которых, на четвертой позиции, затерялась и блеклая Удракия. Еще ни разу возвращение домой не несло с собой ничего приятного.***
Императорский дворец встретил его неожиданно тихо. Спустившись с корабля на посадочную площадку, Каллан, к собственному удивлению, никого здесь не застал. Ни охраны, ни рабочих — на площадке было совершенно безлюдно и подозрительно тихо. Он ожидал, что, как и в прошлый раз, его с поклонами встретят изумленные люди, бросятся к нему с бесцеремонными вопросами; но он был здесь совершенно один, и это его жутко нервировало. Каллан чувствовал во всем этом некий подвох, но, в конце концов, пришел к мысли, что это не так уж и важно. Кто бы ни встал у него на пути — он всех устранит. Положив ладонь на рукоять закрепленного на поясе меча, Каллан мрачно нахмурился и направился ко входу во дворец. Раздвинувшиеся двери открыли перед ним длинный, узкий темный коридор, едва освещаемый лампами на высоких мраморных потолках. Принц шагнул вперед и несмело замер у входа. На душе поселилось нехорошее предчувствие, из-за которого он чуть было не усомнился в правильности своего решения, но быстро отмахнулся, вновь напомнив себе о смерти Каталины. Он пришел сюда, чтобы закончить начатое, и он сделает это, чего бы это ни стоило. Чем дальше Каллан уходил вглубь дворца, тем мрачнее становилось его и без того скверное состояние. Среди петляющих коридоров он так и не встретил ни души: все словно сквозь землю провалились. Что могло случиться за одну неделю? И что если его отца тоже здесь нет? Тогда все будет напрасно: весь путь, что он проделал, все мечты, что выстроил в своей голове… Еще давным-давно, в туманных бессвязных снах, его подсознание подбрасывало кровавые картины, от которых Каллан просыпался в холодном поту и в то же время со странным, смутным чувством радости и облегчения. Он видел смерть Азгара от собственной руки задолго до того, как ему хватило отваги — а может, скорее, отчаяния — претворить это в жизнь. Сердце Каллана замирало с каждым шагом, что он делал, и вот — он уже оказался у дверей тронного зала, пронесшись сюда подобно космической пыли. Замер и растерянно осмотрелся: охраны не было даже здесь. Гвардейцы бы ни за что не оставили императора без защиты, и их отсутствие означало только одно: либо таков был приказ отца, либо его и вовсе здесь не было. Оба варианта не сулили ничего хорошего: даже если Азгар и был здесь, для чего распустил всех? Что-то не так… Каллан все же собрался с силами и, решительно вздохнув, распахнул двери. Сжал в кулаки и без того напряженные от волнения пальцы и твердо прошагал вперед, преисполненный небывалой прежде решимостью. На мгновение ему показалось, что Азгара здесь нет, и что он действительно зря потратил целую гребаную неделю на то, чтобы добраться сюда и, в конце концов, уйти ни с чем. Но затем он в полутьме заметил статную фигуру на величественном троне, которая, без всяких сомнений, принадлежала его отцу. Он сидел расслабленно и даже как-то скучающе, возможно, — именно такое впечатление производила его лишенная всякого напряжения поза, — из-за чего настрой Каллан начал сдуваться. Как и всегда, одного взгляда на Азгара хватало того, чтобы потерять остатки самообладания и вернуться к грызущему чувству страха. — Я знал, что ты придешь, — протянул Азгар с издевательской ухмылкой, исказившей его и без того полный желчи голос. — Рейла оповестила меня обо всем еще в тот момент, когда ты только покинул атмосферу Немекроны. Каллан замер от неожиданности и мысленно проклял себя за недальновидность. Конечно же, сестра не оставила бы его внезапное отбытие без внимания и непременно обо всем догадалась; а отец, осведомленный обо всем, также сделал соответствующие выводы. Кажется, он угодил в ловушку — эффект неожиданности теперь точно не играл ему на руку. Но, тем не менее, сути дела это не меняло. Каллан все равно совершит то, что задумал; а его отцу стоило заранее покаяться в своих грехах, если бы он только был способен на подобное. — Идиот, — презрительно выплюнул Азгар, — что же удумал? Неужели тебе хватило наглости встать против меня?! — Именно так, — решительно отозвался Каллан. «Никакого страха», — напомнил себе он. Хотя бы в последний раз, но отец должен видеть, что он силен, как никогда прежде. Ни одна его мускула не дрогнет, когда он занесет клинок; и Азгар не увидит ни тени сомнения на его лице. — Я больше не боюсь тебя. «Ложь». — Да как ты смеешь?! — Азгар разгневался и едва не подскочил с места. Его шипящий от злобы голос эхом разнесся по пустому тронному залу, и Каллан невольно вздрогнул. Он все еще боялся, и всегда будет бояться, если только не уничтожит свой страх. — Непокорный ублюдок! Твои слова ничего не стоят — запомни это. Лучше тебе закрыть свой поганый рот прямо сейчас — я приказываю тебе, как Император! — Я больше не подчиняюсь твоим приказам, — выплюнул Каллан. — О нет, мой дорогой сын, — прошипел, словно рассвирипевшая гадюка, Азгар, — ты подчинишься! Иначе эти слова станут твоими последними. Вот увидишь: не будет тебе пощады! — Думаешь, твои угрозы правда подействуют на меня? — Каллан не сдержал ироничной усмешки, и это было высшей степенью безрассудства. Зеленые глаза его отца загорелись от гнева и возмущения, но принц не мог этого видеть, пусть и ощущал на себе всю тяжесть его взгляда. — После всего, что ты сделал, даже смерть покажется мне милее. Ты превратил мою жизнь в кошмар. Каллан почувствовал, как внутри что-то всколыхнулось. Еще никогда прежде он не был с кем-то настолько откровенным, и уж тем более не думал, что однажды осмелиться высказать отцу все то, что скопилось у него на душе. Вся злоба, все обиды — все вдруг всплыло и так и норовило прорваться наружу. Пусть так: это был момент предсмертной исповеди. — С самого детства ни во что меня не ставил. Я был твоим первенцем — а ты видел во мне лишь обузу! По твоей вине я потерял все, что у меня было. Дом, право на престол, счастье, любовь — ты меня всего лишил! Разве можно было относиться так к собственному сыну?! Именно эта мысль грызла его на протяжении всей его жизни. Как же отец может настолько ненавидеть своего ребенка? Как может поднимать на него руку, проклинать и желать смерти? Каллан всегда искал проблему в себе. Он думал, что это с ним что-то не так, и каждый раз уничижительные слова отца подтверждали эти мысли: ведь иначе почему отношение Азгара к Церен было как минимум наплевательским, а Рейлу он всегда лелеял и хвалил? Лишь он в их семье был козлом отпущения — никчемным, позорным несмываемым пятном. Каллан ненавидел себя, ненавидел своих сестер и целую Вселенную; но лишь недавно он словно пробудился ото сна. Виновником всех его страданий оказался человек, который выше всех был его в глазах. Человек, чьей любви и признания искал, на которого старался и одновременно не хотел равняться. Собственный отец всегда был именно тем, кто отравлял его жизнь. — Не забывай, что прежде всего ты — принц Удракийской Империи, — жестко отчеканил Азгар, — и когда-то ты был наследником престола. Я должен был сделать из тебя человека, достойного этой роли. Но что в итоге? — его голос тронула презрительная усмешка. — Все мои старания ушли напрасно. Ты так ничему и не научился, так и остался тем никчемным ничтожеством, каким был всегда… Неужели теперь ты смеешь перечить мне?! — А что же я должен сделать? Поблагодарить тебя? — проговорил Каллан. — Так всегда было: ты выставлял себя благородным человеком, заботливым отцом, который желает лишь лучшего для своих детей… Ты лжец, Азгар, — выплюнул он. — Ничего из того, что ты сделал, ни помогло мне. Ты даже не представляешь, что я чувствовал все эти годы! Унижение, боль… — Безболезненный урок смысла не имеет, — оборвал его Азгар. — Тот, кто ничего не потерял, не сумеет ничего достичь. — Тому же, кто потерял все, больше и терять нечего, — глаза Каллана опасно сверкнули. — Я столько всего отдал, чтобы хоть раз увидеть, что ты гордишься мною. Я убил женщину, которую любил больше всего на свете! Но что это дало мне?.. — он запнулся, чтобы проглотить застрявший в горле ком злости. «Я не хотел этого… но мне пришлось». — Я всегда буду недостойным сыном в твоих глазах, что бы я ни сделал — так какой смысл продолжать гнаться за какими-то вымышленными целями? Если такова цена бытия наследником престола — я отрекусь от него. — Говоришь так, будто твои слова имеют хоть какую-то значимость, — с прежним пренебрежением и высокомерием фыркнул Азгар. — Не тебе решать, что делать. Твоя жизнь в моих руках — и ты сам это признал! Я — твой отец, твой Император, — он медленно поднялся со своего трона, горделиво вздернул подбородок и смерил Каллана полным отвращения взглядом. Тот невольно напрягся и сделал шаг в сторону — его тело по-прежнему реагировало на Азгара, как на страшнейшую угрозу. — Я лишил тебя всего, и если понадобится, лишу тебя и твоей никчемной жизни! — рявкнул он и выхватил из закрепленных на поясе ножен, присутствие которых осталось незамеченным в полутьме, изогнутый клинок. — А затем я вывешу твою голову у ворот дворца, чтобы каждый видел, что случается с теми, кто осмелился бросить мне вызов! — Безусловно, — язвительно фыркнул Каллан, — но только если ты сам доживешь до этого момента, — и точно так же с воинственным лязгом обнажил меч. Он не стал выжидать ни секунды и мгновенно бросился в сторону Азгара. Клокочущий внутри гнев не позволял остановиться ни на секунду. Клинки Столкнулись со звонким грохотом и металлическим скрипом. Разминулись — и вновь ударились друг о друга. Каллан упрямо выдерживал каждый удар, хотя признал, что, возможно, недооценил отца. Несмотря на свой возраст, Азгар был необыкновенно силен и могущественен, чего Каллан не мог сказать о себе. Его истощенное тело начало болеть уже на первых порах. Азгар сильнее надавил и отвел клинок Каллана в сторону, после чего резко ударил его коленом под дых. Он болезненно прохрипел и отшатнулся, подняв на отца мрачный взгляд исподлобья. Азгар смотрел на него без всякого страха, жалости или раскаяния — в его пылающих пламенем зеленых глазах были только ненависть и отвращение. Чувства, которых Каллан всегда так боялся, и которые одновременно мотивировали его бороться. У него было всего пару минут, чтобы собраться с мыслями и отодвинуть в сторону расползшуюся по всему телу боль: Азгар вновь перешел в наступление. Замахнулся мечом — Каллан резко отразил атаку и проскользил на коленях в сторону. Азгар развернулся к нему и вновь занес клинок; но Каллан вновь, несмотря на тяжелую одышку, отпрыгнул в сторону, оказавшись позади отца. Замахнувшись, он полоснул его клинком по спине, одновременно и выбив его из сил, и давая шанс на передышку самому себе. Азгар упал на одно колено и тихо зашипел от боли. На его разорванной белой одежде расцвели бледные пятна крови. — Ты обвиняешь меня в жестокости, но сам… готов убить собственного отца, — мрачно процедил он. — Чудовище. — Не забывай, что ты сделал меня таким, — отозвался Каллан с долей ироничной насмешки. — Я — результат твоих поступков: твоей лжи, твоей ненависти, твоего безумия… Ты ведь этого добивался? Так теперь наслаждайся! Каллан перехватил клинок и бросился в сторону Азгара. Его гнев возрастал с каждой секундой: с каждым вздохом, каждым движением, каждым сказанным словом. Все синяки и царапины, которые отец когда-либо оставлял на его теле, вернулись фантомной болью во всем теле, жгли кожу подобно того, как им же брошенные ядовитые фразы жгли его душу. Азгар показал Каллану одну лишь ненависть — и теперь эта ненависть стала частью него. Азгар поднялся на ноги, чтобы отразить резкую атаку со спины. Наконец, в его взгляде можно было прочитать нешуточное волнение и напряжение: рана на спине не давала ему оказать должное сопротивление. Каллан едва не выбил клинок из рук Азгара — тому пришлось резко уклониться и отпрянуть. Тут же, Каллан, не сдерживая ни силы, ни ярости, ударил его в живот. Прямо сейчас его ненависть к этому человеку ощущалась как никогда прежде отчетливо и болезненно. И когда Азгар чуть ли не отлетел, ударившись спиной о пол с глухим стоном, Каллан чувствовал настоящее упоение. Вид лежащего на полу Азгара, вмиг утратившего всю свою силу и теперь загнанно, словно испуганно дверь, дышащего приносил ему истинное удовольствие. Каллан даже испугался на секунду: неужели он стал таким же монстром, как и его отец? Но уничтожить чудовище можно лишь самому стать чудовищем. Каллан угрюмо поджал губы и медленно направился в сторону Азгара. Его вид был действительно жалок: он лежал на полу, бессильный и обездвиженный, пытаясь поднять меч, рукоять которого все еще сжимали его оцепеневшие пальцы. Каллан не представлял, что именно он сделал; но ему было плевать. Азгар наконец получит то, что заслуживает. Он навис над ним грозной тенью и презрительно поджал губы. Впервые в его глазах Каллан видел растерянность, скрытую где-то за огнями упрямства. — Ты столько раз повторял, что ненавидишь меня, — протянул Каллан, — столько раз унижал меня и называл «ничтожеством»… Я даже не стану спрашивать, любил ли ты меня хоть на йоту, ведь я знаю, — он запнулся, сглотнув подступивший к горлу комок нервов, из-за которого его голос непременно бы предательски дрогнул, — что такой человек как ты не способен любить. Когда мама умерла, долго ли ты оплакивал ее? Ты пошел развлекаться с любовницами и больше никогда о ней не вспоминал, — гневно выплюнул Каллан. Он чувствовал, что слезы начали наполнять его глаза, но уже не старался их сдержать. Не так уж важно, что о нем подумает полумертвец — тем более, что его мнение не меняется никогда. Все, чего хотел Каллан, это чтобы отец хоть раз в жизни услышал его, и хотя бы перед смертью понял свои грехи. — Ты даже Рейлу никогда не любил. Ты просто использовал ее, как и всех остальных. Но что самое главное: ты и сам никогда никем не был любим. Ты — чудовище, и все, что оставалось людям — так это бояться тебя, и ненавидеть. Я — только я — всегда был тем кому было не плевать! И это погубило его. Темная пелена ярости окончательно застелила его взор. Каллан занес клинок для последнего удара — пришел момент истины, момент столь желанного отмщения.***
Солнечный свет просачивался сквозь широкие листья деревьев, нависшие над его головой, и заставлял Каллана неприятно щуриться. Лежа на мягкой траве, он задумчивым взглядом сверлил пятнистый зеленый купол над головой, пока на его груди, укутавшись в крепкие обьятия, лежала Каталина, непривычно молчаливая и задумчивая. — Подумать только… — тихо протянула она, вздохнув. — Ты так внезапно появился из глубин космоса, перевернул всю мировую историю и… мою жизнь тоже, — улыбка на ее лице, которую Каллан никак не мог видеть, отчетливо отразилась в ее голосе. — Может, для тебя подобные вещи — не редкость, но для меня… Знаешь, иногда я до сих пор не могу поверить в то, что все это реально. Я как будто в удивительном утопическом сне… Мы с тобой работаем над уникальным проектом, делаем уникальные открытия, проводим уникальные исследования… Мы творим новую главу в истории! И твоя, и моя родина — обе движутся в новом направлении… Каталина говорила об этом так радостно и вдохновенно, что Каллану хотелось скривиться. Если бы она только знала всю правду… — Века спустя наши имена будут ассоциироваться с грандиозными событиями. Ты будешь символом знаний, я — символом процветания, — она резко замолчала и тяжело вздохнула, затем решительно подскочила и пронзительно посмотрела ему в глаза. В серых радужках отчетливо читалось волнение, и Каллан был немало озадачен. Закусив губу и заправив за ухо прядь волос, Каталина, наконец, произнесла: — Я просто пытаюсь сказать… Мы с тобой — великие творцы. И я хочу, чтобы наши имена всегда стояли рядом, чтобы история запомнила нас вместе, чтобы, когда люди говорили о тебе, они вспоминали и меня; и наоборот. Я хочу, — Каталина мягко сцеплела их пальцы, — чтобы ты всегда был со мной — до самого конца. Мы будем идти рука об руку, и одна лишь смерть сможет нас разлучить… Я хочу, чтобы ты стал королем Немекроны — моим мужем.***
Резкая боль пронзила все его тело. Клинки со звоном упали на пол. Каллан попытался закричать, но не смог выдавить ни звука — лишь болезненный, отчаянный хрип. Его горло словно сдавило. Затем он почувствовал соленный металлический привкус на губах — кровь. Боль, которая еще мгновение назад пожирало его тело подобно пламени, исчезла, сменившись опустошенностью и тьмой. Перед глазами все плыло, в ушах звенело. Каллан судорожно вдохнул и лишь почувствовал плотно застрявший в горле ком. Кровь продолжала стекать по его подбородку, но он уже не чувствовал ее. Он уже ничего не чувствовал, почти ничего не слышал и ничего видел. Картина мира постепенно начала стираться, смываясь пустотой. «Ничтожество». «Прости…» «Чудовище!» «Мне пришлось…» «Прости!» Все вокруг качнулось — и вот он уже чувствовал лишь могильный холод и видел лежащий прямо перед его лицом окровавленный клинок. Постепенно и он начал расплываться в багрово-серые пятна. Каллана словно невидимыми щупальцами утаскивало во тьму. Приторный запах сирени вновь заполнил собой все пространство. Впервые за долгие годы он наконец чувствовал облегчение. — В конце концов, — с презрительной насмешкой прохрипел Азгар, пусть тот уже давным-давно его не слышал, — ты проиграл. Просто отвратительно… Ты всегда был жалким и бесхребетным, Каллан. Собственными руками убил женщину, которую любил… Ничтожество.