***
Когда в кухню зашёл Александр, Густав тут же вскочил со своего места, чтобы уйти в другую комнату, но омега остановил его: — Не нужно, я принял лекарство, — голос у него был тихий, бесцветный. Полянский опустился на стул, оказавшись прямо напротив Густава, и аккуратно прилёг на стол, вытянув вперёд левую руку, а правую подложив под голову. Сепп не ожидал такого развития событий, внимательно присмотревшись, он увидел, что взгляд у Александра был пустой, словно стеклянный. — Как Вы себя чувствуете? — зачем-то спросил он, хотя сам знал ответ. — Ужасно, Густав, — Александр оставался так же недвижим, только смотрел куда-то вдаль, а его губы двигались скорее машинально. — Я ни с чем не справляюсь. Как я мог допустить такое... — Александр, у Вас все получается, Вы так много всего делаете по дому, даже успеваете… — Ты не понимаешь, Густав. — Вдруг Полянский поднялся из своего положения, устроился поудобнее на стуле и скрестил руки на груди. — Даже сейчас, как я мог позволить себе начать жаловаться? В конце концов, ты не обязан выслушивать мое нытьё. «Нытьё» — какое грубое слово», — подумал Густав. — Александр, Вам нужно больше отдыхать. Вы себя только мучаете… — Это хорошее предложение, Густав, очень хорошее. Но я не могу. Как же тебе объяснить?.. Ну, — помедлил Полянский, — в чем твой смысл жизни? Настенные часы пробили восемь часов. Разговор принял серьезный характер для Густава настолько неожиданно, что он невольно улыбнулся, услышав такой вопрос. — Не знаю, Александр, я не часто думаю об этом. — Но все-таки иногда думаешь? — Может быть, но ответа для Вас у меня все равно нет. — Тогда слушай мой. Сейчас вся моя жизнь вращается вокруг одного человека — Андрея. Мои круги под глазами, опущенные плечи, мои мозоли — ради того, чтобы ему было хорошо в этом забытом Богом доме. Если я не буду протирать полы, мыть посуду, заставлять Андрея заниматься, читать ему книги и укладывать его спать, я не просто умру, Густав, я исчезну, от меня даже тени не останется. — Вы считаете правильным забывать о собственной жизни ради чужой? — У меня нет выбора, — Александр странно улыбнулся, даже слегка хищно, — если я не посвящу всего себя Андрею, он может погибнуть. Конечно, мой мальчик заслуживает нормального родителя, а не папу, который без сил каждую ночь падает в постель, но по-другому сейчас нельзя. Нельзя...Запрещено. — Александр, я не знаю, что с Вами происходит, в какую беду Вы попали, но у меня есть связи. Я могу Вам помочь, познакомлю Вас с нужными людьми. Только скажите, я… Полянский только покачал головой: — Нет, Густав. Если бы в своё время один человек не обратился к «нужным людям», мы бы сейчас спокойно жили. Я сам. Но спасибо, — чуть погодя добавил он. Тишина, только слышно как дергается секундная стрелка. Александр вдруг срывается с места и начинает свой ежедневный ритуал: протирает стол, достает продукты. «Я сварю кашу», — оповещает он Густава, на что тот отвечает молчаливым согласием. Полянский ложкой мешает полученную смесь, по кухне распространяется сладковатый запах. — Густав, пока нет Андрея… Я хотел извиниться за то, что прикоснулся к тебе так. То, что я сделал — ужасно, этому нет оправдания. — Все в порядке, Александр. До чего-то действительно ужасного Вы дойти не успели, — засмеялся Сепп. Александр в ответ на это только смущенно улыбнулся. — Нет, правда, мне очень стыдно, нельзя себе такое позволять даже в порыве...эмоций. — Вы не виноваты. Я и сам должен был догадаться, что к Вам не нужно подходить. — Это так странно, Густав. Мне всегда казалось, что я знаю себя, что если я себе прикажу, то смогу переиграть, пересилить... Оказалось, очень просто запереть себя в доме, отказаться от собственной красоты и привыкнуть к роли плуговой лошадёнки. Да только природу, видно, не спрячешь, она вот где сидит, — Александр с горькой усмешкой достаёт из-под вытянутого воротника маленький камушек, мерцающий на тонкой цепочке, пущенной вокруг его шеи. — И зачем я его ношу? Взгляни, разве подходит он под мой наряд? А как фарфор, которым я, кажется, уже хватался перед тобой, смотрелся на этом деревянном столе? Вырвать бы эту природу с корнем, Густав. Мешает очень, кашу не даёт варить. — Вы очень одинокий человек, Александр, — только и ответил Густав. В этот раз посуда обыкновенная, молочного цвета, с красным узором на краях и ветвями-трещинками на дне. Полянский всегда сначала подаёт Густаву и Андрею, только потом — себе, что останется. Готовит он хорошо, по-домашнему просто, только Густаву кажется, что в этих местами побитых тарелках лежит самое настоящее горе Александрово. «Они здесь заперты, как в клетке», — понимает Сепп. — Александр, почему Вы ничего не едите? — Не волнуйся, ничего я тебе не подсыпал, — усмехается Полянский. — Просто не хочу. — Александр, я Вас не боюсь, зря только пугаете. Вы бы лучше поели, а то заболеете, тогда готовить придётся мне. Узнаете вкус горелой овсянки — повар из меня хороший. — Это гречка, Густав. Овсянкой другое называют, — улыбается Александр. — Тогда скажите, какая из них вкуснее сгорает, буду знать, что Вам предложить. Полянский только смеётся, оглядывает свою тарелку, неуверенно съедает немного. — Так-то лучше. Ещё чуть-чуть, и я от Вас отстану. Хорошо. Давайте Вашу тарелку, помою. — Я сам, Густав. — Сидите уж, Александр. Вы устали. Пойдите поспите. — Не могу. Андрей не завтракал, его нужно накормить, — упрямится Полянский. — Хорошо-хорошо. Сядьте, подождём его вместе. Я помою посуду, а Вы пока отдохните. Шум воды из крана странным образом подействовал на его воспалённый разум — Александр сначала старался бороться со сном, но его глаза слипались, а тело становилось словно бы ватным, и он сдался. Последнее, что он помнил перед сном — красивая спина Густава и его широкие плечи. Он не услышал ни легких детских шагов, ни того, как Густав прошептал Андрею: «Тихо», — приставив палец к своим губам. Мальчик получил свою порцию остывшей каши, Сепп помог ему умыться. — Почему Папа спит? Он раньше всегда спал только ночью, днем сплю я. — Александр устал, Андрей. Не будем ему мешать, будем говорить тише. Андрей послушный ребёнок, Густаву не так тяжело с ним управляться. Он не унаследовал от Александра проблем с доверием, поэтому не боится Сеппа, даже интересуется им. У Густава добрая улыбка, он смешно изменяет слова и охотно соглашается на любые игры — что еще нужно? — А сколько он будет спать? — Не знаю. Он сегодня ведь рано встал. — Да-а, — многозначительно протянул Андрей. — Значит, сегодня не погуляем. А я хотел на берег, — намекнул мальчик. — Андрей, я с тобой тоже не смогу пойти. Александр на нас очень рассердится, если мы куда-то выйдем без него. — Да, папа думает, что ты к нам не случайно попал. И мне нельзя называть тебе фамилию, где мы живем и где лежат ключи, — Андрей со всей строгостью перечислил эти правила, загибая маленькие пальчики. — Но я тебя не боюсь. — А Александр боится? — Немного. «Поразительно, что в таком окружении этот ребёнок остаётся открытым к миру. Возможно, это даже плохо. Да, он знает правила, которые Александр заставил его выучить, но выполняет ли он их — другой вопрос», — размышлял Густав. — А у тебя есть игрушки, — тем временем не отступал Андрей. — Здесь нет, конечно, а дома оставались какие-то… — А у меня есть машинки и разные мягкие, — самодовольно добавил Андрей. — Давай я подарю тебе какую-нибудь? Тебе, наверное, страшно одному спать в той комнате. Будешь с игрушкой. — Хорошо, выбери сам, какую не жалко. Мальчик, кивнув, бросился вверх по лестнице. Густав думал последовать за ним, но верно рассудил, что сын и Папа скорее всего спят вместе, и если он войдёт в их спальню, Александр его удушит. — У тебя будет медведь, — радостно заявил Андрей и протянул Густаву игрушку. Сепп быстро заметил, что это был самодельный медвежонок, слегка кривоватый, но от этого не менее милый. — Это папа тебе сделал? — Да, папа хорошо шьёт, он еще иногда вяжет. Давай во что-то играть. Спустя какое-то время они придумали совместное занятие. Густав нашёл бумагу, Андрей — карандаши. Задача Сеппа состояла в том, чтобы отгадывать рисунки Андрея, которые тот намеренно делал криво или кверху ногами. Картина получилась следующая: по середине листа синей лентой проходила река, по ее берегам — кривенькие домики и почему-то именно барашки, в них обитающие. Один домик стоял далеко от всех, там Андрей попросил Густава нарисовать овечку другим цветом . У Густава получилось некое подобие облачка с короткими ножками. «Ещё одну», — скомандовал Андрей. Как прикажете — рядом с первым очутилось и второе облако, на этот раз более крупное, с более мелкими кудрями. «Это я и папа», — заявил мальчик. — Теперь нужно солнце и собака». — Собака? — переспросил Густав. — Да, это дядя Петя, он нас охраняет от волков. Но их рисовать не нужно. Они нас не найдут. — Овцы прячутся от волков, Андрей? — Да, папа сказал, это такая игра. Волки, они «водят», они ищут. Мы должны потеряться из виду. — А если найдут вас? — Тогда мы проиграем. Дай мне, пожалуйста, карандаш, я хочу разукрасить папу. Андрей берет голубой цвет и аккуратно выводит завитки на шерсти овечки. Со старанием он чёрным отмечает глазки, даже дорисовывает подобие улыбки. «Бедный ребёнок, как хорошо, что он ничего не понимает, — думает Густав. — Нет, наоборот. Он все понимает, это я никак не могу догадаться. Кто их хочет съесть?» — А где сейчас волки, как ты думаешь? — Не знаю, — пожал плечами Андрей. — Давай они будут в реке. Волки же не умеют плавать..? — А я кто, Андрей? — Ты? Наверное, тоже овечка. Ты прячешься с нами ведь. — И правда, получается, что прячусь, — усмехнулся Густав. Время прошло незаметно. Настал обед, и Александр проснулся как по будильнику — медленно открыл глаза, нашёл взглядом Андрея, улыбнулся, подозвал к себе сына. Мальчик забывает про все прежние забавы, он протягивает свои ручки и смеётся, когда кончики волос папы забавно щекочут его. Густав ловит момент и прячет рисунок — не стоит Александру его видеть. Полянский обнимает сына, целует его в лоб и изредка посматривает на Сеппа, который, отойдя в сторону, наблюдает за ними издалека. Так Густав Сепп оказался посвящён в правила игры, частью которой ему предстояло стать.5. Морские котики, речные волки
30 октября 2020 г. в 04:03
Поразительнее всего в этом человеке было то, что он никогда не жаловался на утомление, которое явно испытывал. Густаву казалось, что на лице Полянского словно стояла печать усталости — Александр иногда становился очень медлительным, мог вдруг остановиться и закрыть на несколько секунд глаза, чтобы потом так же резко открыть их и вернуться к работе. Так произошло и сейчас. Ранним утром Густав наблюдал за ним, стоя на крыльце дома.
Удар, за ним — еще один. Лезвие почти дошло до основания, но этого не хватило, чтобы расколоть древесину до конца, поэтому Александр замахивается еще раз. Победный звук распавшегося на части полена, за которым последовал другой, более глухой, тупой — на землю упал топор. Обессилевший Полянский встряхивает руками, краем футболки вытирает пот. В лучах раннего солнца его кожа кажется розовой, на груди — золотой мокрый отблеск. О чем он думает в этот ранний час, когда в одиночестве выходит колоть дрова? Вокруг него — полупрозрачный сосновый лес, пустые дома, покинутые до следующего лета своими обитателями, и где-то совсем рядом Ладога, такая же бесконечная, как его светлая печаль.
— Александр, Вы простудитесь, — почти шепчет Густав, но в этой тишине любой шорох покажется громким, и Полянский тут же оборачивается к нему. У него прерывистое дыхание и губы поджаты сильнее, чем обычно.
— Откуда ты здесь?
— Не спалось.
— Снова?
Густав не отвечает.
— Давайте я принесу Вам что-то тёплое. Ветер холодный, Александр, — эта фраза с эстонским акцентом Густава звучит особенно выразительно. Хо-лод-ный. Сепп растягивает звук «о», словно поёт, но речь у него быстрая, только успевай.
Густав возвращается с ветровкой, накидывает ее Александру, но не позволяет себе лишних прикосновений. Плечи у Полянского острые, даже угловатые, а руки тонкие, длинные, и весь он кажется как будто вытянутым.
— Я помогу, — Сепп протягивает руку, и Александр послушно вкладывает альфе в ладонь тёплую деревянную рукоятку с холодным лезвием на конце. У Полянского красивые пальцы с темными розовыми ногтями, но Густав ощущает на его руках шершавость, полученную каждодневным трудом. — Отойдите, чтобы я Вас не поранил.
Работа у Густава спорится — он гораздо сильнее замахивается, точнее бьет. «Как я мог дать этому человек в руки топор?» — думает Александр, — «Ведь он может прямо сейчас одним ударом прикончить меня. Как он меня убедил, как я попал в эту ловушку?» А Сепп и не смотрит на Полянского, только наносит удар за ударом.
Александр раньше не обращал внимания на запах эстонца, предпочитал не думать об этом и старался смотреть на альфу скорее как на некий оживленный предмет, лишенный половых признаков. Теперь же от этого чувства нельзя было отделаться — оно навязчивой мыслью играло в воспалённом рассудке Александра. «Горький запах, полынь, полынь», — только и думал он, когда Густав в очередной раз делал взмах, и в зеркале лезвия отражалось холодное небо. Светлые волосы у шеи Сеппа взмокли, потемнели, на лице выступила испарина. Ему шла эта розовость щёк на бледном лице, вызванная то ли холодом, то ли возбуждением, а может и всем сразу, Александр разобрать не мог. Полянский знал только одно — его слабая природа подвела его, и если он сейчас же не заставит себя вернуться в дом, то быть беде. А сделать этого он не мог.
— Густав, пожалуйста… — Александр не договорил и закрыл лицо руками.
— Вам плохо? — испугался Сепп и бросился к нему, но омега только отшатнулся в сторону.
— Пожалуйста, Густав, вернись в дом. Твой пот, ты сильно пахнешь… Густав!
Рука Александра оказалась у Сеппа на груди, затем медленно спустилась ниже. Сам Полянский чуть не плакал, но ничего не мог с собой сделать, пока Густав сам вдруг не сбросил с себя его ладонь. «Быстрее, пожалуйста», — только и прошептал омега, и Сепп широкими шагами пошёл к дому.