Gimme love

Холодный осенний вечер, когда за окном капает дождь по карнизам, отбивая какую-то свою, известную только ему мелодию, и сильные порывы ветра заставляют стучать ветки деревьев по стене дома и жаться под козырьками и неоновыми вывесками случайных прохожих, вышедших из дома в магазин без зонтов и надеявшихся успеть вернуться до начала урагана; когда ты дома кутаешься в теплый пушистый плед, сидя в кресле, поджимая под себя ноги, только из окна наблюдая за настроением природы и чувствуя себя в безопасности и уюте, совсем как в детстве, — идеальное время для того, чтобы согреться горячим чаем (а может, и красным полусухим из погреба отца) и почитать английскую классику. Карла откладывает «Грозовой перевал», вздрагивая от раската грома за окном, и берет в руки большую чашку с горячим зеленым жасминовым чаем, поднося ее к лицу, чтобы глубоко вдохнуть любимый с детства аромат и отпить немного согревающей жидкости. На календаре двадцать первое. На душе противная пустота и одиночество. Карла долгое время создавала образ холодной недосягаемой королевы, богатой, красивой и бесчувственной куклы, и это не она поставила себя выше других, — у окружающих и сомнений не возникало, что маркиза не является такой, какой себя показывает. Когда надеваешь на себя маску, надо быть готовым к тому, что со временем она прирастет к костям и растворится в крови, и ты больше не отличишь свой холод от истинного нутра, — жаль, что она поняла это так поздно. Люди слишком много думают и, к сожалению, не столько о чем-то стоящем, сколько о том, что твориться в жизни других. Почему-то все считают, что Карла живет совершенной жизнью, и не замечают, что ее идеальная красота фальшива и утомительна для нее же, что блондинка тоже переживает внутренние конфликты, но не может этого показать. Ей хочется сказать: «я вовсе не холодная стерва, это вы меня такой себе придумали». Но нет, это вовсе не групповая галлюцинация, а дать перед кем-то слабину — ни за что, ты сама себя сделала, но в жизни ничего не дается даром; молчи, терпи, расплачивайся. Девушки спрашивают, что это за марка и оттенок помады и сколько ее красота она стоит, парни ходят хвостом и сделают все, что она попросит, готовы даже руки в крови испачкать ради нее. И всех что-то цепляет в Карле, они обожают ее, даже если все, что они добились от девушки, — надменный взгляд в свою сторону. Они восхищаются идеальной осанкой, идеальным голосом, идеальным запахом духов, идеальной жизнью… Для Карлы это все игра, она (когда-то считала, что) рождена, чтобы восхищать, заманивать, управлять и манипулировать другими. У нее и выбора нет, если честно, — либо принять сильную сторону, быть всегда на высоте и довольствоваться всеобщим пустым обожанием, либо быть убитой изнутри своими же демонами. Все вокруг пустые, серые, хоть у них и есть то, чего нет у Карлы, — люди, которых они могут назвать близкими, друзьями, любимыми, но глубоко в душе они все равно одинокие, просто прикрываются широким кругом общения и активной социальной жизнью, и разве маркиза что-то потеряла? У нее и так есть куча обожателей, которые сделают ради нее все, что угодно, стоит лишь поманить тонким пальцем с аккуратным маникюром, только ей не обязательно давать им какие-то статусы. Звонок в дверь прерывает поток мыслей, и Карла, которая сегодня никого не ожидала, поднимается с кресла и не спеша идет к входной двери. На самом деле, ей даже не нужно смотреть в глазок, чтобы догадаться, кто в такой час и в такую погоду может навестить ее. Девушка открывает дверь — на пороге именно он. Самуэль смотрит вниз, на свои дешевые кеды, с его волос стекают капли дождя, сухие потрескавшиеся губы посинели от холода, непривычного для их широты. Он поднимает взгляд на Карлу и, прочистив горло, спрашивает: «Пустишь?». Карла пожимает плечами. Нет, она не хочет пускать его в свой дом, в свою жизнь, подпускать ближе тоже не хочет. Не получается. Самуэль один такой упертый, всегда хвостом за ней, столько раз пытался осадить себя, разочароваться в ней, чего другие даже и не пытались сделать, но не смог. Девушка распахивает дверь шире и закрывает ее, когда парень входит в дом. «Мне было так одиноко, захотел тебя увидеть». На лице Карлы никаких эмоций, но внутри бушует ураган. Она привыкла к подобным и другим словам в свой адрес от людей, которые потом между собой за ее спиной говорят совсем иначе, но с Саму все по-другому. Она, вроде, и ведет себя с ним так, как со всеми: играет, отталкивает и снова притягивает, дает надежду, что когда-нибудь хоть на минуту станет его, но тут же, как безжалостный палач, отбирает ее — она сама по себе и никогда не станет чьей-то, даже не надейся. Правда, все как и с остальными, только иногда целует, страстно, глубоко, почти нежно и почему-то сама с надеждой цепляется за мужские плечи, но вовремя одергивает себя. Карла знает, Саму бы растворил ее по своим венам и набил первые буквы имени где-то под ребрами. Он готов играть в ее игру и встать вместе с ней против всего мира, но. Самуэль не подходит Карле ни как Инь к Ян, ни как Ромео к Джульетте, ни как черный к белому — его нельзя подпускать настолько близко, для них нет красивой истории. «Надеюсь, ты без своих дурацких макарон», — говорит Карла, хотя на самом деле ей нравится, очень нравится и этот глупый жест, и эти дурацкие макароны, и вообще для нее никогда никто подобного не делал, и она не знает, как ей реагировать. Блондинка не привыкла к обращению к ней как к живому человеку, которого хочешь порадовать, а не как к неприступной холодной королеве, которой хочешь понравиться, чтобы выбиться в компанию сливок общества. Саму усмехается, разводит руками, как бы показывая, что вот, это все — перед тобой только я и, возможно, мое сердце, забирай все и делай с этим, что хочешь, издевайся, люби, отталкивай, только будь рядом. Пусть, пусть он надеется и верит в то, что когда-нибудь она подарит ему свою любовь. Жасминовый чай в любимой чашке уже остыл, за окном все так же бушует ураган и, кажется, дождь становится только сильнее, книга закрылась на неизвестной странице, придется напрячь мозги, чтобы вспомнить последнее, о чем читала девушка, но это не особо волнует, когда ее властно прижимают к стене, целуют в щеку, мочку уха, линию челюсти, шею и только потом в губы. Еще меньше обстановка волнует Карлу, когда сильные руки одним рывком подхватывают под бедра и усаживают на стол, обнимают за талию и притягивают ближе-ближе, теснее, чтобы между ними совсем не было расстояния, — возможно, только так Саму может сократить дистанцию между ними, нарушить личные границы маркизы, но он, слыша тяжелое дыхание у уха, чувствуя тонкие пальцы в своих волосах и на шее, знает: она не против. Карла сжимает его толстовку, вздрагивает, когда чужие руки оглаживают поясницу, спускаются ниже. Самуэлю хочется большего, хочется стать ближе: отстраниться и взглянуть в медово-карие глаза, взглядом дать понять, что он ничуть не хуже Поло и переступит через себя, об стену расшибется, выложит душу, сердце, жизнь, но сделает все ради ее улыбки; хочется увидеть, что она все понимает и принимает его. Но нельзя, поэтому он только целует ее, глубоко, чувственно, на грани страсти, нежности и боли. Для Карлы жизнь — игра с людьми, и Самуэль оказался единственным живым среди людей-кукол, серых и одинаковых, с пустыми лицами и покалеченными душами. Она утопает в непривычных чувствах (звать на помощь некого) и совершенно не знает, что ей с этим делать.