Куколка

В больничной палате тихо настолько, что слышен шелест ветра за окном. Не двигаясь уже несколько часов, сверля пустым взглядом лежащего на белеющей в темноте койке Барнса, Стив ощущает себя впавшим в анабиоз. Ему не хочется есть. Ему не хочется пить. Ему не хочется спать. Тело ощущается чужим. Глаза сухие из-за редких морганий и неприятно ноют, будто в них насыпан песок. От одежды терпко пахнет одеколоном, потом, порохом, гарью и кровью. Кровь. Стив знает, его руки перепачканы в крови. Наверное, и лицо всё забрызгано, но мужчине наплевать. Даже если врачи шарахаются. Даже если периодически заглядывающая медсестра смотрит с ужасом, не пытаясь кокетничать, как бывало обычно. Его сознание сузилось до одной-единственной точки - Баки. Неважно и не нужно ничего, пока Джеймс Бьюкенен Барнс не откроет глаза. Глаза, что остаются закрытыми вот уже который час. Врачи говорят, всё будет хорошо. Говорят, он очнётся под утро. Стиву кажется, он сидит в этой чёртовой палате неделю, месяц, год. Время смазалось, меняя свой бег. Он не здесь, не в настоящем. Перед глазами давняя перестрелка на пункте передачи товара и взрыв. Раскопки завала и попытки найти одно-единственное тело среди мертвецов. Облегчение от того, что ничего не нашли. Может, Баки жив? Может, успел выбраться? Собственный истеричный всхлип. Злой смех. Горькие слёзы. Нет, не жив. Нет, не выбрался. Наверняка уничтожило взрывом. Стёрло в порошок. Сожгло в алом пламени цвета платья Пегги, в котором она пришла однажды навестить его в месячном запое: разбитого, израненного, потерянного, слабого, никчёмного. - Так не может продолжаться, Стив, - с акцентом, проступающим лишь в моменты сильного волнения. - Ты не можешь и дальше отгораживаться, прятаться. За тобой семья. За тобой все мы. Люди нуждаются в тебе, Стив. Пегги. Милая Пегги. Она всегда была умелым манипулятором. Знала его слабые места. Знала, на что нужно давить. А может, просто любила его. Может, ей действительно было больно смотреть не столько на семью, находящуюся на грани развала, сколько на убитого горем из-за потери Барнса Стива. Она не воспользовалась положением, как судачили многие за спиной женщины. Картер всегда была рядом с ним. Всегда помогала, поддерживала и советовала. Для неё Стив был не только боссом, но и близким человеком, другом, товарищем. Любовью. И, как с её стороны это не было попыткой урвать кусок под удачное стечение обстоятельств, так и со стороны Стива это не было подачкой, попыткой отплатить за заботу. Он любил её. Смог полюбить: сильно и искренне. Но не так, как Барнса. Никто никогда не смог бы занять место Баки в его сердце. Пегги и не пыталась этого сделать. Может, именно поэтому Стив решил дать ей, дать им, шанс. Что это было ошибкой, Роджерс понял не сразу. Подозревал в глубине души, конечно, но окончательно убедился в тот момент, когда узнал о взрыве. Когда стало слишком поздно, и алое пламя взрыва пожрало и её. - Я остался один. Совсем один, понимаешь? Что мне делать? - едва слышно спрашивал он заплетающимся языком, вновь пытаясь утопить свое горе на дне стакана. - Что мне, чёрт возьми, делать? - Ты не один, - горячая ладонь на плече и резкий аромат одеколона Старка, забивающий обоняние. - Ты не один, Стив. Я рядом и я помогу тебе. Тони действительно помог: разобраться с делами, с перебежчиками, с крысами и предателями. Тони помог выйти на тех, кто стоял за взрывом, и за одну ночь Роджерс вместе со своими людьми вырезал целую семью, утопив особняк главы в крови, усыпав его трупами. Пожар пожрал все улики. Вглядываясь в бушующее пламя, танцующее в алом платье, тянущее к Стиву чёрные руки из дыма, Роджерс дал себе слово, что никогда больше никто не пострадает из-за него. Никогда больше он не подпустит к себе кого-то близко настолько, чтобы за головой этого человека началась охота. Чтобы жизнь этого человека оказалась в постоянной опасности. Мишенью в игре под названием «рулетка». Когда Баки вновь объявился в его жизни, Стив едва не был разорван изнутри бушующими чувствами и эмоциями. Он не мог поверить своим глазам. Не мог поверить, что Баки выжил после того жуткого взрыва. Взбесившаяся паранойя, достойная составить конкуренцию паранойе Старка, сводила с ума, нашёптывая о том, что Барнса могли переманить на сторону. Глупое влюблённое сердце, промороженное насквозь, но всё ещё живое, билось при виде исхудавшего лица и только начавших заживать порезов на щеках с такой силой, что порой становилось физически больно. Стив хотел приблизиться. Стив боялся приближаться. Даже после того, как Баки смиренно прошёл все проверки, прекрасно понимая их целесообразность, Роджерс продолжил держаться на расстоянии. Конечно, Баки пытался поговорить с ним обо всём, что произошло. Конечно, он замечал его холодность и отстранённость. Конечно, он узнал про Пегги. Конечно, он всё неправильно понял. «Оно и к лучшему», - решил Стив, когда пропавший после открывшейся правды Баки вернулся через полторы недели с холодом в глазах и кривой усмешкой на губах, всем своим видом давая понять, что тоже оставил их общее личное прошлое в прошлом. Вот только никакого «тоже» не существовало. Каждый день, каждый час, каждую минуту Стив искал его глазами. Стоило только ввязаться в очередную перестрелку, и всё внутри леденело в противовес жару накаляющейся раз за разом обстановки. Стиву мерещился шлейф красного огненного платья. Мерещился треск и запах гари. Мерещились клубы дыма, обволакивающие бьющегося в самой гуще Баки, утягивающие его во тьму. Вновь забирающие его у Стива. Роджерс ощущал себя так, будто сходит с ума. Иронично, но при всём этом дерьме на плаву Стива так же удерживал Баки и только Баки. Ленивый, сонный, настороженный, собранный, серьёзный, растрёпанный, пышущий адреналином после очередной заварушки. Баки. Баки. Баки. Кругом один только Баки, и Стив наслаждался этим в глубине души, чувствуя себя отпетым мазохистом: сам выстроил барьеры и сам же раз за разом налетает на битое стекло в попытке протянуть руку, коснуться, притянуть к себе. Вот только нельзя. Нельзя вновь подпускать к себе. Нельзя вновь сближаться. Нельзя ставить под удар. «Да только что толку от твоих барьеров», - ехидно замечает противный скрипучий голос в голове. Вдох чуть глубже. Пальцы сжимают подлокотники кресла до побеления костяшек. Губы кривятся в горькой ухмылке. Верно. Что толку от этих барьеров, если Баки вновь лежит на больничной койке? Если кинулся вперёд Стива, закрывая собой от взрыва? От чёртового взрыва и взметнувшегося пламени. Ненавистного, ревущего, пропитанного душной гарью пламени, которое уже однажды забрало Баки на долгие годы. Которое в прошлом отняло у Стива последнюю опору в виде Пегги. Которое когда-то очень давно, если задуматься, вспомнить смазанные детские воспоминания, забрало и родителей, не оставив Роджерсу даже костей. Стив думал, что если оттолкнёт Баки, тот будет в безопасности. Глупо, невероятно глупо с учётом того, что они не офисными клерками работают, но Стив поверил в это, чтобы удержаться на плаву. И вот, к чему это привело: пропахшая кислым больничным запахом белая палата и безжизненное тело на больничной койке, вызывающей стойкую ассоциацию с гробом. Когда оконная рама открывается с тихим щелчком, Стив едва ли осознаёт движения своего тела. Только что он сидел, будто закованный в глыбу льда, а вот уже стоит за спиной пробравшегося в палату незваного гостя и вжимает дуло пистолета в чужой затылок. Знакомый затылок: кудрявый, пахнущий бананами и экзотическими цветами. Глубокий вдох. Медленный выдох. Короткая дрожь по телу, не коснувшаяся пальцев, удерживающих пистолет. - Повернись. Питер медленно поворачивается, показывая раскрытые пустые ладони. Стив едва ли узнаёт его, и дело вовсе не в темноте, слабо рассеянной тусклым ночником. Дело в серьёзном взгляде, вздёрнутом подбородке и поджатых тонких губах: сухих, искусанных, покрывшихся мелкими ранками с засохшими корочками крови. У куколки Старка губы блестят от сладкой гигиенической помады, влажно поблёскивают от слюны после развратных поцелуев и всегда немного припухшие по той же причине. У куколки Старка взгляд шальной, игривый и кокетливый. Куколка Старка умеет хлопать ресницами и завязывать черенки вишни в узелок языком, но Стив никогда бы не приписал этому парнишке умение взбираться на третий этаж по отвесной стене и взламывать замки пластиковых окон с помощью ножа-бабочки, что блестит уголком корпуса в маленьком кармашке чёрных джинсов Паркера. Какое-то время они играют в гляделки. Стив не опускает пистолет. Паркер не двигается с места, всё так же держа ладони на виду, но отводит взгляд на Баки, обшаривает с ног до головы и облегчённо выдыхает. Крошечная вспышка эмоций. Неприкрытая радость от того, что Барнс жив. Помедлив, Стив опускает пистолет и вновь опускается в кресло. Вот только взгляд его настолько острый, ледяной, требовательный, что Питер едва заметно морщится и всё-таки делает шаг в сторону, как только понимает, что стрелять в него прямо сейчас никто не собирается. Пока что. До первого подозрительного движения или взгляда. - Я волновался, - едва слышно говорит Питер, покосившись на дверь, за которой едва ли не сотня охранников, пропускающих только одного врача и одну медсестру. - Узнал через свои каналы о том, что произошло. Тони пришлось задержаться в Лос-Анджелесе, и он попросил меня проверить, всё ли в порядке. - Интересные навыки для сахарного мальчика, - не мигая, смотрит на Паркера Стив, и тот хмыкает, скрещивая руки на груди и отслеживая показатели подключённых к Баки аппаратов. - Вы ведь уже всё поняли, мистер Роджерс. К чему эти ненужные акценты? - Понимание не даёт информации. Понимание основано на доводах разума и взгляде на ситуацию с разных сторон. Я понял, что ты не простая шлюха на побегушках у Старка, но это не означает, что я знаю, какого чёрта у него в шлюхах обученные агенты строят из себя пустоголовых кукол. К тому же, не припомню, чтобы вы с Баки были друзьями, что дало бы тебе повод прийти сюда. Если Старк послал тебя на разведку, ты должен был явиться ко мне в клуб или домой. Стив ничего не может с собой поделать, хотя и знает, что говорит за него в эту минуту. Ревность. Роджерс не слепой. Он знает, какой Питер красивый и милый, и обаятельный, и сладко-кокетливый, когда появляется где-то вместе со Старком. Знает, как Паркер умеет посасывать коктейльные трубочки с самым невинным видом, как умеет невзначай прикасаться к Тони, доводя того до выпирающей ширинки, и как хорошо умеет льстить. Стив прекрасно помнит, как Питер увивался вокруг Барнса, восхищаясь его мускулами, выразительными глазами, чувственными губами и умелыми руками. Помнит, как Старк скрежетал зубами, когда позволял Паркеру утащить Баки в тир, чтобы тот научил его стрелять после того случая, когда Рамлоу напал на них в клубе. Судя по открывшимся навыкам, всё это было лишь игрой. Желваки на лице проступают сильнее. Сейчас не место и не время вспоминать все взгляды, улыбки и подначивания. Сейчас не место и не время надумывать себе что-то, ревновать и искать двойное дно у визита Паркера, который оказался совсем не тем, за кого выдавал себя. Но Стив не может, просто не может взять себя в руки. Случившееся выбило его из колеи, огрело по затылку ментальным молотом, вывернуло сознание наизнанку, и он так дерьмово контролирует себя в эту минуту. Если он продолжал любить всё это время, кто сказал, что и Баки тоже? Стив предал его. Стив оттолкнул его. Стив пытался жить дальше с Пегги, пока Баки где-то там держали взаперти, ломая его кости в попытке выбить информацию о семье Роджерса. Неважно, знал он или нет. В тот момент, когда Баки так сильно нуждался в нём, в его объятиях, в его успокаивающих словах после своего побега и возвращения домой, Стив практически захлопнул дверь перед его лицом, обрубая их связь. Даже если у Баки что-то есть с Паркером, из-за чего тот пробрался в палату, раскрывая себя. Даже если Баки влюблён в этого двуличного мальчишку. Стива это не касается. Он не имеет права на ревность. Не имеет права что-то запрещать... Не имеет... Не имеет... И ненавидит это. Так сильно ненавидит. Питер как будто понимает. Смотрит пристально. Не говорит ничего. Мельком осматривает ещё раз Барнса и тут же отходит обратно к окну, опираясь спиной о стену рядом с ним. Выверенная поза человека, знающего, с каких ракурсов и при каком расстоянии снайпер может снять свою цель. По этому же принципу Стив перетащил своё кресло в угол и сдвинул на полметра койку Баки, игнорируя возмущение так не вовремя заглянувшей медсестры. Чёртова двуличная куколка Старка, скрывающая под сладкой маской тех ещё чертей. Им с Тони придётся многое обсудить. Атмосфера накаляется всё сильнее. Глупо, но хочется вышвырнуть мальчишку вон, чтобы не мешался под ногами. Даже если его не слышно и почти не видно, Паркер раздражает одним только своим присутствием на чужой территории. На его, Стива, территории. Вклинивается между ним и Баки неприятным зудящим отголоском песка в отлаженном механизме. Под наплывом отвратительного настроения Стив невольно вспоминает свои не менее отвратительные мысли, что крутились в его голове первые месяцы после возвращения Баки. Он тогда за стаканом виски малодушно позволил себе задуматься о том, что появление Пегги после исчезновения Баки и её смерть перед его возвращением какой-то завуалированный знак свыше, своеобразная плата. И пусть мгновение спустя Роджерс уже жалел, что не может сам себе набить за это морду, эти мысли мгновенно возвращаются к нему в настоящем, подпитываемые присутствием Паркера. Что было бы, вернись Баки при живой Пегги? Смог бы Стив и дальше продолжать играть в любовь с Картер? Что бы чувствовала Пегги? И насколько, господи, боже, насколько всё это разбило бы Баки? - Вы читали «Собаку на сене», мистер Роджерс? - вдруг подаёт голос Паркер, смотря на кардиограф. - Думаю, читали. Вам не кажется, что вы похожи на графиню? «Сама не ест и есть мешает». Я не претендую на Баки, не подумайте, но не могу понять, за что вы ему мстите? - Мщу? - полурастерянно, полураздражённо переспрашивает Стив, переводя взгляд с Баки на Питера, но тот не реагирует на тон, лишь согласно кивает. - Именно. Многие знают вашу непростую историю, мистер Роджерс. Знают о Баки и Пегги. О том, как вам было непросто, когда вы потеряли их друг за другом. Но Баки вернулся. Более того, он вернулся к вам. Разве этого мало? Тони сказал, вы заледенели. Сказал, вы думаете, будто обезопасите дорогих людей, если отдалитесь от них. Я могу понять, когда это действительно необходимо. Я знаю человека, который из-за мафии был вынужден скрыть и оставить свою семью. Но я не понимаю вас. Вы любите его. Любите настолько, что готовы терпеть боль из-за невозможности быть рядом. Любите и хотите для него только лучшего. Вот только вы не задумываетесь о том, что настоящее счастье для Баки - быть рядом с вами, быть объектом вашего внимания и любви. Смотрите на меня волком и так открыто ревнуете, хотя не имеете на это никакого права. - Это не твоё дело, - припечатывает Стив, плотнее сжимая рукоять пистолета. Питер хмыкает и подходит к окну, открывая створку и забираясь на подоконник. - Верно. Не моё. Но вы же понимаете, что в следующий раз времени что-то изменить может и не остаться? Что вы рядом, что нет, а Баки сейчас лежит на больничной койке, не приходя в сознание. В следующий раз это может быть кома. В следующий раз это может быть смерть. Если вам так нравится упиваться чувством вины, скажите Баки правду. Будьте рядом с ним. Дарите ему свою любовь: всю, что накопилась за прошедшие годы. И осознавайте, глядя на него, думайте каждую секунду о том, что не заслуживаете его, что он достоин большего. Дарите ему свою близость и тепло, которых он так желает, которые нужны ему, чтобы чувствовать себя счастливым, и позволяйте совести грызть вас за всё, что произошло. Говорят, двух зайцев нельзя убить одним выстрелом, но мы оба знаем, что всё зависит лишь от мастерства стрелка и подобранного снаряда. Спустя час Паркера и след простыл, а Стив всё смотрит на распахнутое окно и думает, думает, думает. Злится. Бесится. Хочет найти мальчишку и свернуть ему шею. Хочет вернуться домой и напиться так, чтобы забыть своё имя. Потому что Питер прав. Чёртов двуличный мальчишка в идиотских розовых кедах с «Hello Kitty» и с пропахшими приторной сладостью почти девчачьими кудрями прав, а Стив - нет. Он почти уходит из палаты. Почти сдаётся своему желанию нажраться дорогим виски будто водой и окунуться с головой в несвойственную ему слабость, жалость к самому себе, но слышит задушенный хрип и вместо двери в один широкий шаг оказывается возле больничной койки, склоняясь над Баки. Тот ещё раз хрипло выдыхает. Приоткрывает слезящиеся глаза. Шарит мутным взглядом по лицу Стива, а после замирает, с сипением вдыхает душный воздух и едва заметно дёргает уголками губ в намёке на улыбку: виноватую и наполненную явным облегчением от того, что Роджерс рядом. - Стив, - почти без звука, одними губами. «Иль дайте есть, иль ешьте caми», - ехидно вторит ушедшему Паркеру всё тот же ехидный голос в голове. В памяти звуки той давней адской перестрелки, мат и грохот. В памяти звук взрыва и полетевшие во все стороны осколки. В памяти взвившееся пламя, пожравшее всё вокруг. В памяти пролитая кровь, алое платье Пегги и красные пионы на белой мраморной кладбищенской плите с выбитым на ней родным сердцу именем того, кто вернулся к Стиву с того света. Того, перед чьим лицом Стив захлопнул метафорическую дверь. Глаза у Баки в настоящем тоже красные: из-за полопавшихся капилляров. И ожоги на его руках. И порезы, ссадины на щеках. А губы бледные. Такие бледные, что кажутся чем-то чужеродным на родном лице. Стив склоняется ниже, игнорируя невнятный вопросительный звук Барнса, малодушно закрывает глаза и целует. Собирает сухость языком, колется об отросшую щетину, вдыхает запах соли и гари с тёплой кожи. Баки замирает. Дышать перестаёт. Кардиограф заполошно пищит. Стив надеется, охрана никого не пропустит, даже если примчится бригада врачей. - Я умер и попал в Рай? - едва слышно спрашивает Баки, осоловело хлопая ресницами и кривя губы в косой улыбке, когда Стив отстраняется. - Заткнись, - шепчет тот. - Заткнись. Заткнись. Заткнись. Идиот. Чёртов придурок. Заткнись. И если его щёки вдруг становятся влажными, если губы, вновь прижатые к чужим губам, начинают дрожать, это неважно. Плевать, даже если из груди рвутся всхлипы и задушенный, едва слышный вой. На всё наплевать, потому что Баки всё равно об этом никому не расскажет. Намного важнее совсем другое. Намного важнее то, что Баки жив.

|End|