Смотрит на свои протезы.
Он сгибает пальцы один за другим, каким-то безумным взглядом смотря на свои руки. Внутри него как будто все трясется, но металлические конечности остаются недвижимыми. Кай сжимает руку в кулак. И раздается неестественный, громкий и звонкий лязг, который режет его слух. Но не больше, чем раздающийся над ухом и отдающийся от голых бетонных стен эхом мерзкий смешок не менее мерзкого Шигараки. Привыкает к ощущениям, не понимая, что на самом деле он чувствует — унижение или облегчение. Дизайн в стиле стимпанка, напоминающий отдаленно его некогда известную маску, которая была для него своеобразным символом собственной власти.Шигараки над ним посмеялся.
Тем не менее. Теперь он снова может поесть. Сам. За все то время, что он бестолково сидит в подвале Лиги, он еще ни разу не чувствовал себя живее, чем сейчас. Чем сейчас, когда вместо обрубков — железки, которыми он даже может двигать. Сейчас, когда ему не нужно унизительно ждать, пока тупой и бесполезный охранник, стоящий возле его камеры, соизволит покормить его, о чем, конечно же, совершенно случайно иногда забывает. Сейчас, когда он, наконец, может забыть о посторонних в своем уже таком родном доме, где всегда пыльно, грязно, и ничего нет, кроме стен и койки. Его кожа постоянно покрывается пятнами, а глаза кровоточат. Шигараки наблюдает за этим с таким интересом, будто его завораживает вид того, как пали могущественные. Но даже те его взгляды не сравнятся с этим. Он смотрит с неподдельным любопытством маленького ребенка. Разглядывает, как его враг заново учится пользоваться руками, когда дает ему в руки палочки, и Кай их роняет.Снова смешок.
Наклоняется, чтобы поднять палочки с грязного пола, но не успевает до них дотянуться, как они оказываются разбросанными по разным углам чертовой клетки. До него самого не доходит, когда успел схватить металлической рукой тонкую изодранную его же собственными ногтями шею Шигараки. Когда успел прижать его к матрасу, из которого в двух, может быть, трех местах торчат пружины. Когда успел уставиться на него безумным затравленным взглядом и сжать холодными цепкими пальцами его шею. Он знает, что Шигараки его не боится. Знает, что он с непринужденной легкостью может убить его одним движением руки. Знает, что переходит черту. Но все-таки смотрит в его глаза с неестественным красным отливом и замечает в них едва заметную толику опасения. — Убери-ка ты свои руки. — Шигараки таким приторным, слащавым, противным голосом тянет гласные, чеканит языком каждый слог в слове «руки», будто ставя пленника на место.Он здесь главный. Он это заслужил.
Но Кай как будто его не слышит. Он чувствует, что снова может ответить ему. Что снова может сопротивляться. Что больше не должен унижаться перед таким отбросом, как Шигараки Томура. — Я-то думал, мы подружились, Чисаки. Брезгливо дергает плечами, когда слышит свою фамилию, произнесенную губами этого ублюдка. Одергивает руку. Не из страха — из отвращения. В конце концов, теперь это его руки, и он не должен трогать ими всякий мусор. Кай все так же молчит, оглядывая его, довольного своей очередной маленькой победой. Молчит и думает о том, что больше не станет просить о смерти, не станет даже думать о ней.Он хочет отомстить.
#2Опускает конечности в теплую — почти горячую — воду.
Он откидывает голову на бортик холодной ванны, прикрывает глаза и старается забыть о его присутствии здесь. Старается сконцентрироваться только на пощипывании порезов, оставленных полоумной девкой из шайки Шигараки. Старается думать о том, что сделал бы с ней, если бы имел при себе свою способность. Мысленно усмехается — ничего. Просто убил бы. Он не такой, как эти животные. Кай чувствует на себе взгляд, такой внимательный и изучающий его, словно под микроскопом. Все попытки отбросить мысли об извращенных условиях Шигараки проваливаются уже на начальном этапе, но Кай не оставляет надежды расслабиться даже так. Пока у него есть такая возможность.Проводит по поверхности воды отсутствующей конечностью.
На секунду ему даже кажется, что вода обволакивает его кисть и пальцы. От этих ощущений он дергается, чем провоцирует всплеск, и смотрит на обрубки, вызывающие отторжение, распространяющееся по всему его нутру. ‘ — Могу предложить тебе ванну, когда твои порезы немного заживут. — Отвлекается от небрежной и наверняка бесполезной обработки порезов. Показательно задумывается, прикладывая бледные пальцы к подбородку, опускает их себе на шею и начинает нещадно расчесывать и без того разодранную кожу. — При условии, что за тобой буду наблюдать я. ’ Кай снова прикрывает глаза, чувствует только нестабильное умиротворение, время от времени прерываемое пощипыванием самых глубоких из оставленных ему ран. Дергается, когда ощущает на своем плече почти невесомое прикосновение пальцев. Не открывает глаза — боится увидеть его.Знать, осознавать и видеть его рядом с собой, когда он так уязвим, — абсолютно разные вещи.
Он тем же невесомым прикосновением ведет вниз по плечу Кая, заставляя его задержать дыхание и с въевшимся под кожу опасением ждать дальнейших действий. Шигараки только опускает пальцы на грудь, надавливая на самый глубокий порез и проводя по нему пальцем, чем заставляет парня недовольно выдохнуть. Опускает свою кисть под воду, продолжая своими прикосновениями вынуждать ощущать себя чуть ли не более грязным, чем до этого. Он отходит от него также резко и неожиданно, как и подошел. Кай пытается восстановить сбившееся дыхание, глубоко вдыхая и выдыхая. Наблюдает за тем, как Шигараки берет в руки мочалку и почти заботливо начинает водить ей по груди парня, специально сильно надавливая и дергая рукой на порезах, срывая с них образовавшуюся корочку. Кай лишь смотрит на него, такого сосредоточенного на причинении такой незначительной боли — как будто мелкая пакость. — Что ты делаешь? — Кай не сводит с него взгляда. — А что, можешь сам? — сухие потрескавшиеся губы Шигараки трогает зловещая усмешка, и он переводит полубезумный взгляд на его лицо, отчего парень показательно отворачивает голову. И больше не заговаривает с ним ровно до тех пор, пока он не уходит, бросив мочалку прямо в воде и приказав кому-то его одеть, когда закончит, пробубнив при этом, какой Кай неблагодарный.Он остается с чувством легкой паники и противно ощущающимися до сих пор чужими прикосновениями на искалеченной коже.
#3 Противный скрип и шарканье тяжелой двери по полу выдергивают из чуткого сна. Переводит взгляд уставших и осовелых глаз на пришедшего, как ему кажется, в очередной раз Шигараки. Насмешливая и почти веселая улыбка девчонки настораживает его сразу же, как только он ее видит. Она что-то лепечет про обиду, про месть и, что самое главное, про кровь. Кай почти не слушает ее. Он внимательно следит за небольшим ножом, который она всячески раскручивает в руках. Непринужденность ее движений если не пугает, то заставляет опасаться. Он помнит, что она безумна, помнит, что она посодействовала его поражению, помнит, что она может быть опасна, особенно с оружием в руках. Девчонка подходит к койке и устраивается на его бедрах. Кай дергается, но ничего более не предпринимает, когда замечает, что за ее спиной все это время в тени стоял сам Шигараки. Это он ее впустил. Он позволил ей делать, что вздумается с собственной игрушкой. Очень щедро. И в то же время настолько омерзительно, что кожа покрывается гусиной.От осознания: он — вещь.
Шигараки выжидает. Выходит из тени, когда Кай его замечает, и прислоняется к такой пыльной стене камеры, наблюдая за всем действом уже в открытую. Кай не смотрит на девчонку, которая только-только начала оставлять совсем неглубокие порезы, сравнимые, скорее, с царапинами, на его шее, плечах и других открытых участках его тела. Чувствует холод, когда она разрезает его футболку — аккуратно, почти с ювелирной точностью, вдоль торса. Порезы становятся глубже, а Кай кусает внутреннюю сторону щек и губ, чувствуя во рту противный привкус крови. Тихо шипит, как потревоженная змея. Но на девчонку все так же не смотрит.Он смотрит на Шигараки уставшим, затравленным взглядом и думает о том, что лучше бы он убил его.
Когда перестает чувствовать разрезающий кожу металл и девчонку на себе, все-таки переводит на нее взгляд. Она хищно и сумасшедше улыбается, рассматривая каждый оставленный ей порез так долго, пристально и, как ему кажется, придирчиво, после чего облизывается, явно довольная получившимся результатом. Тога благодарит Шигараки за то, что дал повеселиться, и, весело подпрыгивая, удаляется из камеры. Оставляет Кая наедине с ним. Снова. Шигараки медленными и тяжелыми шагами подходит к нему, снимает с лица руку, — никогда раньше не приходил к нему с ней, наверное, для Тоги нацепил — аккуратно кладет ее на край койки и усаживается на нее сам. — Сыграем в сёги, когда получишь протезы?Из груди Кая вырывается смешок.