Я вижу Солнце

      На улице ночью очень холодно, а я одета слишком легко. Тонкие капроновые колготки, короткое платье и чёрное пальто, которое совсем не спасает от холода. Мы стоим у подъезда, фонарь раздражающе моргает. На высоких устойчивых каблуках я становлюсь практически с него ростом. Он сжимает мою ладонь левой рукой, а в правой держит сигарету, продолжая курить, подняв голову к небу. Вместе с сигаретным дымом в воздухе зависает молчание. Мокрый снег с неба сыплется крупными хлопьями, смешиваясь с нашими светлыми волосами, делая их ещё светлее, а при свете моргающего фонаря можно разглядеть искрящиеся блики снежинок. Я поднимаю голову и вижу, как снегопад борется с сигаретным дымом, не пуская его выше, но дым огибает снег и настырно пробивается к звёздам. — Я ждал тебя всю жизнь, — говорит парень будто сам себе. — И даже если завтра я умру, то умру счастливым, с тобой рядом.       Я обнимаю его за шею, перебирая пальцами волосы, между которыми запутались свежие снежные капли, а он уверено прижимает меня к себе за талию. Мне так холодно, а снег такой мокрый, но его губы сухие и горячие. Я чувствую привкус сигарет в своём рту, и его тепло передаётся мне через этот поцелуй. — Марта, твою мать, проснись! Мы, блять, проебали пару! Какого хрена ты будильник не завела!? — Кэт стаскивает меня с кровати на пол, и только тогда я возвращаюсь в реальность.       Мы быстро собираемся и бежим в вуз, не причесавшись, накинув первое, что попалось нам под руки, а этот поцелуй, которого никогда не было, все ещё остывает на моих губах...       Кэт ведёт себя, как обычно, неповторимо. Она прекрасно выглядит, прекрасно говорит и при виде ее никто не осмелится даже подумать, что эта девушка всю ночь пила самый дешевый и коварный портвейн в мире. Эта девушка вообще никогда не пьянеет, не звонит бывшим и не ноет от песни, вызвавшей в ней какие-то школьные воспоминания. А вот обо мне такого сказать нельзя. Мои длинные светлые волосы выглядят как старая бабушкина мочалка, под глазами синяки, и вид у меня очень болезненный. Я так не умею. И как ей удаётся быть всегда на высоте?       Пары очень скучные, я пишу конспект и не понимаю, что я пишу, будто на автомате. Зачем мне вообще нужны концепции современного естествознания, если я учусь на иллюстратора? Чтоб вы знали, предмет нереально странный. Дедуля, которому явно за 80 лет, рассказывает о космосе, пишет странные формулы, но так или иначе, какую бы тему мы не разбирали, он постоянно возвращается к теме религии и экстрасенсов, вливая нам в уши, что всего этого не существует, а если мы верим в судьбу, магию или бога — мы идиоты, и жизнь наша бессмысленная. Конечно, именно так он не говорит, но это читается между строк. За два месяца пар с ним я так и не смогла понять, в чем вообще связь между изучением естественных наук и наших религиозных верований, но, наверное, связь была. Правда, думать о космосе и о шарлатанстве экстрасенсов мне сейчас не хочется, потому что все мои мысли занимает совсем другое. Когда он, наконец, заканчивает диктовать и пускается в обсуждение очередного медиума, который обманул миллионы людей, я открываю свою тетрадь с конца и начинаю рисовать.       Этот образ был таким идеальным, будто кадр из настоящей жизни. Будто это уже было. Или, может, однажды случится. Во сне я видела себя будто со стороны, и мне так запомнились эти высоченные каблуки. Я никогда не ношу каблуки по собственной воле, но в этом сне они будто были частью меня, моего образа, моей сущности. Совсем другой Марты, которую я ещё не знаю. И я начинаю рисовать с ног, постепенно выстраивая скелеты фигур этих парня и девушки, стоящих под снегом в свете мигающего фонаря. Когда я заканчиваю, Кэт забирает у меня тетрадку и пишет на полях рядом с рисунком: «Это Галат?», и лишь тогда я вдруг понимаю, что это действительно был он. «Нет, просто парень и девушка», — пишу рядом, а она усмехается и снова возвращает свой взгляд старенькому профессору, поддерживая его дискуссию о потусторонних силах.       Он говорит нам, что совпадений не бывает, и нет никакой судьбы: есть только наука. Но если этого нет, то как можно объяснить предсказание в печенье, что сбылось почти сразу? И как можно объяснить, что мне выпала песня «Бериллий» в игре, так точно описывающая мои мысли о Галате? Профессор приводит в пример случай с коршуном и черепахой. Коршун поднимает черепаху в небо, а потом сбрасывает, чтобы разбить ее панцырь и съесть содержимое, но черепаха падает на голову фотографу-анималисту, и тот умирает. «Это судьба! Нет, никакая это не судьба. Это естественный отбор — теория Дарвина, это цепи питания — биология, это сила тяжести — физика. А судьбы здесь никакой нет», — говорит седой профессор, и снова возвращается к любимой бабке Ванге.       После пар Кэт меня бросает и убегает на новую работу в книжный магазин, а я отправляюсь бесцельно бродить по улицам города. Погода не самая лучшая и не самая плохая, но на набережной дует холодный ветер. Я прохожу мимо Спаса на крови и ненадолго замираю возле храма. Это один из красивейших храмов в России, на мой взгляд. Туристов в это время года не так много, поэтому у входа из стороны в сторону ходит бабушка в шерстяном платке, шепча себе под нос молитву. Я не знаю, что мною движет, но я подхожу к ней, и когда бабушка меня замечает, она останавливается и начинает говорить со мной. — Ты не подумай, я не блаженная, бог с тобой! Я экскурсовод! Ну, не профессиональный, конечно. Свойский! Помогаю девочке-экскурсоводке, а то она сама приезжая, так скучно рассказывает! Они с группой в храм пошли, а я их тут жду, не люблю, когда толпа народа. Да и этот храм не люблю. Царя здесь убили, а они молятся! Хорошо ли так делать? А я здесь выросла, в Ленинграде то! Вот и помогаю девочке то правду про город говорить, да меня и слушают, мне приятно! А то знаешь, как бывает, и поговорить не с кем! Голос свой сама забываешь, — она так тараторит, что я не могу вставить ни слова, только улыбаюсь и киваю ей. — Ты, милая, не ходи в этот храм, в другой сходи! Родителям за здравие, предкам за упокой. А лучше и вообще не ходить! Все вздор, главное — чтобы на душе было светло и спокойно. — А вы любите яблоки? Я хочу угостить вас, у меня с собой одно осталось. Они из дома, из Минска. Зимние, долго хранятся. Держите! Вы такая интересная! — Я протягиваю бабушке яблоко и улыбаюсь, а она продолжает тараторить. — Ой, дочка, спасибо! А у меня муж покойный тоже из Минска родом! Приехал учится сюда, да так и остался со мной! Говорят, если раз приехал сюда, Питер тебя уже не отпустит. А как вот уехать? Сильно привыкаешь, да потом так по нему тоскуешь, по Ленинграду то! Я бы не смогла уехать. И ты не уезжай! У нас здесь хорошие женихи, знаешь ли. У меня все внуки женаты уж, правда, но ребята хорошие! Нет, нет, отсюда не уедешь, — она протирает яблоко краем платка и убирает к себе в сумку. — Глаза у тебя красивые, как морская вода в тени дерева.       Я не успеваю ответить, как из дверей храма выходит группа туристов, и бабуля машет мне обеими руками и семенит им навстречу, сразу же, сходу, увлекаясь новым разговором и новыми людьми, совсем позабыв обо мне. Я провожаю ее взглядом и, не спеша, выхожу к каналу Грибоедова.       Когда она вспомнила о царе Александре, что погиб на месте храма, я вспомнила школу. Уроки истории и того самого учителя, в которого была влюблена. Он был тогда таким взрослым, таким загадочным и умным, словно воплощение предмета, который преподавал нам. Над ним все в классе смеялись, он ведь был старше нас всего на десять лет, а подростки сами по себе мало кого уважают, что уж говорить о молодом парне-учителе. Девочки меняли парней каждый месяц, страдая от расставаний в свои 16 лет, а я днями и ночами сидела за учебником истории, чтобы быть в классе самой лучшей, чтобы он заметил, как я стараюсь, чтобы он заметил, как мы с ним, на самом деле, похожи! Тогда пропасть между нами была непреодолимой, ведь я была ребёнком, да и к тому же его ученицей. А сейчас эти мысли вызывали у меня лишь улыбку. Пропасти больше не было, десять лет между нами ничего не значили. Но, как сказала бабушка — пути назад у меня уже не было. Питер никого не отпускает.       Все эти мысли вели меня в одно место. Я не отдавала себе отчета, просто шла, куда вели меня ноги и музыка в моих ушах, а потом оказалась на мосту с золотыми львами. Если я сейчас перейду мост и сверну в переулок, я окажусь там снова. Я позвоню ему. И если он приедет — это будет судьба. Не стечение обстоятельств и различных законов природы, а именно судьба. И если сейчас мне выпадет песня, которая заставит меня поверить в то, что я должна свернуть в Банковский переулок — я это сделаю! Пальцы замёрзли, но я достаю руку из кармана и переключаю песню в айподе, слышу ее и улыбаюсь. «Земфира — снег начнётся». Я иду в ТУК.       Я здороваюсь за руку со скелетом на входе в магазин и делаю селфи, а затем захожу внутрь, в отдел Конверсов. За кассой в наушниках сидит розоволосая Устинья, но когда дверь захлопывается, она отрывается от просмотра сериала и улыбается мне. — Ого, какие люди! Ты поесть или переобуться к зиме решила? Можно и то, и другое! Покупаешь зимние конверы, и ужин в подвальчике в подарок! Акция действует только для членов семьи! — девушка наклоняется ко мне через прилавок и обнимает меня. — Решила вернуться? — Нет, в учебное время я не могу работать, ты же знаешь. Только летом. Может, вернусь на пару месяцев в этом году, пока не знаю, — я пожимаю плечами и рассматриваю ее. — У тебя классный пирсинг! — Ой, ты мне зубы то не заговаривай, милая! За ключами — так и говори, — она протягивает мне ключ от подвала и ухмыляется. — Там половина пиццы осталась с ночи, с ананасами, я не ем такую мерзость, так что доедай. Надолго ты туда? — Не знаю... зависит от черепахи. Упадёт она на голову фотографу или нет, — я забираю ключ и ухожу к двери в подвал. — Эй, ты у кого дурь берёшь? Какие, блять, черепахи!? — У профессора Кехтеля!       Я спускаюсь в подвал под павильоны магазинов, прыгаю на диван и отправляю ему селфи со скелетом. Больше ничего не пишу. Отправляю селфи и выключаю телефон. Будь, что будет!       Когда я ем пиццу с ананасами, я думаю о Александре Втором. Гадалка предсказала ему, что он переживёт ровно семь покушений. Семь! Представьте: не один, не два, а семь покушений! Семь раз чудесным образом избегал смерти, а на восьмой не смог уйти от судьбы. Как это можно объяснить? История нас обманывает? Или снова законы физики? Так или иначе, это случилось. Во что же мне верить?       Окон в подвале нет, но я сижу здесь около часа и могу предположить, что на улице уже начало темнеть. Может быть, снова пошёл дождь? В прочем, это не имело никакого значения. Я встала с дивана и направилась к мусорному вёдру, чтобы впихнуть туда коробку от пиццы, но оно уже было полное. В самом верху лежало большое ведро от крыльев из KFC. Я рассмеялась. Дверь хлопнула, и я услышала его голос. Он приехал! Приехал! — Марта! Ты здесь? Ты в порядке? У тебя телефон отключён! — взволнованно говорит Руслан, немного задыхаясь.       Я стою с ведром в руках, что вытащила из помойки и меня переполняют чувства. Пять лет назад здесь мы впервые встретились. Он был для меня мальчиком-геем с плаката любимой группы, которого я любила больше всех и шипперила со своим двоюродным братом. И мне даже сложно сказать, когда я была счастливее при виде его: тогда или сейчас? Я помню, как бросилась ему на шею, совершенно незнакомому взрослому парню, и была самой счастливой девчонкой в мире! Мы ели крылья из такого же ведра, разве что дизайн за пять лет немного изменился, обсуждали мои фанфики и говорили о всякой ерунде. Мне было четырнадцать и все, о чем я мечтала — чтобы Валера и Мэйк были вместе. Но теперь я выросла, и это больше мне было не нужно. Валера Диджейкин нужен был мне самой.       Я бросила ведро обратно в мусорку. Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга и улыбались. Сердце так стучало, что я ощущала пульсацию прямо внутри своих ушей, и это оглушало меня. Шаг. Вдох... Я бросаюсь ему на шею и... мы целуемся. Я не знаю, он меня целует или я его, только знаю, что это происходит и больше ничего не знаю. Больше ничего мне знать и не нужно. Я улыбаюсь, и он целует мою улыбку. Или я его? Когда целуешься — ничего не видно, ты можешь это только чувствовать. И все. Я крепко обнимаю его, положив голову на плечо, продолжая смущенно улыбаться, а он целует меня в висок и пытается сдержать глупые смешки, но выходит у него это неважно. — Ты чего смеёшься? Это первый раз, я пока... не умею толком целоваться... — я сильнее вжимаюсь в его плечо, чувствуя, как пылают от смущения мои щёки. — Нет, я не от этого... Просто, знаешь. Теперь я официально, мать его, Виктор Цой! Вован, блин, гребаный прорицатель!       И я не могу удержаться — смеюсь вместе с ним, потому что, да. Теперь все официально сбылось. Черепаха упала на голову фотографу, Александр Второй погиб на восьмом покушении, а я поцеловала Валеру Диджейкина в подвале, где мы впервые встретились. И законы физики тут не при чем. Ведь мы сами выбираем свою судьбу, следуя за знаками. Короткая или длинная цепочка событий привела меня к Спасу на крови, где разговор с лучезарной бабушкой дал мне сил идти по каналу Грибоедова дальше, не возвращаясь к станции метро. Земфира в моем плеере убедила меня в том, что я на верном пути, а это ведро в мусорке окончательно подвело черту. Теперь все правильно. И я верю, что иначе не могло быть. И не хочу представлять себе другие варианты, мне это не нужно.       Из магазина мы выходим, держась за руки, смеясь и широко улыбаясь. Он предлагает отвезти меня в общагу, но я не готова заканчивать этот вечер и тащу его гулять по Невскому проспекту. Уже стемнело, холодно и в воздухе ощущается какая-то неприятная сырость, но сегодня мы ничего этого не замечаем: просто держимся за руки и разговариваем. Он рассказывает, что сегодня настраивал аппаратуру и проверял новое рабочее место, знакомился с персоналом и немного даже успел пообщаться с Ритой, но в подробности я не вникаю: сейчас мне не хочется думать ни о чем, связанным с братом и его девушкой, так что Руслан меняет тему. Я рассказываю ему о коршуне и черепахе. О странном профессоре, который не верит в судьбу и о бабушке, которую встретила на месте гибели царя-освободителя. И я чувствую себя такой счастливой, что не хочу, чтоб этот миг заканчивался никогда. Если существует лимб, и я попаду в него после смерти, я хотела бы навсегда остаться в этом моменте: на Невском проспекте, держа его за руку.       Мы уже подходим к машине, что припаркована в одном из дворов, как вдруг с неба начинает моросить, и уже через мгновения я замечаю, что это не просто дождь. Это снег! Снег начался! Я торжественно визжу и прыгаю на одном месте, сама не замечая, как из моих глаз текут слезы. — Снег начался! Земфира! Ты не поверишь! Боже мой, ты не поверишь!       Я поднимаю взгляд к небу и кружусь, а он снимает меня на видео в своём телефоне, после чего подбегает ко мне, берет меня за руки и мы кружимся под снегом с ним вместе. И время ускользает. Времени больше не существует. Есть только мы и этот первый снег.       Когда я возвращаюсь в общагу, до закрытия дверей остаётся всего семь минут, и я захожу в последнее мгновение. Соседки в комнате нет, и я радуюсь этому, ведь если бы она была здесь, она сразу же догадалась бы обо всем, а я так не хотела ни с кем делиться этим чувством, кроме него. На один вечер это только наш секрет.       Я быстро переодеваюсь и ложусь в кровать, чтобы когда(и если) Катя вернётся, притвориться спящей, и пересматриваю наши фотографии с этого вечера. Я такая красивая! Оказывается, лучше любой косметики и дорогой одежды человека украшает искренняя, счастливая улыбка. Первый снег и первый поцелуй. Завтра он растает, но сегодня белый тонкий слой едва закрывает землю, словно чистый лист бумаги. Теперь все изменится.