Тентакли, ноги и хвосты

      Ван Ибо раздражённо дёрнул хвостом. Еле сдержался, чтобы не разнести ничего. Бесило всё. И больше всего почему-то собственное ложе из красной раковины древнего моллюска. И перламутровое покрытие её бесило — в детстве нравилось смотреть на своё отражение в нём, как нравилось и перебирать жемчуга, разноцветные камни, играть с золотыми браслетами и платиновыми диадемами, но сейчас всё это бесило. Попробовал перекатить жемчужины одну к другой, выстроить их ровными рядами в чёрной раковине — раньше это помогало привести мысли в порядок, лучше только с гарпуном поохотиться или на колеснице погонять, но не теперь.       Посмотрел на жемчужины, усмехнулся — выглядит так, словно улитки икру отложили, хорошо хоть без своей извечной слизи, — и разбросал их. На левой мочке у него поблёскивала такая же жемчужина, крепившаяся к тонкой золотой застёжке. А ведь когда-то он и не задумывался о том, откуда всё это берётся — ну есть и есть в сокровищницах его отца, ну и замечательно. И если с жемчугом было понятно, откуда он взялся на дне морском — сам же видел, в каких раковинах его можно найти, да и Придворный Учитель объяснял, — то со многим другим не совсем.       Пробовал подступаться с вопросами и к Придворному Учителю, и к отцу, но один быстро переводил усы на другой предмет, а другой супил брови, почти превращаясь в того грозного дракона, которым и являлся по сути, и говорил, что «богатства его необъятны, чего тебе ещё надобно?». Старшие братья потом смотрели на младшего жалостливо, пожимали плечами, подмигивали и тянули с собой в весёлые кварталы Двора, старшие сёстры норовили потискать его за щёки, он шипел на всех, плыл к себе, давился невысказанными вопросами и бесился.       Всё началось, когда он обнаружил тот затонувший корабль-сокровищницу в Тёмной низине. По-хорошему, и кончика хвоста младшего принца здесь не должно было быть, не то что его любопытного носа. Но отец и многочисленная свита говорили одно, Ван Ибо делал совершенно другое, за что не раз бывал наказан, однако и не думал вплывать на путь исправления. А вот гуй им всем.       В трюме баочуаня, усеянного зияющими ранами по всей корме, было жутко интересно и холодно — холоднее, чем в родных водах. Но это и понятно — в Тёмной низине и так-то было не густо с солнечными лучами, а под палубу они не попадали совсем. Не то чтобы это мешало увидеть, что тут и как, ночное зрение никто не отменял (тут следовал презрительный бульк), но не по себе становилось, тем более что Ван Ибо не любил темноту и замкнутые помещения, а вот острые ощущения любил очень.       Баочуань покоился на краю ущелья, и удивительно, как за все годы так и не сверзился туда. Ну ещё бы, поразмыслил Ван Ибо, если едва ли не половина этой громадины утопала в иле. Громадина — не то слово. В голову упорно лезло сравнение с китами, но один такой баочуань был как четыре кита, а то и пять. В разы меньше, конечно, чем дворец его отца Ван Гуанли — лун-вана Южного царства, но больше тех судёнышек, точнее, их остовов, на которые ему как-то удалось наткнуться.       Всё, что было достойного, как обронила как-то Придворная Черепаха, уже нашли и изучили вдоль и поперёк Бесхвостые. Обронила, смежила морщинистые веки и втянулась в панцирь, чтобы этот доставучий мальчишка её не доставал. Он и не доставал. Что он, медуза, что ли? Ему же и прилетит потом, если вездесущая Черепаха донесёт отцу, что «их высочество изволило интересоваться» и «как бы их высочество не занырнуло куда». Плавали, знаем.       Поэтому полагаться можно было только на самого себя и досужие сплетни, подслушанные в дворцовых переходах, да у стражи на воротах, предварительно слившись по возможности с синими стенами, благо цвет волос и хвоста позволял. Другое дело, что сам хвост то и дело норовил выдать местоположение своего хозяина — стоило задуматься, как он уже нетерпеливо отшлёпывал по полу, а то и по стенам, и тогда надо было либо линять изо всех сил, либо принимать невозмутимый вид, а вечером выслушивать от отца недовольное «и зачем ты опять возле ворот отирался? Знаешь же, что тебе пока нельзя за них».       Ни за них, ни куда-либо вообще. Да, дворец огромен. Да, это как город в городе со всеми этими внутренними улочками, коралловыми нагромождениями, раковинами всех размеров и мастей, вытянутыми казармами солдат, домами придворных и всех тех, кто участвует в жизни дворца, но это не жизнь за пределами ворот и уж точно не то, что наверху, за всей этой толщей воды — вот уж куда ему путь точно заказан. Отец, если узнает, точно хвост открутит и любимую колесницу отберёт.       Колесница. Вот ещё одна вещь, которая почему-то не давала покоя. Как будто что-то в ней было не так. Хотя, что могло быть не так в этой замечательной штуке, золотые бока которой цепляли не только все солнечные блики, но и кучу восторженных, а то и завистливых взглядов? Ещё бы не цеплять, если Ван Ибо собственнолично натирал её до блеска, временами, правда, подвисая, когда проводил губкой по выпуклым очертаниям чего-то почти уже стёршегося, в чём смутно угадывались фигуры с копьями и на таких же колесницах — только там были ещё какие-то кругляши, а на его колесницу вместо них крепились костяные плавники. Какую роль выполняли кругляши на изображении, было непонятно. Придворный Краб тогда заявил, что это «для красоты» и «от большой глупости», и вообще «если его высочество будет задавать странные вопросы, то его величество запретит ему запрягать самых резвых скатов и рассекать по скатодрому». Лишь особы царской крови могли позволить себе такие колесницы, все остальные довольствовались раковинами — в лучшем случае, а то и вовсе собирали из подручных средств.       Придворный колесничий на расспросы младшего принца прятал глаза, чесал кончик носа и отвечал то же, что и ранее Придворный Краб. Про странные кругляши и вовсе выдал, что это «морских ежей расплющило и отпечатало». Ван Ибо тогда кивал, давил наползающую усмешку, еле держался, чтобы не закатить глаза и, только скрывшись за поворотом, сгибался в приступе веселья — до тех пор, пока не накрывало обидой и тоской. Обидой от того, что его всё ещё считают слишком юным для того, чтобы поверять все тайны, тоской от того, что ещё не скоро наступит тот день, когда ему наконец станет можно если не всё, то большая часть: от него хотя бы перестанут скрывать то, о чём он уже догадывался — что мир не ограничивается ни этим дворцом, ни городом за его пределами, ни даже пределами других царств, мир простирается куда дальше, пробивается к самому солнцу и, быть может, не только к нему. А ещё Ван Ибо знал — мир наверху совсем не такой, как здесь. И обнаруженный баочуань только убедил его в этом.       Собственно, то, что это именно корабль-сокровищница, он понял только после того, как пробрался в трюм и ошалел от открывшегося ему вида: в беспорядке сваленные сундуки, горы золота, опять кругляши, но теперь с бородатыми лицами на них и какими-то чёрточками. «Наверное это их символы, которыми они записывали свою речь», — подумал Ван Ибо, изучая один из таких кругляшей. Символы были совсем не похожи на те, которые использовались в их царстве.       Уж грамоте младший принц был обучен и знал не только язык своего царства, но и два других — общий и соседнего царства. Читать он не любил от слова совсем, предпочитая вместо этого гонять на колеснице, но отвечать урок иной раз надо было самому отцу, а тот не терпел поверхностных знаний. Поэтому в библиотеку нет-нет, да заплывал, брал то, что требовалось — из крайних стеллажей, и был таков.       И продолжалось бы так, возможно, и дальше, если бы из одной книги не выпал вдруг пожелтевший обрывок, а на нём схематичный рисунок чего-то, напоминающего колесницу, но больше и сложнее. И вот опять тот самый кругляш, теперь наверху этой штуки, а рядом приписка — «штурвал». А ещё наверху были плавники, много плавников. Ван Ибо насчитал двенадцать. «Паруса» — так это называлось. Крепились они к длиннющим палкам, возле которых значилось «мачты». И целая куча непонятных слов, записанных привычными с детства символами, но при этом ни разу не способные разъяснить — что за каракатица такая?       Ван Ибо тогда обшарил не только эту книгу, но и заглянул в другие — ничего подобного не обнаружил, расстроился, а потом, оглянувшись — не плывёт ли кто, — занырнул в запрещённую секцию библиотеки. Сразу она не открылась, и богатый опыт отмыкания замков на створках собственной спальни показался было несерьёзной шалостью, но Ван Ибо лишь крепче закусил губу, сплюнув попавшую прядь волос, размял пальцы, перехватил удобнее обломок китового уса и с попытки сотой всё же одолел треклятый замок.       «Ха», — победно вздёрнул подбородок и даже немного огорчился, что никто не видел, как он его. «Ну и хорошо, что не видел», успокоил себя после, осторожно притворил створки, умудрившись и замок на место вернуть — мало ли, вдруг кому взбредёт мимо проплывать, а тут непорядок такой. Ван Ибо повёл плечами, отгоняя тягостные размышления. Да уж, если/когда отец узнает, то мало ему не покажется — может, на месяц лишат гонок, зато уроками завалят от всей души.       Но ему повезло. Никто и не понял, что запретную секцию вскрыли. То ли никому она на гуй не нужна была, то ли Ван Ибо так мастерски заметал следы, однако ж целый месяц — тот самый месяц, который по справедливости должен был проползти в полнейшем заточении, младший принц убил на исследование запретной части библиотеки. Тут были и дощечки с размытыми уже символами чуждого наречия, и свитки из выделанной кожи ската, покрытые вереницами загогулин и кривулин, и книги из кожи потоньше, густо исписанные совсем уж чудаковатым образом — гектокотиль* понять, с какой стороны подступаться. И Ван Ибо уже подумывал бросить всё, когда нашёл наконец то, что нужно — никаких почеркушек, только рисунки, много рисунков кораблей, самых разных, от плоскодонных до тех, что с «килем», от «шлюпок» и «джонок» до «фрегатов» и «баочуаней». И, да, с короткими пояснениями — как и что называется. И пусть большая часть всё равно казалась какими-то замысловатыми ругательствами, хоть и записанными родными символами, и сам он уже начинал сомневаться в том, что он — это он, разумное вроде существо, а не медуза или, того хуже, планктон, но читать всё это, разбирать на составляющие устройства корабли, запоминать новые слова было гектокотильно интересно.       С тех пор он мотался за пределы дворца не бесцельно, а в поисках ещё каких-нибудь свидетельств того, что рисунки в запретной секции не были плодом чьей-то богатой фантазии. И если эти корабли «ходили» по воде, то, значит, и обнаружиться где-нибудь на воде или под водой должны были. Выплыть наверх и капитально ослушаться отца (больше, чем когда-либо) младший принц пока не решался, поэтому рисковал дозированно — продвигался за пустыри вокруг города мало-помалу, дурея от собственной смелости и нахальности. Спустя недели две таких вылазок ему посчастливилось обнаружить полуистлевшую лодку — самую обычную и простенькую, наполовину ушедшую в ил и торчавшую второй половиной килем вверх, но и этого было достаточно, чтобы Ван Ибо восторженно кружился возле неё битый час, потом поднатужился, навалился всем телом и лодка, треснув, осела мягко отломившейся половиной на дно. Ван Ибо разочарованно вильнул хвостом — внутри ничего не было. Он попробовал покопаться в иле, но и там ничего, кроме ила и всякой морской донной мелочи, не обнаружилось.       В тот вечер он вернулся во дворец донельзя опечаленным — настолько, что и старшие братья заметили, а сёстры кинулись расспрашивать с таким усердием, что Придворный Краб обзавидовался бы. Ван Ибо, опустив голову и стараясь не смотреть никому в глаза, ответил, что на тренировке руку потянул, болит теперь, вот. И ведь не соврал почти — руки и впрямь болели после упражнений с лодкой, но знать об этом точно никому не надо было. Придворная Черепаха тогда недоверчиво скосила на него подслеповатые глаза и покачала головой на длинной пожамканной шее — и не понять, то ли она так не одобряет, то ли это у неё старческое уже.       Разбираться Ван Ибо не стал, равно как и испытывать удачу — не ровен час, отец с матерью его ещё заметят, поэтому, насилу отвертевшись от расспросов, прошмыгнул в свои покои. И там, вглядываясь в своё искажённое отражение в перламутровой поверхности раковины, понял — он нашёл. Нашёл подтверждение того, что рисунки не обманывали, что создавший их видел все те корабли, которые запечатлел. А это значит, что правда не только это. Это значит, что он сможет, непременно сможет найти больше того, что неизвестный летописец оставил потомкам. «В конце концов, отчаиваться — это не наш метод», — согласился сам с собой младший принц и так и заснул — с довольной улыбкой.       А когда проснулся, наскоро позавтракал свежей рыбёшкой, еле отсидел нудный урок, на котором Придворный Омар объяснял, как выводить значение одной загогулины из другой, скрещивая их попутно с пятыми загогулинами. Урок был совсем невыносим, если б не гигантские усы Придворного Учителя, которыми тот шевелил весьма некстати, как казалось младшему принцу, а то и забывался, выписывал клешнями загогулины и почёсывал усами панцирь у самого основания хвоста. Ван Ибо стоило больших усилий сохранять невозмутимое выражение лица, когда господин Омар поворачивался к нему, шевелил строго то одним, то другим глазом и просил повторить решение задачи. Ван Ибо покаянно пожимал плечами, господин Омар опадал усами и начинал объяснять снова.       Поиски в тот день успехом не увенчались, но Ван Ибо уже настроился, что ничего и не будет вот прям сейчас. И неделю после тоже вполне нет. Если бы всё же да, то это было бы редкостным везением, а так не бывает, успокаивал он себя, всё дальше отплывая не только от дворца, но и от города вообще. Месяц сменился ещё раз, пока удача наконец сдалась под его напором и подкинула небольшую джонку, а вместе с ней и что-то продолговатое, гладкое на ощупь и, как оказалось, прозрачное — стоило потереть это рукой. Находка была широкой с одного конца и становилась уже к другому — и вокруг этого узкого было удобно смыкать пальцы, но что из этого следовало, Ван Ибо категорически не понимал. Ну да, ну удобно в руке держать — а дальше что? Покрутив находку и так и эдак, он разглядел, что узкая часть заканчивалась дыркой — всунул туда палец, поболтал конструкцией, подумал ещё и хотел было снять, но не тут-то было — застрял. Он панически заметался, успев в красках представить, как возвращается домой, а там всё семейство и все смотрят на его палец, воткнутый в какую-то гектокотилину. И ладно — стыдно, но ведь спрашивать начнут — где это он был, и что такое делал, раз явился с такой штукой. И тут уже тренировками не отмажешься, потому что не было на тренировках таких гектокотилен, он такую вообще впервые в жизни видит. Мать наверняка начнёт причитать, что «как же так, сынок? Ты разве не знаешь, что за пределами опасно? Там же…», отец зыркнет на неё из-под кустистых бровей, мать запнётся и потупит взор, а отец…       Ван Ибо яростно помотал головой, отгоняя нарисовавшуюся картину, заметался сильнее, стукнулся боком о джонку, зашипел от боли и тут его осенило — отвёл руку и, что было сил, вдарил штуковиной о борт. Штуковина развалилась, он прижал многострадальный палец к груди, отстранёно отметив, как заполошно бьётся сердце. Покосился с обидой на кусочки штуковины, опавшие в песок, и совершил очередную глупость — поднял один из этих кусочков, провёл по нему пальцем и возмущённо отбросил. На коже показалась кровь и полупрозрачной алой мантией потянулась ввысь.       «Приплыли», — подумал Ван Ибо и спешно сунул палец в рот. Вот только незваных гостей ему не хватало. Эти безмозглые уродины, конечно, предпочитают с ними не связываться и вообще держаться подальше, потому что это Морской народ, как правило, охотится на них, а не наоборот, но когда ты один гектокотиль знает где, то лучше не китовать, а драпать со всех плавников — что Ван Ибо и сделал.       Дома, разжав наконец кулаки, увидел, что рана не такая уж и большая, и не кровит. Тогда он рассмеялся от того, какого страху натерпелся, а на следующий день нашёл тот самый баочуань.       Трюм его был едва ли не доверху забит сундуками, но из всего обилия богатств младшего принца заинтересовали только таинственные кругляши с бородатыми профилями на них. Повинуясь скорее импульсу, нежели осознанному желанию, он положил пару таких в наплечную сумку и фыркнул грустно — и кому он их покажет? Вряд ли кто ответит, что это такое. А уж если отцу донесут, то беды не миновать, так что разумнее было бы оставить кругляши здесь, однако расставаться с ними очень не хотелось.       Ещё в трюме обнаружились тёмные продолговатые штуки, похожие на ту гектокотилину, которую он выловил когда-то у джонки. Поглядывая опасливо, он всё же подобрал одну из них — запечатанная, и внутри как будто что-то есть, потому что непрозрачная вообще. Подумал было разбить, чтобы посмотреть — что там, но помедлил и всё же положил тоже в сумку, пообещав себе как-нибудь разобраться с этой штукой. Как именно, он пока в душе не знал, но был почему-то уверен, что непременно справится.       А потом он занырнул в следующий отсек и чуть не умер от страха. Вылетел, подождал, пока жабры справятся с паникой, и осторожно поплыл, пополз почти обратно, уговаривая себя не трусить. На полпути остановился, поискал глазами хоть что-нибудь острое, вспомнил о гектокотилине в сумке, вынул её и, перехватив удобнее обеими руками, вплыл наконец в тот самый отсек и замер. То ли был он уже в некотором роде подготовленным, то ли гектокотилина в руках уверенности придала, однако ж теперь сердце билось уже не так бешено, да и дышал ровнее. Попялившись ещё немного на обнаруженное сокровище, вернул гектокотилину в сумку и приблизился к тому, что так испугало сначала. То были фигуры существ — похожих на морской народ, но в то же время непохожих. Точнее, похожей была только их верхняя половина — и то с накладкой.       Ван Ибо посмотрел на себя и на них, снова на себя и снова на них. Покружил возле, вгляделся в черты лица, проплыл между рядами, оплетёнными цепями, — всего их было пять, и в каждом из них по десять таких существ, и каждый отличался лицом от другого, иные даже казались чуть выше, а кто-то толще или тоньше, однако в целом все они принадлежали одному виду. Головы одних были увенчаны чем-то вроде шлемов — у кого-то чуть более вытянутые, у кого-то пологие, кто-то и вовсе стоял непокрытый — только волосы наверху скручены в жгут и скреплены шпилькой. Её величество морская дева Хайан Минчжу, мать Ван Ибо, тоже так порой скрепляла свои длинные бирюзовые волосы, но шпилькой более длинной и более искусной, да и отец не чурался украшений в своих тяжёлых прядях, но у этих существ шпильки без излишеств, как у простых стражников на воротах дворца.       Так вот оно что. Стражники. Это могли быть воины. И то, что вначале показалось чешуей на их груди, вполне могло оказаться бронёй. Вот и на боку у них что-то вроде копья, но короче и шире. А ниже… ниже что-то совсем странное. Вместо хвоста — две конечности. Ими существа упирались в небольшие площадки, к которым, собственно, и крепились.       Поддавшись внезапному наитию, Ван Ибо поставил ладони на пол и так завис, сравнивая — получалось не то чтобы прям одно и то же, но что-то смутно похожее в этом угадывалось. Вот только передвигаться так было бы совсем неудобно, пусть и вторые руки у них длиннее и вроде как мощнее. Как же это они так без хвоста? «Бесхвостые» — вспомнилось слово, брошенное Придворной Черепахой. Так это они самые и есть? И там, откуда они сюда попали, хвосты не нужны, и у всех вместо хвоста такие штуки?       Он приблизился к странным конечностям существ, потрогал — гладкие на ощупь, склизкие даже. Ну это и понятно — если его колесницу не протирать долго, то она тоже становится склизкой от ила. Нет, он-то как раз всегда о ней заботится, но как-то ему довелось сильно заболеть, и пока вокруг него хлопотали многочисленные наседки с Придворным Лекарем во главе, вокруг колесницы, разумеется, хлопотать никто и не подумал. Он в ужасе был, когда вырвался наконец из-под чрезмерной опеки, от которой уже жабры едва не слипались, кинулся к своей любимой колеснице и весь день провёл возле, оттирая всю налипшую гадость и возвращая первозданный блеск.       К этим воинам вырываться было некому, потому и покоились они здесь, обрастая илом. Неподвижные, застывшие в вечной боевой готовности. Настолько пугающе реалистичные, что Ван Ибо принял их сначала за живых, но рассудил, что будь они живыми, то давно бы как-нибудь себя уже проявили, а не сносили терпеливо то, как он вился вокруг них и изучал каждого. Даже постучал зачем-то, прислушиваясь. Гулко.       Он покружил ещё. Отплыл подальше, осмотрел задумчиво, подплыл, достал продолговатую штуковину из сумки, перехватил её и шарахнул о плечо одного из воинов. Воин и не покачнулся, штуковина разлетелась, окрасив воду во что-то бордовое и вкусное. Ван Ибо облизнулся, прислушался к странным ощущениям на языке, в груди и голове — кисло-сладко, тепло и легко. Интересно.       Погрозил указательным пальцем бесхвостым воинам (как будто они и впрямь могли куда-то уплыть), смотался к ящикам с ещё целыми продолговатыми гектокотилинами, выудил одну, положил в сумку. Подумал ещё, взял и вторую. Хотел было взять третью, но третья уже не лезла. Вздохнул, вернулся к воинам. Те смиренно пялились в пустоту. Ван Ибо весело вильнул хвостом, шлёпнул играючи одного из них — воин покосился, но устоял. Ван Ибо изогнул брови и хмыкнул. Шлёпнул ещё раз, сильнее — результат тот же. Оплыл вокруг воина, посмотрел на других. Понял, нахмурился. Каждый из них был оплетён цепями, а те в свою очередь крепились к сваям в стене трюма.       Ван Ибо прищурился, улыбнулся криво и шарахнул хвостом по свае — та треснула и надломилась, Ван Ибо не треснул и не надломился, но схватился за хвост и обругал себя последними словами. Погладил подрагивающие чешуйки, посмотрел обиженно на сваю, поджал губы и ринулся в первый отсек, порыскал там, извлёк штуковину, похожую на те, что держали в руках воины, сжал крепко и ринулся в атаку на сваю, но не доплыл — замер, вернулся к тому воину, что был неувереннее других, и приложил недокопьём по нему. Воин поплыл трещинами и стал ещё неувереннее. Ван Ибо ударил его снова, кусок плеча воина откололся, а за ним и вся верхняя часть ссыпалась.       Ван Ибо воодушевлённо заглянул внутрь и разочарованно отплыл. Что он там надеялся увидеть, он бы и сам не сказал, но точно не пустоту. Внутри воин был пустым. И опять как с той гектокотилиной — не понятно, зачем бы ему сдалось это открытие и что ему с этого. С другой стороны, если подумать, он же нашёл и другие гектокотилины, которые оказались совсем не пустыми, а с чем-то вкусным и странным внутри. Так что, может, ему просто стоит отыскать других воинов — не пустых, а… Нет, есть он их не собирался, в случае если вдруг найдёт, да и вообще, что с ними делать, пока и думать не начинал, но тут главное сначала найти, а там видно будет.       Но искать следовало точно не здесь. Они совсем другие. Похожие и в то же время не похожие. И ладно бы только хвостов не было, так ведь и жабры отсутствовали — он посмотрел — полностью гладкие шеи у всех, а Придворный Учитель объяснял, что жабры нужны, дышать без них никак. Так как же дышали эти существа? Или там, откуда они, и жабры не нужны?       Ван Ибо примирительно огладил хвостом полуразрушенного его стараниями воина и мстительно зарядил недокопьём по свае — та преломилась и всё же разделилась, кольца цепей скатились на пол и улеглись змеями. Воины не шелохнулись. Ну точно как дворцовая стража на посту. Ван Ибо ещё поплавал между рядами, повздыхал, понимая, что ни один из этих солдатиков не влезет в его сумку, а тащить так будет слишком палевно, пусть и очень хотелось — вместе с лёгкостью в голове после разбившейся гектокотилины в сердце поселилась какая-то отчаянная смелость, граничащая с безрассудством и наглостью. Очень и очень хотелось заявиться во дворец с солдатом наперевес и с видом «а что вы мне сделаете» гордо проплыть в свои покои. Аж зудело всё — так хотелось. Хотя бы ради того, чтобы увидеть вытянутые лица всех.       Ван Ибо засмеялся, ткнул одного из воинов в грудь, но тот остался невозмутим. Да уж, так себе компания. Может, и не стоит тащить. Что он с эдакой-то пустышкой делать будет? Ну поставит в угол, а дальше что? А дальше — выговор от отца и новые замки на дверях. Спасибо, лучше не надо. Это если очень повезёт. Но и уплывать пока не хотелось. Как будто он не всё посмотрел. Наверное, стоило бы подняться наверх и исследовать ещё там — вдруг в каюте капитана что любопытное отыщется?       Он уже было направился к люку, ведущему к выходу из трюма, когда что-то блеснуло в дальнем углу. Там он ещё не был. Обогнул очередные наваленные кучей сундуки, а за ними обнаружилось то, отчего Ван Ибо так и застыл как давешние воины. Колесница. Почти как его, но с большими кругляшами по бокам — кругляшами, похожими на штурвал. На вожжах ещё один воин, только побогаче украшенный, а в упряжке странные существа — более странные чем бесхвостые воины. У этих вытянутые морды с двумя большими глазами и торчащими ушами, уже четыре конечности, никаких пальцев, а позади… наверное, всё же хвост, решил Ван Ибо и выдохнул. Ну хоть кто-то из этих иномирных существ был с хвостом. С тех пор младший принц ещё несколько раз возвращался к баочуаню, обшарил его с кончика самой высокой из девяти несущих мачт и до рычага, приводящего в действие судовой руль. Благодаря найденным в запретной секции книгам он знал, как примерно должен был выглядеть этот самый руль — как большой плавник, с помощью которого и удавалось разворачивать эту махину, доверху наполненную сокровищами, под их весом он и пошёл ко дну. Ряд пробоин указывал на то, что без орудий тут явно не обошлось, пушки были и на самом баочуане — в жерлах некоторых из них основательно поселились рачки и сердито смотрели на младшего принца, когда он вознамерился заглянуть в теперь их дом.       В комнатах наверху было не так захламлено, как в нижних частях корабля. Но не менее странно. Ван Ибо на уроках арифметики так не напрягался, как здесь, пытаясь соотнести найденное с тем, что было ему более-менее привычно. Вот эти прямоугольные штуки служили Бесхвостым чем-то вроде ложа. А в этих на четырёх конечностях можно поместиться только сидя. Трон отца не в пример больше, но принцип тот же — на нём сидят. Хотя эти вряд ли были тронами — так, для особ не столь значительных. Хотя, может, Бесхвостые и не заморачивались такими вещами, может, и не было у них никаких тронов, и властителей тоже. В последнее верилось с трудом. Не может так быть, чтобы никто никем не управлял — разбегутся ж все как те рачки, и будет что попало и как попало.       В каюте капитана — она была больше других комнат — младший принц уверился в своей правоте. Ну вот, у капитана «трон» был почти троном — на фоне своих мелких собратьев. А ещё на полках среди всякого мусора обнаружилась фигурка воина в полной боевой готовности — отставив одну конечность назад, он припал на другую и замахнулся плоским недокопьём. Ван Ибо потёр его, и оказалось, что воин выполнен из нефрита — по цвету он сливался с кожей самого Ван Ибо, такой же светлой. А ещё этот воин вполне умещался в его руке, и потому его вполне можно было забрать во дворец, что младший принц и сделал.       И больше ничего стоящего внимания на корабле не было. Ещё три-четыре вылазки, и он убедился в этом полностью. После ещё одной понял — если и найдёт какую-нибудь интересную безделушку, это не уймёт того, что сотрясало его изнутри. Как будто медуза хорошенько так разрядом долбанула, что не только мозги перемешались, но и всё вообще перемешалось и встало с хвоста на голову. И спросить не у кого, и жить так больше невмоготу — как будто он заперт в клетке и задыхается. Ощупывал жабры — да нет, чисто вроде, ничего не попало, но тесно, как же ему было здесь тесно.       Он всё чаще и чаще смотрел наверх, вспоминая тот единственный раз, когда ещё в детстве удрал из-под присмотра нянюшек и, привлечённый сиянием большого небесного светила, решил во что бы то ни стало добраться до него, но только шпили самых высоких башен оказались далеко позади, как руки, тянувшиеся к солнцу, ожгло болью — медузы обзавидовались бы такой мощи. Мать потом долго баюкала его руку, смазывала лечебной мазью и обёртывала водорослями, а отец впервые отругал. Громыхнул «и нечего туда лезть. Защита выставлена не для того, чтобы всякие головастики тыркались в неё», а после всё же ласково потрепал по волосам и заявил, что случившееся уроком будет.       Да уж, урок этот Ван Ибо запомнил хорошо и теперь обдумывал как бы обойти защиту. Знать бы ещё, от кого она выставлена. Может, от тех же Бесхвостых? Или Бесхвостые от них — чтобы никто никому не мешал, и ни к кому не лез. Мы вас не знаем, и вам про нас тоже не надо. Но Ван Ибо было надо. Очень надо. И если уж во дворце не могли с этим помочь, то придётся поискать знающих за его пределами.